Глава девятая

Второго апреля японская эскадра вновь появилась перед Артуром. Русская эскадра, стоявшая на внутреннем рейде, начала спешно перетягиваться, укрываясь со стороны моря Золотой горой и Тигровым полуостровом. Адмирал Того, ожидавший, как это всегда бывало при Макарове, выхода эскадры в море, был на этот раз изумлен бездействием русских моряков и решил воспользоваться сложившейся благоприятной для него обстановкой.

Уже с дистанции в восемьдесят кабельтовых флагманский броненосец "Микаса" открыл огонь по батарее Утеса. Жуковский вызвал своих солдат к орудиям и приготовился к бою. С командирского пункта он в бинокль разглядывал неприятельские суда.

— Никак, к нам сегодня пожаловала вся броненосная эскадра: шесть броненосцев и шесть броненосных крейсеров, — проговорил капитан, обращаясь к подошедшим офицерам, — Наша эскадра, по-видимому, не собирается выходить из гавани, то есть сегодня отдуваться придется одним береговым батареям, в частности нам. Борис Дмитриевич, вы станете на второй и третий взводы, а вы, Сергей Владимирович, на первый. Следите за тщательностью наводки, ибо сегодня будет жарко.

Офицеры разошлись по своим местам.

— Прицел триста, квадрант сорок два-сорок! Целик лево два! — донеслась команда с командного пункта.

Прапорщик и фейерверкер пошли проверять наводку орудий.

Наводчик первого орудия Кошелев уже припал к прорези на прицеле.

— Левей! Левей! — командовал он двум штурвальным, перекатывающим раму лафета по чугунной дуге.

Замковые вытаскивали тяжелый клиновой затвор, квадрантщик устанавливал квадрант на нужном делении.

— Первое готово!

— Второе готово!

— Первый взвод готов!

— Шесть тысяч двести! Шесть тысяч сто пятьдесят! Шесть тысяч сто! — доносилось из дальномерной будки.

— Второй и третий взводы готовы!

— Залпом! — скомандовал Жуковский. — Пли!

Орудия откатились назад, и пять снарядов с резким свистом и урчанием понеслись в море.

В тот же момент на японских кораблях вспыхнули огни выстрелов.

— Закройсь, — приказал Жуковский, и почти тотчас же десять пли двенадцать снарядов обрушились на батарею. Мгновенно все заволоклось дымом и пылью, едко запахло шимозой, и осколки забарабанили по орудийным щитам, по брустверу и около орудий.

— Все в порядке? — спросил Звонарев, выходя из-за укрытия.

— В первом орудии все в порядке! — доложил фейерверке?

— Во втором один осколок застрял в орудийном щите, остальное в порядке.

Звонарев подошел к этому орудию. Солдаты столпились слева от пушки, разглядывая торчащий из щита стальной осколок величиной вершков в шесть, с острыми зазубренными краями.

— Не было бы щита, небось кого-нибудь убило бы, — проговорил Родионов.

— Меня, Софрон Тимофеевич! — отозвался наводчик. — Как он трахнул по щиту, я аж присел. Взглянул, а он через щит просовывается. Мать свою вспомнить не успел, а он уж застрял. — И наводчик широко улыбнулся своим скуластым лицом.

Осмотрев оба орудия, Звонарев убедился в их полной исправности и доложил об этом Жуковскому.

— Здорово они, сейчас накрыли батарею! Я думал, половина людей и материальной части выбудет из строя, а на деле мы не понесли даже повреждений, — возбужденно радостно проговорил капитан. — Постараемся сейчас отплатить им сторицей.

Батарея опять загрохотала залпами. Японцы легли на обратный курс и, несколько приблизившись к берегу, продолжали обстреливать Утес. Но поднявшееся на небе солнце мешало точности их наводки, и снаряды делали то недолеты, то перелеты. То же солнечное освещение теперь помогало Электрическому Утесу. Со второго залпа вышел из строя крейсер "Токива". Около него задержались и другие суда. Это дало возможность Жуковскому дать три залпа при одном и том же прицеле. Сразу вспыхнули пожары еще на трех кораблях. Японцы поспешили опять вытянуться в кильватерную колонну, но тут вступили в бой батареи Золотой горы, Стрелковая и расположенные на Тигровке, которые ранее бездействовали вследствие дальности расстояния.

Попадания в неприятельские корабли участились, и адмирал Того поспешил отойти в море, упорно продолжая все же обстреливать Электрический Утес.

На вершине Золотой горы, в прочном бетонном каземате, собралось все порт-артурское начальство: только что приехавший наместник, который после смерти Макарова принял на себя командование флотом, Стессель с Никитиным и Белый. Тут же была и Варя. Превосходительные собеседники время от времени рисковали выглядывать наружу и с высоты птичьего полета наблюдать за обстрелом Электрического Утеса. До него было более версты, но даже и отсюда жутко было смотреть, "как батарея то и дело окутывалась гигантскими фонтанами черного дыма. Телефонная связь с Утесом давно была прервана, и поэтому действительное положение дел на нем не было известно, разворачивающаяся же картина жестокого обстрела заставляла предполагать наличие на нем больших потерь.

— Все орудия целы, — громко заявила Варя при очередном залпе, — я отчетливо видела пять взблесков.

— Зато люди-то уж, наверное, далеко не все целы, — угрюмо заметил Никитин. — Но какие молодцы, ваше превосходительство! Одна батарея против всего японского флота. Почему бы нашей эскадре не выйти и не помочь ей?

— После гибели "Петропавловска" она настолько слабее японской, что мы должны беречь ее как зеницу ока, — наставительно проговорил Алексеев.

— Тогда лучше всего ее отправить на хранение в Морской музей в Питер, — не унимался Никитин.

Видя, что разговор принимает неприятный характер, Стессель поспешил отослать своего друга.

— Владимир Николаевич, я попрошу тебя позаботиться о восстановлении связи с Электрическим Утесом.

— Слушаюсь! Сию минуту. — И Никитин отошел.

— Он, кажется, малость того? — недовольно спросил Стесселя наместник, вращая пальцем около своего лба.

— Редкого мужества человек, но есть у него грешок — любит за галстук заложить.

— Оно и заметно: до адмиральского часа еще далеко, а он уже на взводе.

Варя решила сегодняшний день ознаменовать какимлибо героическим поступком. В ее пылкой голове проносились картины, одна фантастичнее другой. То она воображала себя отважно перевязывающей "его" под градом японских снарядов, то оба они гибли от одной и той же бомбы, то, наконец, она героически исправляла телефонные провода (чего, однако, делать не умела) и получала из рук наместника Георгиевскую медаль. Она потихоньку спустилась вниз, где за прикрытием стояла ее Кубань, и, вскочив на нее, вскачь понеслась по дороге на Утес.

С Золотой горы ее заметили только тогда, когда она проскакала больше половины дороги.

— Ваше превосходительство! — сообщили Белому. — Ваша дочь поехала на Электрический Утес.

— Сумасшедшая девчонка! Чего ее туда понесло? — сердито проговорил Белый и поспешил наверх. За ним тронулись и остальные.

— Казачья кровь сказывается, Василий Федорович! — произнес Стессель, обращаясь к Белому. — Даром что женщина, а в бой так и рвется!

Алексеев только качал головой, не то от удивления и восхищения, не то в знак порицания и осуждения.

Сверху было прекрасно видно скачущую всадницу, но вот около нее взметнулось несколько столбов дыма, и она скрылась из глаз. Белый вздрогнул и нервно затеребил свои усы. Остальные испуганно ахнули. Порыв ветра отнес дым в сторону, и вместо растерзанного трупа все увидели бешено мчавшуюся наездницу.

— Браво! Браво! Вас можно поздравить с такой дочкой, — одобрил наместник.

