Глава седьмая

Прямо с вокзала адмирал Макаров направился в доки, чтобы познакомиться с ходом работ по исправлению подорванных судов. Никто из местного начальства не ожидал столь быстрого посещения доков новым командующим флотом, и Макаров мог лично убедиться, какими черепашьими темпами шел ремонт. В сопровождении младшего флагмана адмирала Ухтомского, командира порта Артур адмирала Греве и флаг-офицера Дукельского он стал обходить мастерские. Рабочие с любопытством посматривали на бородатого адмирала с ласковыми глазами.

— Здравствуйте, братцы! — мягким баритоном поздоровался адмирал.

— Здравия желаем! — нестройно ответили рабочие, снимая фуражки.

— Это еще кого на нашу голову нелегкая принесла? — спросил один из них. — Мало нам здешних скорпионов, так еще новые сюда едут! — и недоверчиво и хмуро посмотрел на Макарова.

Внимательно оглядывая рабочих, Макаров обратил внимание на нездоровый вид многих и стал расспрашивать о том, как и где они живут, где питаются, сколько получают, много ли семейных. Сперва нехотя и коротко, а затем все подробнее и живее рабочие отвечали на расспросы Макарова. Он узнал, что, помимо местных Порт-Артурцев, успевших обжиться на месте, в доках работает до тысячи человек недавно приехавших из Питера по контрактам с морским ведомством. На местах им сулили золотые горы, а в Артуре они попали в тяжелые условия. Квартир у большинства не было, и они ютились в холодных китайских фанзах, питались где и как попало.

Слушая жалобы, адмирал все больше хмурился, наконец начал сердито посапывать носом и подергивать правым плечом.

— Немедленно отвести для жилья рабочих одну из флотских казарм вблизи доков и зачислить всех вольнонаемных на флотский паек, — приказал Макаров.

Гул одобрения пронесся по толпе, многие, улыбаясь, стали благодарить адмирала.

— Только помните мои условия, — работать за четверых, чтобы в кратчайший срок все корабли были готовы, — обратился к рабочим Макаров.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, как черти станем работать! — заверяли рабочие.

— Нам бы еще, ваше превосходительство, господин адмирал, насчет баньки — вша да блоха заела, а в городе и бани-то настоящей нет.

— Правильно! Русскому человеку без бани не прожить! Разрешаю вольнонаемным пользоваться экипажной баней на общих основаниях с матросами, — решил Макаров.

— Затем насчет околотка. Заболеешь, полечиться негде.

— Разрешаю лечиться в экипажном околотке. Еще что? Лейтенант Дукельский, прошу проследить за выполнением моих распоряжений, — обернулся адмирал к флагофицеру.

— Наместник считает нежелательным тесное общение рабочих с матросами и едва ли одобрит последнее распоряжение вашего превосходительства, — предупредил Макарова командир порта адмирал Греве, когда они вышли из мастерских.

— Вы все равно не избежите общения при совместной работе по ремонту кораблей. Я сам урегулирую этот вопрос с Алексеевым.

— Есть! — ответил Греве.

Затем Макаров отправился к стоящему у причала броненосцу "Цесаревич". Команда корабля была уже выстроена на шканцах. У трапа адмирала встретил командир корабля капитан первого ранга Григорович. Едва Макаров вступил на палубу корабля, как заиграла музыка, матросы вскинули винтовки на караул. Обойдя команду по фронту, Макаров громко поздоровался с матросами.

Даже на придирчивый взгляд старого моряка матросы выглядели молодцевато в безупречно пригнанном обмундировании, начищенных до блеска сапогах и лихо заломленных бескозырках. Они имели здоровый, сытый вид и поражали ярким румянцем на щеках.

Хмурое вначале лицо Макарова просветлело, и он внутренним чутьем старого моряка понял, что матросам на корабле живется неплохо. Недаром Григорович славился на всю эскадру своими хозяйственными способностями и считался одним из лучших командиров на флоте.

Пройдя по фронту, Макаров отпустил команду и отправился осматривать повреждения корабля. Подоспевший флаг-инженер Кутейников начал было длинный доклад о проделанной работе, но адмирал прервал его вопросом:

— Когда вы закончите починку?

— "Цесаревич" будет отремонтирован к маю, "Паллада" к середине апреля, а "Ретвизан" не раньше чем через три месяца по подводке кессонов.

— Я столько ждать не могу! "Цесаревич" и "Паллада" должны быть готовы к первому апреля, а "Ретвизан" — к десятому. Ваше дело, господин Кутейников, всеми наличными средствами обеспечить выполнение моего приказа, — настойчиво проговорил Макаров.

— Разрешите свистать к обеду? — спросил Григорович.

— Да! Только пищу я буду пробовать из матросских баков, — предупредил Макаров.

В кают-компанию он не зашел, а, собрав офицеров наверху около мостика, начал с ними беседовать.

— Вы, господа, должны прежде всего сами проникнуться духом борьбы и затем внушить его своим матросам. Помните заветы Корнилова и Нахимова: атаковать неприятеля, где только его увидишь, не считаясь с его численностью. Конечно, дело не в одной лихости, — надо овладеть также техникой боя, но прежде всего надо помнить, что не так страшен японец, как его малюют! Нужно обрести веру в свою победу и внушить ее и себе и матросам. Наш матрос способен на любой подвиг под руководством настоящих командиров.

— Пока что они творят чудеса только в артурских кабаках! — вставил лейтенант.

— Виню в этом прежде всего господ офицеров, которые не сумели должным образом воспитать своих матросов. Я буду прежде всего и больше всего взыскивать с офицеров и считаться буду только с теми, которые сумеют повести за собой матросов. Зазнаек и белоручек мне не надо!

Отпустив офицеров, Макаров отправился на батарейную палубу, где обедали матросы. Подсев к одному из баков, адмирал попросил ложку и попробовал щи и кашу. Обед был приготовлен на славу, хотя и вообще на "Цесаревиче" кормили лучше, чем на других кораблях эскадры.

— Всегда вас так хорошо кормят? — спросил Макаров.

— На харчи не обижаемся, ваше превосходительство! Вот в порту сидеть надоело, это правда, — ответил один из матросов. — Только два дня пришлось по япошкам пострелять, с тех пор все на ремонте стоим.

— Небось страшновато было в те дни? — шутил Макаров. — Теперь из дока вылезать не хотите?

— Оно правда, испугались было сперва, как среди ночи под корму ударило, но затем вскоре опомнились и бросились подводить пластырь, — бойко отвечали матросы. — Теперь у японцев мы в долгу, надо бы поскорее с ними расквитаться.

— Смотрите ему спуску не давайте. Через месяц ваш "Цесаревич" должен уже выйти в море. Работать надо много и усердно. Я на вас, ребята, надеюсь, — закончил беседу Макаров.

— Постараемся, ваше превосходительство! — ответили матросы уходящему адмиралу.

Как только Макаров отошел, все матросы сгрудились около тех, с кем он разговаривал, и засыпали их вопросами.

— Видать, что сам из матросов! — заметил баталер.

— Ни в жисть не поверю, чтобы из матросов в адмиралы выйти можно было, — усомнился один из комендоров.

— Сомнительно что-то, но до матроса, видать, добер и не гордый, как Старк. От того, кроме брани, и слова не услышишь.

— Бородища у него знатная! И из себя видный, — обменивались замечаниями матросы. — Брови у него густые, а глаза, как у дитяти, — ясные. Даром что вид сердитый, а видать — добрый, зря матроса не обидит!

На "Палладе" Макаров сразу пришел в раздражение при виде грязи и захламленности на корабле.

Исковерканные трапы, погнутые поручни, концы тросов, канаты — все это беспорядочно валялось на палубе. Напрасно командир "Паллады" капитан первого ранга Косович уверял адмирала в невозможности поддержания на корабле чистоты, когда идут ремонтные работы.

— Даю вам трехдневный срок для приведения всего в порядок. Запишите, лейтенант Дукельский. И лично проверю исполнение моего приказания, — сурово отвечал ему адмирал.

После щеголеватых матросов "Цесаревича" матросы "Паллады" выглядели замухрышками.

— Не удивительно, что двадцать шестого января на "Палладе" так долго возились с подводкой пластыря и никак не могли добраться до берега, — резко проговорил Макаров.

— Меня в тот момент на крейсере по болезни не было! — заикнулся было Косович.

— Все же вы виноваты в том, что не сумели своевременно обучить матросов такой необходимой в бою вещи, как подводка пластыря.

Не заходя больше никуда, Макаров уехал на "Ретвизан". На нем уже были подведены носовые кессоны и шла откачка затопленных носовых отсеков. Броненосец с минуты на минуту должен был обрести плавучесть и сдвинуться с мели, на которой стоял.

Как только на "Ретвизане" заметили приближение Макарова, команда была немедленно выстроена, рабочие же собрались на полубаке.

У парадного трапа Макарова встретил командир "Ретвизана" капитан первого ранга Шенснович.

Макаров, уже остывший после разносов на "Палладе", с видимым удовольствием выслушал сообщение о скором снятии "Ретвизана" с мели.

Шенснович поспешил довести до его сведения о той работе, которую он вместе со своей командой проделал для спасения корабля.

— Измучились, ваше превосходительство! Ни днем, ни ночью не имели покоя. Днем чинились, невзирая на погоду. Три раза волна разбивала кессоны, и все приходилось начинать заново. По ночам же, вернее даже — чуть стемнеет, на рейде начинают рыскать японские миноносцы. За ночь отбивали по десяти минных атак. Поведение всей команды, особенно господ офицеров, выше всяких похвал! С вашего разрешения, я войду в штаб с представлением о наградах офицерам и нижним чинам, — разливался Шенснович.

— Прежде войдите в порт, а тогда уж и о наградах поговорим, — остановил его адмирал.

Затем он обошел команду.

— Спасибо за службу! — поблагодарил Макаров матросов.

— Рады стараться!

— Вам пришлось на себе испытать первый удар врага и пережить все боевые невзгоды, находясь у входа в порт, — продолжал Макаров. — Даст бог, не сегодня-завтра вы пойдете в порт и там, в спокойной уже обстановке, окончательно залечите нанесенные вашему броненосцу раны. Чем скорее "Ретвизан" вернется в строй, тем скорее мы сможем побороть японцев. Приношу благодарность также всем господам офицерам броненосца, — закончил речь Макаров.

Затем, подойдя к рабочим, он поблагодарил также и их. Сняв фуражки, они нестройно ответили адмиралу.

— Когда все работы по снятию броненосца будут окончены, выдать всем не в зачет по полумесячному окладу и представить отличившихся к наградам! — распорядился Макаров.

— Покорнейше благодарим, спасибо, ваше превосходительство, господин адмирал! — зашумели в толпе.

Макаров, желая ознакомиться с причиненными "Ретвизану" повреждениями, спустился в трюм, пролез через сеть деревянных подпорок, добрался до откачиваемых отсеков и осмотрел их при помощи ручного фонаря. Весь испачканный, утомленный, измучив сопровождавших его офицеров, он вернулся на палубу.

— Теперь можно будет и закусить после трудов праведных, — не замедлил предложить Шенснович.

— Спасибо, не откажусь, — просто ответил Макаров.

За завтраком адмирал оживленно беседовал с офицерами.

— Вам повезло: в первый же месяц войны вы получили такой богатый боевой опыт.

— Опыт, конечно, большой, — дипломатично заметил Шенснович, — но едва ли кто-нибудь желает приобретать его дальше. Нужна хотя бы небольшая передышка в порту.

— Только не увлекайтесь городом. Не более десяти процентов офицеров могут одновременно съезжать с корабля, а матросы только в праздничные дни. Слыхал я, что в Артуре установилось правило, по которому чуть не все офицеры, кроме вахтенных, съезжают ежедневно на берег. Даже в море будто бы эскадра выходила не с полным составом офицеров и матросов! Я считаю это совершенно недопустимым, — предупреждал Макаров.

Лица у многих офицеров вытянулись.

— На каком корабле изволите поднять свой флаг, ваше превосходительство? — справился Шенснович.

— Штаб придется оставить на "Петропавловске", а сам я помещусь на каком-нибудь крейсере: "Аскольде", "Диане", "Баяне".

— Но в бою это едва ли удобно, да на броненосцах и безопаснее, — проговорил Шенснович.

— Броненосец — штука тяжелая и неповоротливая, на нем далеко вперед не ускачешь. Это старый предрассудок, что адмирал должен быть всегда на самом защищенном корабле. Крейсера же имеют за собой ряд преимуществ: на них можно и в разведку сходить, и осмотреть всю эскадру; за ними быстрота хода, удобство, гибкость маневрирования. Поэтому в бою на крейсере скорее доберешься, куда нужно, и увидишь, что надо.

Офицеры внимательно слушали Макарова. Выдвинутые им положения ломали давно укоренившиеся во флоте традиции.

Шенснович провозгласил тост за нового командующего. Все его дружно поддержали и стали подходить к Макарову с бокалами в руках; адмирал, приветливо чокаясь, просил Шенсновича называть ему фамилии подходивших.

Затем он сам предложил тост за офицеров и командира "Ретвизана", после чего стал прощаться. Он вызвал к "Ретвизану" "Страшного" и на нем объехал всю эскадру. Юрасовский в полной парадной форме стоял на мостике рядом с адмиралом и Дукельским. Андрюша Акинфиев, как зачарованный, не спускал глаз с Макарова. Матросы, быстро двигаясь по палубе, издали с любопытством рассматривали нового адмирала.

— Здорово, Демчук! — узнал Макаров боцмана, который был с ним в плавании на "Ермаке".

— Здравия желаю вашему превосходительству! — неторопливо, с чувством собственного достоинства ответил боцман.

— Опять пришлось нам с тобой встретиться! Ты вон уже до боцмана дослужился! Как живешь?

— Покорно благодарим! Бог грехи терпит, не сожрали еще акулы.

— Постарел ты все же, седина появилась!

— И у вашего превосходительства борода тоже побелела!

— Да, бегут года, стареем все!

Узнав, что "Страшный" собран в артурском порту, Макаров особенно заинтересовался им и обошел все помещения.

— Дорого и скверно, — резюмировал он свои впечатления, узнав стоимость миноносца. — Наше адмиралтейство верно себе — больше ворует, чем строит.

"Страшный" по очереди подходил к различным кораблям эскадры. Макаров в мегафон здоровался с выстроенными на борту матросами, благодарил их за службу и двигался дальше.

Последним адмирал осмотрел крейсер "Аскольд". Заграничной постройки, пятитрубный быстроходный бронепалубный крейсер "Аскольд" считался одним из лучших кораблей эскадры. Командовал им капитан первого ранга Граыматчиков, которого адмирал знал с детских лет. Рассказы адмирала о море, моряках и толкнули талантливого юношу на тернистый путь морской службы.

Макаров особенно тепло поздоровался с ним и, обойдя весь корабль, приказал пробить боевую тревогу. Матросы быстро заняли свои места по боевому расписанию. Адмирал подходил то к одному, то к другому орудию и беседовал с комендорами.

— Соскучились поди сидеть без дела в гавани? — справлялся он у матросов.

— Так точно, ваше превосходительство! Руки чешутся пострелять по японцу, — бойко отвечал ему комендор.

— С новыми оптическими прицелами уже ознакомились? — допытывался Макаров у них.

— Ознакомились, но в бою еще применять не приходилось, охота поскорее попробовать их на деле.

— Постараюсь в ближайшие же дни доставить вам эту возможность, — улыбнулся в бороду адмирал.

С "Аскольда" Макаров поехал на "Петропавловск". Обойдя и здесь команду и познакомившись с офицерами, адмирал прошел к Старку, который уже с нетерпением поджидал его в своем салоне.

Усталый и продрогший за день, Макаров с удовольствием принял предложение Старка выпить чаю с ромом. Пока вестовые готовили чай, адмиралы уселись в кресла и начали говорить о разных второстепенных вопросах. Макаров выразил сожаление по поводу болезни Старка и пожелал ему скорейшего выздоровления. Старк громко восхищался прекрасным видом Макарова и уверял, что ему никак нельзя дать больше сорока пяти лет, хотя адмиралу уже исполнилось пятьдесят пять. Затем Старк осторожно справился о петербургских новостях.

— Новости нынче надо узнавать не в Питере, а в Артуре. Весь мир сейчас больше всего интересуется военными делами на Тихом океане, — отозвался Макаров.

— У нас все по-старому — японцы атакуют, а мы отбиваемся, — в тон собеседнику ответил Старк.

Подали чай. Макаров почти залпом выпил первый стакан и попросил еще. После чаепития Старк с заметным волнением в голосе спросил:

— В морском министерстве, верно, всех собак вешают на меня?

— Само собой разумеется, Оскар Викторович! Вы ведь командующий эскадрой. Вам и ответ держать.

— Это неверно, Степан Осипович, Алексеев совсем меня обезличил, а теперь прикрывается мною.

— Зачем же вы позволили ему сесть себе па шею?

— Побывали бы вы на моем месте. Ничего другого мне не осталось делать.

— С сегодняшнего дня я влезаю в вашу шкуру, но действовать буду по-другому. Сразу же поставлю вопрос ребром: или я командую флотом, или наместник. В случае несогласия со мной подам в отставку.

— У вас, Степан Осипович, другое положение. Вы назначены командующим флотом непосредственным рескриптом государя императора. Я же, во-первых, командую лишь эскадрой, а не флотом и, во-вторых, назначен в обычном порядке.

— Характер у вас, Оскар Викторович, слишком мягкий. Вы все боитесь поссориться с Алексеевым, а тот и использовал эту вашу податливость. С начальством надо говорить почтительно, но твердо, когда закон на вашей стороне.

— Закон, что дышло, куда повернешь, то и вышло. Особенно у Алексеева. — Он тут царь и бог, что хочет, то и делает, ни с кем и ни с чем не считаясь.

— Позавчера в Мукдене, когда я ему представился по случаю приезда, он обещал поддержку моим начинаниям.

— Хитрая бестия этот наместник! Кого хочешь вокруг пальца обведет, заметить этого не успеете.

— Мы тоже, чай, не лыком шиты! — хитренько улыбнулся себе в бороду Макаров.

