Глава восьмая

Вскоре японцы еще раз попробовали при помощи брандеров закупорить узкий проход в Порт-Артурскую гавань. С вечера стояла тихая, теплая погода, по небу медленно плыли небольшие тучи. На эскадре, проведшей целый день в море, было тихо, только в положенное время отзванивали на судах склянки. На батареях после дневного боя с легкими японскими крейсерами тоже было мирно и безлюдно, часовые мерно расхаживали по брустверам, наблюдая за морем. После полуночи небо очистилось, и месяц осветил своим мягким серебристым светом спящий Артур. На внутреннем рейде в прозрачной синеве тихой ночи чернели громады судов и темные силуэты миноносцев.

Вдруг с моря раздался выстрел, затем другой, с урчанием полетели снаряды и упали в заливе, высоко взбросив вверх воду. Лучи прожекторов заметались по морю в поисках врага и остановились, осветив силуэт быстро двигающегося миноносца. Гулко грохнул выстрел с берега, будя ночное эхо в прибрежных горках. Засверкали огнями выстрелов Золотая гора, Тигровка, Электрический Утес. К ним присоединились стоявшие в охранении у входа "Баян", "Отважный", "Бобр". Ночной бой сразу разгорелся и быстро затих, так как японцы исчезли в ночной темноте. Батареи замолкли, и опять воцарилась тишина. Война на время ушла из Артура, но в два часа батареи загрохотали вновь-с сигнальной станции на Золотой горе сообщили о появлении брандеров.

Дукельский, ночевавший вместе с Макаровым на "Петропавловске", бросился к адмиралу, но, к своему удивлению, у выхода из каюты он встретил его уже одетым.

— Что это за стрельба? — спросил Макаров. — Прикажите подать катер, — распорядился он. — Я хочу остаток ночи провести на судах сторожевого охранения.

Луна скрылась, и во мраке ночи ярко сверкали огни выстрелов, а в воздухе с шипением взметались ракеты, освещая внешний рейд с мчащимися миноносцами и следующими за ними брандерами.

На катере Макаров направился к канонерской лодке "Отважный", пришвартовавшись к которой, стояли дежурные миноносцы "Решительный" и — "Сильный".

В проходе перед ним открылась картина ночного боя на море: в лучах прожекторов виднелись многочисленные водяные столбы от непрерывно падающих снарядов, сверкали взблески выстрелов и взрывов, с берега раздавалась ружейная стрельба.

— Японские миноносцы, а брандеров я еще пока не вижу, — проговорил Макаров, смотря в бинокль. Но в это время, как бы в ответ ему, на расстоянии пяти-шести кабельтовых в лучах прожекторов показался темный силуэт двухмачтового парохода, который двигался по направлению прохода. В тот же миг "Решительный" кинулся в атаку. Красный взблеск минного выстрела, затем — взрыв, летящие щепки, обломки, столб воды, дым, пар, — и через мгновение японский пароход выбросился на берег у подножия Золотой горы.

— Самый полный вперед! — заговорил Макаров, и как только катер подошел к "Отважному", адмирал с юношеской легкостью взбежал по трапу. Едва поднявшись на палубу, Макаров приказал "Сильному" тоже атаковать японцев.

— Отдать швартовы! — раздалась команда, и миноносец помчался навстречу врагу.

В это время второй брандер неожиданно появился со стороны Тигровки и, добравшись до середины прохода, отдал якорь. Было слышно, как на нем звякали якорные цепи. С него стали торопливо спускаться шлюпки под аккомпанемент криков "банзай" и стрельбы из мелкокалиберных пушек.

— По шлюпкам огонь! — распорядился адмирал. — Вызвать охотников для захвата брандеров.

— Есть, — ответил Лебедев, и вся артиллерия "Отважного" обрушилась на японские шлюпки. Они поспешно отошли в море. Попавший снаряд потопил одну из них, другие продолжали идти.

— Ваше превосходительство, разрешите мне на вашем катере отправиться на брандер, — попросил Дукельский. — На нем начинается пожар, который надо немедленно прекратить.

— Разрешаю, возьмите только с собой трех-четырех матросов с "Отважного", — согласился Макаров.

Отобрав людей, лейтенант отбыл на брандер. Вскоре огонь на японском пароходе погас. Вдруг левее, у подошвы Золотой горы, поднялся огромный столб воды и огня, и канонерка вздрогнула от сотрясения воздуха и воды.

"Мина на камнях разорвалась", — решил Макаров, но раздавшаяся рядом вслед за этим ружейная и пулеметная трескотня удивила адмирала.

— Не стрелять, мать вашу так: свой! — раздался в ответ крик на воде.

— Стреляют по нашему катеру, пошлите шлюпку на берег. Остановить огонь! — распорядился Макаров.

Сотня здоровых матросских голосов, как по команде, ответила: "Остановить огонь!" Стрельба сразу же смолкла.

Вскоре к адмиралу подошел Дукельский и сообщил, что хотя пожар и потушен, но пароход погружается в воду.

— Необходимо отбуксировать его кормой к берегу, чтобы он не загородил проход.

— Чем он гружен?

— Камнем и углем. Провода электрических батарей мною перерезаны, так что взрыва уже произойти не может.

— Подойдите с "Отважным" к брандеру и попробуйте его отбуксировать, пока он не затонул, — приказал Лебедеву адмирал.

— Есть, — отозвался тот.

Прибывший в это время с "Сильного" лейтенант Пелль доложил, что миноносец, встретив в море несколько японских судов, вступил с ними в бой, во время которого в машину попал снаряд. Взрывом убиты инженермеханик и шесть нижних чинов; командир и несколько матросов ранены. Преследуемый японцами и не надеясь с поврежденной машиной добраться до Артура, миноносец выбросился на берег у Электрического Утеса. Там же недалеко приткнулся один из японских брандеров. Пелль просил выслать на "Сильный" врача и перевязочные средства, так как судовой фельдшер не успевает всех перевязывать.

Выслушав доклад, Макаров приказал врачу с "Отважного" на адмиральском катере немедленно отправиться к миноносцу, захватив с собой все нужное для оказания медицинской помощи.

— "Сильный" окончательно выведен из строя? — спросил он лейтенанта.

— По-видимому, нет. Возможно, что с наступлением прилива его удастся снять с камней.

— Если только позволят японцы, — задумчиво добавил адмирал, — с рассветом они могут подойти к Артуру и расстрелять "Сильного".

— Они и сейчас обстреливают его с моря.

— На Электрическом Утесе, насколько я знаю, артиллеристы не дремлют и сумеют отогнать японцев, если они осмелятся подойти близко к берегу, — успокоил Пелля адмирал.

Пока они беседовали, "Отважный", подойдя к брандеру, подал на него перлинь и попытался сдвинуть его в сторону. Огонь на море прекратился, только с береговых батарей время от времени еще раздавались отдельные выстрелы. Ночная тревога затихла. На палубе канонерки торопливо двигались матросы.

— Ваше превосходительство, — обратился один из матросов к адмиралу, протягивая доску. — Извольте посмотреть, что мы нашли на брандере.

— Это еще что такое? — удивился Макаров, рассматривая доску.

— "Помните, уважаемые русские моряки, — начал он читать. — Мое имя — капитан-лейтенант японского флота Такео Хиросе, я здесь второй раз. Первый раз был на пароходе "Ходкоку Мару" в феврале, буду еще, если проход останется незакрытым. Привет адмиралу Макарову. Хиросе". Вот где встретиться с ним пришлось! — изумился Макаров. — Этот Хпросе был японским морским атташе в Петербурге с тысяча восемьсот девяносто седьмого по тысяча девятьсот первый год. Я не раз с ним встречался. Энергичный и, видно, храбрый человек, если рискует на брандере идти в Артур.

— Там, ваше превосходительство, боцман набрал много тросов, манильских канатов и других вещей, — сообщил подошедший Лебедев.

— Правильно. Это наш военный приз. Ничто не должно пропадать из захваченного имущества, — одобрил адмирал.

— Отвели брандер в сторону сажен на тридцать, дальше нельзя, стал на мель, — доложил Лебедев.

— Завтра попробуем его разгрузить и оттащить еще дальше, — решил Макаров. — "Отважному" вернуться на прежнее место, я же двинусь восвояси, на "Петропавловск". Лейтенант Дукельский!

— Есть! — ответил флаг-офицер, выступая из темноты.

— Прикажите поднять сигнал: "Эскадре поднимать пары, быть к утру готовой к походу".

— Есть! Сейчас распоряжусь.

Макаров спустился на катер. Прожекторы, медленно двигаясь по воде, упирались в наползавший с моря туман. Тишина воцарилась над Артуром.

Вечером "того же дня Вен Фань-вей пришел на квартиру Белых и попросил разрешения переговорить по секрету с самим генералом.

— Очень важный секрет, важный вопрос, — уверял китаец.

Варя сказала отцу о приходе садовника. Генерал сначала поморщился, не веря в серьезность сведений, какие собирался ему сообщить китаец, но затем все же решил выслушать его и пригласил Вен Фань-вея в кабинет.

— В чем же состоит важный секрет? — справился он у китайца.

— Одна хорошо осведомленная в нынешних делах особа велела мне передать через вас адмиралу Макарову, что японцы подготовляют высадку десанта на Квантунском полуострове. Одновременно они попробуют еще раз запереть проход, когда русские будут праздновать свой большой праздник. Японские корабли с десантом уже находятся у берегов Кореи и там ждут приказа о выходе к Ляодуну, — подбирая слова, проговорил Вен Фань-вей.

— Насколько достоверны эти сведения? От кого они получены? От Тифонтая? — усомнился генерал, пристально глядя на китайца.

Вен твердо выдержал взгляд Белого и ответил:

— Это правда. Очень прошу мне верить, обманывать не стану. Тифонтаю верить — нельзя. Он помогает русским против японцев, японцам против русских. Он шибко плохой человека, — сразу помрачнел Вен Фань-вей.

Белый решил записать сведения со слов китайца, а затем секретным пакетом отправить их Макарову со своим адъютантом.

— Если все это оправдается, я настою на выдаче большой награды тебе, Вен Фань-вей, — с чувством проговорил генерал.

— Мне не надо никакой награды! А человек, который велел мне это сообщить вам, не нуждается в наградах.

В эту ночь на Электрическом Утесе дежурил на батарее Борейко вместе с третьим взводом, считавшимся по своей боевой подготовке самым слабым во всей роте. Взводный фейерверке? Жиганов, стройный, ловкий солдат, представлял резкий контраст со своим взводом, большинство в котором составляли, как на подбор, медлительные, неповоротливые и малограмотные люди.

— Жиганов, — позвал Борейко, — твои тюхи-матюхи научились поворачиваться на батарее поживей?

— Не особенно, ваше благородие, чистые чурбаны, а не люди.

— Гнеднн, Купин! — крикнул Борейко.

Наводчики подбежали к нему.

— Орудия в порядке? — спросил поручик. — Фонари для ночной стрельбы заправлены?

— Так точно, кажись, все в порядке, — неторопливо ответил Гнедин, широкоплечий увалень.

— Не "кажись", а сейчас же проверь, — Борейко наградил солдата подзатыльником.

— А у тебя, Купин?

— Все в исправности, — доложил наводчик, прикладывая руку к околышу.

Отпустив наводчиков, Борейко заглянул в каземат, где взвод расположился на ночь. Солдаты сгрудились на нарах около благообразного, серьезного бомбардира с задумчивым лицом, который размеренным речитативом пересказывал пушкинскую "Сказку о царе Салтане". Все слушали его с живым вниманием, время от времени кто-нибудь прерывал рассказчика выражением восторга или удивления.

— Встать! — скомандовал Жиганов, входя с Борейко.

— Садись! — приказал офицер. — Что, Ярцев, брешешь, как всегда?

— И до чего складно, ваше благородие, прямо удивительно, — восторженно сказал рябой солдат.

— Продолжай, я послушаю, — проговорил Борейко, садясь на табуретку.

Ярцев продолжал свой рассказ. Дослушав сказку до конца, Борейко, похвалив солдата, проверив еще раз часовых, ушел спать в дежурку.

— Ваше благородие, вставайте, японцы! — разбудил его часа через два дежурный.

Сон мигом слетел с Борейко, и он выбежал на батарею.

— Бей тревогу! На дальномере! К орудиям! — командовал он.

Засверкали огни ночных фонарей, заскрипели двери пороховых и зарядных погребов, залязгали цепи на поворотном кругу.

— Пошевеливайся! — покрикивал Жиганов, подбегая то к одному, то к другому орудию.

— Сейчас наш Медведь покажет японцу кузькину мать, — ответил Ярцев.

— Враз потопит.

— Тысяча пятьсот двадцать! Тысяча пятьсот! Тысяча четыреста восемьдесят! — выкрикивали на дальномере.

— Прицел семьдесят, целик право три, взвод залпом! — кричал Борейко с бруствера.

Из казарм, поблескивая ручными фонарями, бежали солдаты других взводов.

— Торопись, покеда японец не убежал! — слышался зычный голос Родионова.

— Пли! — донеслось с батареи, и два ослепительных столба огня прорезали на мгновение ночную темень.

— На прожекторе! — кричал Борейко. — Светите вы, сукины дети, как следует!

Прожектор никак не удавалось наладить: он то вспыхивал, то потухал.

— Сергей Владимирович, — подходя, распорядился Жуковский, — отправляйтесь к прожектору. Борис Дмитриевич, вас попрошу быть около пятидесятисемимиллиметровых пушек, а я приму общее командование. Что на море?

— Видны два парохода, идущие со стороны Дальнего, — доложил Борейко.

Жуковский повел энергичную залповую стрельбу по брандерам. Четыре снаряда попали в пароход, который тотчас начал тонуть, вскоре был потоплен и другой.

В свете прожектора мелькнул силуэт миноносца, на котором то и дело вспыхивали огни выстрелов. Жуковский приказал Борейко обстрелять его из пятидесятисемимиллиметровых пушек.

В ответ на выстрелы с миноносца засигналили фонарями.

— Это наш, ваше благородие, — поспешно доложил недавно прикомандированный к батарее сигнальщиком со "Страшного" матрос Денисенко.

Огонь прекратили, миноносец же, продолжая стрелять, медленно приближался к берегу.

— Уходит от японцев. Вон они за ним гонятся, как бы их обстрелять, ваше благородие, — волновался матрос.

— Чего же он на всех парах летит на берег? — удивился Борейко.

— Имеет, вероятно, повреждение и спешит выйти на мелкое место, — заметил один из офицеров.

Поручик перенес огонь своих пушек на японцев и отогнал их в море. Подойдя к берегу, миноносец приткнулся к мели. Денисенко, схватив в руки два фонаря, начал усиленно ими размахивать. С миноносца ему не замедлили ответить.

— Это "Сильный", ваше благородие, сигналит; "Имею повреждение".

— Ладно, пока он будет стоять у берега, мы будем отгонять от него японцев, — решил Борейко.

В это время со стороны Тигрового полуострова появился большой пароход. Было видно, что он в темноте попал не туда, куда надо, и вместо прохода очутился под Электрическим Утесом. Жуковский дал по пароходу залп всей батареей, после чего на нем вспыхнул пожар, и он, круто свернув к берегу, выскочил на камни саженях в двадцати от "Сильного".

Артиллеристы закричали "ура" и стали просить разрешения отправиться к брандеру. Жуковский разрешил.

Взяв винтовки, солдаты во главе с Борейко направились к горящему пароходу и уже через несколько минут осторожно взбирались на него.

Весь нос парохода был объят огнем, дымилось также на юте, пахло нефтью и горелой пенькой. Денисенко разыскал всего пару брезентовых ведер.

— Ни помп, ни шлангов, ни брандспойтов, ничего нет, — огорченно доложил он. — Дозвольте на "Сильном" справиться, может, они нам пособят.

— Вали, а пока мы тут попытаемся тушить хотя бы этими ведрами, — разрешил Борейко.

— Только бы, ваше благородие, не взорвало что-нибудь в нутре, от греха бы солдат увести на берег.

— Мы сейчас сами залезем внутрь и посмотрим, что там есть, — отозвались солдаты.

Артиллеристы рассыпались по всем закоулкам парохода. Борейко попытался пробраться на нос, где были установлены пушки, но пламя и дым мешали. Несколько ведер воды, вылитые на огонь, не смогли остановить распространение пожара.

— Придется обождать, пока подойдут матросы, — с сожалением проговорил Борейко.

Вскоре на палубе один за другим стали появляться из различных люков солдаты, отдуваясь от жары, дыма и копоти.

Родионов, побывавший в такелажной, притащил уйму канатов, блоков, кусков парусины, стальных тросов.

— В нашем хозяйстве сгодится, ваше благородие, — деловито доложил он, складывая имущество на палубе.

— Ну и жара внизу, — рассказывали солдаты, — дым, тесно, лестницы все крутые, того и гляди, свалишься.

В это время с "Сильного" явились матросы во глазе с мичманом и начали устанавливать привезенные с собой помпы.

— У нас, к вам просьба, — подошел мичман к Борейко, — нет ли на батарее доктора или фельдшера, а то наш фельдшер не справляется.

— Сейчас же пришлем к вам фельдшера с медикаментами. Родионов, пошли кого-нибудь за Мельниковым, пусть отправится на миноносец, — приказал Борейко.

Матросы приладили помпу и шаг за шагом стали сбивать огонь. Артиллеристы занялись переноской своих трофеев в лодку. На берегу они встретили фельдшера и Шурку Назаренко с бинтами, банками, склянками, спешивших к "Сильному".

У трапа их встретил вахтенный и проводил в каюткомпанию, где была перевязочная.

— Никак, баба приехала! — сердито проговорил боцман. — Вовек теперь нам не сняться отсюдова!

— Не каркай, боцман! — прикрикнул вахтенный офицер.

— От бабы, вашбродь, всегда несчастье на корабле случается.

— Это сестра милосердия, а не баба.

— Все одно, вашбродь, — натура у ей бабская.

— Не разговаривай. Присмотри лучше, как в трюме работы идут.

— Есть, вашбродь!

В кают-компании, где лежали раненые, Мельников и Назаренко приступили к, перевязкам. Матросы с любопытством смотрели на девушку, недоумевая, как она могла сюда попасть.