Благополучно добравшись до Утеса, Варя подъехала к кухне, около которой копошился кашевар Заяц, и, бросив ему поводья, взбежала на батарею. Она ожидала бурных проявлений восторга по поводу ее храбрости, восхищения ее героизмом, но на нее никто не обратил ни малейшего внимания. Когда же она попалась навстречу Борейко, то он сердито пробурчал:

— Только вас тут еще не хватало! Отправляйтесь на перевязочный пункт, он там, в первом каземате. — И поручик рукой указал ей дорогу.

— Но я хотела... — начала было Варя.

— Марш на место, сестра! — так рявкнул Борейко, что ноги Вари сами быстро понесли ее в нужном направлении.

В довершение всего, когда она проходила мимо Звонарева, тот ее даже не заметил. Рассерженная Варя добралась до перевязочного пункта — и тут, обливаясь слезами, упала в объятия Шурки Назаренко, которая одна оценила по достоинству ее поступок.

— Сестра Назаренко, — официальным тоном произнес Мельников, — накапайте сестре Белой двадцать капель тинктуры валериани-эфири.

Варя явилась единственным лицом, которому в этот день была оказана медицинская помощь на Электрическом Утесе.

Выпустив около двухсот тяжелых снарядов, японцы скрылись за Ляотешанем. На батарее все облегченно вздохнули.

— Отбой, — скомандовал Жуковский. — Сергей Владимирович, осмотрите все орудия и составьте дефектную ведомость!

— Пробанить сейчас же орудия, пока пороховой нагар не затвердел, — добавил от себя Борейко.

После пережитых волнений солдаты весело бросились осматривать свои пушки.

— Небось ты не раз сегодня своего ангела-хранителя вспоминал? — спросил Кошелева один из солдат.

— Не ангела-хранителя, а адмирала Тогова матом вспоминал почитай целый час без передышки.

— Поди икалось ему сегодня!

— Не только икалось, но и до ветру не раз, должно, бегал, как ты в его орудию свою наводил!

Осмотрев орудия, Звонарев доложил, что только в двух из них пробиты небольшими осколками щиты, в одном перебит трос от снарядного кокора и в одном разбит блок подъемной стрелы. На всех щитах много вмятин и царапин от камней и осколков.

— Дешево отделались! После полуторачасового обстрела всей эскадрой можно было ожидать больших поражений, — сказал Жуковский. — Интересно, сколько по нас было выпущено снарядов?

— Пахомов, сидя в погребе, насчитал полтораста упавших непосредственно у батареи, а всего не меньше двухсот, — сообщил Борейко. — Мы же израсходовали всего ею двенадцать снарядов! Почти вдвое меньше.

— Результат: у нас повреждений на батарее нет, если не считать выбитых стекол и разбитой черепицы, а у них один крейсер совсем выбыл из строя и четыре корабля получили повреждения, — подводил итоги Жуковский.

— Мы в очевидном и большом барыше, — заметил Звонарев.

— Для меня совершенно ясно, что, несмотря на высокую технику артиллерии, в японском флоте пользоваться ею не умеют. Дали бы мне их двенадцатидюймовки, так сегодня ни один бы корабль от Артура дальше морского дна не ушел! — похвалялся Борейко.

— Ваше высокоблагородие, кто-то до нас едет, — показал дальномерщик на приближающийся экипаж.

Борейко вскинул бинокль к глазам.

— В переднем Стессель и еще кто-то, чуть ли не Алексеев, а во втором Белый и Никитин, — сообщил он.

Радостно возбужденное настроение Жуковского мигом исчезло. Он побледнел и сразу заволновался.

— Немедленно надо выстроить роту, послать подмести осколки стекла и черепицы на дворе, — засыпал он приказаниями. — Вот уж истинная напасть на мою голову это начальство! Сколько оно мне портит крови!

— Значительно больше, чем японцы, — иронически заметил Борейко.

— Конечно. Того ни выговора не закатит за плохое состояние роты, ни от должности не отрешит.

— Только убьет или искалечит!

— От судьбы не уйдешь!

— Начальство — это тоже судьба, злой рок, если хотите!

— Во сто раз хуже! Судьба слепа, а генералы весьма зрячи и очень придирчивы! — волновался капитан.

— Ничего не надо делать, Николай Васильевич! Будем продолжать чистить пушки и ничего не станем убирать. Пусть увидят наш обычный вид после боя, — уговаривал Борейко. — Да и не успеем мы красоту навести, как они будут здесь.

— Пусть хоть канониры приведут себя в приличный вид, а то, смотрите, шинели на земле валяются, солдаты без поясов и фуражек, потные. Стессель, ведь вы сами знаете, на внешний вид больше всего обращает внимание.

— Сложить шинели в порядок, надеть портупеи, смотреть орлами! Сам наместник к нам едет! Отвечать ему — ваше высокопревосходительство! — прокричал на всю батарею Борейко.

— Я прошу вас, Борис Дмитриевич, скомандовать, когда подъедут экипажи, а то я голос во время стрельбы надорвал. Отрапортую уж я сам.

Все сошло как нельзя лучше: Борейко оглушил Алексеева своим басом, Жуковский отрапортовал дрожащим от волнения голосом, но все же начальством был обласкан. Превосходительные гости были удивлены обилием осколков на батарее, брали некоторые из них в руки и уверяли, что они еще теплые; они сами себя чувствовали до некоторой степени героями, прибыв на Электрический Утес тотчас после боя.

Белый справился о дочке, но Шурка Назаренко, смущаясь, сообщила, что "они были очень расстроеными и уже уехали по другой дороге".

Поблагодарив Жуковского и солдат, наместник зашел на кухню попробовать обед. Заяц с Белоноговым поднесли начальству наваристый борщ и тающую во" рту гречневую кашу.

— Прекрасно! Очень, очень вкусно, — хвалил адмирал. — Когда же ты успел сварить обед? Неужели во время сегодняшнего боя?

— Так точно! В аккурат, как япошка по Утесу бил. Я боялся, чтобы в борщ осколков он не накидал.

— Спасибо за службу! На тебе, братец, от меня трешку в награду. — И Алексеев протянул Зайцу зеленую бумажку.

— Рад стараться! Покорнейше благодарим! — поспешно отвечал солдат.

Когда наконец начальство уехало, Жуковский снял шапку и набожно перекрестился.

— Слава богу, главная опасность благополучно миновала! — радостно произнес он. — Пойдем обедать, господа, если наши денщики такие же герои, как Заяц.

На другой день Звонарева вызвали к телефону из Управления артиллерии.

— Хотя вы мерзкий, гадкий, противный и невоспитанный мальчишка и я с вами вовсе не хочу говорить, но все же решила сообщить вам, что сегодня в пять часов вечера похороны погибших на "Петропавловске", в том числе и дедушкиного адъютанта, как его?

— Дукельского, — подсказал Звонарев.

— Его самого! Борейко, кажется, был его другом. Что же касается вас, то, как всем известно, вы давно неравнодушны к Ривочке, которая теперь в великой печали. Вам представляется прекрасный случай утешить и одновременно завоевать ее любвеобильное сердце, — не могла не подпустить шпильки Варя.

— Благодарю вас, мы, конечно, будем на похоронах, — сухо ответил прапорщик и повесил трубку.

Явившись на кладбище, Борейко и Звонарев застали уже расходившиеся толпы провожающих.

Около кладбищенской ограды они встретили Желтову с обеими учительницами и Стахом. Прапорщик подошел к ним и, поздоровавшись, представил Борейко. Пробасив свою фамилию, поручик почтительно пожал им руки. С особенной осторожностью он заключил в свою огромную ладонь длинную, тонкую ручку Оли, которая во все глаза глядела на великана.

— Гора, а не человек, — шепнула она Леле, когда Борейко отошел от них.

— Вы не знаете, где похоронили Дукельского? — спросил Звонарев у Стаха.