Затем перешли к обсуждению нынешнего состояния эскадры. Макаров выразил свое неудовольствие расхлябанностью некоторых кораблей и плохой их боевой подготовкой.

— Придется сделать некоторую перестановку командного состава, да и Греве мне сразу не понравился, — Сольно не расторопен.

— Вы не правы, Степан Осипович. Командиры на эскадре неплохие. — И Старк начал перечислять офицеров, давая им при этом краткие характеристики. Макаров внимательно слушал его, соглашаясь с некоторыми и резко возражая против других.

— Слишком вы снисходительны, Оскар Викторович! Теперь время военное, и требования, особенно к офицерам, должны быть сильно повышены.

— Не всегда это бывает удобным, особенно в отношении офицеров, имеющих родственников в высших сферах, — убежденно проговорил Старк.

— На войне можно и должно считаться лишь с боевыми качествами, а не личными связями.

— Все это, дорогой Степан Осипович, теория, а на практике попробуйте-ка задеть кого-нибудь из наших аристократов! Поднимут такой шум, что и в Петербурге услышат. Пришлют всяких ревизоров и расследователей, и в результате вы же окажетесь виноваты, — вздохнул Старк.

— Пусть шумят сколько хотят, а если понадобится, то я без всяких разговоров спишу с корабля любого командира или даже флагмана и ни с кем не посчитаюсь, — решительно ответил Макаров.

— Завидую вашей молодой энергии, Степан Осипович, и, не обижайтесь, удивляюсь мичманскому задору, — с ноткой иронии в голосе отозвался Старк.

— Тут не задор, а решительность, которой часто не хватает, к большому нашему несчастью, многим из начальников, — не остался в долгу Макаров.

Затем он попросил ознакомить с планом ведения боевых операций. Старк вызвал начальника штаба эскадры и командира порта и предложил каждому из них сделать доклад по своей части.

Макаров уселся поудобнее в кресло, вооружился карандашом, бумагой и приготовился слушать своих подчиненных.

Вновь назначенный начальник штаба контр-адмирал Молас спокойным, бесстрастным голосом начал излагать первоначальный план войны на море.

— Ранее мы считали, что основной задачей флота явится сохранение за собой преобладания в Желтом море и Корейском заливе. Но выход из строя трех кораблей в Артуре, гибель "Варяга", "Боярина", "Корейца" и "Енисея" настолько ослабили нашу эскадру, что мы принуждены перейти к чисто оборонительной тактике, не мечтая пока об обладании морем, — говорил адмирал. Затем он изложил мероприятия по обороне берегов Квантуна и Южной Маньчжурии.

— А Корея? — спросил Макаров.

— Хорошо, если мы Квантун сумеем охранить от высадки японцев, — отозвался Старк.

Чем больше Макаров слушал сначала Моласа, а затем Греве, тем больше хмурился. Когда наконец доклады были закончены, он резко проговорил:

— Все, что я сейчас слышал, вернее назвать планом поражения русского флота, а не планом победоносной войны. Никогда еще в истории человечества войны не выигрывались оборонительными мероприятиями.

— Сейчас ничего другого мы предпринять не можем, — вскочил даже с места Старк. — Иначе мы немедленно погубим и те корабли, которые еще у нас остались.

— Если думать о сохранении эскадры, то проще всего сидеть в Артуре сложа руки и предоставить японцам без боя полное господство на море.

— Это равносильно проигрышу войны, — возразил Старк.

— О чем я и говорю, Оскар Викторович! — веско закончил Макаров. — Необходимо решительно бороться с такими настроениями.

— В Артуре найдется широкое поле деятельности для ваших планов, Степан Осипович, — ответил Старк.

Макаров поспешил закончить неприятный разговор, оформив официальный прием эскадры, и вернулся ночевать на "Аскольд".

Оставшись один, Старк приказал вестовому укладывать вещи для отъезда.

— Пусть уж Макаров здесь умничает как хочет, — с сарказмом проговорил он вслух.

Корабль давно уже не спал, и матросы, рассыпавшись по всем закоулкам, усиленно чистили и терли. Старший офицер крейсера капитан второго ранга Таше в сопровождении боцмана и унтер-офицеров носился по палубам. Крейсер блистал ослепительной чистотой, палубы были выскоблены до блеска, медяшки надраены до последней возможности.

Поднявшись на мостик, адмирал поздоровался с вахтенным офицером мичманом Рыклицким.

— Вы давно в Артуре? — спросил адмирал.

— С год, ваше превосходительство.

— Скучали поди здесь до войны?

— Да и сейчас невесело. За месяц войны только два раза побывали в боях, а то все на бочках на внутреннем рейде отстаиваемся да небо коптим.

— Потерпите! Я не собираюсь эскадру мариновать в гавани, — особенно крейсера. Возможно чаще будем выходить в море, чтобы тревожить японцев!

Серый рассвет постепенно вступил на смену ночи. Один за другим гасли прожектора, сквозь утренний туман все отчетливей проступали очертания гор.

Адмирал, поеживаясь от холода, спустился с мостика.

У своей каюты Макаров встретил Дукельского. Выбритый, раздушенный, с закрученными кверху усами, лейтенант имел фатоватый вид. Макаров поморщился, — он не переносил фатов и пшютов.

— Чем порадуете, Георгий Владимирович? — спросил он своего флаг-офицера.

— С "Петропавловска" присланы бумаги, полученные вчера вечером и ночью: донесения сторожевых судов, рапорт флагманского врача о количестве больных и два пакета с дешифрированными секретными телеграммами из штаба наместника, — доложил Дукельский, подавая почту.

Адмирал прежде всего вскрыл конверт, из которого выпали две бумажки, аккуратно исписанные прямым готическим почерком Моласа. Прочитав их, Макаров помрачнел.

— Полюбуйтесь, пожалуйста! Успели уже донести наместнику о моих вчерашних распоряжениях в порту. "Наместник считает нежелательным тесное соприкосновение портовых рабочих с матросами, неизбежное при размещении рабочих в казармах флотского экипажа, а равно и зачисление их на довольствие в порту, так как этим последним обстоятельством создается общность интересов матросов с рабочими в отношении пищи. Наместник на будущее время просят предварительно согласовывать с его штабом все вопросы, связанные с положением вольнонаемных рабочих в порту", — прочитал адмирал.

— Кто же отвечает за ход ремонтных работ, — я или штаб наместника? Если я, то позвольте мне распоряжаться, как я найду нужным! — наскакивал Макаров на Дукельского, как будто распоряжение исходило от него, а не от наместника. — А вот второе — еще лучше; "Инструкция морского штаба командующему Тихоокеанским флотом. Категорически воспрещается вступать в бой с главными силами противника до возвращения в строй кораблей, подорванных двадцать шестого января, в то же время надлежит беспрестанно тревожить японцев ночными действиями миноносцев и легких крейсеров". Это за десять тысяч верст, из Питера, дают мне инструкцию! Смешно, если бы не было так грустно! Что же, мне от японцев в гавани прятаться, а не вести войну? Хороши налеты миноносцами, когда у нас их едва двадцать, а у японцев полсотни.

— Разрешите доложить, ваше превосходительство, — перебил его Дукельский. — При адмирале Старке фактически флотом командовал сам наместник. Он, в свою очередь, получал директивы из Петербурга.

— Я не Старк и командовать флотом собираюсь сам. Надо узнать, кто это сообщил о моих распоряжениях в порту.

— Командир порта адмирал Греве.

— Откуда вы это знаете?

— Он в них лично заинтересован.

— Если это так, то его придется немедленно убрать.

— Адмирал Алексеев лично установил этот порядок перед своим отъездом из Артура, двадцать восьмого января.

— Как, командир любого корабля помимо меня будет сноситься со штабом наместника? Сегодня же отдайте приказ: согласно таким-то статьям военно-морских законов запрещаются кому бы то ни было всякие служебные сношения со штабом наместника помимо меня. В штаб наместника приказ пошлите в копии!

— Без нас туда будут доставлены все экземпляры этого приказа, — усмехнулся Дукельский. — Сейчас подъем флага, ваше превосходительство!

Приняв рапорт от, командира крейсера, адмирал, не завтракая, уехал на "Петропавловск". По дороге туда на катере он неожиданно вспомнил о сухопутном начальстве.

— И они тоже пишут о действиях флота наместнику? — спросил он у Дукельского.

— Пишут и часто клевещут на нас.

— Этому надо положить конец. Свяжитесь с комендантом крепости. Как его?

— Генерал Стессель.

— Да, с ним, — не примет ли он сегодня меня с официальным визитом вместе с Моласом и вами часов этак около двух дня. Было бы желательно также присутствие всего сухопутного начальства.

— Есть, ваше превосходительство!

— Не сегодня-завтра должен приехать в Артур начальник военного отдела моего штаба, полковник Агапеев{54}. Тогда я ему специально поручу связь со штабом крепости, а покуда попрошу связаться с ними вас.

На "Петропавловске" Макаров только поздоровался с выстроенной командой и тотчас же отправился в штаб к Моласу.

Оставшись наедине с Моласом, Макаров с раздражением начал ему высказывать свое возмущение существующими в эскадре и Артуре порядками. Когда Макаров выдохся, Молас бесстрастно, спокойным голосом начал объяснять сложившуюся в Артуре обстановку.

— Морокой штаб получает сведения о деятельности наместника не только через его штаб, но также через генерала Стесселя, коменданта Владивостока и даже через иностранных морских и военных агентов, находящихся в Маньчжурии.

— А в японском морском штабе, часом, справок не наводят? — иронически спросил Макаров.

— Навели бы, если бы японцы дали справки, ибо они больше в курсе наших дел, чем Петербург. Хотя, вероятно, Петербург кое-что и пытается получить через французов или немцев. Штаб наместника ведет ту же политику по отношению к нам. Его информирует сухопутное и даже гражданское начальство.

— Все это подрывает авторитет начальников! Вы тоже информируете о моей деятельности наместника?

— Еще не успел.

— Только поэтому. Не ожидал я от вас такого ответа.

— Степан Осипович! — перешел Молас на интимный тон. — Я так же, как и вы, считаю эту систему неправильной, но против распоряжения из Петербурга идти нельзя. Я думаю, что мы с вами, оба старые моряки, сумеем сговориться по этому вопросу. Если вас это не удовлетворяет, я готов уйти.

— Дело не в нас с вами, Михаил Павлович! Дело в самой системе шпионажа младшего за старшим и всех друг за другом. Вот что, по-моему, недопустимо! Раз мне не доверяют, — пусть заменят другим. Надо этот вопрос четко поставить перед Алексеевым. Что касается Петербурга, то с указаниями оттуда я особенно считаться не собираюсь. Нам на месте все виднее и понятнее, чем в Питере. Я буду твердо вести свою линию в этом отношении... Вы не сердитесь на меня, Михаил Павлович, — под горячую руку я бываю резок. — И адмиралы обменялись рукопожатиями.

— С "Ретвизана" сообщают, — доложил вошедший Дукельский, — что броненосец обрел плавучесть и его можно отбуксировать в порт. Ждут только прибытия вашего превосходительства.

— Есть! Сейчас же едем! Вы, Михаил Павлович, не беспокойтесь, если не совсем здоровы. Лучше днем вместе съездим с визитом к Стесселю.

Приподнятый приливом, "Ретвизан" слегка покачивался на волне, когда Макаров прибыл на броненосец. Два портовых буксира уже завели тросы и готовы были двинуться с места. На палубе была выстроена команда с оркестром. Поздоровавшись и поздравив со счастливым окончанием работ, Макаров приказал буксирам двигаться. Настала торжественная минута. Буксирные тросы натянулись. "Ретвизан" медленно отделился от берега и стал поворачиваться носом по направлению к гавани.

На палубе грянуло дружное "ура". Оркестр заиграл гимн. Макаров снял фуражку и набожно перекрестился. Матросы и офицеры последовали его примеру.

— Ваше превосходительство, не прикажете ли отслужить благодарственный молебен Николе-угоднику за спасение корабля, — заюлил Шенснович.

— Не до молебнов сейчас! Перекрестились, и хватит. Сегодня же необходимо приступить к дальнейшим работам по исправлению корабля, — ответил Макаров.

"Ретвизан" медленно двигался по проходу на внутренний рейд. На берегу радостно кричали и махали шапками столпившиеся солдаты, рабочие, женщины и неугомонная детвора.

Вся эскадра и все портовые суда украсились флагами расцвечивания в честь "Ретвизана". Со всех кораблей усиленно семафорили броненосцу, поздравляя его. Макаров, тихо поглаживая свою густую бороду, стоял впереди всех на мостике, окруженный офицерами корабля. Он задумчиво вглядывался в видневшуюся на внутреннем рейде эскадру и сумрачную панораму Порт-Артура.

Как только "Ретвизан" втянулся в порт, адмирал отбыл с него на "Петропавловск". По дороге он осмотрел "Баян". Вирен, не ожидавший адмиральского визита, встретил его на мостике. Приняв рапорт, командующий обошел крейсер, заглядывая по дороге в самые неожиданные места — гальюны, угольные ямы, носовые отсеки, куда только могла протиснуться его грузная, большая фигура. Затем он приказал произвести учение по отбитию минной атаки и пожарную тревогу.

Все на крейсере блистало чистотой, порядок везде был образцовый, — недаром же "Баян" считался лучшим кораблем в эскадре. Но Макаров хмурился все больше и больше: ему не нравилось, что слишком пугливо взглядывали на него матросы, когда он к ним обращался, что терялись от вопросов офицеры. Покончив с осмотром корабля, адмирал неожиданно потребовал журнал взысканий и список штрафных матросов. Просматривая их, он обратил внимание, что чуть не половина команды состоит в разряде штрафованных; дисциплинарных взысканий было немного, но зато под судом перебывала значительная часть матросов.

— Вы явно злоупотребляете, капитан, преданием суду нижних чинов за пустяковые, в сущности, поступки, за которые можно ограничиться простым дисциплинарным взысканием. Я считаю позором для эскадры иметь в своем составе крейсер, на котором половина матросов штрафные!

— Разрешите доложить, ваше превосходительство, — начал Вирен своим скрипучим, вялым голосом. — Наказание по суду я всегда считал более правильным, ибо там мое, быть может, пристрастие, личное мнение заменяется мнением незаинтересованных лиц...

— ...которые считают, что раз матроса отдали под суд, значит, все меры воздействия на него дисциплинарных взысканий оказались безуспешными, и закатывают его в арестантские роты, — перебил Макаров. — Жду от вас срочного представления о снятии штрафов с матросов. — И, не поблагодарив Вирена и отказавшись от предложенного завтрака, адмирал вернулся на "Аскольд", где его уже ждал Колас.

— Генерал Стессель просит вас пожаловать сегодня в два часа дня. Будут присутствовать все генералы крепости и гарнизона, — сообщил Молас.

— Есть! А пока можно и закусить, — улыбнулся Макаров.

За завтраком адмирал поинтересовался, как ведется сооружение крепостных фортов и батарей.

— Обычным у нас способом подрядных работ. Подрядчик некто Тифонтай строит под наблюдением наших инженеров, — сообщил Дукельский.

— Что это за личность Тифонтай? Я в Питере слышал о нем далеко не благоприятные отзывы, — справился Макаров.

— По-моему, достаточно темная личность. Бывший китайский генерал, весьма вероятно, японский шпион, крупнейший подрядчик в Южной Маньчжурии. Строит в Дальнем порт и доки, в Артуре все крепостные сооружения. Для них получает прекрасный портландскпй цемент из России, но переправляет его в Японию, а оттуда доставляет в Артур плохой японский, который и сбывается нам под видом новороссийского портланда. К этому следует добавить, что Тифонтай привлек сюда массу китайцеврабочих, платит им гроши, а всем недовольным рубит головы самолично.

— И его еще не убили свои же китайцы? — удивился Макаров.

— Были покушения на его жизнь, но неудачные.

— Как же его терпят порт-артурские власти?

— Тифонтай принял православие, назвав себя в честь царя Николаем. Много жертвует на церковь, помогает миссионерам. Вхож к Стесселю и даже к наместнику. С большими связями в Питере, — пояснил лейтенант.

— Да, такого не так-то просто убрать отсюда, — задумчиво проговорил Макаров.

— Очень даже непросто. Тифонтай считается ярым русофилом. Долго жил в Питере, связан с Безобразовской компанией{55}, которая мечтает о создании здесь Желтороссии. Тифонтая прочат в главы этих "добровольно присоединившихся к России" китайских областей.

— Слышал я и о Желтороссии в Питере. Глупая я опасная затея. Но нам пора собираться. — И Макаров встал из-за стола.

К двум часам дня в гостиной на квартире Стесселя собрались все приглашенные для встречи с Макаровым артурские генералы.

Вера Алексеевна, в черном шелковом платье, плотно облегающем ее пышную фигуру, с неизменным рукоделием на коленях, не по годам румяная и свежая, весело болтала с паясничающим, как всегда, Никитиным. К их разговору прислушивались чуть улыбающийся Кондратенко и хмурый и усталый на вид Белый. Стессель расхаживал с Фоком по комнате, внимая дружеским наставлениям последнего.

— Надо новому адмиралу сразу же дать понять, что флот существует для обороны Квантуна и крепости, а не крепость — для флота. Флот может и погибнуть, но крепость останется, а если погибнет крепость, то с ней погибнет и флот. Это моряки должны себе твердо усвоить.

— Ты, как всегда, прав, Александр Викторович. Это вопрос основной, и о нем двух мнений быть не может. Армия прежде всего, а затем уже флот!

— Лютейшие недруги мои все самотопы, большие и малые, — отозвался Никитин.

Звонок в передней возвестил о прибытии ожидаемых гостей. Денщики бросились открывать двери. Фок сел в кресло, а Стессель остался стоять посреди комнаты, приняв возможно более внушительную позу.

В дверях появился Водяга, встречавший адмирала на пристани. За ним вошел Макаров, в расшитом золотом парадном мундире, при ленте, со множеством звезд и орденов на груди. В левой руке он держал треуголку и белые перчатки. За Макаровым следовали Молас и Дукельский, оба тоже в парадной форме. Осмотревшись, Макаров направился прежде всего к Вере Алексеевне. Молас представил его генеральше.