— Ой, болит! — стонал молодой рыжеватый парень, раненный в живот. — Ой, пособите, братцы!

Мельников деловито осмотрел его и, наскоро перевязав, мрачно отошел в сторону.

— Морфий, — приказал он сестре.

Заголив раненому руку, девушка неумело ткнула в нее иглой.

— Ой, — дернулся раненый, — и так больно, а тут тебя еще иглой ширяют!

Вскоре он успокоился.

— Чем колоть нас перед смертью, сестрица, — проговорил другой матрос, раненный в грудь навылет, — ты бы приголубила нас напоследок. — Он попытался засмеяться.

— Заткни хайло, черт дохлый! — накинулся на матроса сосед.

Сестра продолжала свою работу.

— Рука у вас, сестрица, легкая. Наш фершал как возьмется, свету божьего не взвидишь, а вы чисто ангел ручкой прикасаетесь, — уверял кочегар.

— Не улещай, Микиткин! Сестрица для всех, а не для тебя одного.

— Эх, почему у нас на миноносце нет такой сестрицы. Воевать бы было веселее.

Артиллеристы с Утеса помогали матросам разгружать трюм. На руках осторожно опускали на шлюпки длинные сигарообразные мины, охапками, как поленья, таскали патроны для сорокасемимиллиметровых пушек; выгребали из бункеров уголь.

Моряки хотели выбросить его за борт, но солдаты запротестовали:

— Чем нам его из города возить, так мы лучше его к себе на берег свезем!

Из машинного отделения доносился стук молотков...

После смерти инженер-механика всем орудовал машинный старшина. Под его руководством, обнаженные по пояс, вымазанные в угле и масле, работали механики со слесарями-артиллеристами. Шла смена поврежденной части главной паровой трубы. Снимали изоляцию, развинчивали фланцы и заменяли другими. Несмотря на открытые люки и вентиляторы, было так жарко, что то и дело кто-нибудь выскакивал наружу подышать чистым воздухом.

На рассвете миноносец был почти разгружен. На берегу чернела пирамида угля, тут же лежали сложенные в ряды патроны и мины.

Вскоре на море опять появились силуэты японских кораблей, донесся отдаленный звук выстрела, и невдалеке от "Сильного" взметнулся столб воды.

С миноносца было видно, как на батарее заворочались длинные, тонкие, чуть поблескивающие, вороненые дула пушек, направляя свои жерла в сторону неприятеля. Еще момент, и они со страшным грохотом выбросили пять огромных огненных столбов. От залпа на палубе "Сильного" все вздрогнули.

— Ишь как громко, черти, бьют, почище двенадцатидюймовок наших, — проворчал вылезший подышать чистым воздухом кочегар.

— Куда им супротив наших, — не согласился сигнальщик.

Как бы в ответ ему тотчас грохнул следующий залп, а за ним еще и еще.

— Как из пулемета бьют, черти! Смотри, да у японцев, никак, пожар на двух кораблях. Ай да молодцы! — восторженно проговорил артиллерийский унтер-офицер с перевязанной головой.

В ответ на стрельбу с Утеса японцы тоже дали несколько залпов по берегу, но снаряды раскинулись далеко во все стороны, не причинив никакого вреда.

На рейде загрохотали орудия выходящих из гавани броненосцев. Вскоре вся эскадра вытянулась вдоль Тигрового полуострова и открыла сосредоточенный огонь. Японцы поспешили уйти в море.

Как только Электрический Утес смолк, артиллеристы опять появились на берегу. От эскадры, начавшей втягиваться в проход, отделился катер под флагом командующего флотом и направился к "Сильному".

Вскоре адмирал в сопровождении Дукельского был уже на миноносце. Приняв рапорт старшего лейтенанта, Макаров поздоровался с бывшими на палубе матросами и поблагодарил их за службу. Затем он спустился вниз к раненым. Неожиданное появление начальства переполошило всех. Легко раненные вскочили и вытянулись. Тяжело раненные открывали глаза и оживлялись при виде знакомой фигуры Макарова. Шурка Назаренко замерла на месте и с полуоткрытым ртом смотрела на адмирала. Макаров стал расспрашивать каждого раненого о самочувствии, о том, при каких обстоятельствах получено ранение. Матросы охотно отвечали и сами задавали вопросы о ночном бое.

— Проход-то все же японцам не удалось загородить? — допытывался обожженный кочегар.

— Не удалось. Зря только они пять пароходов потеряли. Да разве при таких молодцах, как вы, это может удаться японцам? — мягко проговорил адмирал.

Лица раненых просветлели.

— Так точно, ваше превосходительство, — прохрипел раненный в грудь матрос. — Супротив нас тонка кишка у японцев.

— С такими молодцами, как вы, мы непременно побьем японцев. Спасибо вам, братцы, за службу, спасибо за геройское поведение! — благодарил адмирал.

— Рады стараться! — растроганно отвечали раненые.

— Лейтенант Дукельский, запишите их фамилии. Награждаю вас всех крестами.

— Покорнейше благодарим, — радостно отвечала матросы.

Затем Макаров обернулся к продолжавшей восторженно смотреть на него Шурке Назаренко.

— Вы, сестрица, откуда? — спросил девушку адмирал.

— С Электрического Утеса.

— По нашей просьбе с Утеса прибыли к нам на помощь сестра и фельдшер, — поспешил доложить офицер.

— Как ваша фамилия? — осведомился Макаров.

— Назаренко.

Адмирал взглянул на Мельникова, который вытянулся во фронт.

— А твоя? — повернулся он к фельдшеру.

— Мельников, фельдшер седьмой роты Квантунской крепостной артиллерии.

— Они нас, можно сказать, выручили, ваше превосходительство, — вмешался фельдшер, — без них я бы не управился, а катер с "Отважного" подошел "совсем недавно, взял раненых и ушел.

— От лица всех моряков позвольте вас поблагодарить, сестрица, — протянул руку Макаров. — Георгий Владимирович, запишите ее фамилию. Я награждаю вас, сестрица, Георгиевской медалью.

Шурка, красная, как пион, что-то невнятно пробормотала и смущенно подала руку адмиралу.

Адмирал поднялся на палубу и столкнулся с только что вылезшим из машинного отделения Звонаревым.

— Вы что здесь делаете, прапорщик? — удивился Макаров.

— Помогаю починять паровую машину, ваше превосходительство, — весело ответил Звонарев, вытирая паклей грязные руки. — Через час будет исправна.

— К этому времени должны также подойти портовые катеры и помочь "Сильному" сняться с мели. Я вижу, что весь Электрический Утес принял участие в спасении нашего миноносца.

— При случае моряки также придут нам на помощь, — ответил Звонарев.

— Само собой разумеется, — долг платежом красен, — произнес Макаров.

— "Силач" уже идет сюда, — показал вахтенный на быстро приближающийся портовый буксир.

Через несколько минут "Силач" завел перлинь на миноносец и приготовился тащить.

Матросы с миноносца с нетерпением смотрели на "Силача". Буксир свистнул, осторожно натянул трос и постепенно стал увеличивать число оборотов винта. На "Сильном" тоже машина заработала на полный ход. Вода вокруг вспенилась и порыжела от ила.

"Сильный" дернулся, заскрежетал железом по каменному дну и стал отходить от берега.

Громкое "ура" разнеслось по морю.

— Ваше превосходительство, — обратился к Макарову Дукельский, — сегодня в два часа дня в Порт-Артур прибывает поезд наместника, в котором должен приехать и великий князь Кирилл Владимирович.

Адмирал кисло поморщился: приезд Алексеева и великого князя не сулил ему ничего хорошего. Наместник был явно недоволен общим направлением его деятельности и особенно тем вниманием и заботой, которыми адмирал окружал рабочих порта. Боевые действия Макарова также не встречали одобрения. Почти ежедневные выходы эскадры в море, постоянные столкновения легких кораблей и миноносцев с японцами, по мнению Алексеева, излишне изматывали людей, не принося существенной пользы. Многочисленные жалобы сухопутного начальства на якобы имевшее место вмешательство Макарова в вопросы береговой обороны тоже играли не последнюю роль в неблагожелательном отношении наместника к деятельности беспокойного командующего флотом.

Появление в Артуре великого князя Кирилла Владимировича в качестве начальника военно-морского отдела штаба командующего флотом не предвещало ничего хорошего.

Известный больше своими кутежами и пьянством, чем морскими походами, великий князь был для Макарова неизбежным злом, против которого он был бессилен бороться.

— Прикажите приготовить к часу дня мой катер, а также предупредите флаг-капитана, что он должен будет сопровождать меня на вокзал, — распорядился адмирал. — Вы уже послали командиру флотского экипажа распоряжение о высылке почетного караула для встречи наместника и великого князя?

— Так точно! Еще вчера. Почетный караул-полурота в пятьдесят рядов, при трех офицерах и оркестре музыки, — доложил Дукельский.

К двум часам дня на перроне плохонького порг-артурского вокзала собрались все начальствующие лица: Стессель со своим начальником штаба генералом Рознатовским и неизменным Никитиным, Макаров с Моласом и Дукельским, гражданский губернатор Квантунской области полковник Вершинин и делегация от Порт-Артурских жителей во главе с Николаем Ивановичем Тифонтаем.

На перроне выстроились почетные караулы от моряков и Двадцать пятого Восточносибирского стрелкового полка. Начальник жандармского управления ротмистр князь Микеладзе в полной парадной форме в последний раз обегал своих жандармов, оцепивших вокзал и привокзальную площадь.

В ожидании прихода поезда Макаров и Стессель перебрасывались отдельными фразами, явно тяготясь вынужденным разговором.

Наконец из-за поворота показался паровоз, и вскоре поезд в полтора десятка вагонов остановился перед перроном. В окне среднего вагона показалась представительная фигура наместника со стоящими рядом с ним великими князьями Кириллом и Борисом. Макаров двинулся к дверям вагона. Опережая его, туда же устремился Стессель со своей свитой. У ступенек вагона произошла заминка. Макаров вежливо уступил дорогу Стесселю, но за ним ринулась и вся свита генерала. Стессель уже успел отдать рапорт наместнику и представиться князьям, когда наконец подошел Макаров, в свою очередь отрапортовавший о состоянии флота. Алексеев с обычной любезной улыбкой на лице здоровался со всеми. Великий князь Кирилл согласно уставу тут же представился адмиралу как прибывший к месту службы.

— Мне очень приятно, ваше высочество, видеть вас в числе своих сотрудников. Надеюсь, что вы в своей работе послужите примером для остальных офицеров эскадры, — твердо проговорил адмирал, в упор глядя на бегающие глаза великого князя.

— Не премину оправдать ваши надежды, ваше превосходительство! Со своей стороны я должен заверить вас в своем глубоком уважении и искренней радости служить под вашим начальством, — рассыпался князь в любезностях.

— Теперь можно и нам поздороваться! — подошел к Макарову вслед за князем высокий плечистый человек с окладистой бородой — художник Верещагин{64}.

— Здравствуйте, дорогой Василий Васильевич! Очень рад вас видеть в Артуре! Не верил даже, что вы сюда когда-нибудь сможете добраться.

Они обнялись.

— Далеконько вы забрались, Степан Осипович, но я и дальше бывал! У вас здесь, судя по всему, страшная глушь.

— Что и говорить, — край света! Из России приходится ехать чуть не месяц! Решили запечатлеть на память потомству и наш Порт-Артур?

— Хочу сделать ряд набросков. В России пока что имеют довольно смутное представление о здешних местах. Если разрешите, буду состоять при вашем штабе.

— Сделайте одолжение, дорогой Василий Васильевич, — пожал руку художнику Макаров.

После обмена приветствиями все вышли из вагона. Наместник обошел почетные караулы и пропустил их мимо себя торжественным маршем, после чего сел с Макаровым и великим князем Кириллом Владимировичем в коляску и отправился на эскадру. Борис Владимирович, чернявый юноша в форме корнета гвардейского гусарского полка, отправился со Стесселем в объезд частей гарнизона.

Наместник побывал на всех кораблях эскадры,

Кириллу Владимировичу скоро надоела процедура парадных встреч, криков "ура" и довольно несвязных релей его дядюшки-наместника. Воспользовавшись тем, что на "Петропавловске" Алексеев зашел в штаб эскадры, князь заглянул в офицерский буфет и тут застрял. Окруженный офицерами, он весело чокался с ними и выпивал за будущую совместную службу.

Дукельский, которому Макаров приказал в этот день состоять в распоряжении великого князя, также находился в компании Кирилла Владимировича.

— Вы-то уж, наверное, знаете наперечет все артурские кабаки, — обратился к нему князь.

— Не более, чем другие офицеры эскадры.

— Есть у вас хорошенькие девчонки, вроде японских гейш, например?

— У нас все очень бедно и скромно. Имеется три более или менее приличных ресторана — "Саратов", "Звездочка" и "Варьете". Девчонки, правда, есть недурные, но все больше еврейки. Японочки были весьма интересные, но с начала войны все уехали, — подробно сообщили князю офицеры.

— Ничего, на безрыбье и рак рыба. Погуляем и с этими. Я приглашаю вас всех, господа, сегодня на официальный обед, — объявил князь. — Не знаю только, где его можно будет устроить.

— Если на нем будут наместник и командующий флотом, то наиболее подходящее место для обеда — это морское собрание, — объяснил Дукельский.

— Вначале, конечно, будут они, но затем, верно, скоро испарятся, и мы сможем повеселиться на свободе.

— Адмирал намечал на утро выход всей эскадры в море, — заметил лейтенант.

— Ну, что же, времени до утра достаточно. Лейтенант Кубе, — обратился князь к своему флаг-офицеру, — разошлите сейчас же от моего имени приглашения к обеду, а затем свяжитесь с морским собранием, пусть там все приготовят.

— Есть, ваше императорское высочество! — вытянулся прилизанный лейтенант в форме гвардейского экипажа.

Когда наконец наместник спохватился и послал за великим князем, то тот оказался уже настолько навеселе, что его немедленно отпустили на "отдых".

Объехав эскадру, Алексеев довольно холодно поблагодарил Макарова за его работу и отбыл в город к себе во дворец.

Макаров же пригласил, к себе Верещагина. Когда художник, умывшись с дороги, вошел в каюту адмирала, Макаров беседовал с Дукельским.

Узнав от лиц из свиты наместника, что Макарову предстоит очень неприятное объяснение с Алексеевым, лейтенант хотел было осторожно предупредить об этом адмирала, но Макаров сразу оборвал лейтенанта:

— Не желаю и слушать сплетни. Алексеев имеет полную возможность лично мне высказать свое недовольство, а прислушиваться к тому, что говорят исподтишка, я не собираюсь.

Дукельский поспешил уйти.

Вечером, когда схлынули текущие дела и можно было немного отдохнуть, Макаров пригласил к себе Верещагина.

— Наконец-то я могу с вами поговорить с глазу на глаз, что говорится, по душам. Но сначала лучше вы мне расскажите о том, что делается в Питере и стране, что видели по дороге. Мы тут мало что знаем обо всем происходящем в России, и то больше из иностранных газет, а там все освещается тенденциозно, в нарочито мрачных красках. Ведь, хотя мы и воюем с японцами, ни для кого не секрет, что за ними стоят их официальные союзники англичане и доброжелатели — американцы. Они снабжают Японию деньгами, оружием и даже инструкторами. По имеющимся сведениям, в настоящее время на кораблях адмирала Того находятся английские офицеры-инструкторы. Это является прямым нарушением нейтралитета Англии, но мы не смеем даже протестовать против этого, чтобы не ввязаться в открытый конфликт с Англией. Итак, я вас слушаю, дорогой Василий Васильевич, — проговорил Макаров, поглаживая свою бороду.

— Новости-то, Степан Осипович, все плохие! Народ не понимает, из-за чего началась война, где-то за тридевять земель от России. Воевать никто не хочет, запасные бунтуют, отказываются идти на призывные пункты, убегают из частей. По всей стране большое недовольство тем, что призывают запасных старших сроков службы, сорокалетних бородачей, которые совсем уже забыли и то немногое, что знали, никогда в руках не держали магазинной винтовки и незнакомы со скорострельной пушкой. На фабриках и заводах — забастовки протеста против войны. А в Питере, Москве и других больших городах настоящая вакханалия воровства и взяточничества. Воруют все, кто только может. Интенданты поставляют негодную обувь и обмундирование. Помещики сбывают казне втридорога негодное зерно и фураж. Все кабаки переполнены и днем и ночью, вино льется рекой, проститутки получают тысячи, и в то же время рабочие и крестьяне пухнут от голода. По всему великому Сибирскому пути жуткая картина — толпы запасных, окруженные, плачущими женами, детьми, родственниками. Сердце разрывается, глядя на них. В военном министерстве, и прежде всего Куропаткин, считают японцев совсем слабым противником, с которым легко будет справиться даже запасным.

— Одним словом, в стране полный развал по всем линиям. А этот дурак Плеве{65} все еще ждет "небольшой победоносной войны" для подъема престижа правительства. Но если бы вы знали, какая это большая ошибка! Японцы — сильный, хорошо организованный противник, и победить его будет нелегко, особенно при тех порядках, о каких вы рассказываете, Василий Васильевич.

— Однако проигрыш войны окончательно подорвет авторитет правительства вместо его укрепления, — вставил Верещагин.

— Трудно говорить о победах, когда генералы, вроде Стесселя, стоят во главе крепости. Да и сам Куропаткнн хорош: лично побывал в Японии и не сумел оценить японскую армию, как она того заслуживает.

— А как дела обстоят в Артуре, Степан Осипович? — поинтересовался Верещагин.

В ответ Макаров только махнул рукой.

— Конечно, много можно было бы сделать, но мне во всем ставят палки в колеса. Ни в ком из высшего начальства не вижу поддержки. Алексеев слушает всяких наушников. Стессель жалуется в Петербург Куропаткину, морской министр Авелин просто не отвечает на мои письма и телеграммы. Тут все еще находится в стадии формирования. В штабе наместника никак не могут решить, является ли Порт-Артур тылом Маньчжурской армии, расположенной на корейской границе, или, наоборот, Маньчжурия — тыл Квантунского полуострова. И то вывозят из Артура провиант и снаряды, то начинают их усиленно завозить. Хочу просить великого князя помочь мне справиться с этой неразберихой. Он ведь может сообщить обо всем непосредственно царю.