— В дальнем конце у стены! — пояснила Оля. — Я вам покажу.

С трудом проталкиваясь через толпу, они прошли мимо братских могил, вокруг которых стояли на коленях плачущие женщины и дети. Несколько попов в черных траурных ризах на разные голоса служили панихиды, усиленно кадя ладаном.

— Вот отсюда начинаются офицерские могилы, — показала Оля на ряд свеженасыпанных земляных холмиков.

Около некоторых стояли офицеры и дамы в трауре. У крайней могилы была видна одинокая, стоящая на коленях женская фигура, в скорбном порыве припавшая лицом к земле. Неподалеку, в черном плаще, с парадной треуголкой в руках, стоял Сойманов.

— Это, верно, Рива плачет! — догадался Звонарев, и они вдвоем пошли вперед, а Оля осталась стоять на месте.

Возложив на могилу принесенный с собой венок, Борейко положил земной поклон, Звонарев последовал его примеру. Рива подняла голову. Звонарев едва ее узнал, так она изменилась за эти несколько дней. Щеки обтянулись, большие глаза глубоко провалились, нос заострился, и целая сеть мелких морщинок покрывала все лицо. Рива устало улыбнулась, узнав своих друзей и начала подниматься с колен, но тут силы ей изменили. Звонарев и Сойманов подхватили ее и повели к одной из скамеек.

Риве смочили голову, и она стала успокаиваться.

— Вам лучше? — участливо спросила ее Оля. — Не волнуйтесь, мы сейчас отведем вас домой.

— Я сама дойду, вы только проводите меня! Я и так вам всем доставила такую массу хлопот.

— Все это пустяки! Вам пришлось пережить много горя за эти дни, вот вы и ослабли.

— С тридцать первого я не была дома, все время находилась около Жоржика. Он умер прошлой ночью.

— Сильно мучился перед смертью? — спросил Сойманов.

— Раз только пришел в сознание, а то все время был в забытьи! Андрюша, — он лежал в той же палате, — все время бредил и бросался. Но сегодня с утра пришел в сознание и расплакался, узнав о гибели Макарова, — рассказывала Рива.

Борейко с Соймановым вели Риву под руки. Оля с Звонаревым шли впереди. К ним у ограды присоединились Желтова и Леля со Стахом. Женщины наперебой предлагали свою помощь Риве.

— Вас нельзя в таком состоянии оставлять одну в квартире! Я останусь с вами! — решительно заявила Оля.

— Постой, может быть, мадемуазель Рива хочет остаться одна, и ты ей будешь только мешать!

— О нет, я, по правде сказать, боюсь сейчас одиночества. Уж слишком живо все там будет мне напоминать о моей потере.

— Тогда идемте к нам в школу, — предложила Оля.

— Туда я не доберусь! Лучше всего, если бы вы смогли остаться у меня хоть только на одну сегодняшнюю ночь, — просила Рива.

Медленно, шаг за шагом, вся компания двигалась по улицам города.

— Вот я и дома! — проговорила Рива, останавливаясь у своего крыльца.

На стук вышла растрепанная Куинсан и радостно бросилась Риве на шею.

— Моя жди, моя много слушай! Никто не ходи, моя бойся! — лепетала она.

Все вошли в столовую. Здесь все уже было чисто прибрано. Рива с женщинами ушла в спальню, а мужчины остались в гостиной. Куинсан поспешила приготовить чай для гостей.

— Пропал наш Жорж не за понюх табаку! — вздохнул Борейко.

— Главное — погиб Макаров, — отозвался Соймаиов. — Видели вы, как мы вчера от японцев за горы прятались, вместо того чтобы вступить в бой?

— На своих боках чувствовали. Одни сражались с целой эскадрой! — вставил Звонарев.

— Сегодня приказом по флоту наместник отменил всякие выходы эскадры в море, пока не будут починены "Ретвизан", "Цесаревич" и "Паллада". В общем, у нас сразу все изменилось.

— Почему, собственно, погиб "Петропавловск"? — спросил Борейко.

— По мнению комиссии, расследовавшей причины гибели броненосца, он натолкнулся на минную банку, состоявшую из нескольких связанных ударных мин. Взрыв вызвал детонацию внутри броненосца. Как раз накануне было принято на "Петропавловск" несколько десятков мин заграждения. Они и детонировали при взрыве. Он раскололся изнутри и мгновенно утонул, — пояснил Сойманов.

— Рива несколько успокоилась и уснула, — объявила Мария Петровна, появляясь в гостиной. — Оля останется ночевать, а мы тронемся домой, на дворе уже совсем темно,

Распрощавшись с Олей и Куинсан, все двинулись к дверям.

— Не успел погибнуть Макаров, а уже все его начинания рушатся одно за другим, — с грустью проговорила Желтова. — Сегодня утром мне объявили в Управлении портом, что лекции матросам и рабочим решено прекратить. Рабочие же мне говорили, что им предложено очистить казенные квартиры в казармах. Хотят снять их и с довольствия!

— Тогда работы по починке кораблей, несомненно, сорвутся, — проговорил Звонарев.

— Нашим адмиралам это только на руку. Чем дольше мы будет стоять в порту, тем им спокойнее, — вставил Сойманов. — В море, не дай бог, еще утонуть можно, а в порту в случае чего и с берега помогут.

— Слушаю я вас и не понимаю, кто же больше доволен гибелью Макарова — японцы или наши адмиралы с генералами? — заметил Борейко. — Выходит, что он всем поперек дороги стал. Стессель рад, князь поди тоже рад, адмиралы вздохнули свободно, офицеры загуляли на берегу. Сразу всем масленица настала.

— Зато матросам да рабочим — великий пост, — проговорила Леля.

— И нам, артиллеристам, тоже! Изволь теперь один на один с японцами воевать, — добавил Звонарев.

— Кого прочат вместо Макарова? — справился Борейко.

— Не то Рожественского, не то Скрыдлова. Оба в подметки не годятся Макарову! Мы потеряли не только адмирала. Степан Осипович был душою флота, и заменить его в этом отношении никто не может.

— И для армии он был душою обороны. Глядя на него, мы знали, что помимо Стесселя у нас есть еще и Макаров, и были спокойны за дело обороны, — пылко проговорил Борейко.

— Все честные люди в России пожалеют о покойном адмирале, — вздохнула Мария Петровна.

Когда они подошли к школе, китаец-сторож протянул Желтовой бумагу. Прочтя ее при свете спички, Мария Петровна взволнованно объявила:

— Школа для взрослых и вечерние курсы с завтрашнего дня закрыты по распоряжению Стесселя. Здание занимается под лазарет.

— А куда мы денемся? — спросила Леля.

— Право, не знаю, — растерянно проговорила Мария Петровна.

— Поступите сестрами в лазарет, только и всего! — успокоил Стах.

— Но мы к этому не готовы, нам надо еще учиться самим, — горячилась Леля.

— Поступайте завтра же на сестринские курсы, хотя бы к той же Варе Белой, — пробасил Борейко.

— Это неплохой совет, — согласилась Мария Петровна.

На Электрическом Утесе Борейко целыми днями возился с артельным хозяйством. Солдаты с увлечением занимались этими работами, напоминавшими им родные деревни. Вечерами они собирались около казарм, обсуждая события минувшего дня, делясь надеждами на будущее.

В один из таких вечеров Борейко подошел к ним. Солдаты вскочили и вытянулись.

— Садитесь и дайте мне табуретку. Разговор у нас будет длинный, — проговорил поручик.

Солдаты уселись около него прямо на землю.

— Сидим мы у моря, а рыбы не видим. Это все равно что жить в лесу и не иметь дров. Лодки у нас есть, значит, дело за сетями, но их можно достать. Кто у нас рыбачил до службы? — спросил Борейко.