— Степан Осипович Макаров, новый командующий флотом. — Адмирал приложился к ручке Веры Алексеевны.

— Очень приятно познакомиться, — запела генеральша, целуя адмирала в лоб.

Поздоровавшись с генеральшей, Макаров двинулся к стоящему по-прежнему посредине комнаты Стесселю. Адмирал несколько удивился упрямой неподвижности генерала и далек был от того, чтобы догадаться, что этим, по мнению Стесселя, должно было выражаться превосходство армии над флотом. Оба превосходительства раскланялись и познакомились, после чего Стессель представил Макарову всех присутствующих.

Когда церемония взаимного знакомства окончилась, Макаров сел в кресло, рядом с Верой Алексеевной.

— Как доехали, Степан Осипович? Как вам нравится наш Артур? — спрашивала его генеральша.

Адмирал ответил обстоятельно и подробно. Затем Вера Алексеевна вышла распорядиться. Мужчины остались одни.

— Я думаю, ваше превосходительство, — обратился Макаров к Стесселю, — мы сможем сегодня совместно обсудить, хотя бы в самых общих чертах, план обороны Порт-Артура и наметить формы более тесного контакта армии и флота. Прежде всего я просил бы ознакомить меня с береговой обороной крепости, с которой флот связан теснейшим образом.

— В таком случае прошу вас, ваше превосходительство, пожаловать в мой кабинет, — предложил Стессель.

Генералы и адмиралы последовали за хозяином.

В кабинете Белый показал Макарову по карте расположение береговых батарей, радиус их действия, их взаимную огневую поддержку и разъяснил, какую помощь береговая артиллерия может оказать флоту.

Адмирал внимательно слушал, вглядываясь в карту.

— Какие батареи имеются на Ляотешане? — неожиданно спросил он.

— Там батарей нет.

— Как же вы думаете защищать южную оконечность полуострова от массива Белого Волка до Голубиной бухты?

— Тут мелководье, крупные суда близко к берегу подойти не могут, а против мелких судов и в случае попытки высадить здесь десант намечается выдвижение Порт-Артурского гарнизона и полевой артиллерии, — ответил Белый.

— Полевые батареи легко могут быть сбиты стрельбой из тяжелых орудий, после чего мелкие корабли смогут приблизиться к берегу и, отогнав пехоту своим огнем, высадить десант.

— Берег охраняется частями Седьмой стрелковой дивизии, — вмешался Стессель, — которая всегда может быть поддержана из Артура. Кроме того, я полагаю, что флот существует не только для того, чтобы укрываться в крепости, но и для обороны берегов Квантуна от возможного десанта. Поэтому я считаю, что оборона южной части полуострова должна быть возложена на флот.

— Вопрос чрезвычайно серьезный, и его надо обдумать в моем штабе. Для меня совершенно ясно, что Ляотешань является ахиллесовой пятой в береговой обороне крепости. Чем скорее будет изжито это положение, тем лучше! — ответил Макаров.

— Сейчас мы заняты спешной постройкой фортов я батарей на сухопутном фронте, — вмешался Кондратенко, — он у нас еще в зачаточном состоянии, до Ляотешаня же просто руки не дошли.

— Постараюсь вам помочь в отношении его обороны! — заверил Макаров.

— Было бы желательно, чтобы и мы, артиллеристы, все же приняли участие в этой работе, — заметил Белый.

— Само собой разумеется! Скажите, кстати, как у вас осуществляется связь береговых батарей с флотом?

— С судами, стоящими в гавани, телефоном через сигнальную станцию флота на Золотой горе, а на море существует только зрительная связь.

— Сигналами? Значит, у вас на батареях есть сигнальщики?

— О нет! Мы ваших морских сигналов не знаем и не понимаем. Просто видим, что делают корабли в море, и по возможности помогаем им.

— Вы умеете отличать по силуэтам наши корабли от японских? На большом расстоянии можно и не разобрать, где наши, а где японцы.

— К сожалению, были случаи, — особенно ночью, — когда мы обстреливали свои суда и пропускали японцев. Связь берега с флотом у нас поставлена плохо.

— Я полагаю, что об этом прежде всего должны побеспокоиться моряки, а не крепость, — вмешался Стессель. — Они, а не мы кровно заинтересованы в помощи крепостных батарей, крепость же и без флота сумеет обойтись.

— Дело у нас, ваше превосходительство, общее, — значит, и думать о нем нам надо вместе, — сухо проговорил Макаров.

— Это верно! Но покуда что только армия работала над укреплением обороны Артура. Флот же прибыл сюда на готовенькое.

— Но построены же доки, казармы, — пытался вставить возражение адмирал.

— Флот принимал в этом минимальное участие. Доки и казармы строились силами китайских рабочих, а не матросов. Все же порт-артурские форты и батареи созданы руками артиллеристов и стрелков, — вмешался Никитин.

— Мы собрались сегодня сюда, чтобы наметить план будущей совместной работы армии и флота. Поэтому дальнейший спор считаю излишним, — оборвал Макаров. — Меня, интересует личность подрядчика Тяфонтая. Так ли он нам здесь нужен, да еще во время войны? — немного помолчав, спросил он.

— Очень нужен, — ответил Стессель. — Достаточно сказать, что единственная паровая мельница на Квантуне принадлежит ему. Сейчас мы ее реквизировали для нужд интендантства. Затем Тифонтай занимается поставкой продовольствия в крепость. Он организовал скупку скота и прочей живности для нужд крепости.

— Ему принадлежат все опиокурильни и публичные дома в Артуре и Дальнем, — насмешливо добавил Никитин.

— Он же является владельцем цирка, театра и ряда ресторанов. Он кормит офицеров по недорогой цене и вполне сносно, — горячился Стессель.

— Все злачные места необходимо немедленно ликвидировать. Запретить продажу спиртных напитков в ресторанах. Да и пора бы организовать тщательное наблюдение за деятельностью Тифонтая, — тоном приказа проговорил Макаров.

— Давно уже оно ведется, но пока ничего предосудительного в его деятельности не обнаружено, — заметил Стессель.

В это время дверь распахнулась, и в кабинет вошел полковник генерального штаба, подавший Макарову запечатанный пакет.

— Полковник Агапеев, начальник военного отдела моего штаба, — представил вошедшего адмирал. — Он как раз и будет поддерживать теснейшую связь со штабом крепости.

Агапеев, поздоровавшись со всеми, встал рядом с Макаровым и начал разглядывать карту крепости.

— Разрешите мне ознакомиться с содержанием присланных бумаг, — произнес Макаров и распечатал конверт. Затем он, надев пенсне и далеко отставив руку, прочитал вслух: — "По агентурным сведениям, японцы намечают одновременно с происходящей сейчас высадкой своих войск в Чемульпо сделать попытку десанта и на севере Ляодуна. Штаб наместника предлагает вам быть в постоянной готовности для выхода в море, с целью противодействия противнику. При этом, однако, отнюдь не следует ввязываться с ним в эскадренный бой, а ограничиться лишь действиями крейсеров и миноносцев, используя по преимуществу ночное время для атаки транспортов противника. На броненосцы же и броненосные крепсера возлагается лишь прикрытие этих операций. При появлении главных сил противника вам надлежит немедленно отводить эскадру под прикрытие береговых батарей". Одним словом, и атакуй, и в бой не ввязывайся! При таком положении вещей, что бы ни случилось, — виновным всегда окажусь я, а не штаб наместника, — комментировал адмирал прочитанное предписание.

— Предлагаю в недельный, самое большое в десятидневный срок разработать план совместных действий, — предложил Стессель.

— Согласен. Я поручаю заняться этим вопросом полковнику Агапееву. Он договорится со штабом вашего превосходительства о времени и порядке проведения этой работы. Теперь же разрешите нам откланяться, — поднялся адмирал.

Но появившаяся в это время Вера Алексеевна налетела на Макарова.

— Я вас, Степан Осипович, ни за что не отпущу без чашки чаю.

Адмирал отступил перед столь энергичным натиском и, отцепив палаш, двинулся за хозяйкой. Прочие последовали за ними. Последними из кабинета вышли Стессель, Никитин и Фок.

— Здорово ты разделал нового самотопа, Анатолии Михайлович! — одобрил Никитин. — Не будет теперь особенно нос задирать: "Мы, флот, — все, а вы, крепость, — ничего".

В столовой Вера Алексеевна посадила рядом с собой Макарова и Моласа, дальше моряки сели вперемежку с сухопутными. Когда все заняли места, Стессель поднялся с бокалом в руке.

— Впервые в истории русского Артура мы видим столь тесное единение нашей армии и флота. Достойная всякого сожаления обособленность флота до последнего времени мешала тесной дружбе между нами. Надеюсь, что приезд Степана Осиповича ознаменует собой новую эру в наших взаимоотношениях и при дружной совмести ной работе флот наконец признает, что в России армия всегда была, есть и будет главным оплотом могущества родины, а он призван лишь помогать армии в ее боевой деятельности. За здоровье наших дорогих гостей моряков поднимаю свой бокал. Ура! — Все встали и чокнулись друг с другом.

С ответным тостом поднялся Макаров.

— Мой первый тост за нашу милую хозяйку, Веру Алексеевну, столь радушно встретившую меня в Артуре. Дай ей бог всего доброго. — И адмирал приложился к ручке генеральши. — Затем я пью за русскую армию, стоящую на страже интересов нашей великой родины на здешнем, далеком рубеже. Флот всегда был и останется для армии любящим братом, готовым в любую минуту прийти к ней на помощь. За ваше здоровье, господа!

Разговор стал общим, вскоре им овладел Агапеев, оказавшийся живым и остроумным собеседником.

— Меня поражает безграничная тупость японского командования. Напав на нас без объявления войны, они не сумели воспользоваться выгодами внезапного нападения. Высади они свой десант не в Чемульпо, а где-нибудь на Квантуне или на Ляодуне, они давно бы перерезали железную дорогу на Мукден и голыми руками могли бы захватить Артур. Теперь же им придется поломать зубы об него.

— Короче говоря, они повторили наши ошибки под Плевной{56}, когда мы сразу же не пошли на штурм и дали время Осман-паше создать целую крепость, — резюмировал Кондратенко.

— И на море они тоже очень плохо использовали свои боевые возможности, — вставил Макаров. — Брось они двадцать шестого января против нас не двенадцать, а все свои миноносцы, результат их атаки был бы для нас куда плачевнее.

— То-то двадцать шестого января наши моряки и так отличились, прозевав японцев! — пробурчал себе под нос Никитин.

— Но матросы здесь ни при чем. Они сделали все возможное, чтобы спасти корабли, действуя зачастую на свой риск и страх, — возразил Агапеев. " — Смотрю я на вас, господин полковник, — обратился к нему Никитин, — и понять не могу, что вы за земноводное создание. Морской офицер сухопутного генерального штаба. И не выдумаешь.

— Полковник Агапеев призван мною, как известный профессор военной академии, на весьма ответственный пост в моем штабе, — резко проговорил Макаров. — Я как бы предвидел сегодняшние жалобы на отсутствие связи крепости с флотом и создал, как вы изволили выразиться, "земноводный отдел", по-видимому, не напрасно.

Видя, что разговор принимает неприятный оборот, Вера Алексеевна поднялась со своего места.

— Разрешите и мне, глубокоуважаемый Степан Осипович, приветствовать вас. Я весьма рада нашему знакомству и смею вас уверить, что в семье Стесселей вы всегда будете желанным гостем. Прошу заходить к нам попросту, без всяких стеснений. Позвольте пожелать вам полного успеха в вашей трудной работе. Побейте поскорее япошек на море, а армия сумеет добить их на суше. За ваше здоровье и за ваши будущие победы! — проговорила генеральша с чувством.

Все громко закричали "ура". Макаров, видимо, тронутый этим тостом, почтительнейше склонился перед Верой Алексеевной, которая, по старинному обычаю, поцеловала его в голову под аплодисменты всех присутствующих.

— Отныне союз армии и флота закреплен навеки, — заметил Белый.

Воспользовавшись подходящим моментом, Макаров стал прощаться.

Как только моряки вышли, Фок, обращаясь к Стесселю, сказал:

— Видно, что Макаров человек твердый и с ним нелегко будет справиться.

— Мне Макаров определенно нравится, — сказал Белый. — Толковый адмирал и штаб себе подобрал неплохой. Молас серьезный и знающий человек, Агапеев — умница.

— А Дукельский и скандалист и пьяница, — перебил его Стессель, — я по докладам полицмейстера знаю о его художествах.

— Зато под стать Макарову — видный и красивый мужчина, — вступилась генеральша.

— Заполонили ваше сердце самотопы, Вера Алексеевна, — вздохнул Никитин.

— Заодно пленили они и нашего Василия Федоровича, — съехидничал Фок.

— Это верно! За последнее время ты, Василий Федорович, что-то уж больно тесно связался с моряками. В морском штабе бываешь чаще, чем у меня, — упрекнул Белого Стессель.

— Для пользы службы, Анатолий Михайлович, да и поучиться нам есть чему у моряков.

— Нам у самотопов! Интересно чему? — вскинулся Никитин.

— Правилам стрельбы морской артиллерии, морским сигналам, одним словом, найдется чему.

— Пусть уж лучше они учатся у нас нашим правилам и сигналам, — неодобрительно отозвался Стессель.

— А у вас какое мнение сложилось о Макарове, Роман Исидорович? — спросила Вера Алексеевна почти все время молчавшего Кондратенко.

— Цыплят по осени считают, — схитрил генерал, — поживем — увидим.

Гости стали расходиться.

Визит к Стесселю заметно расстроил Макарова, и на обратном пути он почти все время молчал.

— Нездоровое отношение к флоту в Артуре, — наконец сумрачно заметил адмирал.

— Оно характерно для здешнего сухопутного начальства, — ответил Молас. — Нас обвиняют в потере "Варяга", "Корейца", "Енисея" и "Боярина", а также и за двадцать шестое января, когда мы, по мнению генералов, не приняли должных мер по охране эскадры.

— К последнему обвинению присоединяюсь и я. Еще до объявления войны следовало сделать все возможное для охраны эскадры и держать ее на внутреннем рейде. Я это предвидел, об этом писал, но меня не послушали. Все это показывает на отсутствие твердости в командовании эскадрой. С этим надо немедленно покончить. На сплетни же артурских кумушек, хотя бы и в генеральских мундирах, нечего обращать внимания.

— Я постараюсь возможно скорее сгладить существующие шероховатости, — произнес Агапеев.

По прибытии на "Петропавловск" Макаров просмотрел в штабе полученные бумаги и вернулся ночевать на "Аскольд". Весь вечер он разрабатывал план усиленной разведки миноносцами в районе островов Элиот, где, по слухам, намечалось сосредоточение японских судов. Было уже поздно, когда он закончил подробный доклад наместнику о своих мероприятиях в Артуре.

В ночь на 26 февраля Макаров решил произвести миноносцами разведку побережья Квантуна и детально осмотреть бухты в этом районе, а также на островах Элиот и Блонд. Эти острова расположены в восьмидесяти милях от Порт-Артура и всего в десяти милях от бухты Бидзиво, которая являлась удобным местом высадки десанта на Квантунском полуострове. Помимо этого, острова имели хорошо закрытую стоянку для флота. Занятие их предоставило бы японскому флоту прекрасную базу для действий против Порт-Артура, и притом в непосредственной близости от русской крепости. Днем к адмиралу был вызван командующий отрядом миноносцев капитан первого ранга Матусевич. Несмотря на свой возраст и чин, он сильно побаивался крутоватого и быстрого на расправу адмирала.

— По приказанию вашего превосходительства прибыл, — вытянулся он перед Макаровым, стараясь по выражению его лица угадать, что готовит ему судьба — крепкую ли нахлобучку за какие-либо непорядки в подчиненном ему отряде, или дело обойдется и без этого.

Но адмирал задумчиво поглаживал свою шелковистую бороду, видимо, чем-то озабоченный.

— Я вызвал вас к себе, Николай Алексеевич, по следующему поводу. — И адмирал изложил ему свои предположения о производстве ночной разведки.

— Кого бы вы порекомендовали направить в этот, надо прямо сказать, опасный рейд? Тут нужен смелый, находчивый командир, с большим опытом и вполне исправный миноносец с хорошим ходом, — закончил Макаров.

Матусевич начал перечислять фамилии своих подчиненных, давая им и миноносцам краткие характеристики. Макаров при этом делал в тетради замечания. После тщательного отбора остановились на миноносцах "Решительный" и "Стерегущий". Первым командовал капитан второго ранга Боссе, а вторым — лейтенант Сергеев. Оба они тотчас же были вызваны в штаб эскадры.

Сорокалетний Боссе отличался добродушием и невозмутимым спокойствием. Сергеев, лишь недавно получивший в командование миноносец, был худощав, подвижен, горяч и считался на эскадре одним из самых лихих командиров. Сам адмирал подробно объяснил им задачу и указал наиболее интересующие его бухты и острова.

— При встрече с японскими крейсерами, заградителями или транспортами, пользуясь темнотой, атакуйте их с возможно более близкой дистанции, с миноносцами же без крайней необходимости в бой не ввязывайтесь, так как почти наверняка они будут иметь превосходство над вами в отношении хода, — предупреждал Макаров обоих командиров.

Миноносцы должны были выйти в восьмом часу вечера, с наступлением темноты, но они задержались с приемкой угля и воды и к указанному времени не были готовы. Макаров приказал ему доложить о времени выхода судов и теперь нервничал, ежеминутно справляясь о готовности миноносцев к выходу. Наконец, не вытерпев, он вызвал к себе Матусевича и устроил ему хорошую головомойку.

— По возвращении кораблей обоих командиров списать в экипаж за полную их непригодность к занятию командных должностей, — приказал Макаров.

— Виновато Управление порта, которое не позаботилось о своевременной доставке угля и воды, хотя еще утром я лично предупредил адмирала Греве о ночном рейде, — оправдывался Матусевич.

— Адмиралу Греве объявляю выговор, а вам приказываю обеспечить скорейший выход миноносцев, — бросил Макаров.

Матусевич поспешил уйти.