— Боюсь, что великий князь больше будет вам мешать, чем помогать. Для него путешествие в Артур является прежде всего увеселительной поездкой. Он, всю дорогу сюда безобразно кутил.

— Надеюсь, что здесь он поведет себя скромнее, — с сомнением проговорил Макаров.

— Хорошо, если так!

Алексеев принял Макарова в своем огромном, роскошно убранном коврами кабинете, с подчеркнутой любезностью попросил его быть как дома, велел подать вина и, приятно улыбаясь и подливая вино в бокал насупившегося Макарова, начал вежливый разговор о "небольших недоразумениях", несколько "омрачивших их старую дружбу".

— Смотрю я на вас, дорогой Степан Осипович, и искренне, от души завидую вам: такая кипучая энергия, такая подвижность в ваши пятьдесят шесть лет! Я всего на три года старше вас, а по сравнению со мной вы выглядите юношей! Что значит здоровая русская кровь! — подпустил он шпильку, намекая на происхождение Макарова.

— И тем не менее всей моей энергии и настойчивости едва хватает на то, чтобы доказать вам и Петербургу элементарнейшие истины, понятные любому моряку.

— На что изволите намекать, Степан Осипович? — прикинулся удивленным Алексеев.

— На многое! На отказ в издании моей книги...

— Она уже печатается. Я получил об этом телеграмму из Питера.

— На отношение к выставленным мною кандидатам на посты командиров "Севастополя" и "Новика"...

— Вы не совсем правильно толкуете морской устав, Степан Осипович. Назначение и смещение командиров судов первого ранга и флагманов происходит только по приказу главнокомандующего, а не командующего флотом.

— Согласно точному указанию устава, командующий флотом имеет право на производство таких перемещений.

— При отсутствии главнокомандующего, добавьте. В противном же случае эти функции переходят к нему.

— Не будем входить в юридические тонкости, ваше высокопревосходительство. Я своим приказом сместил одних и назначил других командиров. Отмена этого распоряжения ставит меня в совершенно невозможное положение, подрывая мой авторитет. Или мои назначения будут санкционированы, или я подам в отставку, — уже повысил голос Макаров.

— Отставка ваша принята не будет, а на будущее время я прошу вас такие назначения предварительно согласовывать со мной, — сухо ответил Алексеев.

— Значит, нынешние назначения принимаются?

— За исключением Иванова — четырнадцатого. По моим сведениям, он заболел тифом и долго проболеет. В военное время мы его ждать не можем. Поэтому вы спишите его по болезни в экипаж, а на "Новик" мною назначается капитан второго ранга Шевцов, — несколько торопливо, боясь, что его речь будет прервана Макаровым, произнес Алексеев.

Макаров хмуро гладил бороду, что-то соображая. Наступило неприятное молчание. Алексеев, уже не скрывая неприязни, презрительно разглядывал своего собеседника. Его возмущало, что "этот хам и мужлан", из простой матросской семьи, осмеливается спорить с ним, отпрыском, пусть побочным, царской семьи.

"Возомнил о себе невесть что! Но жаль, что в Питере так боятся его длинного языка, иначе я давно его свернул бы в бараний рог", — раздраженно думал Алексеев.

Макаров продолжал, насупившись, молчать.

— Я сместил начальника порта Артур, адмирала Греве, — сумрачно проговорил Макаров.

— Какие у вас к тому основания, адмирал? — уже сухим, официальным голосом спросил наместник.

— Ремонт подорванных кораблей идет недопустимо медленно...

— Благодаря вашему вмешательству в это дело: вы часто отдаете распоряжения, идущие вразрез с указаниями Греве и даже моими.

— Поскольку Греве подчинен мне, я вправе так поступать; что же касается вашего высокопревосходительства, то я сомневаюсь, чтобы вы из Мукдена могли распоряжаться порядком замены поврежденных броневых листов на "Цесаревиче" и "Ретвизане", — насмешливо ответил Макаров.

— Что еще вы имеете против Греве?

— В Управлении портом хаос. Буксиры подаются с опозданием на час и более, работы по расширению доков, вопреки моему прямому приказу, самовольно прекращены. Недавно на виду всей эскадры затонул пароход "Европа", хотя я трижды сигналом приказывал принять самые срочные меры к его спасению. Мне таких начальников над портом не нужно.

— Все это слишком мелкие упущения. За них должны отвечать младшие служащие, а не адмирал.

— За совокупность всех этих неполадок полностью отвечает Греве, а не кто-либо другой.

— Он мне говорил, что вы его заставляете работать по целым суткам, это вредно отзывается на его здоровье.

— Артур не санаторий, а осажденная крепость, и заботиться о здоровье здесь довольно трудно!

— Я буду возражать против смещения Греве.

— Он сам меня просит освободить его.

— Вы принудили его к этому своими постоянными придирками по пустякам.

— Смею вас заверить, что, кроме нормальных, чисто служебных, я никогда к нему не предъявлял никаких требований.

— На каком основании вы передали крепости сто фугасных бомб с "Пересвета" и "Победы"? Это совершенно незаконно.

— Зато совершенно необходимо с боевой точки зрения. Батарея Электрического Утеса вполне сравнима с броненосцем: огонь ее пушек равняется огню любого из наших броненосцев.

— Положим, это не совсем так. Батарея никогда не сможет заменить броненосец, — уже спокойнее проговорил Алексеев.

— Я хотел бы знать мнение вашего высокопревосходительства о желательности и возможности поставить меня во главе всей обороны Квантуна. Поскольку Квантун занят нами прежде всего в целях получения морских портов для военного и коммерческого флотов, вполне понятно, что мы, моряки, больше всего и заинтересованы в сохранении, а следовательно, и обороне их.

— Я тоже считаю желательным ваше назначение на должность начальника обороны Квантуна. Боюсь только, что военный министр на это не согласится, — сказал наместник.

— Я наметил уже начальника штаба и начальника артиллерии обороны.

— Неужели Стессель согласился пойти к вам в начальники штаба? — удивился наместник.

— Он и не подозревает о моих планах. Я наметил в начальники штаба генерала Кондратенко, а генерала Белого — в начальники артиллерии.

Наместник хитренько улыбнулся себе в бороду. У него уже сложился план обуздания строптивого командующего флотом путем назначения в его штаб ряда своих людей, и прежде всего начальника штаба.

— Сейчас еще чересчур рано намечать даже приблизительно состав вашего сухопутного штаба, Степан Осипович. Но идея ваша мне очень понравилась, и я буду ее поддерживать в Питере.

Лицо Макарова просветлело, и он начал четко излагать свой план обороны Квантунского полуострова. Алексеев с любезной миной светского человека слушал его, временами вставляя короткие вопросы.

Уже стало темнеть, когда успокоенный внешней приветливостью Алексеева Макаров стал прощаться.

— Надеюсь, вы не в претензии на меня за некоторую резкость тона? — извинился наместник, пожимая руку Макарова.

Едва Макаров вышел, как Алексеев потребовал к себе своего флаг-офицера и продиктовал ему длинную телеграмму в Петербург, прося в самом срочном порядке изменить соответствующие статьи военно-морского устава в сторону возможно большего ограничения прав Макарова и прежде всего в отношении перемещения командного состава. "Мы все же наденем на тебя, голубчик, хорошую узду, будешь у нас ходить в шорах", — мысленно ухмылялся Алексеев, потирая руки.

Радостно возбужденный удачным, по его мнению, докладом наместнику, Макаров поспешил поделиться свои" ми мыслями с Верещагиным. Художник выслушал его с дружеской улыбкой, но все же недоверчиво покачал головой.

— Алексеев хитрая лиса! Мягко стелет, да жестко спать. Еще в Петербурге мне говорили, что ему даны специальные указания сдерживать ваши "бурные порывы".

— Но для него должны быть близки интересы нашего флота. Я уверен, что он меня поддержит в том, что касается моих мероприятий, направленных к поднятию боеспособности эскадры.

— Для него важнее всего личные, шкурные интересы. В Петербурге считают нужным держать все в определенных рамках. Алексеев из всех сил будет стараться выполнить это указание, хотя ваши действия ничего, кроме пользы, не принесут для нашего флота.

— Пока что я не выхожу за пределы предоставленных мне законом прав командующего флотом.

— Помяните мое слово, скоро они будут урезаны Петербургом по прямому наущению Алексеева.

— Пока этого нет, я сумею постоять за себя, и никаким Алексеевым не удастся ограничить меня по своему усмотрению!

Стук в дверь прервал этот разговор.

— Позвольте, ваше превосходительство, вручить вам приглашение на торжественный обед, который его императорское высочество великий князь Кирилл Владимирович дает сегодня в морском собрании по случаю своего приезда в Артур, — доложил Дукельский, вручая билет Макарову.

Адмирал неодобрительно покачал головой.

— Не успел приехать и уже начинает устраивать обеды. Не время сейчас для всяких торжеств. Неприятель в любую минуту может атаковать нас, а мы тут пирушками заняты, — ворчал он. — Придется все же сегодня съездить туда для первого раза. Подтвердите еще раз мой приказ о завтрашнем выходе эскадры. Офицеры должны знать, что сегодняшний обед ничему не мешает.

— Есть, ваше превосходительство, — ответил лейтенант.

В семь часов вечера к морскому собранию стали съезжаться морские офицеры. Оба великие князя как хозяева встречали гостей в вестибюле. Точно к назначенному сроку прибыл Макаров в сопровождении Верещагина и Моласа, а за ними наместник с адмиралом Витгефтом, круглым розовым старичком с добродушной улыбкой на лице. В огромном зале были расставлены длинные столы. Как раз посередине, под портретом царя, заняли места великие князья, по обе стороны от них адмиралы и капитаны первого ранга, остальные офицеры уселись по чинам и рангам. На хорах разместились оркестры, а в соседних помещениях ожидали собранные со всех кораблей песельники. Обед удался на славу, так как проворный Кубе сумел быстро мобилизовать всех лучших поваров в Артуре и закупить чуть не все вино в магазинах.

Звуки музыки чередовались с песнями матросов.

— Люблю старинные обычаи, ваше превосходительство, — обратился Кирилл Владимирович к Макарову, — а особенно мне нравится стародворянский помещичий обычай подблюдных песен. Жить бы мне лет сто тому назад, при моем двоюродном прадеде, блаженной памяти Александре Благословенном! Завел бы себе крепостной оркестр, женский хор, гарем и жил бы турецким султаном, не таскаясь по всяким Порт-Артурам!

— Ваше императорское высочество никто не неволил ехать на Дальний Восток.

— Папаша весьма настойчиво советовал нам с братом на время уехать из Питера: по его мнению, мы больно весело проводил" там время. Вот мы и сочли за благо на некоторое, надеюсь непродолжительное, время проехаться в Артур.

— Все же я уверен, что вы не будете пренебрегать здесь своими служебными обязанностями и не забудете о том, что завтра утром эскадра выходит в море.

— Надеюсь, вы подождете меня, если я немного запоздаю.

— Эскадра тратит на свой выход в море до трех часов, так что вы всегда успеете попасть на корабль. Я буду на "Новике" или на "Аскольде".

— А не опасно выходить в море на легком крейсере?

— Ваше высочество может находиться на любом из броненосцев или при штабе на "Петропавловске".

После второго блюда начались тосты. Настроение быстро повышалось. Лица раскраснелись, разговоры становились все громче, кое-кого уже под руки выводили из-за стола. Подвыпившие князья называли наместника просто дядей, на что последний, польщенный родственным к нему отношением, только грозил пальцем.

— Я беру на себя расходы по сегодняшнему обеду, — расчувствовался Алексеев, — не каждый же день ко мне приезжают мои шаловливые племянники.

— За здоровье его высокопревосходительства, наместника на Дальнем Востоке и моего дядюшку, артурского гения-Алексеева Евгения, ура! — заорал во всю глотку обрадованный князь.

Макаров вскоре поднялся.

— Пусть еще молодежь без нас повеселится, а нам, старикам, пора на покой, — присоединился к нему наместник.

Под громовое "ура" адмиралы и Верещагин спустились в вестибюль и сели в коляску, а за ними вскоре последовали капитаны всех рангов, и в собрании остались лишь лейтенанты и мичманы.

— Убрались наконец старые песочники, — громко проговорил князь, — я боялся, что они, чего доброго, до утра сидеть будут и не дадут нам погулять как следует. Господа, — обратился он к офицерам, — нельзя ли будет сюда девочек доставить?!

— По положению о морских собраниях не полагается... — начал было один из офицеров.

— Ну вас к черту с вашими положениями, — оборвал его, князь. — Кубе, захвати с собой кого-нибудь да раздобудь нам десятка два бабочек; смотри выбирай!

Несколько офицеров вызвались сопровождать Кубе, и через полчаса весь цвет порт-артурского полусвета оказался в морском собрании.

На рассвете эскадра начала вытягиваться на внешний рейд. Макаров, бывший на "Аскольде", нетерпеливо поглядывал на часы, поджидая появления великого князя, без которого он считал сегодня неудобным выходить в море. Прошло почти три часа, уже все корабли вышли на внешний рейд и вытянулись в кильватерной колонне вдоль Тигровки, а князя все еще не было.

— Я больше не могу ожидать его высочество, — раздраженно проговорил Макаров, обращаясь к Дукельскому. — Это в конце концов просто невежливо по отношению ко мне, да и ко всей эскадре.

— Семеро одного не ждут, ваше превосходительство, хотя бы он был и великим князем, — поддакнул Дукельский. — Очевидно, князь еще изволит почивать.

— Разрешите доложить, — вмешался в разговор командир "Аскольда" Грамматчиков, — я также недосчитываюсь трех офицеров, оставшихся вчера с князем.

— Арестуйте их на трое суток и предупредите, что в случае повторения буду таких офицеров списывать в экипаж, — распорядился адмирал.

— То же самое и на "Диане" и на "Новике", — продолжал Грамматчиков, — очевидно, князь своей властью задержал офицеров на берегу.

— Выясните этот вопрос по возвращении в Артур, — приказал Дукельскому Макаров. — Поднять сигнал: "Следовать за мной". Возьмите курс" островам Керр, посмотрим, нет ли там японцев, — отдал адмирал распоряжение Грамматчикову.

Часов в пять вечера, когда эскадра вернулась в Артур, на "Петропавловск" прибыл великий князь. Он еще не вполне пришел в себя после попойки и был несколько смущен опозданием. Узнав, что адмирал на "Аскольде", князь отправился туда. Подходя к каюте адмирала, Кирилл Владимирович нервничал, то и дело приглаживая волосы на начинающей лысеть голове. Он постучал в дверь адмиральской каюты.

— Разрешите войти, ваше превосходительство.

— Прошу. Рад вас видеть, хотя и с большим опозданием, — приветствовал его Макаров,

— Мы немного увлеклись, а затем я так устал с дороги, что разрешил себе небольшой отдых. Надеюсь, вы на меня не в претензии.

— Я хотел бы знать, ваше высочество, разрешили ли вы и другим офицерам опоздать на эскадру?

— Право, не помню. Была какая-то кутерьма. Возможно, что ко мне обращались с просьбой, и я взял на себя доложить об этом вам.

— Мне крайне прискорбно, ваше высочество, что в первый же день вашей службы в моем штабе приходится говорить об этом. Но все же я должен предупредить, что я не считаю вас вправе отменять мои приказания. Вы сами, ваше высочество, если найдете нужным, можете в любое время находиться, где вам заблагорассудится, но для всех остальных офицеров выполнение моих приказов строго обязательно. Я приказал арестовать на трое суток всех опоздавших сегодня к выходу эскадры.

— Мне кажется, вы слишком суровы, ваше превосходительство, тем более что косвенной виной всего этого являюсь я. Прошу вас на этот раз не накладывать на них взысканий.

— Если ваше высочество поручится мне, что впредь этого больше не будет, я отменю приказание.

— Заверяю вас своим честным словом, что во все время моего пребывания здесь это больше не повторится, — пылко проговорил князь.

— Черт бы побрал этого старого бардадыма! — выругался он, выйдя из адмиральской каюты. — Сегодня ведь назначен в гарнизонном собрании ужин со всем сухопутным начальством. Приготовишь мне через час парадный мундир! — приказал он своему лакею. — Я съеду на берег.

Следующий день оказался днем рождения сестры великого князя Елены Владимировны, потом подошли именины августейшей бабушки герцогини Саксен-КобургГотской, затем еще кого-то, и вскоре Макаров убедился, что главной причиной приезда князя в Артур была возможность предаваться здесь кутежам без всяких стеснений. О какой бы то ни было службе он не хотел и слышать.

Вызванный Макаровым для объяснения, князь заносчиво ответил, что он достаточно взрослый, чтобы давать кому бы то ни было отчет о своих действиях, и просил адмирала впредь его по пустякам не беспокоить. После этого адмирал стал относиться к великому князю, как к гостю на эскадре, и никаких служебных поручений ему не давал. Но великий князь продолжал разворачиваться, вовлекая все больше офицеров в кутежи. Ежедневно десятками рассылались именные приглашения на очередной семейный праздник у великого князя, и под этим предлогом офицеры съезжали на берег.

Первым запротестовал против этого Эссен. Явившись к Макарову, он предъявил адмиралу одну из пригласительных записок князя.

— Ваше превосходительство, прошу вас мне разъяснить, имею ли я право по ней отпускать офицеров на берег сверх установленной вами нормы? — обратился он к адмиралу.

— Поскольку это приглашение не согласовано со мной и носит строго личный характер, то, конечно, с ним считаться нечего. Если данный офицер имеет право ехать в этот день на берег, то он может воспользоваться этим приглашением. Так я вас прошу и расценивать эти записки князя, — разъяснил Макаров.

Вскоре с тем же вопросом обратился Грамматчиков и кое-кто из командиров миноносцев. Командиры же прочих кораблей побоялись возбуждать столь щекотливый вопрос перед командующим флотом.

Эссен и Грамматчиков немедленно же были вызваны к Кириллу Владимировичу. Надев парадную форму, оба командира не замедлили явиться на "Петропавловск", где находился великий князь. Кирилл Владимирович принял их, сидя за письменным столом. Не поздоровавшись и не предложив сесть, он сразу обрушился:

— Как по-вашему, приглашение ко мне является приказанием или нет? — задал он вопрос.