— Я, ваше благородие, — отозвался матрос-сигнальщик Денисенко.

— И я! И я! — отозвалось еще несколько голосов.

— Рыбаки, значит, есть. За старшего в рыбацкую команду поставим Денисенко. Он моряк и к морскому делу привык. Теперь о другом. Надо вокруг Утеса расчистить, где можно, площадки и устроить на них огороды, посеять лук, чеснок и другие овощи. Смотришь, к осени и соберем урожай. Кто у нас огородники?

— Ярцев, Снитков, Глубин, — начали перечислять солдаты.

— Тебя, сказочник, я и поставлю за старшего по огородной части, — обернулся к Ярцеву поручик.

— А теперь запевай, Белоногов, "Ермака", — приказал он, вставая с места.

Воспользовавшись затишьем на море, Звонарев отпросился в город и решил зайти на квартиру к Риве. Здесь он застал Андрюшу Акинфиева.

— Привет храброму артиллеристу, — встретил он прапорщика.

— Рад тебя видеть на ногах. Ривочка, скажите, завоевал ли Андрюша ваше сердце? — спросил Звонарев.

— Не смущайте моего мальчика. Ему не до сердец. Еле-еле душа в теле, — улыбнулась в ответ Рива.

— Неправда, я совсем здоров, — запротестовал Андрюша.

Поболтав с ними, Звонарев отправился в Управление артиллерии. Когда он проходил мимо "Этажерки", то увидел группу спорящих морских и стрелковых офицеров.

— Мы настолько слабы по сравнению с японцами, что не можем выйти в море, — объясняли стрелкам моряки, но те не хотели слушать.

Около Управления артиллерии прапорщик встретил писаря Севастьянова.

— Слыхали новости, ваше благородие? Японцы начали высадку у Бидзиво. В ближайшие дни Артур будет отрезан от России и Маньчжурии. Наместник поспешно выехал в Мукден, бросив все свое имущество. Даже с генералом Стесселем не попрощался, — сообщил писарь.

— Почему же флот не помешал высадке десанта? Это просто безобразие, — возмутился Звонарев, начиная понимать причину споров на "Этажерке".

— Совсем наша эскадра заслабла после смерти адмирала Макарова, боится в море выходить. Теперь японец быстро заберет Артур. Крепость-то с сухого пути совсем не укреплена, войска у нас мало, с провиантом плохо, — сокрушался Севастьянов.

— Ничего, нам из Маньчжурии помогут, — подбодрил собеседника Звонарев, хотя и не верил своим словам.

— Приходил сюда Блохин, просил перевести его на Утес, совсем его замордовал Вамензон. Я тут от вашего имени заготовил генералу рапортишку с просьбой о переводе Блохина. Подпишите, доброе дело сделаем, человека от истязаний спасем.

Звонарев подписал бумагу и заторопился с новостями на Утес.

— Честь имею явиться, ваше благородие, — прохрипел Блохин, подойдя к Звонареву, разговаривавшему с Борейко во дворе казарм на Электрическом Утесе.

— Здорово, Блоха! — приветствовал его Борейко и хлопнул по плечу.

— Здравия желаю! Ой! — скривился солдат.

— Что с тобой? По чиряку, что ли, попал? — спросил поручик.

— Никак нет! Это Зон на прощание мне шкуру отполировал.

— Какой такой Зон?

— Капитан Вамензон.

— Вамензон! За что же он тебя так отодрал?

— Характер мой хотел переломить В бараний рог сулился согнуть, да не вышло, хотя я и без шкуры остался.

— А ну-ка, покажи, как он тебя изукрасил?

— Соромно при людях, ваше благородие!

— Ишь ты какой застенчивый стал! Пойдем к Мельникову, там и разденешься

Звонарев внимательно посмотрел на Блохина. Он еще более похудел, глаза ввалились. На две головы ниже Борейко, он был как же широк в плечах, как и поручик, что придавало его фигуре квадратный вид. Длинные руки кончались огромными кистями, в которых чувствовалась большая сила.

Когда Блохин разделся, то вся его спина оказалась покрытой багровыми рубцами и кровоподтеками.

— Плохо твое дело, Блоха! Знатно тебя отделал Зон. Придется тебя дня на три-четыре освободить от работы.

— Мне бы спирту стаканчик, ваше благородие, живо бы все как рукой сняло! — попросил Блохин.

— Буянить начнешь с непривычки. Дай ему, Мельников, немного.

— Покорнейше благодарю! — радостно сказал Блохин.

— Пойдем на рыбалку, — предложил Борейко Звонареву.

Пользуясь отсутствием японской эскадры, рота вышла на хозяйственные работы. Все мало-мальски пригодные под огороды площадки на склонах Золотой горы были очищены от камней, вспаханы и теперь засаживались различными овощами. Около сотни солдат, под руководством Яраева, усердно высаживали рассаду. Одетые уже по-летнему, в белых рубахах и белых фуражках, солдаты с увлечением занимались этой работой.

— Как прикоснулся рукой к теплой землице, прямо дрожь пробирает! Теперь бы у себя в деревне за сохой походить! Самое время землю-матушку пахать да бороновать! — восторженно говорил Булкин, разминая в руках комок глинистой, неплодородной артурской земли.

— Бывало, я дома как вспашу да пробороню разокдругой — земля как пух делается, — вторил ему Кошелев. — Зерно в ней как дите малое в люльке лежит!

— Уродились бы только кавуны! Давно их не едал! — вздыхал Воловой. — У нас если бахчу засадишь, то земли от кавунов не видать! И все наливные, по пуду без малого весом, что наши бомбы!

— Придет японец да своими бомбами все наши огороды и бахчи перекопает, — опасливо заметил Гнедин.

— А ты лучше орудию свою наводи, чтобы враз всех японцев потопить, — советовали ему.

— Ведмедь не допустит! Япошка его страх боится. Тогов, адмирал японский, награду по флоту объявил, кто Ведмедя нашего убьет.

— Убьешь такого! Разве цельный снаряд попадет.

— И тот поди отскочит.

— Здорово, огородники! — рявкнул, подражая Борейко, незаметно подошедший Заяц.

Солдаты вскинулись и хотели было уже отвечать, но, увидев Зайца, крепко выругались по его адресу.

— Спужались поди? — обрадованно проговорил Заяц, заметив смещение солдат. — Работай, работай, ребята, бог труды любит, зимой с овощами да капустой будем.

— Гречу бы посеять, а то без нее скушно!

— Не растет здесь греча, жарко ей. Заместо ее чумиза произрастает.

— Чумиза — еда китайская, нам не с руки, как и рис: брюхо набьешь, а сыт не бываешь!

— Рис — еда барская, его господа очень даже одобряют!

— Потому и одобряют, что не работают!

— А китаец день-деньской спину гнет, а, кроме рису, ничего не ест.

Солдаты продолжали свою работу. На берегу больше всех хлопотал Денисенко. Купленную сеть надвязали, увеличили крылья, сменили веревки и сегодня решили попробовать ловить рыбу. Отплыли в море на двух лодках и, раскинув почти стосаженную сеть, поволокли ее к берегу. Когда лодки подошли, солдаты начали выбирать крылья, В неводе засверкала серебристая рыбешка. Ее быстро вынимали и бросали в заранее приготовленные на берегу бочки.

— Как бы нам акулы не вытащить, а то за ноги еще схватит, — боязливо заметил Белоногов.

— Акула не собака, по земле бегать не может! — успокоил его Денисенко. — Она бы всю сеть давно изорвала.

— Черт с ней, с акулой, не вытралить бы нам ненароком мину! Это похуже всякой акулы будет! — проговорил Борейко. — Смотри, ребята, в оба, не видать ли в неводе металлического предмета, — предупредил он солдат.

Невод шел все тяжелее, и когда наконец был вытащен на берег, то оказался набитым самой разнообразной рыбой.