— Не военные корабли, а брандвахты какие-то! На выход в море требуется чуть ли не полсуток! — возмущался адмирал.

Минут через двадцать ему наконец доложили о выходе кораблей. Макаров успокоился. Предвидя беспокойную ночь, он прилег, не раздеваясь, на диван, ежеминутно поджидая известий об ушедших в море судах.

Ночь выдалась тихая, но темная. Низкие густые тучи плотно закрывали все небо.

"Решительный" и "Стерегущий", шедшие под командой капитана второго ранга Боссе, сразу по выходе из Артура исчезли в ночной мгле. Головным шел "Решительный", за ним в четверти кабельтова — "Стерегущий". Ввиду возможности ежеминутного столкновения с японцами на обоих миноносцах были заряжены все пушки и минные аппараты, и матросы повахтенно находились при них, расположившись группами тут же на палубе. Всматриваясь в ночную мглу, они тихо беседовали между собой. Главной темой разговоров был приезд нового командующего флотом. Не прошло и суток с момента появления в Артуре адмирала Макарова, а среди матросов сложились о нем уже целые легенды.

— Рабочих в порту с матросами поравнял, даром что они вольные, — повествовал комендор носового орудия.

— И жалованье им тоже матросское положил? — насмешливо спросили из темноты.

— Дурак! Кому же охота за матросские гроши работать! Харчи он им дал матросские да разрешил пользоваться матросской баней и жить в казенной казарме.

— И с бабами? — не унимался насмешник.

— Всем приказал по бабе выдать! Тебя, дурака, толь" ко без нее оставил за глупость.

— Эту сволочь, Вирена, слыхать, страсть как ругал. Мне, говорит, такого командира, что матросов на корабле, как арестантов, держит, не надо, — продолжал комендор.

— Врешь! Вирен от всех адмиралов только благодарности получал за тиранство свое над матросами. "Баян" у начальства почитается за самый лучший из кораблей, — усомнился один из матросов.

— Почуял, значит, старик за порядками и непорядки. Уехал с "Баяна" страсть сердитый.

— Миноносец "Страшный" чисто весь облазил. Даже в гальюн матросский и в тот зашел, — поддержал комендор Ситкин.

— Ишь ты! Видать, по морскому делу большой дока. Боцмана Демчука в лицо признал и поздоровкался с ним на особо, даром что Демчук с ним годов десять тому назад, если не боле, плавал. Рассказывали, что адмирал всех своих матросов в личность помнит, чуть ли не с мичманских своих чинов.

На мостике офицеры тоже говорили о Макарове.

— Этот спать эскадре не даст! У него броненосцы за миноносцами поспевать будут, — уверял командир лейтенант Сергеев, — я с ним в Балтике плавал.

— Всем артурским девчонкам теперь амба будет. На берег съезжать будем только по праздникам, как в отпуск в корпусе ходили, — вздохнул мичман Кудревич.

— Больше денег в кармане останется. А девчонки себе кавалеров из сухопутных найдут, — возразил ему лейтенант Головизнин.

— Счастливый он — не успел приехать, как и "Ретвизан" сняли с мели! Сколько раз прежде неудачи были, а тут сразу все как по маслу пошло, — восторженно проговорил Кудревич.

— Не в счастье дело, Сережа, а в уме, — ответил ему Головизнин.

— Нам-то сегодня повезет? — усмехнувшись, спросил Сергеев.

"Решительный" и "Стерегущий" уже несколько часов блуждали по морю, но так и не обнаружили стоянки японского флота. Командир "Решительного" Боссе решил возвращаться в Артур. Уменьшив ход своего миноносца, Боссе подошел к "Стерегущему" и по мегафону передал голосом распоряжение Сергееву о возвращении на базу. Оба миноносца направились к Артуру. Чуть забрезжил рассвет. В белесоватой туманной мгле Сергеев, внимательно следивший за горизонтом в бинокль, неожиданно увидел многочисленные дымы. Лейтенант вгляделся в них — сомнений не было: перед ним находилась вся японская эскадра.

Сергеев, недавно принявший командование "Стерегущим", плохо еще знал в лицо своих матросов. Да и команда не успела хорошо познакомиться друг с другом: добрую половину экипажа недавно укомплектовали матросами с других кораблей. Однако растерянности Сергеев не заметил. Наоборот, люди чувствовали себя уверенно, спокойно. Изредка слышались шутки и смех. Взглянув на японцев, Сергеев заметил, что они на ходу меняли строй, готовясь к бою. Увидели это и матросы. Лица их посуровели, сами собой смолкли шутки. Для всех было ясно: предстоит трудный бой.

Первые залпы создали сразу тяжелое положение на корабле: были подбиты почти все орудия, вышла из строя машина. Миноносец остановился.

Трудно было и на "Решительном". Однако Боссе, уже тяжело раненный, отдал приказ вернуться к "Стерегущему" и постараться прикрыть его своим огнем. Меткий огонь "Решительного" заставил японские миноносцы несколько отойти, один из них стал сильно парить. На "Стерегущем" тем временем починили машину, и оба миноносца вновь двинулись к Артуру. Но японские минные крейсера обрушили яростный огонь на идущий последним "Стерегущий".

Осколком снаряда был ранен в голову Сергеев.

Вышли из строя подбитые орудия. Только Ситкин на носу продолжал вести огонь да кормовой минный аппарат выпустил мину по приближающимся японцам, но не попал.

С каждой минутой количество раненых все увеличивалось, — у орудий почти не осталось прислуги.

— Ваше благородие, — обратился к командиру Ситкин, — дозвольте пару духов вызвать на помощь к орудиям?

— У них своего дела хватит, машина все время работает с перебоями.

— Могу дать двух кочегаров на подачу, — ответил поднявшийся на палубу инженер-механик Анастасов. — Ситкин и Глебов, идите к новому орудию!

Примолкнувшее было орудие заговорило снова, но тут очередной снаряд, попавший в миноносец, вызвал пожар, который быстро начал распространяться по кораблю. Пробили дробь-тревогу. Матросы бросились тушить пожар. Орудия замолчали. Японцы, видя беспомощность миноносца, приблизились к нему на торпедный выстрел. Воспользовавшись этим, лейтенант Головизнин навел на врага торпедный аппарат. Грянул залп. Воздух потряс грохот взрыва. Высоко вскинулся вверх столб дыма и пара — вражеский корабль исчез в пенящемся водовороте...

К ногам матроса Иванова упал боевой стеньговый флаг, сбитый японским снарядом.

— Поработай-ка, друг, малость за меня, — сказал Иванов, передавая тяжелый насос Ситкину, — а я в момент обернусь; видишь, какое дело — флаг японец сбил.

Бережно засунув полотнище за пазуху, матрос стал взбираться на мачту. Осколок снаряда ударил в плечо, рука повисла плетью. "Только бы добраться, только бы успеть..." — настойчиво билась мысль. Собрав последние силы, Иванов прикрепил флаг к мачте и, сбитый осколком, рухнул на палубу.

Напрасно "Решительный", спасая товарища, бросился на противника. Японцы отгоняли его сосредоточенным артиллерийским огнем, видимо решив сначала расправиться с подбитым, потерявшим способность управления миноносцем.

Боссе трезво оценил положение: силы были больше чем не равны. Ясно, что через несколько минут его миноносец тоже окажется в положении "Стерегущего". Выход только один — не медля ни минуты, постараться пробиться в Артур, вызвать на помощь эскадру. Воспользовавшись тем, что японцы обрушились на "Стерегущего", Боссе, исправив машину, двинулся в Артур.

Тем временем японцы подошли почти вплотную к "Стерегущему", расстреливая его в упор. Осколком крупного снаряда был убит Кудревич.

Поддерживаемый двумя матросами, на палубе появился Сергеев. Он окинул взглядом свой израненный корабль, немногих оставшихся в живых матросов.

— Спасибо, братцы, за геройскую службу, — собирая последние силы, сказал командир, обращаясь к близстоящим матросам. — Врагу "Стерегущего" не сдавать! Помните — это русский корабль, а русский корабль врагу не сдается! Ведите меня на капитанский мостик. Хочу умереть на посту!

Но подняться на мостик Сергеев уже не смог, силы оставили его, он умер от потери крови.

Подошедшие вплотную японцы стали расстреливать людей из пулемета и винтовок. Одним из первых упал Головизнин, принявший командование миноносцем, вскоре был убит и инженер-механик Анастасов, вступивший в командование "Стерегущим" после Головизнина.

Палуба опустела, но японцы продолжали поливать миноносец огнем.

Обреченный корабль, безмолвный, не отвечающий на залпы врага, казался страшным. Японцы, не осмеливаясь близко подойти к миноносцу, спустили шлюпки. Вооруженные ружьями с примкнутыми штыками, японские матросы боязливо поднялись на палубу, на которой, кроме трупов да тяжело раненных, никого не нашли. Осмелев, они рассыпались по всему кораблю.

Вдруг из машинного отделения раздались выстрелы. Несколько русских матросов, забаррикадировавшись, решили сопротивляться до последнего.

— Помни, ребята, наказ командира — корабль не сдавать! — старательно целясь, сказал трюмный машинист Василий Новиков. — Покажем японцу кузькину мать. Давай, Бабкин, — обратился он к квартирмейстеру, — бери машинистов Апришко с Николаевым, сбивай болты кингстонов, а я покараулю дверь.

Болты заржавели и поддавались с трудом. Наконец тонкая струя воды брызнула в чуть заметную щель.

— Все, братцы, конец, — тихо проговорил Бабкин. — Давай попрощаемся...

— Ну что ж, ребята, прощай, — так же тихо откликнулся Новиков. — Недолго мне с вами пришлось вести знакомство....

— Ничего! На том свете к апостолу Павлу в пивнушку вместе сходим, — обнимая Новикова, ответил Николаев.

В дверь машинного отделения забарабанили прикладами.

— Сдавайся, русска матроса! Пленнитца холосо есть! — кричали японцы.

— Слушайте, косорылые черти, если русский язык понимаете, — донеслось из машинного отделения. — Не ходить нашему "Стерегущему" под японским флагом. Мы погибнем вместе с ним, но русского флота не посрамим!

Миноносец стал быстро погружаться в воду. Крейсер, уже было подавший на нос "Стерегущему" конец для его буксировки, спешно обрубил буксир. Вскоре на поверхности воды барахталось лишь несколько раненых русских матросов. Добыча ускользнула из рук японцев.

Между тем Боссе, оглохший и израненный, сам довел миноносец до гавани. Когда наконец, едва держась на ногах от слабости, он явился к Макарову, то смог только сказать: "Потерял миноносец, ничего не слышу", — и тут же упал без сознания. Поняв, в чем дело, Макаров немедленно приказал "Новику" и "Баяну" выйти в море на помощь "Стерегущему". Сам он, с Дукельским и Агапеевым, решил перейти на "Новик". Узнав об этом, командир "Аскольда" Грамматчиков и Дукельский стали его отговаривать.

— "Новик — легкий, крейсер, лишенный брони. Достаточно одного попадания хотя бы шестидюймового снаряда, и он выйдет из строя. В каком тогда положении окажетесь вы, ваше превосходительство? — урезонивал Грамматчиков.

— "Баян" более подходит для вас, ваше превосходительство, — вторил ему Дукельский, — ход у него почти тот же, что и у "Новика", и он крейсер бронированный.

— Я вас, лейтенант Дукельский, не задерживаю, — раздраженно ответил Макаров. — Если вы находите более удобным "Баян", отправляйтесь туда, а я предпочитаю "Новик".

Грамматчиков сконфуженно замолчал, Дукельский же, покраснев, попросил у адмирала разрешения сопровождать его на любом корабле или даже в шлюпке.

Эссен встретил адмирала у трапа и тотчас же получил приказание выйти в море.

Обойдя наскоро крейсер, Макаров поднялся на мостик. "Новик" уже вышел на внешний рейд и полным ходом двигался к месту сражения "Стерегущего" с японскими кораблями. В кильватер, едва поспевая за проворным "Новиком", шел "Баян". Было уже совсем светло. На горизонте, на фоне темного неприветливого моря, виднелись тесно сгруппировавшиеся японские корабли. Но стрельбы не было, — бой уже кончился. На палубе все напряженно вглядывались вдаль. Макаров в бинокль первый заметил гибнущий миноносец.

— "Стерегущий" уже взят на буксир. Самый полный, вперед! — приказал он Эссену. — Передать то же на "Баян"!

Адмирал понимал, что в эти немногие минуты решаемся судьба миноносца, и настойчиво требовал увеличения хода, хотя крейсер шел на предельной скорости. Но вдруг "Стерегущий" стал быстро погружаться в воду. Видно было, как японцы поспешно спускались в шлюпки и торопливо отплывали от него. Через мгновение миноносец исчез под водой. На палубе пронесся тяжелый вздох. Матросы крестились. Макаров последовал их примеру. Крейсера продолжали идти прежним курсом, и японцы начали отходить, лениво отстреливаясь. Когда "Новик" подошел к месту гибели "Стерегущего", на поверхности, кроме плавающих обломков, ничего не было.

На горизонте стали вырисовываться многочисленные корабли японской эскадры, и, не желая ввязываться в бой, адмирал лег на обратный курс. Противник следом за крейсерами стал приближаться к крепости.

Агапеев развернул план расположения береговых батарей и стал их разыскивать в бинокль среди серых прибрежных скал.

Береговые батареи молчали, и определить их расположение, за исключением видной издалека батареи Золотой горы, было почти невозможно. Но вот у подошвы горы блеснуло несколько выстрелов. Легкий дым быстро рассеялся.

— Никак, Электрический Утес стал стрелять бездымным порохом, — радостно показал Эссен Макарову на знаменитую батарею. — Теперь, ваше превосходительство, смотрите на японскую эскадру — она, наверное, сейчас получит хороший гостинец от наших друзей артиллеристов.

Макаров перевел бинокль на японцев и тотчас же увидел, как вокруг головного корабля поднялось несколько водяных столбов, а на корабле появилось густое облако черного дыма.

— Есть! С первого залпа взяли под накрытие. Это, я понимаю, стрельба! — восторгался Эссен.

— Кто там командует батареей? — заинтересовался Макаров.

— Капитан Жуковский, — ответил Дукельский.

— Там есть еще замечательный артиллерист, — огромный такой поручик, как его?.. Ваш приятель, — обратился Эссен к лейтенанту.

— Поручик Борейко, — подсказал тот,

— Да, да. Он целые дни проводит на батарее и все работает над усовершенствованием правил и таблиц стрельбы.

— Значит, Жуковский сумел подобрать хороших офицеров. Не следует, однако, забывать и о нижних чинах. Они должны не только безукоризненно работать у орудий, но и любить свое артиллерийское дело. Тогда хороший результат всегда будет обеспечен, — проговорил Макаров.

— Еще залп, — показал на Утес Агапеев.

Снаряды опять упали вблизи японцев. На головном корабле начался пожар, и он стал уходить в море. Японская эскадра, дав с предельной дистанции несколько выстрелов по крейсерам и берегу, скрылась за Ляотешанем, и только несколько легких судов остались против Артура.

Едва успел "Новик" стать на якорь, как около него неожиданно упал снаряд. Макаров приказал справиться на Золотой горе, откуда обстреливается порт, так как перед Артуром виднелись на горизонте лишь мелкие японские корабли.

Грохот канонады из-за Ляотешаня указал направление, с которого японцы повели бомбардировку порта. Несколько снарядов опять легло около русских судов. На кораблях пробили тревогу и приготовились к принятию боя, стоя на якорях. Но противник был невидим, а выйти в море ввиду отлива было невозможно.

— В этом молчании эскадры и береговых батарей, спокойно расстреливаемых японцами, много унизительного для крепости и флота, — возмущался Макаров, наблюдая с "Петропавловска" за обстрелом.

Сперва японцы огонь всех своих броненосцев и броненосных крейсеров сосредоточили на эскадре. Легкие их суда издали вели наблюдение за результатами стрельбы и передавали их броненосцам. Разгадав это, адмирал приказал кораблям укрыться за Золотой горой и Тигровым полуостровом. Лишившись возможности вести наблюдение, японцы перешли на обстрел площадей, наугад засыпая различные участки порта. С мостика "Петропавловска" было видно, как снаряды ложились на пустом месте. Все же один из снарядов попал в носовую башню на "Ретвизане", затем два снаряда попали в "Аскольд", везде обошлось без потерь.

— Ваше превосходительство, — подошел к Макарову Агапеев, — не думаете ли вы, что за бомбардировкой последует высадка десанта в районе Голубиной бухты?

— Транспортов сегодня нигде не было видно, кроме того, через два часа начнется прилив, и наши броненосцы смогут выйти в море для атаки японцев. За это время много не высадишь, да еще на здешнем мелководье, когда придется издалека переправлять десант на лодках. Все же необходимо предупредить крепость о возможности попыток высадки японцев.

— Тогда я сейчас отправлюсь на берег в штаб генерала Стесселя.

— Напишите от моего имени коротенькую записку генералу о необходимости усиления береговой охраны с суши.

— Слушаюсь, сейчас будет сделано.

Через пять минут шлюпка с Агапеевым отчалила от "Петропавловска" и заныряла по волнам под обстрелом.

— Раз японцы могут нас обстреливать через Ляотешань, то, значит, и мы можем их обстрелять таким же способом. Для этого нам необходимо лишь устроить наблюдательный пункт на одной из вершин Ляотешаня и соединяться с ним флагами или, еще лучше — по телефону. Надо поручить флагманскому артиллеристу немедленно осуществить это, — проговорил Макаров.

Обстреляв бассейн, японцы перенесли огонь на город. То тут, то там — в Старом, а затем и в Новом городе — начали подниматься колоссальные столбы дыма и пыли, отливавшие особым красно-желтым блеском. Улицы опустели, магазины закрылись, и все поспешили забраться в подвалы, ледники, погреба... Только неугомонные уличные мальчишки при каждом разрыве бежали осматривать причиненные повреждения и разбегались, услышав рев нового снаряда.

Рабочие в порту, бросившие было работу при первых попаданиях снарядов, вскоре опять вернулись в мастерские и приступили к работе, прислушиваясь к грохоту близко рвущихся снарядов. Но в самые доки ни один из них не попал.