— Смотря какой характер оно носит служебный или частный, — ответил Эссен.

— Зарубите себе на носу, капитан, что всегда, везде и всюду моя просьба или приглашение является приказанием, выраженным в вежливой форме. Раз это так, то вы не имеете никакого права задерживать приглашенных мною офицеров.

— В таком случае ваши приказания идут вразрез с распоряжением командующего флотом, ваше высочество, — с достоинством возразил Грамматчиков.

— Мне, как лицу императорской фамилии, адмирал не указ. Вас же я сумею заставить выполнять мои приказания беспрекословно. Этакое безобразие! Этакая распущенность! Не сметь больше задерживать приглашенных мною офицеров, иначе и с вами расправлюсь так, что вы долго меня помнить будете. Ступайте! — неистово кричал великий князь.

Выйдя от Кирилла Владимировича, Эссен и Грамматчиков направились к Макарову и доложили ему о происшедшем.

— Я так служить не могу, ваше превосходительство, — волновался Эссен. — Прошу списать меня в экипаж.

— Согласитесь, Николай Оттович, что выходка князя больше задевает меня, чем вас, — успокаивал его адмирал. — Оказывается, не я, а великий князь командует флотом. Сегодня же буду говорить об этом с ним и с Алексеевым.

— Меня за всю мою жизнь никто так не оскорблял. Если князь не извинится передо мной, я немедленно подаю рапорт об отставке, — сумрачно заявил Грамматчиков.

— Прошу вас, господа, успокоиться и обдумать свои дальнейшие шаги. Я буду настаивать, чтобы князь сегодня же перед вами извинился, — обратился Макаров к офицерам.

Те откланялись и вышли.

— Попросите ко мне великого князя, — приказал Макаров Дукельокому.

— В чем дело, адмирал? — спросил Кирилл Владимирович, входя в каюту.

— Вашу выходку по отношению Эссена и Грамматчикова я считаю безобразной и предлагаю вам извиниться перед ними, — отчеканил Макаров.

— Они получили должное. Я, со своей стороны, считаю безобразием неисполнение ими моих приказаний.

— Они вам не подчинены: пока что командую флотом я, а не вы.

— Дело идет не о командовании флотом, а о недопустимо пренебрежительном отношении к моим приглашениям со стороны Эссена и Грамматчикова.

— Они поступили, согласуясь с моими приказами.

— Значит, надо ваши приказы или отменить вовсе, или изменить соответствующим образом.

— С вами в спор я вступать не собираюсь, но настаиваю на вашем извинении перед оскорбленными офицерами.

— А я не собираюсь извиняться и считаю, что этот вопрос исчерпан.

— Тогда я буду просить ваше императорское высочество подать рапорт об увольнении из моего штаба.

— Навряд ли я удовлетворю вашу просьбу.

— Такой начальник морского отдела, как вы, мне не нужен, — уже повысил голос Макаров. — Я сегодня же об этом телеграфирую наместнику и государю императору.

— Напрасно вы так близко принимаете к сердцу такие пустяки, Степан Осипович, — переменил тон князь, испугавшись широкой огласки инцидента. — Если вы настаиваете, то, исключительно из уважения к вам, я готов написать им пару примирительных слов. Большего, я надеюсь, вы и не будете требовать от члена императорской фамилии.

— Вот перо и чернила, — показал на стол адмирал. — Прощу вас тут же написать извинительные письма.

— Однако, адмирал, хватка у вас, я вижу, мертвая, — опять начал раздражаться князь, — но раз я обещал написать, то свое слово сдержу. Готово, — протянул он Макарову две коротенькие записки. — "Прошу на меня не обижаться" — этого вполне для них достаточно.

Макаров не стал спорить и отпустил князя.

Вызвав Дукельского, адмирал приказал отправить записки князя. После этого он стал диктовать флаг-офицеру длинную телеграмму наместнику, прося немедленно убрать из Артура обоих великих князей.

— Телеграмму зашифруйте и срочно отправьте, — распорядился адмирал.

Наутро был получен ответ от Алексеева, в котором он обещал "пожурить" великого князя и советовал Макарову "не обижать самолюбивого юношу". Макаров понял, что ни у наместника, ни в Питере он поддержки не встретит. Однако он не оставлял надежды так или иначе воздействовать на великого князя. Вызвав к себе Верещагина, он спросил, скоро ли тот собирается вернуться в Петербург.

— Разве я надоел вам в Артуре, Степан Осипович? — улыбнулся художник.

— Не в этом дело, дорогой друг. Мне нужно отправить личное письмо государю. Я хотел просить вас передать его из рук в руки. Иначе оно никогда не дойдет до него.

— Если дойдет, то едва ли даст ожидаемый вами результат. Государь молод, неопытен и находится полностью под влиянием придворной камарильи, к которой принадлежит и Кирилл Владимирович. Ворон ворону, как известно, глаз не выклюет!

— Вы лично расскажете, к чему ведет поведение князя. Если его не уберут отсюда, я принужден буду сложить с себя командование.

— Не разрешат, Степан Осипович!

— Тогда я не остановлюсь перед высылкой князя из Артура. Пусть меня потом разжалуют хоть в матросы!

— Да, положение у вас, Степан Осипович, очень трудное. Если хотите, я завтра же выеду в Питер, — подумав, согласился Верещагин.

— Подождем с неделю еще, авось этому балбесу надоест безобразничать в Артуре, и он сам уедет отсюда.

— Всю жизнь он занят только кутежами, и на это рассчитывать трудно. Вот если бы Того устроил новую бомбардировку, мигом бы его высочество улетучился отсюда. Великокняжеские нервы мало приспособлены к сильным ощущениям, — усмехнулся Верещагин.

Макаров расхохотался.

— Остается только просить адмирала Того об этой дружеской услуге!

— Он прекрасно понимает, что великий князь является его союзником в общей борьбе против вас. Поверьте, пока Кирилл в Артуре, ни одной крупной операции против крепости японцами не будет предпринято.

В начале пасхальной недели на флагманском корабле состоялась торжественная раздача Георгиевских крестов отличившимся в боях матросам. Со всех судов эскадры к "Петропавловску" направлялись шлюпки, на которых находились избранные самими матросами храбрейшие из храбрых, удостаиваемые высшей воинской награды. Тут были и солидные боцманы, боцманматы с традиционной серьгой в ухе и густо нафабренными усами, и совсем еще юные, безусые матросики, всего несколько месяцев пробывшие на кораблях. На всех лицах застыло выражение торжественной строгости и застенчивости. Они тщательно оправляли одежду и бескозырки, стараясь придать себе возможно более лихой и гордый вид. Шлюпки подходили к парадному трапу. Матросы быстро поднимались на палубу и по кораблям выстраивались на шканцах броненосца.

Когда все собрались, к награждаемым подошел Макаров. Желая особенно подчеркнуть торжественность происходящего, адмирал был в полной парадной форме. Его сопровождал великий князь Кирилл Владимирович и все адмиралы эскадры, тоже в парадной форме. Макаров поздоровался с матросами и вместе со своей свитой неторопливо прошел по фронту. Некоторых он спрашивал, за что представлен к награде, давно ли состоит на службе, где служил раньше...

Матросы отвечали громко, без смущения.

— На молитву, шапки долой! — скомандовал старший офицер.

Начался молебен. Матросы, истово крестясь, щурились под яркими лучами весеннего солнца, брызнувшего из-за туч. Адмирал прикрывал рукою лысеющую голову от дуновения свежего морского ветра. Хорошо слаженный хор певчих старался вовсю. После возглашения многолетия царствующему дому, "боярину Степану" и "всем православным воинам" священник окропил святой водой матросов.

Раздалась команда: "Накройсь!"

Макаров обратился к награждаемым с речью:

— По единодушному выбору ваших товарищей вы признаны достойнейшими самой высокой военной награды. Получив Георгиевский крест, вы явитесь гордостью той части, в которой вы служите. Помните же высокое значение Георгиевского креста, которым вы сегодня награждаетесь, и проявляйте себя достойными этой награды, — прочувствованным тоном произнес адмирал.

Затем он приступил к раздаче наград. Дукельский вызывал по наградному списку награждаемых. Они поодиночке подходили к адмиралу. Каждого из них в отдельности командующий флотом поздравлял, расспрашивал о службе, желал дальнейшей удачи в боях. Затем великий князь, с трудом подавляя зевоту после вчерашнего кутежа, прицеплял награжденному крест.

— Как стоишь, болван! Грудь вперед, голову выше! — вполголоса покрикивал он при этом на матросов.

Поодаль расположился Верещагин с альбомом, быстро делая наброски матросов; из-под его карандаша выходили радостно возбужденные лица матросов, отвечающих Макарову, и угрюмые, хмурые, иногда испуганные, — стоявших перед великим князем. Художник двумятремя штрихами давал целую гамму настроений.

Когда раздача крестов закончилась, матросы вновь выстроились.

— В честь новых георгиевских кавалеров, ура! — провозгласил Макаров, вытягиваясь и прикладывая руку в белой перчатке к треуголке.

Музыка заиграла туш, а с судов эскадры грянул салют. Эскадра чествовала своих героев.

Лица награжденных просветлели. Они с горячей любовью смотрели на своего любимого дедушку-адмирала.

Едва смолкли крики, как из строя матросов раздался взволнованный, срывающийся голос;

— Нашему любимому адмиралу, нашему "дедушке" ура!

Над тихим артурским рейдом понеслись громовые раскаты русского боевого клича. Макаров, высокий, широкоплечий, с развевающейся по ветру бородой, стоял навытяжку перед матросами, которых он не раз водил в бой под своим адмиральским флагом. Лицо его светилось любовью. Он с гордостью глядел на матросов.

Долго не умолкали крики. Когда наконец адмирал махнул рукой, они постепенно, как бы нехотя, стали смолкать.

— Спасибо, братцы! — задушевно проговорил Макаров.

— Рады стараться! — гаркнули матросы. И снова понеслось по рейду "ура", перекинулось на стоящие рядом суда, на пристань, в портовые мастерские...

— Это какой-то массовый психоз! — недоуменно бурчал князь Ухтомский, прислушиваясь к разносящимся по рейду крикам. — Матросы совсем сошли с ума от радости при виде Макарова.

— Это, ваше сиятельство, тот стихийный рев, которым суворовские чудо-богатыри приветствовали своего батюшку Александра Васильевича, — ответил Дукельский.

Тридцатого марта 1904 года, около полудня, на миноносце "Страшный" был получен секретный пакет из штаба флота. Командир миноносца капитан второго ранга Юрасовский недовольно поморщился, заранее предчувствуя неприятности.

— Не дадут и пасху как следует отпраздновать! Опять куда-нибудь пошлют на ночь глядя, — сердито проворчал он и вскрыл пакет. — Так и есть! "С темнотой вместе с отрядом миноносцев идти на поиски к островам Саншантоу". — Он постучал кулаком в стену своей каюты. На стук явился инженер-механик миноносца Дмитриев. Он был чисто выбрит, в новом сюртуке, раздушен.

— Что случилось, мой друже и капитане? — шутливо спросил он. — Опять штаб строит какие-либо каверзы нашему "Страшному"?

— Получен приказ — сегодня в ночь идти к островам Саншантоу в отряде Елисеева. Как у тебя дела по машинной части?

— Вот тебе и раз! А я только что собрался съехать на берег да "провернуть" там хорошенько! Ведь я же все праздники просидел за переборкой машин, — разочарованно проговорил Дмитриев.

— У тебя все в порядке? — повторил Юрасовский.

— Машины в исправности, полный запас угля, пресной воды до Чифу хватит, — доложил механик.

— Машинная команда налицо?

— Только вахтенные, остальные с утра на берегу. Я их сегодня отпустил до спуска флага: они ведь все праздники работали.

— Надо сейчас же за ними послать.

— Где их, чертей, теперь сыщешь? Разбрелись по кабакам. К вечеру явятся, а раньше едва ли их соберешь.

— Позови ко мне боцмана, а сам подумай, как выловить из города твоих духов.

— А мне нельзя будет хотя бы до вечера съехать на берег? — нерешительно спросил Дмитриев.

— Пожалуй, можно! Выйдем мы около девяти вечера. Только с условием: разыскать на берегу Малеева и Акинфиева и предупредить их о предстоящем выходе в море.

— Есть, есть, — обрадовался механик. — Со дна морского достану их, обойду все злачные места, но найду.

— Сам только нигде не застрянь. Они, вероятно, или на "Этажерке" девчонок тралят, или вахту несут у Ривы. Андрюша наш что-то о ней часто поговаривает, как бы он не сел там на банку.

— Зайду и туда! Но насчет Ривы напрасно беспокоишься: она зафрахтована Дукельоким, и он едва ли кого к ней подпустит. Итак, спешу! — Дмитриев скрылся.

Съехав на берег, он прежде всего направился на "Этажерку". День был теплый, слегка пасмурный, с моря шел легкий туман. Все дорожки бульвара были запружены гуляющими. Гремела музыка. Порт-артурцы спешили на берег подышать чистым морским воздухом.

Обойдя все закоулки бульвара, Дмитриев не нашел ни Малеева, ни Акинфиева. Миновав длинную, почти в версту, дамбу, соединяющую Старый и Новый город, Дмитриев направился к высокому двухэтажному зданию ресторана "Варьете". Уже издали были слышны доносившиеся оттуда нестройные звуки музыки, пение, пьяные выкрики.

Дмитриев, ошеломленный этой картиной, стоял, озираясь вокруг. Ни Малеева, ни Акинфиева тут не было видно, и он стал пробираться к выходу.

— Кто это у вас тут так безобразничает? — спросил он встретившегося ему хозяина ресторана, толстого грузина Нокабидзе. Тот удивленно вскинул на Дмитриева глаза.

— Великий князь Кирилл Владимирович. Он со своим братом Борисом уже трое суток так забавляется.

— Хороша забава! Дикари-папуасы и то приличнее себя ведут.

— Шш! Потише, а то на неприятность можно нарваться. Мы еще такого в Артуре не видели. Проститутки по десять тысяч в день зарабатывают... — словоохотливо сообщил Нокабидзе.

Дмитриев спросил о Малееве и Акинфиеве.

— Не видел, не было их здесь.

Механик вышел на улицу. После ресторанного шума, гама и духоты приятно было дышать свежим морским воздухом. Инженер дошел до небольшого одноэтажного домика. Окна были завешены гардинами. Поднявшись на низенькое крылечко, Дмитриев позвонил.

Куинсан, в белом кружевном чепце и в фартуке, открыла дверь и, низко приседая и кланяясь, спросила, что ему нужно. Механик справился о своих друзьях.

— Моя не знай, кто они, — ответила Куинсан.

На разговор вышла Рива. В розовом шелковом платье, красиво облегающем ее стройную, гибкую фигуру, с ярким цветком в темных волосах, она показалась Дмитриеву необыкновенно красивой. Он вежливо раскланялся и повторил свой вопрос.

— Да, они у нас! Зайдите, пожалуйста! — пригласила Рива. — Андрюша! Тут по вашу душу пришли, — крикнула она в комнаты.

Акинфиев, оживленный и раскрасневшийся, с заткнутой за воротник салфеткой, вышел в переднюю.

— Павлуша! — радостно приветствовал он Дмитриева. — Заходи, гостем будешь?

— Сегодня в ночь выход в море, и Юрасач требует вас обоих на корабль,

— До вечера еще достаточно времени. Успеем по чарке выпить. Раздевайся! Компания вея тебе известная: Дукельский, Сойманов да наши друзья артиллеристы — Борей ко с Звонаревым.

Нам каждый гость дарован богом,

Какой бы ни был он земли,

Хотя бы в рубище убогом,

Адпа-верды, Алла-верды! — встретили песней появление Дмитриева в столовой. Борейко уже двигался к нему навстречу, держа в руках позолоченный поднос с большим серебряным кубком, украшенным китайской живописью.

Выпив чарку-другую, Дмитриев слегка опьянел.

— Господа артиллеристы! Сегодня наши миноносцы выходят на ночь в море. Просьба не обстрелять нас, как это было в феврале. При вашем искусстве в стрельбе, чего доброго, придется нам где-нибудь около Электрического Утеса пузыри пускать, — проговорил он.

— Теперь вам эта опасность не грозит, — ответил Борейко. — У нас на батарее для связи с флотом, есть ваш сигнальщик со "Страшного".

Звонок в передней возвестил о чьем-то приходе. Через минуту появилась с пакетом в руках Куинсан.

— До лейтенанта Дукеля матроса пришла, — объявила она, улыбаясь, и подала Дукельскому пакет.

Он разорвал пакет и, вынув бумагу, прочитал:

— "Ввиду предстоящего на рассвете выхода эскадры в море прошу вас срочно вернуться на корабль. Адмирал

Молас". Так-с! Значит, надо собираться, — резюмировал лейтенант. — Катер за мной прислали? — спросил он у матроса.

— Так точно, у пристани ожидает.

— Ладно! Пройди на кухню. Там промочишь глотку. Только на служанку особенно не засматривайся!

— Есть, ваше благородие, промочить глотку и на китайку не смотреть! — ответил матрос и прошел за Куинсан на кухню.

На набережную все пошли вместе с Ривой. Артиллеристы хотели было двинуться к себе пешком, но Малеев предложил подвезти их до пристани Артиллерийского городка. Артур затягивала пелена вечерних теней, но в быстро наступающей темноте нигде не загоралось ни одного огонька. Бомбардировки с моря приучили город скрываться во тьме. Эскадра, готовая к выходу, черными силуэтами виднелась у входа в гавань. Небо над морем заволакивалось низкими дождевыми тучами.

— Приятная вам предстоит прогулка! — проговорил Звонарев, обращаясь к морякам.

— Чудесная погода! В такую ночь можно подойти вплотную к врагу, и то не видно будет, — ответил Малеев.

— Для разведки ничего лучшего быть не может!

— Только не сядьте на банку у Саншантоу или не протараньте в темноте друг друга, — предостерегал Дукельокий. — Острова сволочные — масса мелких, узких проходов, много бурунов.