— Рыбу, что покрупнее, тащу сюда — чистить да солить будем. Которая сонная да вялая, на уху пойдет, а мелочь да погань всякую морскую кидай обратно в воду, чтобы не протухла и не завоняла! — командовал Назаренко.

Денисенко выбрал одну рыбу покрупнее и выбросил ее далеко в море.

— Сдурел ты, что ли, добро выкидывать зазря? — набросился на него Назаренко

— Морскому царю жертва, чтобы и впредь хорошо ловилась рыба, — ответил матрос.

— Сам-то Христос из рыбаков, слыхать, был, должен поэтому нам содействовать! — вставил Лебедкин.

— Замолчи, Лебедкин, командиру доложу про такие слова!

— Да я из Егангелия, Денис Петрович!

Всего выловили свыше сочни пудов. Пудов двадцать оставили на обед, а остальное решили засолить. Тут проявил свое искусство Блохин, когда-то работавший на рыбных промыслах на Каспии. Он устроил ряд столов, расставил за ними солдат и показал, как потрошить и засаливать рыбу.

— Оказывается, ты блоха морская, — смеялся Борейко, глядя на него, — а я тебя считал за земляную.

— И по земле и по воде прыгать приходилось помалости, ваше благородие!

Перед самым обедом на Утес неожиданно приехал Белый вместе с новым комендантом крепости генералом Смирновым{67}. Солдат наскоро построили около казармы. Комендант подошел к ним петушиной прыгающей походкой и, вытянувшись перед фронтом в струнку, отрекомендовался:

— Комендант крепости Порт-Артур, генерал-лейтенант Смирнов!

Часть солдат, приняв это обращение за приветствие, гаркнула было: "Здрав... ", — но, не поддержанная другими, тут же сконфуженно замолчала. Генерал сердито бросил Белому:

— Плохо дисциплинированны и не понимают русского языка!

Насупившись и поглаживая рукой закрученные вверх седенькие усы и жиденькую эспаньолку, он молчаливо прошел по фронту.

— Это еще что такое? Что у вас в роте, солдаты или рыбаки? — накинулся он на Жуковского, заметив на некоторых солдатах рыбью чешую.

Капитан от волнения лишился языка и только мигал глазами.

— Сегодня день постный, и солдаты чистили рыбу на обед, — вместо Жуковского ответил Борейко.

— Вы адвокатом, что ли, состоите при вашем ротном командире? — спросил его Смирнов.

— Поверенным в делах, ваше превосходительство! — отрезал Борейко.

— Поручик Борейко исполняет должность старшего офицера в роте, и так как капитан Жуковский заикается от волнения, то поручик и отвечает вам за него, — пояснил Белый.

Смирнов с сожалением взглянул на Жуковского, с недоумением на Белого и, не сказав более ни слова, пошел дальше. Белый за его спиной пригрозил пальцем едва сдерживающему смех Борейко. Но тут внимание генерала привлек сложенный в штабеля уголь.

— Что это, батарея или угольный склад? — обернулся он к Белому.

Борейко объяснил ему происхождение угля и указал, что им снабжаются и соседние батареи.

— Убрать отсюда весь уголь! — приказал комендант.

Потом его неудовольствие вызвали огороды, разведенные около Утеса.

— Солдат должен быть солдатом, а не огородником, — заявил генерал.

— А дурак должен быть дураком, а не комендантом, — буркнул Борейко, обращаясь к Звонареву.

Увидя на батарее щиты при орудиях, комендант совсем вышел из себя.

— Этим вы понижаете боевой дух солдат.

— Но сохраняем его плоть, — возразил Белый.

— Плоть может быть немощна, но дух бодр, — настаивал генерал.

— Это хорошо для монахов, а у солдат всегда в здоровом теле бывает и здоровый дух, — возражал Борейко.

— У вас, поручик, не по чину слишком длинный язык.

— Слушаюсь! — смиренно заметил Борейко, сраженный генеральской логикой.

Осмотрев батарею, Смирнов зашел на электрическую станцию.

— Кто заведует? — спросил он.

Звонарев вышел вперед.

— Почему у вас грязно и плохо пахнет? — допрашивал генерал.

— Так запылились, а пахнет обыкновенным машинным маслом. Это обычный запах около паровых машин.

— Я окончил две академия — артиллерийскую и военную, но не слыхал, чтобы на электрических станциях пахло маслом. Убрать, проветрить и впредь не допускать! — кричал генерал.

В котельной внимание Смирнова привлек манометр.

— Сколько же у вас давления?

— Сто двадцать футов на один квадратный дюйм.

— Почему так мало? Увеличить до ста шестидесяти футов.

— Котел может не выдержать.

— Обязан выдержать, раз я приказываю! — отрезал генерал и вышел из котельной.

— Это еще что за чудак такой? — спросил у Звонарева Лебедкин, вытирая паклей руки.

— Комендант новый! Окончил две академии.

— То-то и видать, что учился и переучился!

Когда наконец генералы отбыли и Жуковский опять обрел дар речи, он разразился упреками Борейко:

— Борис Дмитриевич! И зачем вы гусей дразните? Смирнов мне теперь вовек сегодняшнего посещения не забудет. Надо немедленно убрать уголь, снять с орудий щиты, прекратить рыбную ловлю и ликвидировать огороды.

— Заодно отравить вас в нервную больницу, — докончил Борейко. — Пусть Смирнов чудит как хочет, а у нас все должно остаться по-старому.

— Вы меня без ножа режете, Борис Дмитриевич. Меня отрешат от командования ротой! — плакался капитан.

Тем не менее после генеральского посещения на Утесе все пошло по-прежнему, и только Жуковский иногда боязливо поглядывал на дорогу: не видно ли на ней страшного "врага внутреннего с красными отворотами на шинели".

Рыбная ловля давала хорошую свежую пищу и позволяла сделать запасы на зиму. Огороды зеленели на радость всей роте. Борейко ежедневно обходил свое хозяйство и весело покрикивал на солдат.

В один из таких дней Блохин вернулся из города сильно пьяным и забуянил. Он накинулся на фельдфебеля с руганью, а потом налетел на Борейко.

— Ты где нализался? Марш в казарму! — приказал ему офицер.

— Ах ты, я доберусь до тебя... — бросился было солдат к поручику, но тут же был сбит с ног ударом кулака.

Подоспевшие солдаты связали его веревками и посадили в пустой пороховой погреб для вытрезвления.

— Никому не рассказывать о происшествии, — предупредил поручик солдат.

Поняв, что он хочет замять дело, артиллеристы обещали молчать.

На следующее утро Борейко приказал позвать к себе Блохина.

— Здорово, Блоха! — приветствовал он солдата.

— Здравия желаю, — прохрипел бледно-зеленый с перепою солдат.

— Здорово башка гудит?

— Так и трещит, вашбродие.

— Ступай проспись, а потом я тебе, курицыну сыну, придумаю наказание, — уже добродушно проговорил Борейко.

На этом инцидент был исчерпан. Солдаты были удивлены таким исходом дела и усиленно судачили между собою по этому поводу.

— Медведь человека нутром чувствует, кто ему друг, а кто враг. Блоха теперь по гроб жизни должен быть благодарен поручику за то, что спас его от тюрьмы, а то и расстрела.

Почти ежедневно перед Артуром появлялась японская эскадра. Она проходила вдоль берега вне досягаемости береговых батарей и, выпустив по крепости несколько выстрелов, скрывалась за горизонтом. Борейко каждый раз по дальномеру замерял путь движения вражеских кораблей и наносил их на карту. Звонарев с недоумением наблюдал, как тщательно вычерчивалась ежедневно новая кривая на большой карте в комнате поручика.

— Что ты, Боря, колдуешь? — спросил он.

— Выясняю степень глупости адмирала Того, — ответил поручик, еще более озадачив Звонарева.