Едва Агапеев успел добраться до штаба крепости, как начался обстрел города. Стессель, из окна своей комнаты наблюдавший за бомбардировкой порта и эскадры, встретил полковника весьма нелюбезно.

— Я только что хотел послать Макарову просьбу выйти в море и атаковать японцев. Пора нашим морячкам набраться храбрости и высунуть свой нос в море.

— Вы, ваше превосходительство, несправедливы к морякам. С приездом адмирала Макарова они все время готовятся к выходу в море... — возразил Агапеев.

— Не вижу и не знаю, к чему они готовятся, но несомненно, что эскадра по-прежнему предпочитает отстаиваться в порту, чем сражаться с японцами.

— Отлив мешает эскадре в настоящий момент выйти в море.

— Не надо было забираться в порт. Ожидали бы отлива на внешнем рейде под прикрытием береговых батарей.

— Там трудно предохранить корабли от ночного нападения японских миноносцев.

— Все это пустые отговорки! Попросту моряки трусят и предпочитают прятаться за спину крепости. Вы зачем, собственно, пожаловали ко мне, полковник?

Агапеев передал генералу пакет от Макарова.

— Кто это дал право командующему флотом указывать мне, какие меры следует принимать для обороны подступов к крепости? — обрушился Стессель на посланца, прочитав письмо адмирала.

— Адмирал Макаров лишь сообщает вам о своих опасениях возможности высадки десанта под Ляотешанем.

— Его мнение меня совершенно не интересует. Совсем зазнался ваш Макаров, придется его одернуть и поставить на место. Сейчас я напишу ему ответ.

Грохот близкого разрыва заставил обоих вздрогнуть.

— Этого еще не хватало! По милости наших моряков мы ежеминутно подвергаемся смертельной опасности. Передайте Макарову мое категорическое требование — любыми мерами предотвратить впредь бомбардировку Артура с моря. Пусть часть кораблей постоянно дежурит на внешнем рейде и вступает в бой с японцами, как только они приблизятся к крепости.

— Наш флот настолько слабее японского... — начал было Агапеев, но грохот взрыва не дал ему закончить.

Перед самым домом взвился огромный столб дыма, посыпались стекла и штукатурка. Генерал в ужасе отскочил в глубь комнаты и закрестился.

— Сохрани меня, боже, великой милостью твоей, — прошептал он.

— Вы бы, ваше превосходительство, лучше укрылись в блиндаже на время бомбардировки, — посоветовал Агапеев.

— Нет еще у меня блиндажей. Макарову хорошо там сидеть за толстой броней, ему никакие японские снаряды не страшны, а мы здесь ежесекундно рискуем погибнуть во время обстрела.

Генерал перешел в другую комнату, выходящую окнами на двор. В дверь постучали, и вошел подполковник Дмитриевский, из штаба крепости.

— Ваше превосходительство, штаб Седьмой дивизии сообщает, что со стороны Голубиной бухты слышна сильная ружейная перестрелка, — доложил он.

— Возможно, что это попытка высадить десант, — заметил Агапеев.

— Вы думаете, полковник? — испуганно посмотрел на него Стессель.

— Так предполагает адмирал Макаров...

— Это, это черт знает что такое! Допустить высадку десанта рядом с Артуром! Среди бела дня! При наличии нескольких десятков боевых судов! — возмутился генерал. — Сейчас же отправлю наместнику телеграмму с просьбой убрать отсюда Макарова. В Артуре такой адмирал не нужен.

— Прошу прощения, ваше превосходительство, — вмешался Дмитриевский. — Сообщение штаба Седьмой дивизии весьма тревожно, и необходимо принять самые срочные меры.

— Вызвать ко мне Кондратенко. Я посоветуюсь с ним.

— Надо торопиться, ваше превосходительство. Разрешите, я сам съезжу к генералу Кондратенко и с ним в штабе договорюсь обо всем. О принятых мерах мы сообщим вам через ординарца или по телефону, — предложил Агапеев.

— Буду очень благодарен, Я прикажу вам подать верховую лошадь с ординарцем. Дмитриевский понадобится мне здесь, — тотчас согласился Стессель.

Через несколько минут Агапеев уже скакал по улице, направляясь в Новый город, где находился штаб Седьмой дивизии. Несмотря на довольно сильный обстрел, в городе не было заметно разрушений. Кое-где вылетели стекла, на мостовых виднелись воронки от разрывов снарядов и валялись опрокинутые телеграфные и телефонные столбы, опутанные порванной проволокой.

Когда Агапеев миновал Старый город и выехал на дамбу, соединяющую Старый и Новый город, японцы внезапно перенесли огонь на Новый город, который мгновенно окутался облаками пыли и дыма. Грохот взрывов заглушал истерические вопли обезумевших от ужаса людей, которые бежали, неся на руках детей, гнали перед собой испуганных коров и отчаянно визжавших свиней. Поджав хвосты, рядом стремительно неслись собаки.

Агапеев не рискнул ехать дальше и придержал лошадь. Он не заметил, как к нему подъехал Кондратенко вместе с начальником пограничной стражи подполковником Бутусовым.

— Смею вас заверить, ваше превосходительство, что никакого японского десанта нет. Иначе я бы это знал от своих пограничников. Да и китайцы не были бы так спокойны, как сейчас, — уверял Бутусов.

— Чем же вы объясняете ту стрельбу, которую вы сами слышали со стороны Голубиной бухты? — спросил Кондратенко.

— Пока ничего об этом сказать не могу и еду туда с целью выяснить, в чем дело.

— Здравия желаю вашему превосходительству! — заметив их, подъехал к генералу Агапеев. — Я направлен генералом Стесселем в штаб вашей дивизии с приказанием двинуть полки, дивизии с артиллерией в Голубиную бухту, где, по-видимому, происходит высадка японского десанта.

— Значит, нам по дороге! Прошу присоединиться к нам. Как только выясним, кто — и по ком стреляет, конным ординарцем донесем в штаб крепости, — решил Кондратенко и тронул лошадь широкой рысью.

Между тем обстрел Нового города прекратился, и можно было проехать через него. Тут тоже не было сильных разрушений, хотя все улицы были усыпаны битым стеклом и известкой.

— Не столько разрушений, сколько шуму! — заметил Кондратенко.

— Важно моральное действие бомбардировки на наши тылы. Они у нас слабонервны и легко впадают в панику, — проговорил Агапеев.

— Вы имеете в виду штаб крепости? — улыбнулся генерал.

— Только что имел возможность наблюдать впечатление обстрела на этот штаб, — отозвался Агапеев.

— К сожалению, у генерала Стесселя частенько пошаливают нервы. Вероятно, и сегодня он чувствует себя не в своей тарелке.

— Ваши предположения, ваше превосходительство, совершенно справедливы.

Разговаривая таким образом, Кондратенко со своими спутниками скоро догнал колонну войск, двигающуюся по шоссе к Голубиной бухте. Тяжело нагруженные винтовками и вещевыми мешками, солдаты шли не в ногу, многие выходили из строя и садились у обочины, перематывая портянки.

— Сразу видно, что полк недавно сформирован! — сказал Агапеев.

— Это Двадцать восьмой полк. Он еще даже не вполне укомплектован, новобранцы и запасные продолжают прибывать каждый день. Где командир полка? — спросил Кондратенко у одного из офицеров.

— Не могу знать, где-то впереди, — отозвался тот.

— Наведите порядок в роте и следите за его сохранением на походе, — сделал замечание генерал и направился дальше.

Обгоняя роты, он на ходу здоровался с солдатами, которые отвечали вразброд, с удивлением глядя на неизвестно откуда взявшееся начальство.

Во главе полка на жирной лошади медленно ехал командир полка полковник Мурман. Полный, уже сильно пожилой человек, лет за пятьдесят, в очках и со свисшими вниз длинными запорожскими усами, он писклявым бабьим голосом подал команду: "Смирно!" — и подъехал с рапортом к Кондратенко.

"Каков поп, таков и приход", — подумал Агапеев, глядя на мешковатую фигуру Мурмана.

Приказав командиру немедленно привести полк в порядок, Кондратенко широкой рысью двинулся дальше.

Вскоре он нагнал артиллерийский дивизион. Хорошо кормленные сильные лошади легко тащили полевые пушки. Рослые, подтянутые артиллеристы шли рядом с пушками. Едва генерал поравнялся с последней запряжкой, как солдаты голосом сообщили командиру дивизиона о появлении начальника дивизии, и через несколько минут Кондратенко увидел скакавшего ему навстречу полковника Мехмандарова.

Весь заросший густейшей черной бородой, которая сливалась с усами и волосами на голове, полковник казался Черномором, стремительно мчавшимся на своей огромной вороной лошади. Эффектно отсалютовав шашкой, он остановил коня в нескольких шагах от генерала и зычным, низким голосом отдал строевой рапорт. На вопрос генерала, выслана ли вперед разведка, полковник доложил, что все конные разведчики подкомандой адъютанта дивизиона уже давно выдвинуты вперед и с минуты на минуту можно ждать от них донесения.

Поблагодарив Мехмандарова за прекрасный вид его части, Кондратенко направился к идущему впереди Двадцать пятому стрелковому полку. В отличие от Двадцать восьмого, он шел в полном порядке, в ногу, соблюдая дистанцию и равнение в рядах. Командир его, полковник, четко отдал рапорт и доложил, что вперед выслана рота с пулеметами и разведчики.

— Вы слышали ружейную перестрелку? — справился Кондратенко.

— Так точно. Временами очень даже сильную, — отозвался полковник.

— Вот, например, сейчас...

Спереди из-за поворота дороги донеслось несколько ружейных залпов, сменившихся частым огнем. Захлебываясь, затакал пулемет. Затем все сразу смолкло.

— По-видимому, японцы прикрывают свою высадку ружейным и пулеметным огнем с мелких судов, которые могут близко подойти к берегу, — решил Кондратенко.

В это время на дороге показался старик китаец. Он шел не торопясь и даже не оглядываясь на выстрелы. К нему подъехал Бутусов и заговорил с ним по-китайски.

— Что он сообщает? — поинтересовался Кондратенко.

— Уверяет, что никаких японцев нет, а стрельбу ведет "русска капитан", — ответил подполковник.

Китаец подошел сам и, низко кланяясь, продолжал что-то бормотать.

— Японси нет, китайси бойся нет, — разобрал генерал.

— Кто же тогда стреляет? — недоумевал командир полка.

— Русска капитана, пу, пу, пу, — подняв руки, как для стрельбы, ответил китаец.

— Поехали вперед, — решил Кондратенко и вместе с Агапеевым и несколькими разведчиками поскакал по шоссе.

За поворотом перед ними открылась широкая панорама моря с четко видимыми километрах в пяти от берега японскими кораблями. Ни на море, ни у берега не было ни одной лодки.

— Где же десант? — в один голос воскликнули все.

— Его нет и не было! — убежденно ответил Бутусов. — Китайцы давно об этом бы знали, конечно, находились бы в большом страхе.

Неожиданно в стороне от дороги раздался резкий свист, и тотчас затрещали ружейные выстрелы. Испуганные лошади бросились в сторону.

— Что за черт! Стреляют, а пуль нет! — удивился генерал.

— Я сейчас узнаю, в чем дело! — И Агапеев, перескочив через канаву, поскакал напрямик по сжатому полю. Скоро он увидел стрелковую цепь, совершавшую перебежку. Сзади нее спокойно ходил поручик и поправлял солдат.

— Помни, ребята, когда соседний взвод побежит, усиленно стреляй, поддерживай его своим огнем, — пояснил он и громко свистнул.

Цепь побежала, сопровождаемая частым огнем.

— Кто вы такой? — подлетел к офицеру Агапеев.

— Начальник команды разведки Четырнадцатого полка поручик Енджеевский.

— Это вы с утра здесь стрельбой занимаетесь?

— Так точно! Сейчас буду кончать занятия, — взглянул Стах на часы.

— Разве вы не знаете, что японцы бомбардируют Артур?

— Они мне не мешают, господин полковник. Если бы они вздумали высадить десант, то у меня для наблюдения высланы разведчики. Пока на море все спокойно.

— Что бы вы могли сделать, имея только учебные патроны, в случае появления десанта?

— У меня есть целая двуколка боевых. При появлении японцев рассыпал бы команду в цепь и открыл по ним огонь. Одновременно послал конного ординарца с докладом о действиях японцев в штаб крепости. Думаю, что продержался бы до подхода подкреплений из Артура, — спокойно отвечал поручик.

— Заварили вы кашу! В штабе Седьмой дивизии решили, что японцы высаживаются в этом районе и двинули сюда всю Седьмую дивизию.

— Об этом мне ничего не известно! Я провожу занятия, согласно расписанию, утвержденному командиром полка, — оправдывался Енджеевский.

— Прекратите огонь и отправляйтесь к генералу Кондратенко. Он ждет вас на шоссе, — распорядился Агапеев.

Узнав о причине переполоха, Кондратенко громко расхохотался.

— Вот что значит, у страха глаза велики! Вместо этого чтобы направить сюда хорошую разведку, двинули всю дивизию. На будущее время такие занятия необходимо все же согласовывать со штабом крепости, — решил генерал.

— Вы не видели разведчиков Двадцать пятого полка? — спросил у подошедшего поручика Рейс.

— Так точно, видел! Они отправились по берегу моря и не хотели мне верить, что японцами здесь и не пахнет. С ними были и артиллеристы, — пояснил Стах.

Тем временем японские корабли, усиленно задымив, прекратили стрельбу и начали отходить в море.

Когда Стессель узнал о причине переполоха, то пришел в неистовство и приказал посадить Биджеевского на десять суток на гауптвахту.

— Да за что же, Анатолий Михайлович, вы хотите наказать этого чрезмерно старательного юношу? Он только выполнял приказ своего командира полка, — заступился за Енджеевского Кондратенко.

— За глупость!

— Последняя по уставу не наказуема, — усмехнулся Кондратенко.

Но Стессель был неумолим, и в тот же день Водяга водворил Стаха на губу.

Вечером, после бомбардировки, Макаров созвал экстренное совещание на "Петропавловске" с участием всего генералитета крепости.

К семи часам в приемной адмирала собрались уже все адмиралы и командиры судов, а также Стессель, Никитин, Кондратенко и Белый со своими адъютантами, — всего человек около тридцати.

Макаров, поглаживая бороду, открыл совещание коротким анализом событий минувшего дня.

— Вчера у коменданта крепости я указал, что Ляотешань наиболее уязвимое место в обороне Артура. Не прошло и суток, как все мои опасения подтвердились. Сегодняшняя бомбардировка наглядно показала, где именно мы наименее защищены, вернее — совершенно не защищены, — продолжал Макаров. — Самое верное средство раз и навсегда отучить японцев от стрельбы через Ляотешань — это установить на нем орудия. Но этого скоро не сделаешь. Нужен, по крайней мере, месяц для постройки батарей. Поэтому я решил пока что устроить там лишь наблюдательный артиллерийский пост и соединить его телефоном с эскадрой.

— Этот вопрос нужно еще обсудить у меня в штабе.

— Пока мы его будем обсуждать, японцы могут повторить сегодняшнюю бомбардировку. Действовать надо немедленно, — пытался урезонить Стесселя Макаров.

— Если флот будет и впредь прятаться в гавани, то японцы смогут каждый день упражняться в такой стрельбе.

— Эскадра, ослабленная еще двадцать шестого января, пока не в состоянии принять бой с японцами в открытом море, стоя же на якоре в порту, она сможет отвечать тем же перекидным огнем через Ляотешань.

— Как твое мнение, Василий Федорович? — спросил Стессель у Белого.

— Предложение адмирала Макарова можно только приветствовать, — ответил генерал.

— По-моему, не следует этого делать, — вмешался Никитин. — Если нужен наблюдательный пункт на Ляотешане, то пусть его обслуживают наши крепостные артиллеристы.

— Крепостные артиллеристы незнакомы с нашими орудиями и правилами стрельбы, — возразил Молас.

— Нехитрая штука и научиться, — бросил Никитин.

— Быть может, мы пошлем туда представителя и от флота, и от крепостной артиллерии? — вставил Кондратенко.

— Я считаю, что довольно будет и одних моряков, — ответил Белый. — Пусть они наблюдают и отвечают за результаты стрельбы.

— Присоединяюсь к мнению генерала Белого, — сказал Стессель.

— Итак, морякам разрешается иметь свой наблюдательный пункт на вершине Ляотешаня, — иронически резюмировал прения Макаров. — Перейдем теперь к вопросу о сооружении батарей.

— Тут надо договориться с крепостным инженером и нашими артиллеристами. Первый даст саперов для проведения дороги, а вторые помогут технически, — уже миролюбиво проговорил Стессель.

— Поручим полковнику Агапееву согласовать все связанное с этим вопросом, — решил Макаров.

— Мы от себя выделим или капитана Гобято, ила прапорщика Звонарева, — предложил Белый, — они и проведут эту работу.

— Что может в артиллерии понимать прапорщик? — удивился Никитин.

— Он весьма успешно вел переделку лафетов на Электрическом Утесе, — ответил Белый. — Сейчас я ему поручил ту же работу и на других батареях. На Ляотешане он вполне справится.

Когда перешли к обсуждению вопросов связи берега с флотом, Макаров предложил выделить матросов-сигнальщиков на все батареи. Стессель решительно запротестовал.

— Нам такой связи не надо. Сами разберем, что делается у нас перед глазами, и будем сообразно действовать.

Макаров предложил Агапееву договориться об этом со штабом крепости и крепостной артиллерии.

Под конец заседания Макаров сообщил, что наутро он намеревается вывести всю эскадру в морей попробовать поискать отдельные небольшие отряды японцев.

— Нынешняя война прежде всего война за обладание морем. В настоящее время мы значительно слабее японцев, и, чтобы выровнять наши силы, необходимо нападать на их отдельные корабли или маленькие отряды. В заключение не могу не выразить горячей надежды, что наши отношения с крепостью наладятся в ближайшее время, — закончил адмирал свою речь.

После заседания Макаров пригласил всех ужинать на корабль. Стессель и Никитин демонстративно отказались и уехали, а Белый и Кондратенко приняли приглашение.