— Жорж! Давай пригласим завтра всех на обед, — предложила Рива.

— Отличная идея! После морской прогулки приятно будет хорошо пообедать! Милости прошу всех завтра к двум часам к нам! — поддержал Дукельский.

— Ох, мы сможем только к вечеру! — вздохнул Борейко.

— Да когда хотите, — вмешалась Рива. — Со "Страшного", как только отдадите якорь, жду прямо ко мне, во главе с вашим Юрасачем.

— Будем, будем, не забудем! — шутил в ответ Андрюша. — Наш Юрасач любит грибки в сметане и салат "оливье". Приготовьте, и навсегда завоюете его сердце!

На набережной стояли у пристани рядом две шлюпки: с "Петропавловска" и "Страшного". Рива долго прощалась с Дукельским.

Шлюпки одновременно отошли от пристани.

Пока Рива провожала гостей, Куинсан успела обегать неподалеку и о чем-то переговорить со старым нищим, часто заходившим к ней на кухню. Обменявшись с ним несколькими короткими фразами, она поспешила домой, а тот, охая и кряхтя, расслабленной старческой походкой побрел по направлению к Чайной долине. За городом на темной дороге походка его неожиданно приобрела молодую легкость и упругость. Нищий легко перескочил через придорожную канаву и быстро зашагал по направлению к Ляотешаню, прекрасно разбираясь в знакомой местности. Обойдя одну из расположенных здесь батарей, на которой никого не было видно, он нырнул в узенькое ущелье и, пройдя с полверсты, оказался у обрывистого берега моря. Узкая, глубокая расселина густо заросла кустарником. Старик вошел в заросли и вскоре появился оттуда с маленьким ручным фонарем, свет которого чуть мерцал в темноте. Усевшись под кустами, он осторожно выставил фонарь и стал вглядываться в покрытое уже мраком ночи темное море. Через несколько мгновений далеко на горизонте несколько раз вспыхнул и погас ответный сигнал. Тогда старик стал то закрывать свет, то открывать его на короткое время. Покончив с этим, он подождал ответного огонька с моря и затем, спрятав фонарь, крадучись пошел обратно.

Адмирал Того своевременно узнал о выходе и направлении русских миноносцев, а также о предстоящем утреннем выходе в море всей — эскадры. Из района островов Саншантоу были удалены все японские суда, а эскадра легких крейсеров и миноносцев получила приказ ожидать на подступах к Артуру возвращения русских миноносцев с моря.

Перед выходом в море Юрасовский вызвал наверх всю команду и подробно объяснил матросам, куда и зачем идет миноносец.

— Задача трудная и сложная: мы должны быть ежеминутно готовы атаковать неприятеля. Орудия и минные аппараты должны быть заряжены. На мостике — все внимание на море, чтобы не протаранить впереди идущий миноносец, не оторваться от него, а около островов не налететь на буруны, — закончил свою речь Юрасовский и отпустил матросов вниз.

— Зачем матросам знать все эти подробности? — недоумевал Акинфиев.

— Всякий матрос должен понимать маневр. Это еще много лет, назад говорил Суворов, а вы, Андрюша, и сейчас не понимаете этого. Матросы должны выполнить боевую задачу, даже если весь командный состав выйдет из строя, для этого они должны знать, куда и зачем их посылают, — пояснил мичману Юрасовский.

Вскоре восемь миноносцев с потушенными огнями один за другим стали выходить из порта и легли на курс к островам Саншантоу. "Страшный" шел концевым. Когда он миновал проход и вышел на внешний рейд, Акинфиев оглянулся на берег. В ночной темноте можно было различить лишь прожектора на дежурном крейсере да на Электрическом Утесе. Андрюша вспомнил о Звонареве, который как раз должен был дежурить на батарее. В это время с берега засигналили огнями.

— С Электрического Утеса желают доброго пути, — доложил дежурный сигнальщик Серегин, — должно, наш Денисенко старается. Прикажете ответить, ваше благородие?

— Нет! Мы идем секретно, японцы не должны ничего знать о нашем выходе в море.

— Да какой уж тут, ваше благородие, секрет? Днем по всем кабакам матросов с миноносцев собирали, потому, говорят, что ночью в разведку идем. Шпионов же в Артуре — тьма, у них, сказывают, шпионы есть даже во всех штабах и на кораблях.

— Тем более не надо показывать японцам, что мы уже вышли в море. Пусть ищут нас в этой темноте.

— Это правда! Ничего не видать сейчас в море. Разве только факелы из труб на большом ходу будут видны.

Вскоре начался дождь. При полном безветрии он был прямой, тихий и ровный. Водяные струи со всех сторон окружили миноносец, образуя вокруг него завесу. На море была мертвая зыбь. Андрюше казалось, что весь мир погружен в темноту, в которой стоит неподвижно "Страшный". Тусклый свет от картушки компаса слабо освещал часть мостика и застывшую у штурвала фигуру рулевого.

Юрасовский при этом слабом свете рассматривал карту, на которой был проложен курс "Страшного".

— Курс норд-ост сорок градусов! До островов шестьдесят миль, то есть четыре часа экономического хода по пятнадцати узлов. Обойдем острова вокруг и вернемся назад, надо думать, часов в шесть, половине седьмого будем в Артуре. Пока держите "Страшный" на курсе да внимательнее наблюдайте за морем. Я спущусь выпить стакан чаю, — распорядился командир, уходя вниз.

Андрюша зашагал по мостику. Время тянулось медленно. Дождь, упрямо продолжал идти. Капли дождя попадали за воротник, несмотря на поднятый капюшон непромокайки. Акинфиев прошел на бак, где около носового орудия расположились вахтенные. Они следили за чуть проступавшим в темноте корпусом идущего впереди миноносца.

— Внимательно смотреть вперед! — предупредил мичман.

— Есть! Внимательно смотреть вперед! — отозвались матросы.

— Уж больно темно, ваше благородие, прямо как у арапа в брюхе, — словоохотливо ответил сигнальщик Серегин. — Только и видать малость искры, когда шуруют в топках. Хоть в прятки с япошкой играй — кто кого раньше найдет.

Акинфиев осмотрелся вокруг, и отошел от матросов. Те продолжали разговор.

— Сказывали, замирение скоро, да что-то не похоже! Эскадра японская с, девятого марта у Артура не показывается, зато миноносцы каждый день на внешнем рейде шастают. Эх, скорей бы война кончилась! Мне сразу чистая будет, поеду к себе на Каспий, буду рыбачить, дубок заведу в компании.

— Смотри-ка, что-то ничего впереди не видать! — испугался Серегин. — Никак, потеряли связь с отрядом!

Оба матроса тревожно стали всматриваться вперед, но ночная тьма была непроницаема.

— Вот елки зеленые, беда какая! — заволновался Серегин.

— Ништо! Скорей в Артур без отряда вернемся! — успокоил его сосед.

Доложили Акинфиеву.

— Эх, вороны! Наделали делов!.. — выругался мичман и взглянул на часы. Было около полуночи. Судя по времени, "Страшный" должен был находиться в районе островов Саншантоу. Боясь в темноте налететь на берег, Акинфиев застопорил машины, послал за Юрасовским и вызвал подвахтенных наверх. Миноносец, покачиваясь на волнах, остановился. Вдруг откуда-то спереди отчетливо донесся собачий лай.

— Слева по носу слышен собачий лай! — доложил Серегин. — Должно быть, берег близко.

Юрасовский уже поднялся на мосток.

— Следить за бурунами. Малый назад! — скомандовал он.

"Страшный" тихонько качнулся и пошел назад.

— За кормой бурун видать! — крикнул с кормы Серегин.

— Стоп! Видимо, мы зашли в бухту или пролив, а корму занесло к берегу, — решил Юрасовский.

— На правом траверзе огонь! — доложил сигнальщик.

Андрюша вскинул бинокль. Где-то мерцал слабый огонек. Был ли он далеко или близко, в темноте определить было невозможно. -

Слева громко запели петухи.

— Что за черт! Похоже, что мы попали между островов! Ищи теперь выход в море, — ворчал Юрасовский.

— По носу буруны! — выкрикнул сигнальщик.

— Отдать якорь! Надо шлюпку спустить да поискать выхода, — решил командир.

Матросы кинулись, к якорной бухте.

На мостик поднялись Малеев и Дмитриев. Якорь булькнул в воду и, вытравив две сажени цепи, остановился. Было ясно, что берег где-то совсем близко.

— Спустить шлюпку! Поезжай на разведку, Ермий Александрович, а то мы тут совсем запутаемся.

— Есть! — ответил Малеев, спускаясь вместе с матросами в шлюпку, которая, отвалив от миноносца, тотчас же скрылась во мгле.

— Хорошо еще, что ночь, а то увидели бы с берега, мигом бы японцам сообщили! Как это вас угораздило оторваться от отряда? — спросил Андрюшу Дмитриев.

— Черт его знает! Должно быть, на повороте! Уж больно темно!

— Промерь за кормой! — приказал Юрасовский.

— Десять футов, ваше благородие! К берегу корму заносит!

— Еще на мель сядем! — забеспокоился Акинфиев.

— Скоро прилив начнется, не страшно, если и сядем! Только бы японцы не пронюхали, что мы тут, — ответил Юрасовский.

— На "Страшном"! — вполголоса окликнули из темноты.

Это возвращалась шлюпка с Малеевым.

— Есть на "Страшном"! — ответило несколько голосов.

— Надо правее держать. Ну и тьма, едва вас нашли! — сообщил лейтенант, поднимаясь на палубу.

Подняли якорь, миноносец медленно двинулся вперед. Слева опять послышался собачий лай.

— Верно идем! Когда на шлюпке здесь проходили, тоже псы лаяли. Чуют, сволочи! Как бы тревоги не подняли.

"Страшный" продолжал осторожно подвигаться вперед.

Все на палубе напряженно всматривались в темноту и прислушивались к доносившимся с берега звукам. Качать миноносец стало сильней. Матросы старались не нарушить тишины. Лай затих.

— Вышли в море! — облегченно вздохнул Юрасовский, стараясь по карте угадать место расположения "Страшного".

— Что же теперь нам делать? — спросил Малеев.

— Ясно что! Поскорее возвращаться в Артур, чтобы с рассветом в море нас японцы не захватили, — ответил Юрасовский. — Надо будет ходу прибавить и дать узлов по двадцать, чтобы скорее добраться!

— Боюсь, факела будут, — ответил Дмитриев. — Уголь неважный, горит плохо, часто шуровать приходится. Дождь явно затянется до утра, а под его покровом мы доберемся незаметно до Артура и экономическим ходом.

— Ермий! Ты на вахте останешься?

— Так точно!

— Курс на Артур, ход не меньше семнадцати — восемнадцати узлов! Подвахтенных отпустить вниз.

— Есть! Идти в Артур, ход семнадцать-восемнадцать узлов! — повторил приказание Малеев.

Кроме оставшихся на вахте, все сошли вниз. Акинфиев, не раздеваясь, лег спать, а Дмитриев с Юрасосоким остались в кают-компании.

Часам к четырем погода стала проясняться. Дождь почти утих, по морю пронеслись порывы ветра. Кое-где на волнах появились белые гребешки. Миноносец, качаясь на волне, стал зарываться в воду носом, ход уменьшился. Малеев внимательно осматривал в бинокль начавший сереть горизонт, но в предрассветном тумане ничего не было видно. Лейтенант поплотнее запахнул дождевик и зашагал по мостику, вспоминая о приглашении на обед к Риве.

— Ваше благородие! Слева видать трех, миноносцев, — прервал его мечты Серегин.

Лейтенант поднял бинокль и взглянул по указанному направлению. В чуть засеревшем мраке ночи слабо проступали силуэты миноносцев, идущих параллельным курсом к Артуру.

"Должно быть, наш отряд, от, которого мы отстали у островов", — подумал Малеев, но из осторожности решил пока своих позывных не показывать.

— Не японцы ли? — тревожно проговорил сигнальщик.

— Нет! Миноносцы типа нашего "Сильного" и "Бесшумного", большие, четырехтрубные. Правда, есть такие и у японцев: "Акацуки", "Сазанами" и другие. Но что им делать днем у Артура?

Прошло с четверть часа. Восток заметно посветлел. На фоне утренней зари уже четко вырисовывались силуэты неизвестных миноносцев. Они по-прежнему шли параллельным курсом, но не сближались со "Страшным", хотя и держали тот же ход. Это обстоятельство еще больше успокоило Малеева. Он окончательно решил, что это свои, тем более что уже был виден Ляотешань. Артур был не далее двенадцати — четырнадцати миль.

— Справа видать чьи-то крейсера! — проговорил вдруг рулевой.

Лейтенант посмотрел в бинокль. Справа, наперерез "Страшному", шли три крейсера. Появление их грозило смертельной опасностью маленькому русскому миноносцу. Силы были слишком неравны.

— Свистать всех наверх! Ход увеличить до предельного! — приказал Малеев, мгновенно оценив обстановку.

Через несколько секунд, одеваясь на ходу, матросы выскочили на палубу и бросились к уже заряженным орудиям и минным аппаратам. Юрасовский, поднявшись на мостик, принял командование. Дмитриев спешно спустился в машинное отделение. "Страшный" приготовился к бою.

— Надо немедленно присоединиться к нашим миноносцам! — показал Юрасовский на корабли слева. — Вчетвером мы как-нибудь прорвемся к Артуру.

— Неизвестно, чьи они — наши или японские! — вставил Серегин. — На них, видать, тоже тревога, люди у пушек и минных аппаратов, и они направлены на нас!

— Да совсем не на нас! — раздраженно ответил Юрасовский. — Они тоже заметили японцев и изготовились к бою. Поднять позывные! — скомандовал он.

Едва только сигнал был поднят, как все три миноносца опоясались огнями, и в следующее мгновение на "Страшный" обрушился град снарядов. Сразу же оказалась подбита носовая пушка. Человек пять раненых матросов повалились на палубу.

— Японцы! — хрипло произнес Юрасовский. — Теперь одна надежда на машину. Самый полный вперед!

В этот момент крейсера тоже дали залп по миноносцу. Первый же шестидюймовый снаряд попал в мостик. Юрасовского взрывом убило. Рулевой, истекая кровью, корчился на палубе. Акинфиев, которого забыли разбудить, только что поднялся на палубу и был потрясен увиденным. Он бросился было на помощь Юрасовскому, но, поняв, в чем дело, кинулся к Малееву.

— Командир убит, Ермий! — пробормотал он побелевшими от страха губами.

Матросы растерянно топтались на палубе, не зная что делать. Малеев взобрался на остатки мостика и громким, спокойным голосом приказал:

— Убрать в каюту тело командира! Раненых снести вниз. Никакой суматохи! Комендорам наводить по миноносцам.

Его решительный, твердый тон подействовал на матросов успокаивающе, и они поспешно бросились исполнять отданные приказания.

— Андрюша! Пойди к сорокасемимиллиметровым пушкам и развей недельный огонь! Приготовить минные аппараты! Как только японцы подойдут на минный выстрел, стрелять без команды! — продолжал энергично распоряжаться Малеев.

Обе пушки открыли огонь, отстреливаясь от приближающихся слева миноносцев. Справа быстро подходили крейсера. "Страшный", содрогаясь всем корпусом от напряжения, шел на предельной скорости, стремясь выйти из сжимавших его тисков.

Акинфиев взглянул на Артур. Уже отчетливо был виден Ляотешань, проступала в тумане Золотая гора. Ему даже показалось, что он видит русские суда, выходящие на внешний рейд.

В это время новый залп обрушился на "Страшный". Андрюша охнул и схватился за правый бок. Между пальцев показалась темная струйка крови. Мичман носовым платком зажал рану, но остался на палубе.

— Стоп! — вдруг скомандовал в машину Малеев.

"Что он, с ума сошел, что ли, стопорить сейчас машину?" — мелькнуло в мозгу Акинфиева.

"Страшный" стал быстро замедлять ход. Очередной залп японцев, рассчитанный на прежнюю скорость миноносца, пролетел мимо. Зато крейсера сразу приблизились на пять-шесть кабельтовых.

— Полный назад! — приказал Малеев. — Право на борт!

Миноносец, послушный рулю, стал перпендикулярно к японским миноносцам, сблизясь с ними до десяти кабельтовых. Японцы, не понимая, что происходит, тоже застопорили машины.

В этот момент японский снаряд попал в мину, находившуюся в кормовом аппарате. Раздался страшный взрыв, все заволоклось дымом. Когда он рассеялся, то вокруг на палубе лежали лишь бесформенные остатки человеческих тел. Малеев держался рукой за окровавленную голову, но с мостика не сходил.

— Самый полный вперед! — скомандовал он.

Акинфиев наконец понял маневр: Малеев хотел под кормой миноносцев прорваться в Артур. "Страшный" оказался всего в пяти кабельтовых от концевого корабля.

— Носовой, пли! — закричал Малеев.

Торпеда скользнула в воду, и тотчас же грянул взрыв. Миноносец сел на корму и окутался дымом. Японцы растерялись и стали отставать. Появилась надежда на спасение.

— Андрюша! Пойди перевяжись да надень спасательный пояс. В случае чего тебе, раненому, не выплыть, — приказал Малеев. — Павлуша, поднимись наверх, а то я один остался! — крикнул затем в машинное отделение.

Дмитриев вылез и с ужасом смотрел на исковерканную, залитую кровью палубу. Только пять-шесть уцелевших матросов во главе с боцманом оставались на палубе. — Кают-компания была обращена в перевязочную. Все диваны были заняты стонущими ранеными. Легкораненые столпились в, коридоре и офицерских каютах, помогая перевязываться друг другу. Лица матросов, бледные от потери крови и волнения, были суровы и решительны. Все торопились поскорее вернуться наверх, на палубу. Коекто изредка вскрикивал от боли, другие тихо сквозь зубы ругались, превозмогая боль.

— Смерть, братцы, приходит! — произнес кто-то. — Надо чистое белье надеть!

— Помолчи, дура, рано умирать собрался! Заместо белья надень-ка лучше спасательный пояс! Артур уже близко. Сейчас нам подмогу с эскадры подадут. Да и японцы отстают. Здорово их миной саданули, — ответил сердито Серегин, перевязывая раненую ногу. — Дайте, ваше благородие, я вам пособлю, — предложил он, заметив Акинфиева. Мичман разделся и с его помощью обмотал себе бок бинтами.