Наконец как-то вечером он позвал Звонарева в комнату и, ткнув пальцем в карту, на которой красовались почти совпадающие линии движения вражеской эскадры, пробурчал:

— Того большой таки дурак, и мы его хорошенько хлопнем за глупость.

— Мы же до него не достанем, — недоумевал Звонарев.

— Достанем! Не сверху, так снизу. Поставим на пути японцев букеты из мин, авось какой-нибудь броненосец и напорется на них, как наш "Петропавловск".

— План твой, Боря, не лишен остроумия, насчет мин надо сговориться с моряками. После смерти Макарова не знаю, с кем из адмиралов можно говорить!

— А мы обойдемся без адмиралов, переговорим с командирами миноносцев или минных транспортов и обдумаем, как подстроить добрую шкоду. Помнить будут поручика Борейко!

Через полчаса — оба друга, отпросившись у Жуковского, шагали по городу. Сначала они заглянули на "Баян", стоявший у стенки, и посвятили Павлика Сойманова в свой план.

— Боренька, тебе бы эскадрой командовать вместо Вили! — восторженно обнял поручика Сойманов.

— Только вам надо обратиться не на миноносцы, а на минные транспорты. На миноносцах много мин не увезешь, а транспорт поднимает сразу несколько сот, — советовал лейтенант.

— Командиры транспортов штаб-офицеры, а я никого не знаю из этого высокого общества, — с сомнением говорил Борейко. — Да и мозги тут нужны посвежее, не заросшие мхом.

Сойманов предложил сейчас же побывать на минном транспорте "Амур", у капитана второго ранга Иванова.

Там он представил своих друзей Иванову и рассказал о цели их посещения. Капитан, высокий худощавый полуседой шатен, с тонким умным лицом, молчаливо их выслушал, затем хитренько улыбнулся и вынул из шкафа свернутую рулоном карту. Когда она была развернута, то на лицах всех трех друзей появилось глубокое удивление: вдоль берега были прочерчены такие же точно линии, как и на карте Борейко.

— Откуда вы получили копию моей карты? — справился поручик.

— Ниоткуда, я сам ее вычертил на основании своих наблюдений за движением японской эскадры с Золотой горы, — ответил Иванов.

— Очевидно, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль, — сообразил Борейко.

— Совершенно верно, — кивнул Иванов.

Затем карты сверили, кое-что уточнили и исправили.

— Что же вы дальше предполагаете делать? — спросил Борейко.

— То же, что вы и предполагали: незаметно от японцев поставить мины на пути обычного движения их эскадры. Сделать это нетрудно. Главная опасность заключается в том, что мины придется ставить вне пределов трехмильной полосы, которые являются территориальными водами. Следовательно, мины будут установлены в нейтральной международной зоне, — пояснил Иванов.

— Но японцы из этой зоны бомбардируют Порт-Артур, не считаясь ни с какими международными правилами. Почему же мы не можем ставить мины в этом районе? — недоумевал Звонарев.

— От бомбардировки Артура никакие нейтральные суда пострадать не могут, а на минах легко может подорваться любой английский или американский купеческий корабль. Это может послужить предлогом к военному вмешательству Англии или Америки, — продолжал Иванов.

— Они и так во всем помогают японцам, и мы фактически воюем с триумвиратом из Англии, Америки и Японии. Чего же еще с ними церемониться? — возражал Борейко.

— Вступивший в командование эскадрой после отъезда наместника адмирал Витгефт больше всего боится международных осложнений. Тут его трудно сбить с этой позиции, — сомневался Иванов.

— Быть может, обратиться к Белому и попросить, чтобы он поговорил с Витгефтом? — предложил Звонарев.

— Едва ли это поможет. Как бы Витгефт еще не обиделся за такое вмешательство в его морские дела, — предупредил Иванов.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Попросим Василия Федоровича переговорить с вашим Вилей. Может, это и придаст ему храбрости в международных делах. Будем понастойчивее, и уверен, что наше дело увенчается успехом, — решительно тряхнул на прощание руку Иванова Борейко.

Сначала Белый совсем не захотел вмешиваться в это дело.

— Дело морское, и нам, артиллеристам, нечего в него путаться, — сказал он.

Но тут неожиданно Борейко и Звонарев встретили горячую поддержку у Тахателова.

— Прекрасная мысль! Приложу все усилия, чтобы уговорить генерала съездить к Витгефту, и сам поеду с ним, — пообещал полковник.

Через день он вместе с Белым уже сидел в просторном адмиральском салоне. Попали они к Витгефту перед самым обедом, и адмирал не захотел и слушать ни о каких делах, пока дорогие гости не отобедают вместе с ним. Пришлось согласиться с просьбой радушного хозяина.

Как истый гурман, Витгефт ел и пил не торопясь, тщательно смакуя каждое блюдо, запивая их изысканными винами, специально хранящимися у него.

Разговор шел о чем угодно, кроме того вопроса, ради которого артиллеристы прибыли к адмиралу.

Когда наконец священнодейственная трапеза кончилась и Витгефт вместе с гостями перешли в соседний салон, где их ждал кофе и ликеры, Белый приступил к изложению целей своего посещения.

— Не отрицаю, что идея постановки минного заграждения на путях японской эскадры весьма заманчива, но и достаточно рискованна во многих отношениях. Представьте себе, что подорвется не японский военный корабль, а паршивый американский или английский купчишка. Скандал на весь мир. Международные осложнения вплоть до объявления нам войны! — горячо возражал адмирал.

— Японцы каждую ночь забрасывают внешний рейд десятками мин. Морским течением их всегда может отнести в море за пределы трехмильной полосы. Доказать, что это наша шаровая мина, будет просто невозможно. Значит, и никаких международных осложнений бояться не приходится, — доказывал Белый.

— Японцы обычно проходят в одиннадцати-двенадцати милях от берега. Трудно предположить, что туда попала одна из мин, поставленных под берегом. Да и постановку мин будет трудно скрыть от японцев. Они, конечно, не преминут оповестить весь мир о том, что русские минируют нейтральные воды, создавая этим угрозу мировой торговле и мореплаванию, — не сдавался адмирал.

— Конечно, надо хорошенько все обдумать. Но риск не так уж велик, если удастся скрыть операцию от японцев, зато успех может быть огромным и при этом без потерь для нашего флота, — уговаривал Белый.

— Зачем думать об англичанах и американцах? Подорвутся на минах, туда им и дорога. Все равно они с нами уже сейчас воюют японскими руками, снабжая Японию оружием, боеприпасами, деньгами, продовольствием, — чем только могут! В японской армии и во флоте имеются английские и американские инструкторы. Почему нам не топить ихние пароходы, раз все они возят военную контрабанду? Ваше превосходительство, не смущаясь топите все английские и американские корабли. Русский народ вам только спасибо скажет, — горячо убеждал адмирала Тахателов.

— Нельзя без разбора топапь сюда! Надо сначала их осмотреть, установив наличие военной контрабанды и только тогда пускать его ко дну, а команду во всех случаях полагается спасать. Нельзя так просто решать сложные вопросы! — спорил Витгефт.

— Можно поставить мины на границе береговой полосы, в шести милях от берега, а течением их может отнести и дальше в море. Так ведь, ваше превосходительство? — не сдавался Тахателов.

— Многое можно, но это будет нечестно с нашей стороны!

— Это с японцами-то говорить о честности, после того как они без объявления войны напали на нас? — весь кипел от негодования полковник.

— Надо крепко подумать, прежде чем принимать такое решение, — продолжал колебаться Витгефт.

— Очень стоит подумать, ваше превосходительство. И я уверен, что вы согласитесь с нами, — прощаясь, говорил Белый.

Едва гости ушли, адмирал приказал вызвать к себе Иванова и снова выслушал все его соображения по постановке мин в открытом море.