В дружеской беседе они очень быстро договорились по всем пунктам и решили на будущее время действовать сообща, минуя по возможности штаб крепости.

— С момента своего визита к Стесселю я чувствую себя крайне расстроенным враждебным отношением ко мне крепостного начальства, — говорил Макаров. — Поскольку мы заняли Артур только для того, чтобы иметь стоянку для флота, вполне естественно, что и крепость создана для его защиты. Тем приятнее мне было так легко и просто договориться с вами, господа.

— Я вполне разделяю вашу точку зрения, Степан Осипович, — ответил Белый, — и прошу завтра же прислать матросов-сигнальщиков хотя бы на наши важнейшие батареи — Золотую гору и Электрический Утес.

— В свою очередь, я прошу вас также помочь мне на Ляотешане, — попросил Макаров.

— Я повидаю начальника инженеров крепости полковника Григоренко, — сказал Кондратенко, — и в ближайшие же дни вместе с ним и Василием Федоровичем выберу там места для установки батарей; наметим попутно и направление новых дорог.

— Я надеюсь, господа, что вы позволите мне отныне считать вас своими союзниками в деле обороны Порт-Артура, — закончил адмирал.

Макаров проводил генералов до самого трапа и приказал Дукельскому сопровождать их до пристани. Когда шлюпка отошла, Макаров стал прохаживаться по палубе. Он понял, что сегодня он нашел себе точку опоры в Артуре.

Утром Звонарев был вызван в Управление артиллерии. Вместе с ним на линейку села и Шурка Назаренко, отправлявшаяся на курсы сестер. День выдался ясный, солнечный, слегка ветреный. Море расстилалось перед глазами до самого горизонта. Ни одного корабля, ни одного дымка не было видно.

— Хорошо сегодня, — заметил Звонарев.

— Должно, японцы в обед явятся. Они всегда, как только ясно, обязательно приходят к Артуру.

— Вы уже привыкли к обстрелу, Шура?

— Привыкла, только когда близко снаряды рвутся, то страшно бывает. Тогда я в погреб ховаюсь, и там мне совсем не страшно.

— Будете сестрой, придется вам и на позициях бывать, — там страшнее будет, чем у нас.

— Папаня намедни сказывал, что по Утесу бьют самые что ни на есть большие пушки у японцев. Хотят они его вконец разбить, чтобы он им на море не мешал. Хоть бы эта война поскорей кончилась да опять помирному жить!

— Замуж торопитесь?

— Об этом я и не думаю. Учиться хочу.

— Зато Пахомов, верно, ждет не дождется, когда вам шестнадцать лет исполнится.

— Пусть ждет, все равно я за него не пойду, — угрюмо проговорила девушка. — Противен он мне.

Разговаривая, они незаметно доехали до Управления артиллерии. Шурка Назаренко пошла к Варе, а Звонарев к генералу. Белый встретил его очень радушно.

— Я хочу поручить вам одно важное дело-установку орудий на Ляотешане. Работа спешная и в двухнедельный срок должна быть окончена, — сообщил генерал.

— Боюсь, что я не справлюсь с этой работой. Я ведь еще очень мало понимаю в артиллерийском деле.

— Зайдите сейчас к Гобято, я ему уже говорил об этом.

Звонарев откланялся и пошел в мастерские. Он не застал Гобято там, зато встретил в механическом цехе очень утомленного Братовского.

— Сильно устаете? — спросил его Звонарев.

— Не столько от работы, сколько от стояния под ранцем да от внеочередных нарядов. Нельзя ли мне к вам, ваше благородие, на Электрический Утес? — попросил Братовский.

— Сегодня же об этом переговорю с капитаном. Только вам делать у нас сейчас нечего. Работы по переделке закончились, сам я назначен на установку орудий на Ляотешане, на Электрическом, верно, не буду вовсе бывать.

Звонарев вернулся в Управление, где наконец застал Гобято.

— С Ляотешанем ерунда какая-то получается. Мы отдаем морякам свои пушки, они их с помощью пехоты устанавливают, а обслуживать батареи будем мы, а не моряки. Пока все это не разъяснится, к этой работе приступать нечего. Вас же попрошу сейчас побывать на Двадцать второй батарее у Вамензона. Посмотрите, в каком состоянии у них орудия и лафеты, можно ли им увеличить заряд для получения большей дальности. Что же касается углов возвышения, так они и сейчас стреляют при предельном возвышении. Лошадь вам сейчас подадут, я уже об этом распорядился.

Двадцать вторая батарея шестидюймовых береговых пушек Канэ{57} была расположена на самом левом фланге берегового фронта, на стыке с сухопутной линией обороны. Благодаря этому она была приспособлена почти к круговому обстрелу и в сторону моря и в сторону суши. Дорога туда шла в объезд Золотой горы с севера, где ее отроги значительно понижались. По пути они миновали так называемые дачные места, куда переезжали в летнее время семьи офицеров порт-артурского гарнизона. Здесь берег спускался к морю более полого, растительность была сравнительно богаче и, наконец, имелось несколько небольших пляжиков для купанья. Сейчас все дачи были заколочены, заборы у палисадников поломаны, и только собаки уныло бродили между строениями. Дальше до батареи шло шоссе, по которому пришлось ехать около часа.

В складках прибрежных сопок расположились казармы для артиллеристов. Тут же вблизи в небольшой делянке находился офицерский флигель, к которому и подъехал Звонарев.

Командир батареи капитан Вамензон был предупрежден Гобято о приезде прапорщика и встретил его, как жданного гостя,

— Милости прошу! Очень рад вас видеть. Я столько наслышался о ваших успехах по переделке орудий, что давно хотел познакомиться с вами, — рассыпался он, крепко пожимая руку Звонареву. — Быть может, перекусите с дороги? Я только что сел за стол, — пригласил Вамензон.

— Не откажусь, так как сегодня еще ничего не ел с самого утра, — согласился Звонарев.

Капитан ввел его в маленькую столовую, в углу которой виднелась большая икона с горящей перед ней лампадкой. В комнате уже был накрыт стол на две персоны, стояли миски с борщом и кашей.

— Прошу садиться, — подставил стул капитан. — Питаюсь я из солдатского котла. "Щи да каша-пища наша", как говорит наша русская пословица. Это и дешевле и лучше в отношении контроля за солдатской едой. Артельщики все воры и жулики, за ними всегда нужен глаз да глаз. У меня на этот счет очень строго; как начнет плохо кормить, проворуется, — долой! Кашевару, кроме того, задницу полирую время от времени, — распространялся капитан. — Золотой народ наши солдатики: неприхотливы, терпеливы, богобоязненны, царябатюшку любят до самозабвения. Конечно, есть отдельные прохвосты, но с ни ми я не церемонюсь. Кулак и розга прекрасно исправляют самых строптивых. Выпьем же за наш великий русский народ, — налил капитан две большие рюмки водки.

Звонарев с ним чокнулся.

Щи были жирные, наваристые, с крошеным мясом. Каша, поджаренная с салом, так и таяла во рту. Хлеб был хотя и черный, но хорошо выпеченный.

— У вас прекрасно кормят в роте, — похвалил Звонарев. — На Электрическом Утесе, к сожалению, гораздо хуже.

— Воруют сильно, потому и пища у вас плохая У Жуковского жену и детей из-под носа украдут, он и то не заметит: витает где-то в облаках. Все со своей культурностью носится: "Я против порки и мордобоя, я за развитого и образованного солдата... — а на деле у вас, простите, — кабак, — критиковал Вамензон. — Из вашей роты по всей артиллерии либеральная зараза ползет. Солдаты-то у вас чуть ли не газеты читают. Это же полный разврат! Начнет солдат газеты читать, начнет думать, — мало ли до чего он додумается! Нет уж, я предпочитаю иметь у себя неграмотных. Да и на что это солдату? Он должен только выполнять приказания начальства, думать ему совершенно не о чем и незачем; за него обо всем начальство подумает. Право, я считаю, что хорошо было бы иметь солдат совсем даже без головы. В сущности, она им совершенно не нужна, разве только для украшения!

— А как же фейерверкеры, наводчики, писаря?

— Этим, пожалуй, можно было бы оставить головы вроде органчика, чтобы заводить их, когда нужно.

— Я не разделяю вашей точки зрения, господин капитан. Современная военная техника, насколько я с ней познакомился, требует известного культурного уровня.

— К сожалению, вы во многом правы. В этом все наше несчастье. Но образованный солдат всегда в то же время будет и развращенным. Избежать этого очень трудно, если не невозможно. Всегда найдутся подлые агитаторы, которые сумеют быстро развратить любого солдата. С этими подлецами я расправлялся бы беспощадно, — всех вешал бы, как бешеных собак, особенно проклятых жидов. Ненавижу это иудино племя!

— Вы преувеличиваете значение евреев как агитаторов. Русские в такой же мере причастны к пропаганде, как и евреи, — сказал Звонарев.

— Это все жндовствующие русские, нигилисты, анархисты, социалисты и прочая сволочь. Вырезать бы всех до единого. Очистить нашу Россию от них раз и навсегда! — кричал Вамензон, возбужденный и красный, азартно размахивая в воздухе столовым ножом и, видимо, воображая себя участником погрома.

— Едва ли мы с вами, господин капитан, убедим друг друга. Разрешите вас поблагодарить за хлеб-соль, — поднялся Звонарев, — я двинусь на батарею для осмотра пушек.

— Жаль, жаль, что вы не разделяете моих взглядов. Впрочем, вы у нас человек временный и случайный. У настоящих офицеров русской армии ненависть к евреям должна быть в крови. С детства нужно будущих офицеров воспитывать в этом духе, — продолжал Вамензон. — Я пройду вместе с вами на батарею.

Проходя по дороге мимо казармы, Звонарев увидел человек тридцать солдат, стоящих под винтовками. На лицах многих были синяки, ссадины и кровоподтеки. Капитан подошел к ним и стал внимательно оглядывать каждого из них.

— Голову выше! — крикнул он на низкорослого, но необычайно широкоплечего солдата, с мрачной злостью смотрящего на него. Солдат чуть-чуть поднял вверх подбородок.

— Выше, чертов сын! — И Вамензон с силой ударил его по подбородку снизу вверх, так что у того стукнули зубы. — Я тебя научу, как у меня в роте служить, всю дурь твою из тебя выбью.

Звонарен вздрогнул, увидев, с какой ненавистью посмотрел избитый на своего командира.

— Он вас убьет когда-нибудь, — заметил прапорщик, когда они пошли дальше.

— Кто? Блохин? Я прикажу его выпороть завтра, как Сидорову козу, шелковый станет. Хамье это я знаю: чем их больше бьешь, тем они тебя больше любят.

— Боюсь, что вы ошибаетесь.

— На то вы и, простите за выражение, шпак, чтобы бояться этой скотины. Я в бараний рог согну любого солдата, он же мне потом будет руки целовать, — презрительно проговорил капитан.

На батарее в стену бетонного траверса между средними орудиями была вделана большая икона. Перед ней горела неугасимая лампада. Подойдя к иконе, Вамензон набожно снял фуражку и широко перекрестился.

— Это наши небесные покровительницы, святые Вера, Надежда, Любовь и матерь их София, — пояснил капитан. — В честь Веры Алексеевны Стессель. Она нам и лампадку к ней поднесла фунтов в пять чистого серебра. Не хотите ли полюбоваться?

Звонарев осмотрел массивную лампаду, на которой было вырезано славянской вязью "Дар батарее N 22 от ее превосходительства В. А. Стессель. 17 сентября 1903 г.".

— Значит, ваша батарея имеет не только небесных, но и земных покровительниц, к тому же весьма влиятельных?

— Я сообщаю Вере Алексеевне обо всем происходящем на батарее. У нас было двое раненых двадцать седьмого января, и оба получили от нее именные кресты и подарки. Кроме того, с начала войны она прислала всем солдатам по нательному кресту и свое благословение, — рассказывал Вамензон.

"Интересно знать, что получил ты сам?" — подумал Звонарев.

— Солдаты очень чтут своих небесных патронесс? — вслух спросил он.

— Каждый вечер человек двадцать можно видеть около иконы; пришлось даже сделать деревянный настил, чтобы молящиеся не пачкали шинелей, становясь на колени. Два раза в месяц батюшка перед ней служит молебен.

Звонарев хотел было спросить, не чудотворная ли эта икона, но капитан предупредил его.

— Солдаты уверяют, что, приложившись к иконе, они получали исцеление от недугов: головной боли, расстройства живота, зубной боли...

— Этак к вам скоро начнется паломничество с других батарей, — иронически заметил Звонарев.

— Вы, кажется, не особенно верующий? — подозрительно заметил Вамензон.

— Думаю, что вы недалеки от истины.

— Дух безверия и нигилизма, как проказа, поражает современную молодежь. От интеллигенции это тлетворное течение переходит к широким народным массам и отравляет честные души сирых и бедных. Я ненавижу нашу интеллигенцию так же, как и иудино племя. Большой вред они причиняют государству.

— А вы себя к образованным не причисляете?

— Я офицер, следовательно, преданный слуга царю и отечеству и, конечно, враг всякого суемудрия.

— Разрешите вызвать людей к орудиям, — попросил Звонарев. — Мне нужно будет осмотреть стволы пушек, а также снарядные и зарядные камеры орудий, степень их разгара от стрельбы.

— Сию минуту. — И Вамензон пронзительно засвистел.

Тотчас из казармы начали выбегать солдаты, одеваясь на ходу, и, подбежав к батарее, застыли около своих орудий в уставном положении. Капитан по часам следил за тем, через сколько времени батарея будет готова к бою. Солдаты, пробегая мимо иконы, быстро крестились, боязливо оглядываясь на командира. Тех же, кто этого не делал, капитан угощал зуботычиной и заставлял усиленно креститься.

— Две минуты сорок пять секунд, — сообщил Вамензон, когда последние солдаты добежали до батареи. — Взводным фейерверкерам записать опоздавших и вечером доложить мне через фельдфебеля.

Орудия Звонарев нашел в очень изношенном состоянии: стволы имели уже значительный разгар, в зарядных камерах прогорели обтюрирующие кольца{58}, замки туго входили в свои гнезда.

— Вы часто стреляете? — справился он у Вамензона.

— По нескольку раз в день. Кроме того, я люблю делать тревоги и по ночам. Я буду просить о замене изношенных орудий новыми. Ведь моя батарея особенная: она предназначена для обстрела и моря и суши. Мне приходится первому открывать огонь, когда японцы подходят с севера. Ваш Утес и тот столько не стреляет.

— Я доложу об этом командиру артиллерии. Во всяком случае, по-моему, вам сейчас нельзя увеличивать пороховых зарядов, так как могут быть большие прорывы газов, что весьма опасно для орудийной прислуги, — сообщил свое мнение капитану Звонарев.

— Если дело только в прислуге, то, по-моему, с ней особенно считаться не приходится: на то и война, чтобы были опасности. Другое дело, если при этом может пострадать казенное имущество, лафеты или самое орудие.

— Солдаты ведь тоже, по военной терминологии, — казенное имущество.

— Во всяком случае, не ценное: у нас, в России, его более чем достаточно.

Покончив с осмотром батареи, Звонарев поспешил откланяться и уехать.

— Тебя покормили? — спросил он возницу, когда двинулись в дорогу.

— Так точно, — щи постные да каша тухлая с прогорклым маслом, — ответил солдат.

— У командира были прекрасные щи и каша!

— Так для них же кашевар отдельно в маленьком котелке приготовляет. Всем известно, что у капитана Вамензона хуже, чем во всей артиллерии, кормят. Зато у фельдфебеля ряшка всем на удивление, — красная да толстая. Промеж себя солдаты называют эту батарею

"наши арестантские роты". В дисциплинарном батальоне и то легче. Тут каждый день по нескольку человек порют да еще розги в рассоле ночью вымачивают, чтобы больнее было. Особливо достается тем, кто плохо молится богу: лют до молитвы капитан. Видали, быть может, под винтовкой стоял низкий да широкий такой солдат.

— Блохин.

— Он самый. Почитай уже месяц его под винтовкой держат да через день на кобыле дерут за то, что перед иконами на батарее не хочет снимать шапку. Забьет его капитан до смерти, даром что силища в Блохине большущая.

— Ты земляк с ним, что ли?

— Никак нет, в новобранстве вместе были. Он из рабочих, медницкому делу обучен. Сперва в мастерских работал, а потом его оттуда выгнали за пьянство, что ли. Попал он на Двадцать вторую батарею, теперь и мучается. Или сбежит со службы, или помрет, не выдержать ему.

В Управлении артиллерии прапорщик никого не застал и прошел на квартиру Гобято.

— Каковы ваши сегодняшние успехи? — спросил его капитан.

Звонарев подробно доложил обо всем.

— Я предполагал, что дело обстоит приблизительно так, как вы сообщаете. На Двадцать второй батарее надо будет сменить орудия. Хотя батарея только что построена, но на вооружение были поставлены старые орудия, других тогда не было. Теперь мы получили тридцать новых пушек и сможем произвести замену у Вамензона.

— Я вас хотел попросить: нельзя ли будет с батареи Вамензона откомандировать в мастерскую Блохина, он медник по специальности.

— Он сам вас об этом просил? — удивился Гобято.

— Нет, он ничего мне не говорил, я прошу за него, так как был свидетелем, как его избивал Вамензон.

— Если всех избитых Вамензоном откомандировывать с батареи, так там скоро не останется ни одного. Блохин же туда попал от нас за пьянство, и едва ли стоит его брать обратно. У Вамензона не распьянствуешься. Был Блохин и на Электрическом, пропил казенное имущество, пошел под суд, да дешево отделался: Борейко на суде спас его от арестантских рот, только в штрафные его перевели да выпороли.

— Как бы он там Вамензона не убил.

— Убьют Вамензона — плакать не будем.

— Зато погибнет ведь и Блохин, и другие солдаты пойдут под суд. Их жалко!

— Больно вы, Сергей Владимирович, жалостливый человек. Всех все равно не пережалеешь, а Блохина жалеть и не стоит, — все равно рано или поздно сопьется и умрет под забором! Пойдемте-ка сейчас с докладом к Белому, чтобы завтра с утра приняться за работу.