— Царапнуло малость, — сочувственно проговорил Серегин. — Многих сегодня побило да покалечило. Авось все же до Артура доберемся. — Он стал торопливо подниматься наверх. Надев пробковый пояс и накинув на плечи шинель, Акинфиев последовал за ним.

Японцы опять наседали. До Артура оставалось — всего несколько миль. Еще десять, еще пять минут — и миноносец будет спасен! В сердцах воскресала надежда на благополучный исход. Вдруг один из снарядив сбил заднюю трубу. Крик отчаяния пронесся на палубе. Миноносец сразу затянуло дымом. Ход сильно упал. Дмитриев кинулся в машинное отделение. Японцы опять стали быстро приближаться. Малеев, бледный от потери крови, с замотанной бинтом головой, все еще продолжал командовать.

— Зарядить кормовой, — приказал он Акинфиеву. — Когда японцы приблизятся, бей в упор! Ребята! — гром, ко обратился он к матросам, — что бы ни случилось, помните: в плен не сдаваться!

— Сдаваться не сдадимся, а вот похлебать соленой водицы, видать, придется! — полушутливо ответил Серегин — Авось до Артура доплывем, если акулы по дороге не слопают!

Дым от сбитой трубы мешал наблюдать за японцами, поэтому на "Страшном" не заметили, как неожиданно с кормы подобрался японский крейсер и почти в упор дал залп по миноносцу. "Страшный" повалился на правый борт, окутываясь клубами белого пара. Из машинного отделения донеслись душераздирающие крики обваренных паром людей. Один за другим обожженные кочегары выскакивали наверх и со стоном валились на палубу. "Страшный" совсем остановился, покачиваясь на волнах в клубах белого пара В это время из машинного люка показалась изуродованная, красная от ожогов голова ослепшего Дмитриева. Он с трудом поднялся на палубу и, ощупывая ее руками, пополз по ней.

— Павлуша! — кинулся к нему Малеев, но новый взрыв снаряда сбросил Дмитриева за борт.

Сам Малеев, с перебитыми ногами, без чувств повалился на палубу. Андрюша пытался было подойти к нему, но по дороге споткнулся, упал, ударившись раненым боком, и от боли потерял сознание. На палубе оставалось всего три-четыре матроса и боцман. Японцы, видя беспомощное положение "Страшного", перестали — стрелять. Один из миноносцев подошел к нему на двадцать-тридцать саженей. С него стали спускать шлюпку. Серегин бросился к единственному оставшемуся на "Страшном" орудию — многоствольной митральезе, снятой с японского брандера, и, припав к ней, закрутил ручку. Струя свинца брызнула по японцам. Серегин видел, как падали срезанные пулями люди на капитанском мостике и на палубе. Он перенес огонь на лодку, которая мгновенно опустела.

— Так, так их мать! Крой! — исступленно кричал боцман, размахивая руками.

Серегин распорол пулями переднюю трубу японского миноносца, хлестнул по корме. Было видно, как ползли по палубе раненые японцы. Но вот грянул выстрел, и на том месте, где только что был Серегин, оказалась лишь груда окровавленных костей и мяса. Боцман кинулся было вниз, собираясь открыть кингстоны, по изрешеченный пробоинами "Страшный" уже сам стал быстро погружаться носом в воду; корма высоко поднялась; все, что еще оставалось на палубе, стремительно полетело в море.

Боцман, выскочив опять на палубу, пробежал на поднимающуюся корму и сжатыми в бессильной злобе кулаками потрясал в воздухе. Так он и остался стоять на корме с грозно поднятыми кулаками, пока "Страшный" не погрузился в море...

...Попав в холодную воду, Акинфиев пришел в себя. Его потянуло вниз, но пробковый пояс выбросил его обратно на поверхность. Он видел, как корма миноносца погрузилась в воду.

"Конец! Конец!" — билась в мозгу у него последняя мысль. — Соленая вода сильно разъедала рану, и Андрюше казалось, что его бок жгут огнем. Налетевший вал захлестнул его. Силы падали. От холода ноги сводило судорогой. Вдруг совсем близко взметнулся кверху водяной столб. "Стреляют! — отметил угасающий мозг Акинфиева, и тут он увидел, что к месту гибели "Страшного" приближается какой-то корабль. "Свои или японцы? — мелькнула последняя мысль, и сознание оборвалось...

Вернувшись с берега на "Петропавловск", Дукельский сел за расшифровку полученных за день секретных телеграмм. Их было много, шифр был местами искажен. Это раздражало лейтенанта, и он облегченно вздохнул, закончив наконец свою скучную работу, наполовину разделся, как всегда делал в последнее время, и лег в постель. Дождь монотонно стучал над головой, изредка слышались чьи-то шаги на палубе, да временами доносился бой склянок.

Мысли Дукельского были заняты Ривой. Последнее время он все чаще думал о своих отношениях к ней.

"Крестить ее и жениться", — не раз думал он. Прошлое Ривы мало смущало его. Мало ли было даже адмиральш из кафешантанных певиц. Конечно, пришлось бы на некоторое время перевестись куда-нибудь в другие веста, вроде Каспийской флотилии, служившей местом ссылки для проштрафившихся моряков, но потом все скоро позабылось бы и пошло обычным путем,

Около трех часов ночи его разбудили.

— Их императорское высочество требует вас к себе, ваше благородие! — доложил вестовой.

Быстро одевшись, Дукельский направился к князю. Кирилл Владимирович только что вернулся с берега. Он был уже сильно пьян и смутно понимал, зачем ему, собственно, понадобился Дукельский.

— Доложите обстановку на море, — проговорил князь, чтобы было о чем говорить.

— Два отряда миноносцев ушли на поиск к островам Саншантоу. Эскадра на рассвете выходит в море. Пока все спокойно!

— Где; Макаров?

— Командующий ночует на "Аскольде"!

— Вот уж цыганская натура! Что ни ночь, то на другом корабле ночует! Макаров, часом, не фараонова ли племени?

— Насколько мае известно, чисто русский человек.

Князь помолчал, стараясь придумать, что же ему еще сказать.

— Провернули мы эти дни а Артуре! Будет что вспомнить! — И князь начал было рассказывать о своих похождениях на берегу, но лейтенант его перебил вопросом;

— Что; еще угодно вашему высочеству?

— Прежде всего угодно, чтобы вы меня не перебивали, когда я говорю! Это неприлично! А затем, затем я еще хотел сделать... Да! Мне срочно нужен Макаров. Немедленно вызовите его ко мне.

— Но, ваше высочество, адмирал сейчас спит!

— Зато я не сплю, — с пьяным упрямством ответил Кирилл.

— Может быть, адмирал Молас заменит командующего? — спросил Дукельский, все еще надеявшийся оберечь сон Макарова.

— Нет! Мне нужен только Макаров, черт бы его совсем побрал!

— Но, ваше высочество, все эти ночи адмирал проводил в сторожевом охранении в море, ожидая японского нападения. Он сильно переутомлен, и без особо важной причины его беспокоить не следует.

— А как, по-вашему, лейтенант, особо ли важная причина-желание члена императорской фамилии переговорить с адмиралом из боцманских сынков?

— Думаю, что разговор можно с успехом перенести на утро.

— Вы думаете! Да плевать мне на то, что вы думаете, и вообще на всех в Артуре! Получу крест, и уеду в Питер, а вы тут живите как хотите! Вызвать ко мне адмирала!

— Разрешите узнать, как доложить командующему о причине вызова?

— Причина одна — желаю сейчас же видеть адмирала, и баста.

— Во избежание недоразумений, быть может, ваше высочество напишет командующему записку? — Чернильная вы душа, Дукельский! Вам бы писарем быть, а не моряком! — бросил князь, садясь к письменному столу.

Перо плохо слушалось пьяной руки князя. Он несколько раз начинал писать, а затем рвал написанное. Дукельский презрительно разглядывал сильно потасканное, желто-зеленое лицо князя, покрытое мелкой сетью преждевременных морщин, его рано начавшую лысеть голову и криво торчащие усы, похожие на приклеенную мочалку.

— Что вы на меня уставились, лейтенант? Что я вам, девчонка, чтобы так в упор меня разглядывать? — проговорил князь, справившись наконец с письмом и поймав на себе взгляд Дукельского.

— Я жду письма, ваше высочество, — сухо ответил Дукельский.

— Отправьте это письмо немедленно! Отвезите его лично! Я нижним чинам не доверяю! Тут хороший нагоняй Макарову за его зазнайство!

Выйдя от князя, лейтенант попытался все же через Моласа воздействовать на заупрямившегося самодура. Когда они оба опять вошли в каюту, князь сидел за столом, положив голову на скрещенные руки.

— Спит, — прошептал Молас.

— Нет, не сплю, а жду Макарова! — неожиданно ответил князь.

— Может быть, ваше высочество, отложите разговор с командующим до утра? — пролепетал боязливо Молас.

— Хотя вы, адмирал, и немецкий колбасник, но все же русский язык понимать должны: я жду Макарова! Поняли? Сейчас же вызвать его ко мне, хотя бы он с бабой спал!

Дукельский не стал слушать дальнейший разговор и направился наверх, чтобы распорядиться о шлюпке. Через четверть часа он уже был на "Аскольде". Макаров спал, и, надеясь, что пьяный князь на "Петропавловске" тоже наконец заснет и оставит адмирала в покое, Дукельский прошел в кают-компанию и прилег там на диване. Но не прошло и полчаса, как вахтенный офицер сообщил, что на "Петропавловске" ожидают адмирала.

Пришлось разбудить Макарова.

— С миноносцами несчастье? — был его первый вопрос к Дукельскому. — Японцы пустили брандеры?

Лейтенант протянул ему записку великого князя.

Прочитав, Макаров, гневно скомкав записку, сунул ее в карман.

— Передайте великому князю, что для меня он прежде всего начальник одного из отделов моего штаба и подчинен мне, а не я ему! Если у него есть срочное дело, пусть немедленно явится ко мне с докладом!

— Есть! — вытянулся Дукельский и поспешил обратно на "Петропавловск". Там он застал великого князя уже мирно спавшим в постели.

После ухода Дукельского Макаров вернулся в свою каюту и прилег. Наглая выходка великого князя разволновала адмирала. Со времени своего появления в Артуре князь систематически подрывал его авторитет, вмешивался в его распоряжения. Макаров возмущался, высказывал свое недовольство князю, жаловался на него Алексееву, но все это не приводило ни к чему. Сухопутное начальство Порт-Артура, особенно в лице генерала Стесселя, не скрывало своей вражды к флоту и открыто препятствовало всем мероприятиям по улучшению совместного действия флота и береговых батарей. Все это нервировало, раздражало и до крайности утомляло Макарова.

"Бросить все и уйти в отставку", — мелькала иногда мысль в голове адмирала.

Но он знал, что за десятками дураков и негодяев из великих и малых князей, генералов и адмиралов стоит многомиллионный русский народ, из которого вышел он сам и кровную связь с которым никогда не терял. Он знал, как непопулярна нынешняя война среди населения, и понимал, что одно это обстоятельство должно повести к поражению, при котором напрасно погибнут десятки и сотни тысяч русского народа. Войну надо было кончать возможно скорее, для чего необходимо было достигнуть если не господства на море, то хотя бы равенства морских сил. Этого было бы достаточно, чтобы заставить Японию прекратить войну. Достичь же этого можно было лишь путем уничтожения японской эскадры по частям. Нужно было переходить к активным действиям, беспрестанно беспокоя японцев.

Мало-помалу адмирал успокоился, стал опять дремать. Но его снова разбудили. Прибыли для доклада командиры минных отрядов, отправленных в море.

— Все вернулись благополучно? — спросил Макаров.

— В темноте была потеряна связь со "Страшным", — доложил Бубнов{66}.

— И вы сочли возможным вернуться в Артур, бросив один из миноносцев в море? — сурово спросил адмирал.

— Мы долго разыскивали его, но не нашли...

— Почему вы не остались на подступах к Артуру подождать "Страшного"? Бросили в море один из самых слабых миноносцев, который легко может стать добычей японцев. Таких командиров мне не надо. Я отрешаю вас от командования, — резко проговорил Макаров.

Бубнов, прежде служивший в гвардейском экипаже и теперь бывавший в компании великого князя, с нескрываемым презрением смотрел на адмирала, хотя и стоял перед ним навытяжку, и думал про себя:

"Этот хам и впрямь воображает себя всемогущим богом в Артуре! Посмотрим, что ты, дружок, запоешь после хорошего "фитиля" из Петербурга!"

— Я вас больше не задерживаю, — отпустил Макаров обоих капитанов.

В это время доложили с сигнальной станции на Золотой горы, что в море, к юго-востоку от Ляотешаня, идет бой между неизвестными кораблями.

Сразу поняв, что речь идет о "Страшном", Макаров быстро поднялся на палубу.

Светало. Сквозь предрассветный сумрак темнели силуэты Золотой горы и Тигровки. С моря глухо доносились раскаты далекой артиллерийской стрельбы. Матросы под наблюдением боцмана усиленно надраивали палубу.

— "Баяну" немедленно выйти в море! — приказал Макаров.

Едва на крейсере, стоявшем в сторожевом охранении, успели принять сигналы, как он уже двинулся вперед, быстро набирая ход. Из его труб повалил густой дым, длинным шлейфом потянувшийся за кораблем. Как ни недолюбливал Макаров Вирена, он не мог не отметить быстроту и четкость выполнения его распоряжения.

— Поднять сигнал; "Адмирал благодарит "Баян" за быстрый выход! — распорядился Макаров.

Между тем "Баян" уже открыл с предельной дистанции огонь по японцам, которые поспешили отойти. "Страшный" уже погрузился в воду, когда крейсер подошел к месту боя; спущенные шлюпки подобрали в воде четырех матросов и Акинфиева.

Вскоре Макаров приказал также выйти в море "Диане", "Палладе" и "Новику".

Спустившись вниз в каюту, адмирал вспомнил о записке великого князя. Он раздраженно фыркнул носом, дернул, по своему обыкновению" как всегда в волнении, правым плечом и задумался.

Он избегал выходить в море на броненосцах, но сегодня на "Петропавловске" находился великий князь, вызывавший его к себе. Макаров не мог совсем игнорировать это обстоятельство и, не желая обострять отношений с князем, решил перейти на "Петропавловск". По прибытии туда он немедленно отдал приказ о выходе всей эскадры в море. У подошедшего к нему Дукельского адмирал справился о великом князе.

— Спит после вчерашнего кутежа. Прикажете разбудить и доложить о вашем прибытии?

— Не тревожьте! Когда проснется, тогда сообщите, что я на броненосце!

Макаров направился к мостику. По дороге его встретил Верещагин. В руках он держал большой альбом, а из кармана пальто торчало несколько карандашей.

— Здравствуйте, Степан Осипович, — тепло приветствовал он адмирала, — надолго намечается сегодня выход в море?

— Здравствуйте, Василий Васильевич! Если японцы не примут боя, то к полудню будем в Артуре.

— Я хочу воспользоваться выходом эскадры, чтобы сделать несколько набросков Артура со стороны моря.

— Больно тут все серо и однотонно, нет никаких красок, даже море — и то какое-то серое и однообразное.

— Да, это не Черное море! Помните, когда вы на "Весте" пришли в Бургас весной семьдесят восьмого года? Какое там богатство тонов, разнообразие оттенков, не то, что здесь. Не хотите ли взглянуть на мой, альбом? — И Верещагин протянул Макарову свои рисунки.

Здесь было много набросков: китаец-рикша, кумирня, старинные городские ворота, зарисовки артурской гавани, отдельных кораблей, карандашные портреты офицеров и матросов. Адмирал внимательно разглядывал альбом, выслушивая пояснения и замечания художника.

— Вы, Василий Васильевич, умеете передавать с изумительной живостью движение и мимику людей. Особенно хороши эти групповые зарисовки, — показал Макаров на набросок матросов, работающих на палубе.

— Что-то вы, Степан Осипович, сегодня неважно выглядите, — заметил Верещагин, вглядываясь в усталое лицо адмирала.

— Плохо спал ночью, да, и понервничал сегодня с утра. Надеюсь завтра отдохнуть как следует.

— Вряд ли вам это удастся до отъезда великого князя. Пока он здесь, вам не будет покоя — ни нравственного, ни физического. Собираюсь послезавтра двинуться в Питер с вашим поручением, — вполголоса проговорил художник. — Разрешите мне с вами подняться на мостик, оттуда мне будет виднее, чем с палубы.

— Пожалуйста, дорогой Василий Васильевич, вы нам не помешаете. — И Макаров, взяв художника под руку, направился к трапу.

"Петропавловск" на буксире двух портовых пароходов, медленно разворачиваясь, направился в проход на внешний рейд. На палубе суетились закончившие приборку матросы.

— Нельзя ли поторопить буксиры? — обратился адмирал к командиру броненосца капитану первого ранга Яковлеву.

— Есть поторопить буксиры! — ответил капитан.

Макаров нетерпеливо прохаживался по мостику, наблюдая за выходом крейсеров на внешний рейд. "Новик", как всегда, с места двинулся полным ходом, быстро проскочил через проход и, развив предельную скорость, понесся к "Баяну", зато "Паллада" и "Диана" замешкались и задержали "Петропавловск".

— Поднять сигнал: "Крейсерам ускорить выход в море!" — приказал Макаров Дукельскому.

Не успели принять на крейсерах этот сигнал, как Макаров, потерявший терпение, распорядился объявить выговор командирам "Паллады" и "Дианы".

"Не выспался и теперь фитилит направо и налево! — подумал лейтенант, отдавая приказания сигнальщикам.

— На "Аскольде" я давно бы уже подошел к "Баяну", — раздраженно бросил Макаров подошедшему Мола су.

— Я думал, чтобы останетесь на крейсере, — ответил флаг-капитан.

— Остался бы на "Аскольде" или перешел бы на "Новик", если бы не записка великого князя.

— Вы, Степан Осипович, видели великого князя?

— Не видел и не имею особого желания его видеть! — буркнул Макаров. — Нарочно приказал не будить. Пусть проспится как следует!