— Очевидно, придется собрать для обсуждения всей операции флагманов и командиров первого ранга, — решил Витгефт.

Видя, что дело снова откладывается в долгий ящик, Иванов решил идти напролом.

— Я, ваше превосходительство, за пределы территориальных вод не выйду! Мины установлю на самой границе. Дайте только мне три, четыре миноносца для прикрытия. В туманную погоду их будет трудно заметить.

Витгефт продолжал сомневаться. Видя это, Иванов обещался своим честным словом не выходить за пределы территориальных вод, а в душе тут же решил действовать на свой страх и риск и больше к Витгефту не обращаться.

"Поставлю мины там, где нужно, а потом меня пусть хоть в матросы разжалуют", — думал Иванов, возвращаясь к себе.

Он договорился с командирами миноносцев о готовности выйти в море при первом тумане, затем принял на борт полный боевой комплект мин и приготовил транспорт к немедленному выходу в море.

Борейко и Звонарев ежедневно посещали моряков и о положении дел докладывали Белому. Генерал, в свою очередь, по телефону справлялся о "драгоценном" здоровье Витгефта. Адмирал прекрасно понимал, что интересовало Белого, но неизменно отвечал, что все находится "в руцех божьих" и если Никола-угодник поможет, то мины будут поставлены, но обязательно в пределах прибрежной полосы крепости.

Наконец наступило утро второго мая. Погода была тихая, безветренная, с ночи на море лежал туман. К утру он хотя и поредел, но все же был достаточно густ, чтобы скрыть выход в море "Амура" и миноносцев. Перед уходом Витгефт еще раз напомнил Иванову, что постановка мин должна происходить обязательно в прибрежной полосе. Капитан подтвердил свое твердое намерение точно придерживаться мудрых указаний своего начальника. И тем не менее Витгефт был неспокоен. Едва "Амур" и миноносцы вышли в море, как адмирал сообразил, что в таком тумане трудно точно ориентироваться в море, не видя берегов.

— Поставят мины там, где не надо, и не взыщешь, — не по чем ориентироваться, — забеспокоился адмирал и приказал одному из миноносцев догнать ушедшие в море корабли и вернуть их в порт. Насилу удалось его отговорить от этого.

Между тем "Амур" и сопровождающие его миноносцы благополучно дошли до района, где следовало ставить мины. У Иванова не было ни малейших колебаний, когда он вышел за пределы береговых вод и вступил в нейтральное море. Плохая видимость из-за тумана и невозможность точно определиться были прекрасным оправданием для такого нарушения. Туман, приподнявшись над морем, дал возможность точно установить мины в районе обычного движения японской эскадры. Они устанавливались одна за другой в одну линию. Всего было спущено пятьдесят мин, которые растянулись на протяжении одного километра, перпендикулярно пути движения японских кораблей.

Пока транспорт был занят установкой мин, дозорные миноносцы следили за морем. Японцы не показывались, горизонт был чист, не было видно ни одного дымка. Когда установка мин была закончена, Иванов полным ходом двинулся в Артур, миноносцы последовали за ним.

Велика была радость Витгефта при виде возвращающихся судов. Адмирал тут же объявил благодарность всем кораблям и разрешил отпустить команды на берег.

Начальник штаба Витгефта контр-адмирал Матусевич пытался было возражать, напомнив, что в случае успеха следует подумать об организации преследования подорвавшихся на минах кораблей противника.

— То, что наши корабли благополучно вернулись с моря, уже, по-моему, является успехом. О преследовании врага нам думать не приходится ввиду нашей слабости, — даже руками замахал на него Витгефт.

Второго мая день был воскресный, и, несмотря на военное время, работ в этот день не производилось. Многие знали о выходе "Амура" для постановки мин, и теперь тысячи людей с нетерпением ждали появления японской эскадры. Обращенные к морю склоны Золотой горы. Тигрового Хвоста, Перепелиной горы были усеяны людьми, которые кто в бинокль, кто в подзорную трубу, а кто и простым глазом следили за всем, что происходило в море.

Уже перевалило за полдень, туман окончательно рассеялся, видимость стала прекрасной, и тут на горизонте появилась идущая в кильватерной колонне эскадра адмирала Того. Один за другим шли шесть японских броненосцев во главе с флагманским кораблем "Микаса". За ним следовали три броненосных крейсера.

Жуковский с Борейко и Звонаревым с бруствера батареи следили за неприятельской эскадрой. Вдруг под одним из броненосцев раздался взрыв, и он сильно накренился набок.

— Ура! Ура! Налетел на мину, что наши поставили! — обрадовался Борейко.

Японские корабли бросились на помощь пострадавшему, и тут еще один из броненосцев взорвался, окутался паром и исчез под водой.

— Совсем как "Петропавловск"! — проговорил Звонарев.

Японские корабли сгруппировались около места катастрофы.

— К орудиям! — скомандовал Борейко. — Надо их обстрелять, пока они стоят в куче.

Но дистанция до японцев оказалась около пятнадцати верст, и с Утеса обстрелять ее было нельзя. Борейко ринулся к телефону и позвонил на сигнальную станцию. Вызвав дежурного, он сообщил о том, что происходит.

— Мы это сами прекрасно видим!

— Так почему вы не открываете огня с броненосцев?

— Адмирал считает это излишним: японцы могут ответить на нашу стрельбу бомбардировкой Артура!

— Ваш адмирал трус и изменник! — заорала телефонную трубку поручик.

Дежурный офицер на сигнальной станции поспешил разъединиться.

Борейко позвонил к Белому и попросил помочь ему говорить Витгефта.

— Это не Макаров, с ним не сговоришься! Попробую позвонить сейчас Стесселю, — может, он сумеет воздействовать на моряков, — ответил Белый.

Но командующий эскадрой адмирал Витгефт уперся и не стал даже слушать Стесселя.

Взбешенный генерал вместе с Никитиным прискакал на Золотую гору и обрушился на прибывшего туда Витгефта.

— Если вы, ваше превосходительство, немедленно не откроете огонь по японцам, я прикажу береговым батареям обстрелять вашу эскадру, — кричал Стессель на адмирала.

— У нас у самих есть пушки, — огрызнулся Витгефт.

— Которые вы боитесь разрядить по японцам,

— Просто не считаю нужным делать это!

Никитин и Белый бросились успокаивать Стесселя, а Григорович доказывал Витгефту необходимость выступления против японцев.

— Генерал Стессель требует от вашего превосходительства точного ответа, что вы сейчас намерены пред" принять против японцев? — подошел к адмиралу Никитин.

— Выслать "Новика" с миноносцами для атаки японцев, — вместо Витгефта ответил Григорович, — Сигнальщик! Поднять сигнал: "Новику" и миноносцам немедленно выйти в море и атаковать японцев! — распорядился он.

Но миноносцы и "Новик", ввиду того что половина команды у них была на берегу, смогли поднять пары лишь через два часа, и, когда они наконец вышли в море, японцы давно уже скрылись за горизонтом.

Вечером того же дня Борейко с Звонаревым отправились в город, разукрашенный флагами в честь неожиданного успеха на море. На "Этажерке" и на улицах толпилась масса народу; особенно много было моряков. Они сегодня чувствовали себя героями дня, — впервые удалось нанести японцам большие потери в крупных линейных судах. Престиж моряков сразу возрос: сегодня все поздравляли их.

— Теперь, когда японский флот так сильно ослаблен, надо думать, и наша эскадра наконец выйдет в море и окончательно добьет японцев, — высказывали свои надежды армейцы.

— Будь жив Макаров, эскадра с первой же высокой водой вышла бы в море, чтобы преследовать Того до самой Японии. Что предпримет Витгефт, никто сказать не сможет. Вернее всего, мы по-прежнему будем отсиживаться в гавани, — говорили морские офицеры.