Перед квартирой Белого стоял парадный экипаж, на козлах которого сидел кучер-матрос.

— Кого привез? — спросил его Гобято.

— Командующего флотом адмирала Макарова и флаг-офицера лейтенанта Дукельского.

— Вот и отлично, заодно договоримся и о работе на Ляотешане, — обрадовался капитан.

В гостиной они застали Макарова в полной парадной форме, очевидно, приехавшего с визитом к Белым.

Макаров приветливо с ними поздоровался и продолжал беседу. Сам генерал был занят разговором с Агапеевым и Дукельским. Гобято со Звонаревым подсели к ним.

— Прекрасную прогулку совершили мы сегодня в море, — рассказывал Агапеев. — Вышли еще на рассвете и только час тому назад вернулись. Море было чудесное — ясно, тихо, солнечно. Японцев даже на горизонте не было видно. После вчерашней бомбардировки скрылись куда-то. Адмирал проявил исключительную энергию. Сперва был на тральщиках и показывал, как надо тралить, потом на катере подъехал к одной из вытравленных мин, осмотрел ее и приказал тут же разрядить. Как ни уговаривали его поберечься, не ушел, пока не были вывинчены ударные приспособления. Затем на "Новике" обошел всю эскадру и проделал целый ряд перестроений, указывая каждому судну его ошибки. И, наконец, когда вернулись в гавань, лично проверил, как корабли" становятся на якорь. Такая подвижность, такая неутомимость, что можно подумать, что ему не пятьдесят пять лет, а тридцать. С таким адмиралом мы смело можем потягаться с японцами, — восхищался полковник.

— Адмирал производит симпатичное впечатление, — заметил Гобято.

— Тебя вчера намечали послать на Ляотешань для установки там тяжелых орудий, — обратился к Звонареву Дукельский.

— Хочу отказаться от этой работы; плохой я еще артиллерист.

— Ничего, справишься. Помогут другие, если в чем будет заминка, — успокоил лейтенант.

— Что это за амазонка скачет по улице? — спросил Макаров, глядя в окно.

Все обернулись к окнам. Варя красивым курц-галопом обскакала вокруг дома, подъехав к крыльцу, соскочила с лошади и нежно поцеловала ее в разгоряченную морду.

— Это наша младшая дочь Варя. Она очень увлекается верховой ездой и готова целый день не сходить с лошади, — пояснила Мария Фоминична.

— Казацкая кровь сказывается, — заметил Гобято.

— Вы казак? — удивился Макаров, обернувшись к Белому.

— Да, мы с женой с Кубани, — ответил генерал.

В комнату влетела в запыленном платье, с плеткой в руках растрепанная Варя. Увидев Макарова, она смутилась и мгновенно исчезла.

— Резвая она у вас, — улыбнулся адмирал.

— Даже чересчур, — заметила сердито мать и вышла.

Когда мужчины остались одни, Макаров предложил в деталях выяснить вопрос об укреплениях Ляотешаня. Белый принес план крепости, и все принялись обсуждать порядок намеченных работ. Решено было, что силами гарнизона будет проведена дорога до самой вершины Ляотешаня: моряки брали на себя установку двадцативосьмисантиметровой пушки, артиллеристы, в случае нужды, — постройку и вооружение батареи.

Когда через полчаса в гостиной появилась Варя в сопровождении матери, все деловые разговоры были уже окончены. Девушка, успевшая переодеться, умыться и причесаться, розовая от смущения, подошла с подносом к Макарову и сделала ему реверанс.

Адмирал, улыбаясь, смотрел на смущенно стоявшую перед ним девушку.

— Так вот вы какая лихая амазонка! Оказывается, не только скакать на лошади умеете, но и хозяйничать мастерица. Дай бог вам женишка хорошего, — мягко проговорил он.

— Рано ей еще о замужестве думать, — вмешалась мать, — пусть сперва старшие сестры выйдут.

— У вас, значит, строго по казачьему укладу: дочерей по порядку замуж выдаете?

— По старинке живем, — старшая уже замужем, средняя заневестилась, а она еще свободна.

— Не беспокойтесь, Мария Фоминична, она у вас долго не засидится, — шутил Макаров.

Вскоре гости стали прощаться. В передней снова появилась Варя. Она восхищенно смотрела на Макарова.

— Как бы я хотела иметь такого дедушку, как вы, — совсем по-детски проговорила она.

— Я тоже не отказался бы от такой внучки, — приветливо ответил адмирал.

— Вот и отлично — отныне вы будете моим дедушкой, а я вашей внучкой! — захлопала в ладоши Варя.

— Всего доброго, — раскланялся со всеми Макаров, направляясь к двери.

— До свидания, дедушка! — И Варя, вскинув ему руки на шею, крепко его поцеловала.

— Варя! Как тебе не стыдно! — остолбенела мать.

— Отчего же мне своего дедушку не поцеловать? — с деланной наивностью ответила девушка.

— Вы уж извините нашу дурочку, — обратилась мать к адмиралу. — Не успела по молодости еще ума набраться.

— Я очень тронут таким вниманием вашей дочери, — растроганно проговорил Макаров.

— Может, вы и меня поцелуете? — шепнул девушке на ухо Звонарев.

— Нахал! Я с вами больше не знакома, — одним духом, так же шепотом, выпалила Варя и отошла.

На следующее утро Звонарев и Гобято вместе с Белым поехали на катере на Ляотешань. От пристани Артиллерийского городка они направились в глубь западной части гавани, где был расположен Минный городок морского ведомства. В многочисленных сараях, разбросанных, по берегу, хранились незаряженные мины, а в крутых склонах горы, прямо в скалах, были высечены глубокие склады для пороха, пироксилина и мелинита, которыми заряжались мины.

Неподалеку, за небольшим холмом, помещались казармы для матросов, обслуживающих минный склад.

У маленького деревянного пирса стоял катер с "Аскольда" под адмиральским флагом. Макаров обходил склады, и артиллеристам пришлось подождать, пока он подошел к ним в сопровождении флагманского артиллериста лейтенанта Мякишева и неизменного Дукельского. В это время подъехал верхом с несколькими офицерами и Кондратенко.

Ляотешань представлял собою скалистый массив, почти лишенный растительности. Среди скал и камней вилась петлистая узенькая тропинка в гору, по которой все двинулись гуськом.

Саперные офицеры на ходу докладывали адмиралу и Белому свои соображения о трассировке будущей дороги и о местах, наиболее подходящих для установки орудий. С вершины Ляотешаня, возвышавшейся на двести саженей над уровнем моря, открывалась огромная панорама. Побережье Ляодунского полуострова отсюда было видно от Дальнего — на востоке и до бухты Луизы — на западе, то есть примерно на тридцать верст в обе стороны. С трех сторон до самого горизонта расстилалась гладь моря, а сзади как на ладони виднелась гавань и Порт-Артур.

— Вот это так наблюдательный пункт! На десятки верст все вокруг видно. И как было сразу не занять его! — восхищался Макаров.

— Этому мешали трудности по прокладке дороги и почти невозможность доставки сюда грузов, а главное-отсутствие воды, — пояснил Белый.

— Все это можно и должно преодолеть, и чем скорее, тем лучше.

— Артиллерийский наблюдатель с "Ретвизана" находится на соседней вершине, — указал Мякишев вправо, там, где сопка была несколько ниже, но с нее лучше была видна западная часть берега и моря.

Все двинулись на соседнюю вершину. Идти приходилось прямо через кустарники и камни, и все запыхались и испачкались, пока наконец добрались до наблюдательного пункта. Матросы уже успели вырубить здесь в скале яму для будущего блиндажа и выровнять около нее небольшую площадку. Молодой лейтенант, руководивший работами, доложил о них Макарову, который одобрил и выбор места, и намеченное сооружение.

— В седловинке можно будет поставить нашу двадцативосьмисантиметровую пушку, а по западным склонам, ближе к Чайной долине, разместим другие орудия, — решил Макаров.

Кондратенко и Белый согласились с этим предложением, и, отдохнув несколько минут, все вернулись обратно другой, более легкой дорогой.

Вернувшись с Ляотешаня, Макаров немедленно собрал на "Аскольде" совещание флагманов и командиров. Не привыкшие к столь срочным вызовам, некоторые адмиралы, младшие флагманы и командиры судов первого и второго ранга опоздали к назначенному сроку, за что получили замечание от командующего флотом.

— Я собрал вас, господа, чтобы объявить о предстоящем завтра на рассвете выходе всей эскадры в море. С утренней высокой водой мы выйдем на внешний рейд, день пробудем в море, посмотрим ближайшие к Артуру острова, попутно займемся эволюциями на походе и к заходу солнца по вечерней высокой воде вернемся в Артур, — открыл совещание Макаров.

— С момента занятий Артура нашим флотом не было еще случая, чтобы эскадра за одну высокую воду входила или выходила на внешний рейд, — возразил адмирал князь Ухтомский.

— Теперь так будет каждый раз, как эскадра будет выходить в море, — отрезал Макаров.

— Это совершенно невозможно, ваше превосходительство, мы не располагаем нужным количеством портовых средств, — испуганно проговорил адмирал Греве.

— Под вашу личную ответственность приказываю к утру изыскать все нужные средства, — бросил в ответ Макаров.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! Но это невозможно, совершенно невозможно, — пробормотал Греве себе под нос.

— К назначенному времени все суда эскадры должны быть в полной боевой готовности, — продолжал Макаров, — так как в случае встречи с неприятелем я вступлю с ним в бой, невзирая на его превосходство.

— Ваше превосходительство упускает из виду, что против наших пяти броненосцев и пяти крейсеров, из которых три броненосца устарелые, а из крейсеров броненосный только "Баян", у японцев шесть броненосцев новейшей конструкции, шесть броненосных и тринадцать легких крейсеров, — заметил с места командир броненосца "Севастополь" капитан первого ранга Чернышев, седоватый брюнет в пенсне, с холеной бородкой.

— Численность японской эскадры мне известна, но я не занимаюсь арифметическими подсчетами, а думаю, как мне ее разбить, — с усмешкой возразил адмирал.

После краткого обмена мнениями по второстепенным вопросам совещание было закончено.

— Я категорически требую от вас, господа, точного и быстрого выполнения всех моих приказаний. Побольше уверенности в своих силах, и вы на опыте убедитесь, что в моих приказаниях нет ничего невозможного, — напутствовал их Макаров.

Над сонным Артуром еще висела ночь, когда на мачте "Аскольда" замелькали сигнальные огни. Блеснут и потухнут, чтобы через мгновение вспыхнуть в новой комбинации цветов. В ответ затеплились огоньки на мачтах других кораблей-то на нескольких сразу, то только на одном, стоящем поодаль. На судах послышались резкие звуки боцманских дудок, командные крики, топот ног... Эскадра быстро просыпалась. Суда осветились сотнями огней. От пристаней и причалов отвалили десятки буксирных катеров и, оглашая рейд гудками, устремились к темным громадам броненосцев и крейсеров.

Рейд ожил. Боевой день эскадры начался.

С первыми звуками боцманских дудок Макаров поднялся на палубу "Аскольда", поздоровался с выстроенной на шканцах командой и на катере отправился к "Петропавловску", на котором и поднял свой флаг.

С помощью буксиров крейсеры и броненосцы один за другим разворачивались носом к проходу, на буксире медленно проходили через проход и становились на внешнем рейде на якорь согласно диспозиции. Первым вышел еще в полной темноте "Баян". Ярко освещенный лучами прожекторов, он медленно проплыл в проходе. За ним заторопился "Аскольд". Броненосец "Пересвет" под флагом адмирала князя Ухтомского несколько замешкался, что вызвало резкое неудовольствие Макарова.

Через десять минут за "Пересветом" вышел на рейд и "Петропавловск". Адмирал следил, как корабль проходил по мелкому проливу, и пришел к заключению, что в высокую воду даже броненосцы могут идти по проливу своим ходом, а не на буксире, что очень ускорит время выхода эскадры.

К семи часам утра, за два часа двадцать минут, вся эскадра в составе семнадцати судов уже стояла на внешнем рейде. Макаров торжествовал.

— До спада высокой воды осталось еще больше часа, а вчера меня уверяли, что выход в одну воду невозможен. Буксирных катеров тоже хватит, если они будут только помогать разворачиваться крупным кораблям, а не выводить их на внешний рейд, — оживленно говорил он окружающим. — Как только раньше до этого не додумались.

— Никто, очевидно, не хотел подумать об этом как следует, — ответил Дукельский.

— Командир "Новика" капитан второго ранга Эссен два раза подавал об этом докладные записки, но их подшивали к делу, — вспомнил флагманский штурман.

— Похоже на нас, — покачал головой Макаров. — Поднять сигнал — сняться с якоря всем вдруг.

Не успели все суда отрепетовать сигнал, как с головного крейсера "Баян" сообщили, что на рейде замечены плавающие мины.

— Съемку с якоря отменить, всем кораблям осмотреть море вокруг и при наличии мин тщательно протралить по створу предстоящего движения эскадры, — распорядился Макаров.

Когда наконец воды вокруг эскадры и по створу ее движения были протралены, Макаров отдал приказ эскадре сняться с якоря всем вдруг. Корабли скоро вышли на чистую воду.

Было уже около полудня. Дул шестибалльный нордост. Шла довольно крутая волна. Эскадра перестроилась в походный порядок. Броненосцы шли в кильватерной колонне, крейсера расположились по четырем сторонам, в пределах видимости сигналов, примерно на расстоянии пяти миль, миноносцы шли в двух кильватерных колоннах по четыре судна — по обе стороны колонны броненосцев.

Море было совершенно чисто. До самого горизонта не замечалось ни одного дымка. Макаров с верхнего мостика "Петропавловска" следил за движением эскадры. Броненосцы двигались в относительном порядке, но миноносцы все время рыскали по курсу и выкатывались из строя, вызывая неудовольствие адмирала.

Вскоре миноносец "Грозовой" вследствие повреждения в машинах начал сначала отставать, а затем и вовсе застопорил.

Адмирал велел ему на буксире возвращаться в Артур и тут же списал командира с корабля за выход в море с непроверенными машинами. Через несколько минут такое же распоряжение последовало относительно "Расторопного".

— С минным флотом положение у нас совсем плохое как в техническом отношении, так и в отношении походной тренировки командиров эскадры. Необходимо в ближайшие дни собрать ко мне инженер-механиков со всех кораблей и потолковать о мерах улучшения нашей техники.

— Большинство наших командиров очень слабо знакомо с современной техникой, особенно машинной, — заметил Дукельский.

— Заставим познакомиться! Командир, который не разбирается в технике, мне не нужен. В современном бою успех решается не только личной храбростью матросов и офицеров, умелым маневрированием и меткой стрельбой, по и исправным состоянием техники и машин.

Воспользовавшись отсутствием неприятеля, Макаров занялся производством различных эволюции. Эскадра тренировалась в самых разнообразных перестроениях, поворотах последовательно "все вдруг" на восемь, шестнадцать румбов вправо и влево. Адмирал зорко следил за выполнением сигналов, и после каждого из них тот или другой корабль получал замечание за допущенные ошибки. Особенно много доставалось "Севастополю", командир которого Чернышев то и дело допускал неточности в выполнении приказов. Выведенный из себя Макаров приказал выразить "Севастополю" свое неудовольствие.

Уже на обратном пути к Артуру во время одного из перестроений "Севастополь" сильно сблизился с идущей впереди "Полтавой". Опасаясь нового нагоняя, Чернышев сразу перешел на малый ход, начал быстро отставать. В то же время "Пересвет", который шел в струе "Севастополя", сильно отстал, и командир его капитан первого ранга Бойсман увеличил обороты до предельного, стараясь поскорее занять свое место в кильватерной колонне.

Вследствие неожиданно резкого снижения хода "Севастополя" расстояние между ним и "Пересветом" стало очень быстро уменьшаться. Создалась опасность таранного удара. Бойсман быстро оценил обстановку и поспешил застопорить машины, а затем дал задний ход, чтобы сдержать свой корабль. Избегая таранного удара, он переложил руля.

Когда Чернышеву доложили, что на "Севастополь" сзади накатывается "Пересвет", он не поторопился принять нужные меры к предотвращению столкновения кораблей. Увидев неизбежность тарана со стороны "Пересвета", он растерялся. "Пересвет" врезался в корму "Севастополя", согнул "ему винт и сделал вмятину в борту. Кормовые отсеки "Севастополя" наполнились водой. Броненосец принужден был выйти из строя и поднял сигнал: "Не могу управляться",

Макаров запросил о положении на броненосцах и, узнав об открывшейся течи на "Севастополе", решил немедленно вернуться в Порт-Артур. Уже около четырех часов, к началу подъема воды, эскадра начала втягиваться на внутренний рейд. Первым вошел "Петропавловск", но Макаров продолжал оставаться на мостике, наблюдая, как корабли становились на якорь. Затем, наскоро перекусив, он вызвал к себе всех командиров судов и, когда они собрались, начал подробный разбор происшедшей аварии.

Первым говорил Чернышев. Изложив обстоятельства столкновения, он стал горячо оправдываться.

— Во всем виноват капитан первого ранга Бойсман. Когда он налетал на "Севастополь", где только у него были глаза?

— А где были у вас глаза, когда вы, видя, что на вас накатывается задний корабль, не приняли мер к избежанию таранного удара? — оборвал его Макаров.

— Разрешите доложить, ваше превосходительство, — поднялся командир "Пересвета" Бойсман, — виновным во всем я считаю себя. Я не выполнил вашего приказания об уменьшении числа оборотов, плохо рассчитал, слишком поздно дал задний ход. Готов понести любое наказание, — твердым голосом закончил он.

Лицо Макарова сразу просветлело. Он уже не так сердито смотрел на поседевшего в морских походах старого служаку, презрительно взглянул на холеную физиономию сразу вспыхнувшего Ухтомского и уже спокойно сказал, обращаясь к Бойсману:

— Не ожидал я от вас такой оплошности, Василий Арсеньевич! Но Чернышев виноват не меньше вашего. Придется назначить расследование всех деталей этого неприятного происшествия, — добавил Макаров, немного помолчав.