Наконец "Петропавловск" прошел пролив и стал набирать ход. Макаров взглянул на часы. Было семь с четвертью утра.

— Мы сегодня больше часа потратили на выход в море. Надо будет специально заняться тренировкой эскадры по выходу в море, — продолжал ворчать Макаров.

"Баян" энергично отстреливался от едва видных с "Петропавловска" японских кораблей. Ближе был виден "Новик", который стремительно летел вперед, неся огромный белый бурун на носу.

На "Петропавловске" пробили боевую тревогу. Матросы бросились занимать места по боевому расписанию. Заворочались орудийные башни, загремели подъемники, дула орудий поползли вверх. Поймав цель, носовая башня дала залп. Броненосец вздрогнул от выстрела. Макаров взял бинокль у Дукельского и стал разглядывать маячившую вдали японскую эскадру.

— Легкие крейсера типа "Иошина", — сказал он. — А за ними, похоже, "Чин-Иен" и "Мацушима". Кажется, сегодня нам случай благоприятствует. Попробуем атаковать японцев. Крейсера, конечно, улепетнут, но "ЧинИен" и "Мацушима" от нас не уйдут.

Около адмирала собралась большая группа, почти весь его штаб. Все усиленно разглядывали японцев в бинокли.

— Недолет! — громко доложил сигнальщик результаты первого залпа. Вслед за этим "Петропавловск" снова дал — залп левым бортом. Макаров поморщился: струя воздуха от выстрела неприятно резанула лицо.

— Как медленно выходит эскадра! — заметил раздраженно Макаров и обернулся к Артуру, откуда успели выйти в море только броненосцы "Победа" и "Пересвет", а "Севастополь" и "Полтава" все еще стояли на внутреннем рейде.

— "Баяну" с крейсерами присоединиться к эскадре! — приказал Макаров.

Отстреливаясь кормой, "Баян" двинулся навстречу эскадре, на ходу сообщая сигналами о гибели "Страшного".

— Спасено четыре матроса и один офицер, — доложил сигнальщик.

Макаров, сняв фуражку, набожно перекрестился. Его примеру последовали все окружающие.

— Капитана второго ранга Бубнова за оставление в море "Страшного" отдать под суд! — приказал Макаров Дукельскому.

Между тем японцы опять стали сближаться с русской эскадрой. Невдалеке от "Петропавловска" вскинулось несколько водяных столбов.

— Первый японский привет сегодня! — проговорил Молас. — Надо перебраться в боевую рубку, ваше превосходительство.

— Не хочу. Тесно и хуже видно, — заупрямился Макаров. — Прикажите усилить артиллерийский огонь!

Как только подошли остальные броненосцы, вся эскадра двинулась на сближение с японцами, которые поспешили отойти. Прошло около часу. Русская эскадра постепенно стала нагонять старые японские броненосцы "Чин-Иен" и "Мацушиму". Вся эскадра сосредоточила на них огонь. Было видно, как на одном из них вспыхнул пожар. В это время на горизонте из тумана стали появляться один за другим многочисленные японские корабли. Макаров понял, что перед ним весь японский флот, и разгадал ловушку, в которую его хотел заманить адмирал Того, выдвинув в качестве приманки свои старые броненосцы. Пользуясь превосходством хода, японцы хотели отрезать русскую эскадру от Артура и, окружив ее, принудить к бою в невыгодных условиях.

Адмирал приказал немедленно лень на обратный курс. Эскадра, отстреливаясь от японцев, двинулась к Артуру. "Петропавловск" теперь шел в голове кильватерной колонны броненосцев.

— Передайте на Золотую гору: "Береговым батареям приготовиться к открытию огня! — приказал Макаров.

Японцы, пользуясь преимуществом хода, пытались, идя параллельным курсом, обогнать русских. Артиллерийский огонь опять усилился. Один из снарядов попал в "Петропавловск". Осколки зазвенели по броне, кого-то ранило, на палубе мелькнули белые халаты санитаров; возник было пожар, но тотчас же был потушен. Макаров перешел в боевую рубку. Тут с ним были Молас, Дукельский, флагманские штурман и артиллерист, командир броненосца Яковлев и матрос-сигнальщик. Затем неожиданно откуда-то вынырнул великий князь. Он был взволнован и с трудом переводил дух. Один из осколков только что порвал его шинель.

— Счастливо отделался! — громко проговорил он. — На вершок ближе — и я был бы без ноги!

— Вы, ваше высочество, изволили только что проснуться? — спросил Макаров.

— Представьте — ничего не слышал, даже стрельбы!

— Счастливый сон! Зато я сегодня ночью почти не спал!

Князь сделал вид, что не понял намека адмирала.

По мере приближения к Артуру японцы стали отставать, оставаясь вне досягаемости береговых батарей. Стрельба почти прекратилась. Поравнявшись с Тигровой горой, эскадра по приказанию адмирала сбавила ход и пошла вдоль берега.

Был подан сигнал: "Крейсерам и миноносцам идти в гавань!"

Постепенно сбавляя ход, "Петропавловск" медленно двигался в голове эскадры. Напряженность боя прошла, Пробили отбой. Матросы высыпали на палубу, разминаясь и разглядывая еще маячившую на горизонте японскую эскадру.

— Ваше высочество желали видеть меня? — обратился Макаров к великому князю, выходя из боевой рубки.

— Да, мне хотелось срочно переговорить с вами, ваше превосходительство, по некоторым вопросам, но вы не сочли возможным немедленно повидать меня! — ответил князь.

— Чем же я могу быть вам полезен сейчас? — в упор спросил адмирал, останавливаясь на палубе.

Наглый тон великого князя опять задел его, и он, сердито посапывая, пристально смотрел в лицо великому князю.

Заметив раздражение Макарова, Кирилл Владимирович счел за лучшее отложить разговор: он знал резкость Макарова а минуты гнева и побаивался его.

— Поговорим потом, на свободе, когда вернемся в порт, — ответил князь.

— Как будет угодно вашему императорскому высочеству, — сухо ответил Макаров. — Но все же должен заметить, что тревожить командующего флотом в три часа ночи по пустякам, даже вам, не следует!

— Позвольте, адмирал... — начал было князь начальственным тоном, но вдруг раздался страшный грохот, блеснул столб огня, и мгновенно все заволокло дымом. Броненосец подбросило вверх. На палубу обрушилась масса воды. Макаров вскрикнул, как от боли, и закрыл лицо руками.

— Спускать шлюпки! Остановить эскадру! — скомандовал он в следующее мгновение, но его уже никто не слушал. Из всех люков и со всех трапов на палубу хлынули перепуганные люди.

В это время один за другим последовали еще два взрыва под правым бортом. По палубе пронесся крик, и с искаженными от ужаса лицами, ничего более не видя и не соображая, матросы и офицеры кинулись к левому борту.

Макаров понял свое полное бессилие что-либо сделать в эту минуту и, скинув теплое пальто и калоши, попытался добраться до борта. По дороге он споткнулся об лежащего на палубе с окровавленным лицом Верещагина. Тут же на палубе валялись рассыпанные рисунки из альбома. Адмирал быстро нагнулся, стараясь поднять художника, но тот только глухо простонал:

— Спасайтесь сами, Степан Осипович, а мое дело конченое.

В этот момент Макаров упал от нового взрыва, поднялся, ухватился было за поручни, но тут же потерял точку опоры на стремительно опускавшейся палубе и полетел в воду спиною вниз.

Дукельский взрывом был отброшен далеко в сторону. Упав на палубу, он тотчас вскочил, стараясь разглядеть сквозь густой дым, что творится на корабле. Палуба быстро уходила у него из-под ног. Он бросился к борту. Перед ним мелькнула фигура падающего с корабля Макарова. Он хотел было подхватить адмирала, но его обдало вырвавшимся из машинного отделения горячим паром. Закричав от нестерпимой боли, он прыгнул вниз и потерял сознание...

Ночь на батарее Электрического Утеса прошла спокойно. Только под утро матрос-сигнальщик Денисенко разбудил Звонарева, дежурного по батарее, и доложил, что с моря слышна сильная стрельба.

Быстро одевшись, прапорщик вышел наружу. Светало. Откуда-то из-за Ляотешаня доносились глухие раскаты стрельбы. Вскоре в том направлении пронесся "Баян", а за ним стала выходить и остальная эскадра. Звонарев вызвал людей к орудиям и послал за Жуковским. Эскадренный бой шел вне досягаемости батареи, и артиллеристы, поеживаясь от утренней прохлады, высыпав на бруствер, с тревогой наблюдали за ним.

Когда эскадра стала возвращаться и на Золотой горе был поднят сигнал: "Береговым батареям быть готовым к открытию огня", — Жуковский приказал зарядить орудия.

— Что за катавасия такая? — подошел к Жуковскому Борейко. — Никак, Того гонится за нашей эскадрой? — проговорил он, глядя в бинокль.

— По-видимому, так, — ответил капитан. — Надо быть готовыми как следует встретить японцев, если только до них можно будет достать.

Но японцы не рискнули приблизиться к берегу. Между тем эскадра подошла уже к Артуру. "Петропавловск" медленно двигался перед Электрическим Утесом. Из-за облаков выглянуло яркое солнце, темное море сразу засеребрилось, и на его фоне четко вырисовывался силуэт флагманского корабля. В бинокль можно было даже видеть людей на палубе и мостике.

— Где-то тут должен быть и Дукельский, — сказал Звонарев Борейко, показывая рукой на "Петропавловск".

— Вероятно, около адмирала, — отвечал поручик, глядя в бинокль.

Вдруг на броненосце высоко в воздух взметнулся столб огня и желтого дыма.

"Должно быть, залп из носовой башни", — подумал Звонарев, но тотчас же увидел еще огонь и огромные клубы густого черного дыма, вырвавшиеся, как ему показалось, из середины корабля.

Дым закрыл весь броненосец, затем хлынул белый пар. Корма броненосца поднялась из воды, обнажив лопасти винтов, и корабль исчез с поверхности моря. Только не успевшее еще разойтись облако пара и дыма указывало место, где минуту назад был "Петропавловск".

— Да что же это такое? — испуганным голосом вскричал Жуковский.

— Ой, батюшки, беда! Несчастье-то какое! — раздались встревоженные голоса в толпе солдат, стоящих на бруствере. — Да, никак, потонул!

— Первый взвод, за мной! — закричал Борейко и бросился вниз. Солдаты устремились за ним.

Сбежав к морю, Борейко приказал спустить на воду лежащие на берегу рыбачьи лодки. Звонарев хотел было побежать за Борейко, но новый взрыв под броненосцем "Победа" привлек его внимание к эскадре. Еще минуту назад стройная колонна судов теперь была совершенно нарушена. Корабли беспорядочно сгрудились у входа в гавань. Одни двигались вперед, другие поворачивали в сторону, третьи давали задний ход. На одном из судов раздался выстрел, за ним другой, и вдруг загремела вся эскадра. Стреляли прямо в воду, вокруг себя, по невидимому врагу. Всплески воды смерчами вырастали около кораблей. Часть снарядов падала в место гибели "Петропавловска", убивая и калеча барахтавшихся в воде людей.

— Что за стрельба? Ведь это сумасшествие, они друг друга перебьют! — отчаянно кричал Жуковский, как будто на кораблях могли его слышать.

Звонарев кинулся к берегу. За ним побежали оставшиеся на батарее солдаты. Батарея опустела. Жуковский, проследив за японской эскадрой, которая по-прежнему держалась за пределами досягаемости огня, издали наблюдая за происходящим у Артура, также пошел на берег.

Здесь на берегу столпилась уже вся рота. Ротный фельдшер Мельников тут же развернул свой перевязочный пункт. Шурка Назаренко хлопотала около носилок. От берега торопливо отплывали две большие лодки. Неопытные гребцы с трудом преодолевали береговой накат. На корме одной лодки высилась фигура Борейко, на другой стоял Денисенко.

Звонарев нервно бегал по берегу. То же чувство беспокойства охватило и солдат. Они переговаривались друг с другом, вздыхали, нервно тянули махорку, ругались неизвестно по чьему адресу и с нетерпением вглядывались в удаляющиеся от берега лодки. К месту катастрофы со всех кораблей устремились шлюпки. С берега было видно, как матросы то и дело вытаскивали из воды какие-то темные предметы: не то людей, не то вещи.

— Что же произошло в конце концов? — обратился Звонарев к подошедшему Жуковскому.

— Ума не приложу! Вероятно, "Петропавловск" налетел на японскую мину, поставленную прошлой ночью.

Солдаты, сгрудившись около офицеров, прислушивались к их разговорам.

— Адмирал Макаров, должно, погиб, — заметил наводчик Кошелев.

— Типун тебе на язык! Может, и выплыл. Видишь, сколько народа барахтается в воде! — оборвал Кошелева взволнованный Лепехин.

— Где уж ему, старику, выплывать в такой передряге! — грустно проговорил Звонарев.

С моря дул резкий, холодный ветер. Озябшие солдаты стали разводить костры из морской водоросли и плавника.

Прошло с полчаса, пока наконец первая лодка подошла к берегу. Сильный прибой мешал ей причалить. Десятка два солдат вошли в воду и вытащили лодку на песок. Все столпились около нее, с боязливым любопытством разглядывая лежащие в ней тела. Первыми сняли три матросских трупа. Солдаты обнажили головы и закрестились.

— Отвоевались, бедняги! — сказал один из солдат.

Трупы отнесли в сторону и уложили на землю. Старший писарь Пахомов стал обыскивать покойников, чтобы установить их фамилий. За трупами осторожно вынесли громко стонавшего молодого чернявого матроса с разорванным животом. На сером заострившемся лице раненого темнели глубоко запавшие, полуоткрытые глаза. Матрос временами громко вскрикивал и опять впадал в забытье. Осмотрев его, фельдшер безнадежно махнул рукой.

Выгрузив раненых, лодка опять ушла в море. Солдаты столпились у берега, дожидаясь подхода второй лодки, которая была так сильно перегружена, что с трудом вытащили на берег.

— Ну и натерпелись же мы! — проговорил Бортейко, соскакивая на берег. — Волна захлестывает, плавает на воде тьма всякой всячины, не разглядишь среди нее людей. Чуть не перевернулись. Дукельского подобрали на обратном пути. Он совсем уже под воду уходил! Плох!

Когда Дукельского вынесли на берег, то в этом обожженном, искалеченном полумертвеце трудно было узнать еще недавно молодого, красивого, полного жизни и веселья лейтенанта. Он был без сознания. Мельников неторопливо, но основательно перевязал все раны, превратив его в живой сверток из марли, ваты и бинтов. За Дукельским вынесли труп незнакомого черноволосого мичмана с раздробленным затылком. По найденной в кармане визитной карточке установили, что это был мичман Бурачок. Затем вынесли еще трех раненых матросов, бывших без сознания. После искусственного дыхания и растираний они пришли в себя и с удивлением рассматривали склонившиеся над ними лица солдат.

— Ожили! — обрадованно загудели солдаты. — Не все, знать, там погибли. Может, еще и адмирала спасут!

Все трое были легко ранены, их перевязали и вслед за Дукельским унесли на батарею. Лодка, на которой был Борейко, опять ушла в море, но уж под командой Родионова.

— Боюсь, не выживет Дукельский! — озабоченно проговорил Звонарев. — Какое несчастье для Ривы! Ведь мы сегодня званы к ней на обед! — вспомнил он вдруг некстати.

— Обедать-то некому будет! Моряки сообщили нам, что на рассвете японцы потопили "Страшного" и никто с него не спасся! — проговорил Борейко.

— Как! Так это утром вел бой "Страшный"?! — воскликнул пораженный Звонарев.

— Очевидно, он! Беда, Макарова до сих пор найти не могут! — продолжал Борейко. — Пальто его выловили, а самого нет, должно быть, погиб.

— Ох, господи! Как же наш флот будет без Макарова? — в ужасе воскликнул Жуковский.

— Пришлют другого, — пробурчал Звонарев.

— Но другого Макарова не пришлешь! Адмиралов-то много, а Макаров у нас в России был один, — грустно ответил Борейко. — Незаменимая потеря!

— Сколько несчастий сразу: и "Страшный", и "Петропавловск", и адмирал... — покачал печально головой Жуковский.

— Великого князя, говорят, спасли. Он только уши себе обварил да перепугался.

— Дукельского надо сейчас же отправить в город на линейке и вызвать из Управления артиллерии повозки для раненых матросов, — распорядился Жуковский. — Сергей Владимирович, возьмите это на себя, — обратился он к Звонареву.

— Слушаюсь!

Звонарев поднялся на батарею. Дукельского поместили в одной из комнат Жуковского. Он постепенно приходил в себя.

— Как ты себя чувствуешь, Жорж? — спросил его Звонарев.

— Очень плохо! Должно быть, умру! Адмирал погиб! — чуть слышно проговорил лейтенант. — Риве скажи: все, что у нее есть, — все ей. — И Дукельский в изнеможении замолчал.

— Как он? — тихо спросил Звонарев подошедшего фельдшера.

— До вечера не доживет! — ответил Мельников.

Через полчаса Звонарев уже шагал рядом с экипажем, на котором лежал укутанный в одеяло Дукельский.

Вера Алексеевна Стессель во главе шестнадцати денщиков и сирот-воспитанниц была занята генеральной уборкой квартиры после пасхальных праздников. В домашнем капоте, с пыльной тряпкой в руках, она летала по комнатам, щедро раздавая оплеухи своим воспитанницам и грозно покрикивая на денщиков, своих помощников.

Было около полудня, когда в передней раздался звонок. Не ожидавшая гостей, Вера Алексеевна сама пошла отворять дверь. К своему ужасу она увидела перед собой плечистую фигуру генерала Никитина.

— Владимир Николаевич! — смутилась генеральша. — Простите, ради бога, мой домашний костюм, — я никак не ожидала вас видеть сейчас у себя. У меня дым идет коромыслом.

— Прошу у вас прощения, Вера Алексеевна! Никогда бы не осмелился вас побеспокоить в столь ранний час, если бы не чрезвычайные новости. Грешен, не утерпел и забежал с вами поделиться, — ответил Никитин, целуя руку генеральши.