— Необходимо в таком случае возможно скорее повесить вашего Витгефта на мачте его флагманского корабля, — вмешался в разговор Борейко.

— И назначить тебя командующим эскадрой, — улыбнулся подошедший Сойманов.

— Не меня, а Эссена, он спать эскадре не даст. Достойный ученик Макарова!

— Дело не в одном Витгефте. Кроме него, и другие адмиралы и командиры судов первого ранга против выхода в море. Они и поддерживают в Витгефте присущий ему дух пассивности, — сокрушался Сойманов.

— Плохо наше дело, коль у вас во флоте нет ни одного настоящего командира, — вздохнул Борейко.

— У вас Стессель под стать нашему Виле, — отпарировали моряки.

— Зато у нас Кондратенко и Белый. Они свято хранят заветы Макарова на суше, — веско возразил Звонарев.

Друзья двинулись обратно на Утес.

На батарею вернулся выздоровевший Чиж. Он хотел было дружески поздороваться с Звонаревым, но прапорщик ограничился лишь официальным отданием ему чести. Борейко даже не взглянул на штабс-капитана, пробурчав себе под нос: "Вернулось наше золотце!"

Солдаты встретили возвращение штабс-капитана угрюмо и молчаливо. Чиж не замедлил сорвать на них свое раздражение: он избил Белоногова, плохо отдавшего ему честь; ткнул кулаком в лицо подвернувшегося ему под руку Зайца и поставил Блохина под винтовку за неряшливую одежду.

Только Назаренко да Пахомов радостно приветствовали Чижа. Фельдфебель долго жаловался штабс-капитану на потворство солдатам Борейко и мягкость командира.

— Только на вас, ваше благородие, надежда осталась! — лебезил Назаренко.

— Дай срок, я всех к рукам приберу, и солдат и офицеров! — хорохорился Чиж. — Довольно Борейко тут побезобразничал под крылышком Жуковского!

Вечером, придя к Жуковскому, он начал охать и вздыхать.

— На вас лица нет, Николай Васильевич! За время моего отсутствия вы извелись совсем! Вам надо отдохнуть, иначе вы не вынесете тяжести войны, а у вас семья! О ней подумать надо! — разливался штабс-капитан.

Жуковский, особенно болезненно переживавший перерыв сообщения с Россией, лишивший его всякой связи с семьей, расчувствовался.

— Я совсем изнервничался, меня издергали и японцы, и еще больше свое начальство. Вечно ждешь нагоняя за что-нибудь, — жаловался он.

— С такими офицерами, как у нас, далеко не уедешь! Не мудрено, что вы получаете нагоняи от начальства. Борейко ведет себя так, как будто он, а не вы командуете ротой. Прапор ухаживает за дочкой генерала и поэтому на всех плюет. Солдаты одичали и похожи более на лесных зверей, чем на строевых нижних чинов. Полный развал в роте! Ложитесь на месяц в госпиталь отдохнуть, а я тут займусь делами, — уговаривал Чиж капитана.

— Вы правы, Александр Александрович, мне действительно надо основательно подлечиться! — согласился Жуковский.

Узнав о намерении командира лечь в госпиталь, Борейко не стал его отговаривать

— Валяйте! Отдохните, а мы за вас повоюем, — приветствовал он.

На следующий день Жуковский побывал в Управлении артиллерии и получил разрешение лечь в госпиталь. Однако, вопреки ожиданию Чижа, временно командующим ротой был назначен не он, а состоящий в распоряжении Белого штабс-капитан Гудима. Он вместе с Жуковским приехал на Утес. Очень здоровый, спокойный и уравновешенный, Алексей Андреевич Гудима обошел батарею, знакомясь с обширным хозяйством, дружески поздоровался с Борейко, приветливо поговорил с Звонаревым и вежливо-сухо с Чижом. С солдатами пошутил, но Зайца поставил на четыре часа под винтовку за грязь на кухне.

Борейко, по своей всегдашней привычке, начал было протестовать против этого, но Гудима добродушно похлопал его по спине и не стал слушать.

— Ты, Борис Дмитриевич, командуй ротой, а я буду только за внешним порядком приглядывать! — предложил он Борейко.

Таким образом, все пошло почти по-старому, если не считать, что и солдаты и офицеры вдруг почувствовали, что у них есть командир, которому нельзя не подчиняться. Даже Борейко, несмотря на сделанное ему предложение, все чаще стал ссылаться на волю и намерения командира.

Чижу было поручено учесть все трофейное имущество, и он, чертыхаясь и проклиная Гудиму, с утра до вечера перевешивал уголь, мерил канаты, парусину, считал железные листы и ежедневно докладывал командиру.

Когда он однажды ночью отправился в Артур без разрешения, то наутро получил трое суток домашнего ареста.

Сам Гудима с утра обходил батарею, затем сидел недолго в канцелярии и возвращался к себе. Дома он открывал толстую тетрадь с замком и мелким, бисерным почерком писал свои мемуары. Помимо этого, Гудима занялся также Шуркой Назаренко. Он лихо закручивал вверх свои усы колечком и внимательно оглядывал девушку. Вскоре он предложил ей брать у него книги для чтения и своей ласковой простотой завоевал расположение не искушенной жизненным опытом Шурки.

Седьмого мая Звонарева вызвали в Управление артиллерии, где сообщили, что он вместе с командой с Электрического Утеса откомандировывается в тринадцатую сводную роту, расположенную на цзинджоуских позициях.

— Я посылаю туда вас, Сергей Владимирович, — говорил ему Белый, — так как там нужен инженер для наладки прожектора и электрического освещения и надо дооборудовать кое-что на батареях. Вы будете находиться в подчинении командира роты штабе капитана Высоких. Перед отъездом загляните к генералу Кондратенко, он хотел вас видеть. Желаю вам успеха! — И генерал крепко пожал ему руку.

На улице Звонарев встретил Варю Белую, которая, видимо, поджидала его.

— Вы сегодня едете в Цзинджоу? — спросила она. — Там будет большое сражение, и вообще там очень опасно. Вам надо быть осторожным и не бравировать зря.

— Вы ведь знаете, что я известный трусишка! — улыбнулся Звонарев.

— Вы только со мной трусите, а я совсем нестрашная, — печально заметила Варя. — Японцев же вы но боитесь, я это знаю!

— Грешен, больше боюсь амазонок!

— Я вовсе не амазонка, а всего только не кисейная барышня. Вы возьмите с собой бинты, вату и тому подобное, чтобы, в случае чего, все было под рукой. А главное, берегитесь!

— Я не собираюсь ни умирать, ни получать ранения.

— Это вовсе от вас не зависит. Пока до свидания!

— Где? — спросил Звонарев. — Быть может, и на том свете. Предпочел бы какое-нибудь место поближе.

— Постараюсь исполнить ваше желание. — И девушка упорхнула.

Побывав у Кондратенко и получив у него подробные инструкции, Звонарев на обратном пути зашел к Риве. Там он застал Андрюшу, который по-домашнему валялся на диване в гостиной. Рива заботливо варила ему какое-то укрепляющее снадобье.

Узнав, что прапорщик едет в Цзинджоу, оба забеспокоились.

— Там, брат, тебя в два счета могут угробить. Это тебе не скоротечный бой эскадры: постреляли и ушли. Там как начнут стрелять, так целый день и будут палить без остановки, — пугал Андрюша.

— Там, должно быть, очень страшно. Мы с Андрюшей будем сильно за вас беспокоиться. Как только вернетесь, немедленно заглядывайте к нам, — вторила ему Рива.

— С завтрашнего дня я назначен на "Отважный". Может, нас и пошлют поддерживать вас с моря, — добавил Акинфиев.

Распростившись с друзьями, прапорщик направился домой. На другой день утром он с первым взводом своей роты выехал в Цзинджоу.