— Что же приключилось? — встревоженно спросила генеральша.

— Потоп главный самотоп! — выпалил генерал и сам громко захохотал своей остроте.

— Какой, какой самотоп?

— Да этот, адмирал их, Макаркин, что ли?

— Какой ужас! Какое несчастье! — схватилась за голову Вера Алексеевна. — Такой видный, красивый мужчина, и вдруг погиб! Господи, сколько бед приносит эта война! Царствие ему небесное, бедняжечке! — закрестилась генеральша.

— Не стоит о нем особенно и убиваться, Вера Алексеевна! Подленькой души был человек, гнусные интриги плел против Анатолия Михайловича. Мне ваш муж сейчас показал письмо, только что полученное от Куропаткина. Оказывается, этот самый Макаркин, ни много ни мало, требовал подчинения ему крепости и вашего супруга! Подумайте, какая наглость! — возмущался генерал. — Хотя Куропаткин своевременно обо всем узнал и разбил все эти козни, но все же в письме предупреждает Анатолия Михайловича, чтобы он с этим самым гнусным самотопом держал ухо востро и палец бы ему в рот не клал!

— Вот уж не ожидала от него такой низости! Исподтишка за спиной требовать подчинения себе крепости! Чтобы крепость, сухопутная армия, подчинялась какомуто адмиралу, который и эскадрой-то командовать как следует не умеет! Выйдет в море и, как только завидит японцев, сейчас же бежит под защиту крепостных батарей. Уж подлинно не стоит особенно горевать о его смерти, — возмутилась генеральша. — Да что я вас держу в передней! Пойдемте хотя бы в столовую, там уже почти прибрано. Рассказывайте же по порядку, как и что произошло, — просила Вера Алексеевна.

— Вышли это наши калоши в море. Прогулялись малость, да тут откуда ни возьмись появился Того. Ну, у Макаркина, конечно, со страху душа ушла в пятки, и он наутек в Артур, Того за ним. Тут что-то произошло, и против Электрического Утеса "Петропавловск" взорвался и утонул!

— "Петропавловск" погиб? Один из лучших наших броненосцев? Весьма тяжелая утрата для нашего флота! И так нам на море не, везет, а тут еще вдруг потеряли самый большой корабль!

— Я, матушка Вера Алексеевна, думаю, что это скорее счастье для нас, чем несчастье! Чем скорее мы от этих калош избавимся, тем это будет лучше. Толку от них никакого — только в порту стоят, да моряки на берегу пьянствуют, а стоят государству дорого и воображают о себе невесть что. Николе-угоднику рублевую свечку поставлю, когда последняя наша дырявая калоша отправится на дно морское! Пока цела наша армия, нам никакие япошки не страшны, а без флота мы и обойтись можем.

— Но, кроме Макарова, верно, погибло еще много народу. Бедные матросики, как мне их жаль.

— Да, погибло свыше шестисот человек матросов и тридцать офицеров. Но и тут виден господень перст! Великий князь Кирилл Владимирович, бывший на броненосце рядом с Макаровым, спасен и уже доставлен на берег без, ран и контузий. Он получил только общее потрясение.

— Велик бог земли русской! Да не оставит он нас и дальше своею благостью! — набожно крестясь, проговорила Вера Алексеевна. — Надо сейчас же одеваться и ехать с поздравлением к князю, а затем в церковь: отслужить по этому случаю молебен, поблагодарить господа бога за великую его милость к нам.

— Ума у вас палата, матушка Вера Алексеевна! Нам с Анатолием Михайловичем и в голову не пришло о молебствии. Обо всем подумали, а об этом забыли.

— Бог прежде всего! — наставительно проговорила Вера Алексеевна. — Нужно отслужить торжественный благодарственный молебен, с салютом, в присутствии всего гарнизона. А телеграмму-то об этом государю уже послали?

— Послали, матушка! Дмитриевский сочинил столь трогательную и верноподданническую, что даже слеза прошибает, когда читаешь.

Новый звонок возвестил о прибытии самого Стесселя.

— Ты уж здесь? — удивился он при виде Никитина. — Вот уже действительно пострел везде поспел!

— Не мог не известить Веру Алексеевну о столь радостных событиях, как гибель самотопа и спасение великого князя.

— Слыхала, какой гусь оказался этот Макаров? — обратился Стессель к жене. — А ты еще всегда за него заступалась!

— Истинно говорят, что из хама не сделаешь пана! Нехорошо говорить дурно о покойнике, но нельзя не сказать — неблагородный был человек, — сокрушенно ответила генеральша.

— Теперь нужно немедленно переодеться в парадную форму и ехать на вокзал, где в своем поезде находится сейчас великий князь, — начал Стессель.

— Анатоль, нужно отслужить сейчас же молебен о спасении князя!

— Да, да, Анатолий Михайлович! Совсем мы с тобой это упустили из виду. Давай сейчас приказ по гарнизону набросаем и срочно разошлем в части, — поддержал Никитин. — Не жена у тебя, а золото, ума палата, не нам с тобой чета! Вера Алексеевна, пожалуйте вашу ручку! Восторгаюсь! Потрясен!

— Пока мне там парадные причиндалы приготовят, мы с тобой, Владимир Николаевич, приказ настрочим, — решил Стессель и перешел с Никитиным в свой кабинет.

Через четверть часа, когда Вера Алексеевна зашла туда, оба генерала с торжеством показали ей уже написанный приказ.

— Ты, Верунчик, послушай, может, мы что-нибудь опять пропустили, — попросил жену Стессель.

Приказ по крепости Порт-Артур

N 291

31 марта 1904 года

п. 1 В ознаменование чудесного спасения Его Императорского Высочества великого князя Кирилла Владимировича при гибели броненосца "Петропавловск" 31 сего марта, в 1ч час, утра, приказываю: в гарнизонной церкви отслужить в 3 часа дня благодарственный молебен с провозглашением многолетия всему царствующему дому.

п. 2 От всех частей гарнизона к 2 ч. 30 м, дня выслать по взводу в 30 рядов при офицере для присутствия на богослужении. п. 3 Всем свободным от службы гг, генералам, штабе — и обер-офицерам также прибыть на молебствие. п. 4 Распоряжением командующего 4-й Восточносибирской стрелковой артиллерийской бригадой полковника Ирмана обеспечить производство салюта во время провозглашения многолетия царствующему дому в 21 выстрел. п. 5 Форма одежды — парадная. п. 6 Общее наблюдение за порядком возлагаю на исп, должность штаб-офицера для поручений при мне ротмистра Водягу.

— Ну как, ничего не пропустили? — спросил жену Стессель.

— Как будто все в порядке! Надо только приказ поскорее разослать по частям, — ответила Вера Алексеевна.

— С нарочными, с конными вестовыми отправлю! — поспешил заверить ее генерал.

Не прошло и получаса, как запряженная парой серых жеребцов коляска Стесселя подкатила к стоящему на запасных путях поезду великого князя. Из коляски вышла разодетая Вера Алексеевна в сопровождении мужа и Никитина в полной парадной форме.

В вагоне-салоне, служившем приемной князя, их принял брат Кирилла Владимировича Борис — в гусарской форме, совсем еще юноша, но уже с мешками под глазами, изжелта-бледный и невыспавшийся. Борис приложился к ручке Веры Алексеевны и, довольно небрежно поздоровавшись с генералами, предложил гостям присесть.

— Мы пришли, ваше высочество, — начала Вера Алексеевна, — чтобы принести наши поздравления по поводу чудесного избавления вашего августейшего брата от смертельной опасности! Просим ваше высочество почтительнейше довести об этом также до сведения их императорских высочеств — ваших родителей.

— Тронут вашим вниманием и выражением сочувствия и обязательно напишу об этом в Питер, — вежливо ответил Борис. — Надеюсь, что брат скоро очухается.

— Как самочувствие его высочества?

— Сейчас он спит. Сперва было немного нервничал, но затем выдул бутылку коньяку и успокоился. Откровенно говоря, по-моему, ему даже полезна была эта холодная ванна. Приятно освежиться после хорошего кутежа, а кутнули мы с ним на пасхе знатно! — сладко позевывая и прикрывая рот рукой, ответил князь.

Вера Алексеевна была шокирована выражениями великого князя, но с видимым интересом продолжала его расспрашивать.

— Какой ужас! Каким надо быть героем, чтобы спастись при этом! Какое должно быть присутствие духа у его высочества, чтобы не растеряться в такой момент! Воистину, ваш брат, ваше высочество, показал себя достойным членом нашей обожаемой царской семьи! — разливалась генеральша. — Анатоль! Ты должен об этом подробнейше донести его императорскому величеству.

— Как же, как же! Почту своей священной обязанностью довести обо всем до сведения государя императора и буду ходатайствовать о награждении его высочества Георгиевским крестом! — поспешил поддакнуть жене молчавший до сего времени Стессель.

Отсидев положенное приличием время, гости удалились.

С вокзала коляска с их превосходительствами направилась на Казачий плац, где находилась гарнизонная церковь.

Там уже собрались офицеры в парадных мундирах и ожидали прибытия Стесселя.

Генеральша любезно побеседовала с Кондратенко; дружески, по-родственному поздоровалась с Белыми, с которыми состояла в свойстве через своего сына, женатого на дочери Белого; суховато приветствовала Фока, добродушно улыбнулась Тахателову, который, как всегда отдуваясь от жары, с медвежьей грацией приложился к ее ручке; прочих удостоила лишь общим поклоном.

Вместе с родителями приехала и Варя. Увидев Борейко, девушка поспешила к нему.

— Неужели нет никакой надежды, что дедушка спасся? — спросила она прерывающимся от рыданий голосом.

— По-моему, как это ни печально, Макаров погиб, — вздохнул Борейко.

Варя отошла к родителям. Ее заплаканное, расстроенное лицо составляло резкий контраст с оживленными, радостными лицами Стесселя и его окружения.

— Даже неприлично, Варя, так плакать, когда великий князь волею божией цел и невредим, — сердито пробурчала Вера Алексеевна, обернувшись к девушке.

Белый подошел к Кондратенко.

— Как же мы теперь будем без Степана Осиповича?

— Большей утраты для обороны Артура нельзя себе и представить. Постараемся хоть проводить в жизнь заветы покойного адмирала: теснее сплотимся с флотом; оборонять Артур будем прежде всего на дальних подступах, и главное — будем непоколебимо верить в геройскую силу русского солдата. И да поможет нам в этом бог, — взволнованно ответил Кондратенко.

Дьякон нетерпеливо выглядывал из алтаря в ожидании начала службы.

Как только Стессель появился в церкви, поп, одетый в праздничные светлые одежды, с умиленно-радостным выражением лица вышел на амвон.

— Во имя отца и сына и святого духа! Любезные во Христе братия и сестры! Господу богу угодно было совершить великое чудо: во время гибели "Петропавловска" десницей всевышнего был спасен царственный отрок — великий князь Кирилл Владимирович, на радость всем истинно русским людям, беззаветно преданным своему державному монарху! Вознесем же благодарственное моление отцу небесному за ниспосланное нам чудо.

Богослужение началось. Прочувственно произносил ектений дьякон, стройно пели певчие, синие облака ладана носились под потолком, чинно стояли солдаты, сдерживая кашель и вздохи, да тихо всхлипывала Варя. Когда служба дошла до "млоголетия", то с батарей и кораблей грянул такой салют, что едва не вылетели стекла из окон, дьякон поперхнулся на полуслове, священник чуть не выронил из рук крест, хор сбился с тона.

— Этот Ирман всегда перестарается! — рассерженно шепнула Вера Алексеевна мужу. — Пошли Водягу унять его, а то в церкви целых стекол не останется!

Бравый ротмистр поспешил выйти, чтобы угомонить не в меру расстаравшихся артиллеристов. Этот эпизод несколько расстроил благолепие службы, что очень огорчило генеральшу.

Борейко, стоявший в глубине церкви вместе с солдатами, чувствовал все нарастающее раздражение. Весь этот торжественный молебен, после того, что пришлось видеть утром, казался ему издевкой — над, случившимся несчастьем. Парадная обстановка церковной службы, умильно-радостное выражение лица, попа и, наконец, салют усилили его раздражение. Оглядываясь на солдат, он видел их сумрачные, опечаленные лица, слышал тяжелые вздохи, так не вязавшиеся с радостным богослужением, и чувствовал, что они также недовольны происходящим. В голове его быстро созрел план небольшой демонстрации против начальства. Как только кончился молебен и все пошли прикладываться к кресту, он обратился к солдатам и полушепотом, слышным на всю церковь, проговорил:

— Кто желает, может остаться на панихиду по морякам, а кто не желает, может после креста идти домой.

Затем он протолкался к священнику и обратился к нему с просьбой отслужить панихиду по погибшим на "Петропавловске" и "Страшном". Поп удивленно посмотрел на него, испуганно озираясь на еще не ушедшего Стесселя, и пробормотал что-то невнятное. Зато генерал сразу же обратился к нему.

— Кто это выдумал панихиду служить? — спросил он Борейко.

— Единодушное желание солдат! — не сморгнув глазом, ответил поручик.

— С каких это пор у вас считаются с "желаниями" солдат? Это что за распущенность! Солдат ничего не может и не должен "желать". Его дело исполнять приказание начальства, а не высказывать какие-то пожелания. Что же, по-вашему, я не знаю, что нужно делать: служить ли молебен или панихиду? По-видимому, вы считаете, что жизнь великого князя менее драгоценна, чем жизнь Макарова и матросов? — громко и раздраженно проговорил генерал.

— Мои солдаты сегодня принимали участие в спасении погибающих, пережили много скорбных минут и хотят помянуть умерших воинов, — отрезал Борейко.

— Солдаты и "переживания"! Да что они у вас, институтки, что ли, чтобы "переживать"? Что это за воины, которые при виде смерти раскисают и начинают "переживать"? — издевался Стессель. — Все это вздор! Ведите солдат обратно! Когда нужно, я сам распоряжусь о панихиде!

— Слушаюсь! — вытянулся Борейко и приказал солдатам выходить из церкви.

— Неужели вы уйдете? — подлетела к нему Варя, которая издали следила за переговорами Борейко. Поручик сумрачно посмотрел на нее и крикнул:

— Белоногов! Снеси попу десятку и предупреди, что мы сейчас вернемся! Шагом марш! — скомандовал он солдатам, когда они выстроились.

Не успели солдаты отойти от церкви, как их обогнала коляска Стесселя. Едва она скрылась за углом, Борейко повернул солдат обратно. Причт уже поджидал их. Дьякон подошел к Борейко.

— Отец настоятель сомневается — можно ли служить панихиду. Как бы генерал Стессель не разгневался!

— Сколько добавить? — в упор спросил Борейко, вынимая кошелек.

— Четвертную бы уж положили!

— Хватит, дьяче, двух красненьких!

Дьякон сразу повеселел.

— Сейчас батюшку спрошу! — проговорил он, пряча деньги в карман.

Церковь быстро наполнялась. Весть о панихиде по погибшим морякам дошла до окрестных обитателей, и они поспешили прийти. Все это был простой рабочий люд, ютящийся в маленьких хибарках этой части города. Тут были и матросские вдовы, жены, матери с детьми, портовые рабочие и мелкие служащие. Здесь много было неподдельной глубокой скорби о погибших моряках. Тут было подлинное народное горе.

Борейко поместился на клиросе, чтобы подпевать певчим, и, глухо прокашливаясь, нетерпеливо топал ногой.

Наконец царские врата отворились, и появился поп, теперь уже в траурных черных ризах. На лице его была написана глубокая скорбь, как будто не он полчаса назад был преисполнен радости.

"Из него недурной актер вышел бы! — подумал Борейко.

С рыданием в голосе, как живое воплощение скорби, поп повествовал о гибели "Петропавловска", "Страшного", а вместе с ними — Макарова, Верещагина, офицеров и нескольких сот матросов.

— Помолимся же, возлюбленные братия и сестры, о новопреставленных воинах православных, душу свою на поле брани положивших за веру, царя и отечество, — закончил поп и смахнул дежурную слезу.

Дьякон, только что пропустивший косушку, растроганный от волнения и водки, начал службу приглушенным печальным голосом, усиленно размахивая кадилом. Певчие, состоявшие в большинстве из окрестных жителей, разделяя общее настроение, с особым чувством выводили траурно-скорбные погребальные напевы. Когда же дьякон провозгласил вечную память "новопреставленному рабу божию Степану, Василию, воину Ермию, Константину, Павлу и иным, имена их ты, господи, веси", все молящиеся разразились громкими рыданиями.

Борейко, суровый и печальный, с клироса осматривал молящихся. Он понимал искренность горя этих людей, которым никакого дела не было до ничтожного великого князя и которые были кровно связаны с погибшими моряками. Заунывно звонил колокол, возвещая о постигшем народ несчастье. Церковь все больше наполнялась. Пришли мужчины, женщины, рабочие, по десятку лет не заглядывавшие в церковь, пришли и китайцы из сочувствия к горю русских.

Когда панихида кончилась, Борейко едва смог выбраться из церкви. К нему подходили, жали руки, кланялись, благодарили "за то, что он не забыл наших упокойников". Плачущая Варя тоже с большим чувством пожала ему руку. Выйдя на паперть, солдаты, молчаливые и сурово сосредоточенные, быстро построились и пошли за Борейко, мрачно шагавшим впереди в тяжком раздумье.

У доков дорогу артиллеристам загородили два пьяных рабочих. Один из них упирался и не хотел идти за своим товарищем.

"Нашли время напиваться", — возмущенно подумал Борейко.

— Ты думаешь, почему я сегодня пьян? — как бы отвечая поручику, проговорил упиравшийся рабочий. — С горя! Душа у меня болит! Поминки по адмиралу справляю, царство ему небесное! Понятие ты должен иметь о моем горе и не препятствовать.

— Смотри, как бы тебе на зад сотню не положили в память по адмиралу. Пойдем лучше от греха домой, — уговаривал другой.

— Нет, ты мне ответь, — продолжал первый рабочий, — почему адмирал потонул, а князь выплыл?

— Кому какая планида дадена! Кому тонуть, а кому плавать!

— И вовсе не так! Потому, что золото завсегда в воде тонет, а дерьмо поверху плавает! — И рабочий зло захохотал.