Затем он справился, велика ли течь на "Севастополе", и приступил к подробному разбору всего дневного похода, попутно указывая командирам на допущенные ими ошибки.

Было около полуночи, когда командиры судов после двадцатичасового трудового дня отправились по своим местам. Макаров продолжал работать, диктуя начальнику своего штаба и флаг-офицерам различные распоряжения и донесения наместнику и в Главный морской штаб. Он требовал немедленного напечатания своего труда под названием "Рассуждения по вопросам морской тактики"{59}, в котором излагал свои взгляды на ведение морского боя.

"Книга нужна именно теперь в Артуре и Владивостоке. Неужели морское министерство не сможет изыскать необходимые для издания 500 рублей?" — заканчивал Макаров свою телеграмму адмиралу Авелану.

— Но почему, Степан Осипович, вы не хотите издать эту книгу здесь или во Владивостоке? Необходимые средства весьма легко может изыскать командир порта, — удивился Молас.

— Не в деньгах дело, Михаил Павлович, а в принципе: раз мою книгу издает морское министерство, значит, оно одобряет мои взгляды и на ведение войны. Кроме того, они станут известны не только здесь, но и на Балтике и на Черном море. При отправке сюда второй эскадры все офицеры смогут по пути ознакомиться с моими взглядами и требованиями в бою, что для меня особенно важно: не придется никого переучивать, — пояснил Макаров, прогуливаясь по каюте. Неожиданно он остановился около Моласа, который что-то писал за столом, и сказал:

— Чернышева, видимо, придется списать с корабля, — больно уж он все валил на Бойсмана! А того оставлю. Молодчина! Сразу всю вину взял на себя. Настоящий командир — не боится признавать свои ошибки.

— Кого же вы думаете назначить на "Севастополь"?

— Конечно, Эссена; других кандидатов у меня нет.

— Но Эссен один из самых молодых капитанов второго ранга, а вы собираетесь назначить его командиром броненосца. Наместник едва ли согласится на такое назначение, а равно и на смещение Чернышева, к которому он весьма благоволит...

— При чем тут наместник, если законом мне как командующему флотом предоставлено право смещать, назначать и перемещать командиров судов всех рангов?

— Обычно все перемещения, даже командиров миноносцев, предварительно согласовывались с адмиралом Алексеевым.

— Я собираюсь служить и действовать по закону, а не по обычаю... Но пора и на покой — уже пробило четыре склянки. Сутки прошли, как я на ногах. — Макаров вышел из кабинета.

Варя Белая с увлечением занималась на курсах сестер милосердия. Как ни мала была программа курсов, но и она после затхлой атмосферы института, где ее пичкали больше всего правилами приличия, показалась Варе необычайно интересной. Увлекаясь сама, она сумела увлечь за собой также подруг по курсам. С самого утра двенадцать девушек являлись в гарнизонный госпиталь и атаковали врачей, требуя предоставления им работы по уходу за больными и ранеными.

Кроме того, Варя настояла на организации по вечерам еще специальных классных занятий по общеобразовательным предметам. Это требовало дополнительных расходов, и Варя старательно изыскивала средства. Прежде всего она побывала у Стесселей, но как только Вера Алексеевна услышала о просветительной деятельности Вари, она немедленно стала отговаривать ее от этого.

— Напрасно ты это затеяла. Сестры должны уметь ухаживать за больными, а всякие истории с географиями им совершенно не нужны. Хорошая сестра должна быть прежде всего чистой и сердцем и душой, что бывает лишь у людей верующих и религиозных. Поэтому вам, если уж на то пошло, нужен духовный наставник — батюшка, а не учителя, которые бог весть чему вас научат, — поучала генеральша.

Потерпев неудачу, огорченная Варя быстро шла домой и на углу одной из улиц чуть не налетела на Макарова.

— Милый дедушка, — обрадовалась она. — Как я рада вас видеть, — и низко присела.

— Что так официально? — улыбался адмирал, целуя в лоб девушку. — Покажите-ка мне ваши артурские достопримечательности, — попросил он.

— Да у нас их нет. Разве что наша "Этажерка". Вы там еще не были?

— Нет, не был, но слыхал о ней.

— Тогда я вас туда сейчас поведу. — И, подхватив "дедушку" под руку, Варя повела его по направлению к бульвару. По дороге она горестно рассказала о своей неудаче со сбором средств для курсов.

— Жаль, что вы не принадлежите к морскому ведомству. На что, на что, а на образование никогда не жалко тратить деньги. Всякое учение потом с лихвой окупается Хорошее это вы дело придумали. Если нельзя достать казенных денег, откройте подписку среди своих офицеров. Я тоже охотно подпишусь, да и среди морских офицеров, верно, найдутся жертвователи. Не взяли бы вы на себя организовать и для флотских женщин такие же курсы? — неожиданно предложил он.

— Почему же ваши морские дамы сами не устроят такие курсы?

— Не тем, видно, к сожалению, заняты.

В это время из-за угла показалась команда матросов. Впереди шел рослый боцман в лихо заломленной набекрень бескозырке и с серьгою в правом ухе. Заметив адмирала, он оглушительно скомандовал;

— Смирно, равнение направо!

Матросы, как один человек, повернули сразу просветлевшие лица в сторону Макарова. Адмирал, улыбаясь, внимательно осмотрел команду и мягким баритоном произнес:

— Здорово, молодцы!

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — рявкнули в ответ моряки.

— Вольно!

Матросы продолжали идти, все еще глядя на своего адмирала.

— Запевай, — скомандовал боцман.

Звонкий голос затянул:

Выйдет дедушка Макаров,

Бородою поведет,

И артурская эскадра

В бой с врагом пойдет.

Эту песню бойко подхватили матросы, с веселым задором глядя на своего адмирала.

— Ишь, негодники, — не успел приехать, как они уже про меня песню сложили, — тепло улыбнулся Макаров, поглаживая свою шелковистую бороду.

— Песня-то, милый дедушка, хороша, и сложили ее они любя, — сказала Варя, восхищенно глядя на Макарова.

Появление на "Этажерке" нового командующего флотом сразу привлекло общее внимание. Пока адмирал не торопясь шел по главной аллее, со всех сторон собрались любопытные, чтобы лучше рассмотреть адмирала. В это время здесь обычно бывало довольно много народа, а так как день был ясный и солнечный, то на бульваре наблюдался особенно большой наплыв публики.

— Пройдемте куда-нибудь в сторону, чтобы не так привлекать к себе внимание, — проговорил Макаров, сворачивая на боковую дорожку.

Тут они неожиданно встретили Дукельского. Лейтенант подошел к ним.

— Сейчас мне моя внучка рассказала об организации у артиллеристов сестринских курсов. Надо бы и у нас устроить такие же. Вызовите завтра ко мне главного врача морского госпиталя. Переговорю с ним, а потом надо будет побеседовать с нашими женщинами.

Дукельский поспешил это записать в памятную книжку.

Заметив, что адмирал перешел в другую аллею, гуляющие тоже переменили свой маршрут, чтобы опять встретиться с ним.

Спасаясь от этой назойливости, Макаров свернул на самую глухую дорожку, заканчивающуюся тупиком, и сел на скамейку.

— Теперь хоть смотреть на нас не станут, как на каких-то заморских зверей, — с облегчением произнес он и начал расспрашивать Варю о жизни в Артуре.

В это время в аллее показался Звонарев, оживленно беседующий с Ривой.

Он издали раскланялся, не решаясь подойти к адмиралу.

— Сергей Владимирович, адмирал хочет с тобой поговорить! — крикнул Дукельский.

Извинившись перед Ривой, прапорщик поспешил к Макарову.

— Как ваши успехи на Ляотешане? — спросил адмирал, здороваясь с Звонаревым.

— Выбраны места для установки горизонтально базного дальномера. Удалось найти базу в двести пятьдесят саженей, что обеспечит большую точность в измерении дистанции до цели. Дня через три-четыре уже будут выстроены будки для приборов, и дальномер начнет действовать, — сообщил Звонарев.

— А другие работы как идут?

— Морской наблюдательный пункт готов, места для батарей уже определены, дорогу прокладывают, генерал Кондратенко ежедневно там бывает и подгоняет саперов и инженеров.

Пока Звонарев докладывал о проделанной работе, Варя упорно разглядывала Риву, сидевшую неподалеку с моряками.

Посидев с полчаса и полюбовавшись на порт и окружающие горы, Макаров поднялся.

— Мне пора на корабль, — заметил он.

— Есть, — ответил Дукельский.

— Вы, Георгий Владимирович, можете до спуска флага побыть на берегу, — разрешил адмирал.

— Мы проводим вас, дедушка, до самой пристани, — предложила Варя.

У выхода с бульвара они встретили Желтову с Олей и Лелей. Варя оставила Макарова и подошла к ним.

— Кто эта дама? — спросил адмирал у Дукельского.

— Заведующая городской Пушкинской школой Желтова, — за лейтенанта ответил Звонарев. — С ней две учительницы.

— Я хотел бы с ними поговорить, — остановился адмирал, — о чтении лекции для рабочих порта и для матросов.

— Я сейчас ее сюда попрошу, — вызвался поручик.

— Что вы, это невежливо, — ответил Макаров. — Я сам к ним подойду, вы только представьте меня.

Приблизившись к Желтовой, адмирал снял фуражку и подождал, пока Звонарев представил его.

— Адмирал Макаров!

— Степан Осипович Макаров, — поправил адмирал. — Мне хотелось поговорить с вами, сударыня, о проведении лекций для матросов и рабочих порта.

— Мы, конечно, с удовольствием возьмемся за это дело, но едва ли нам разрешат: полиция всегда так подозрительно к нам относится.

— На территории порта, не говоря уж об эскадре, распоряжаюсь я и никакого вмешательства полиции в вашу работу не допущу. Конечно, это не значит, что я разрешу вам вести какую бы то ни было агитацию на лекциях. Все должно быть в строго законных и дозволенных правительством рамках.

— Мы никогда ничего запрещенного не допускаем, но полиция находит нежелательным, например, изложение теории о происхождении вселенной.

— Следует, конечно, избегать тем, которым может быть придан политический характер. О подробностях вы уж сами договоритесь с заведующим кадрами вольнонаемных рабочих и командиром Квантунского флотского экипажа.

— Но они, может быть, с нами и разговаривать не пожелают?

— Георгий Владимирович, вызовите их ко мне на завтра, — я дам указания о лекциях.

Договорившись с учительницами, Макаров вместе с Варей, Дукельским и Звонаревым направился к набережной.

На пристани, не ожидая, пока ему подадут адмиральский катер, Макаров сел в первую попавшуюся шлюпку с "Петропавловска".

— Всего доброго, спасибо за прогулку всем и внучке особенно, — уже издали проговорил на прощанье адмирал.

Проводив Макарова, Дукельский расстался с Варей и Звонаревым.

Двадцать третьего марта Звонарев поднялся, когда еще только начинало светать, и поспешил на Ляотешань, где шла установка батарей и дальномеров. Денщик сообщил ему, что всю ночь сильно стреляли береговые батареи и что будто бы японец опять в проход лез.

На пристани прапорщика ждал катер.

Несмотря на то, что солнце еще не взошло, эскадра уже вытягивалась на внешний рейд. Головным шел "Аскольд" под флагом командующего флотом, за ним — крейсера "Новик", "Баян" и "Диана", флотилию замыкали тяжелые громады броненосцев.

— Всю ночь япошки под берегом шлялись, эскадра, верно, пошла их отогнать подальше. Ноне корабли на якорях не застаиваются, каждый день в море ходят, не то что раньше. Новый адмирал никому покоя не дает: ни миноносцам, ни броненосцам, — занимал разговорами Звонарева старшина на катере.

На опустевшем внутреннем рейде остались только "Ретвизан" и "Цесаревич". "Паллада" была введена в сухой док. Оба броненосца перетягивались на верпах, поворачиваясь бортом к Ляотешаню.

— К стрельбе изготовляются, — продолжал старшина, показывая на броненосцы. — Вчера еще с них телефон провели до самой вершины Ляотешаня. Стрелять будут из порта, а командовать — с горы. Не чует япошка, что его ждет.

— Они прекрасно знают обо всем, что делается в Порт-Артуре, шпионов у них хоть отбавляй, — возразил прапорщик.

В утреннем тумане неожиданно совсем близко появился пирс минного городка.

Сойдя с катера, Звонарев двинулся было по обычной тропинке, но вскоре его остановили два солдата-сапера с красными флажками в руках.

— Обойти придется, ваше благородие, тут сейчас будут рвать скалы, вон стежка вбок пошла, — указал один из них, видимо, украинец, — по ней на главную ношу выйдем, а там уж вас проведут.

Звонарев свернул, куда было указано, и через несколько минут вышел на проложенную саперами дорогу. Тут он встретился с Кондратенко, который только что слез с лошади. Они пошли вместе. По дороге генерал сообщил о появлении японской эскадры у Артура.

— Возможно, опять начнут обстрел города или попытаются высадить десант. На всякий случай я еще ночью двинул к Голубиной бухте полк с батареей.

— Сегодня им едва ли удастся повторить прошлый спектакль: как-никак, а восемь двенадцатидюймовых пушек "Цесаревича" и "Ретвизана" что-нибудь да значат, — ответил Звонарев.

— Только бы они смогли стрелять; вернее, связь не подвела бы.

— Об этом наверняка позаботится сам адмирал, он придает Ляотешаню исключительно большое значение.

Вскоре их встретил инженер-подполковник Рашепский, руководивший постройкой дороги, который доложил генералу о ходе работы.

В это время со стороны Артура донесся тяжелый гул выстрела.

— Береговые батареи открыли огонь, — пояснил Рашевский{60}, и Кондратенко заторопился дальше.

Через несколько минут он с Звонаревым был уже на вершине Ляотешаня. Солнце только что взошло из-за моря, освещая первыми, еще неяркими лучами гладкую поверхность воды. К западу море было пустынно до самого горизонта, но к юго-востоку на сверкающей поверхности воды четко вырисовывалась вся японская эскадра, идущая тремя колоннами к Артуру. Дым из многочисленных труб далеко застилал небо, скрывая за собой часть горизонта. Массив Золотой горы и Тигрового полуострова скрывал от глаз береговые батареи и вышедшую на внешний рейд эскадру, поэтому их выстрелов не было видно, и только взлетающие около судов столбы воды указывали на ведущуюся артиллерийскую стрельбу.

Ответив несколькими залпами по береговым батареям, японцы замедлили свое движение и разделились на две части. Легкие крейсера и миноносцы, отойдя несколько в море, остались перед Артуром, а броненосцы и броненосные крейсера, — всего двенадцать кораблей, — направились за Ляотешань с очевидным намерением повторить оттуда бомбардировку города и порта. Но тут их ожидал неприятный сюрприз: не успели корабли занять позиции для обстрела, как по ним открыли перекидной огонь сперва "Ретвизан", затем и "Победа". Японцы, видимо, не ожидали этого, замялись и только немного спустя начали стрелять; Один из снарядов с "Ретвизана" вскоре попал в головной броненосец, который поспешно стал отходить Дальше в море, за ним двинулись и другие суда.

— Не понравилось чертям! — радостно проговорил Кондратенко.

— Нас, видимо, японцы не замечают или не понимают, зачем мы здесь находимся, — заметил Звонарев.

— Не пророчьте, а то, чего доброго, они начнут нас обстреливать, и тогда нам не поздоровится, блиндажей ведь еще нет, и укрыть людей негде, — предостерегал генерал.

Как бы в подтверждение его слов послышался зловещий свист быстро приближающегося снаряда, и тотчас несколько ниже по горе взвился черный султан дыма.

— Отведите людей, работающих на постройке батарей, за гору, — распорядился Кондратенко.

Звонарен поспешил вниз, где шла установка шестидюймовых пушек под руководством фейерверкера, так как Гобято еще не успел приехать. Солдаты, не обращая внимания на стрельбу, продолжали возиться с установкой лафетов, перебрасываясь шутками.

— Авось, ваше благородие, нас не зацепит, — возразил один из них, когда Звонарев приказал им уходить.

— Надо бы поскорее пушки установить, да тут же их и испробовать по японцу. Первое орудие уже готово.

— Снарядов же к ним нет.

— Вчера к вечеру десятка полтора снарядов и зарядов подвезли и оставили недалеко за горой.

Скоро крайнее правое орудие было уже готово к стрельбе, и солдаты несли к батарее на руках почти трехпудовые снаряды и пудовые заряды. Заметив это усиленное движение, японцы дали залп по батарее.

— Ложись! — едва успел крикнуть Звонарев, заслышав свист снаряда, как дым и пыль уже окутали батарею, а камни и осколки со свистом полетели во все стороны. Солдаты мигом распластались на земле. Один из них, несший тяжелый снаряд, осторожно положил его на землю, а затем укрылся за столь своеобразным бруствером.

Как только опасность миновала, все быстро вскочили.

— Ваше благородие, орудие готово! — доложил фейерверке?

Звонарев в последний раз осмотрел лафет и, убедившись, что все в порядке, скомандовал прицел и целик. Солдаты плотным кольцом окружили пушку, с нетерпением ожидая выстрела.

— Пли!

Прикрывая от солнца глаза ладонями, они старались не пропустить всплеска от падения снаряда.

— Малость недолет, — первым заметил фейерверке?

— Батарею обновили, а теперь пошли по местам продолжать работу, — скомандовал прапорщик.

Солдаты стали расходиться, оглядываясь при каждом выстреле.

Войдя в азарт, вся орудийная прислуга с нетерпением следила за стрельбой. Каждое падение снаряда мимо цели вызывало у всех острое чувство досады.

— Ослеп ты, что ли, сегодня? — сердито бурчали со всех сторон на наводчика. — Протри глаза!

— Ваше благородие, прицелу бы на полделения прибавить, — советовали они Звонареву.

Велика была общая радость, когда наконец снаряд угодил в середину одного из броненосцев и повредил дымовую трубу. Солдаты, бросив работу, начали качать и Звонарева, и наводчика, и фейерверкера. Японцы же, как бы обидевшись на подобное обращение с ними, стали уходить в море под громкие крики "ура" на батарее.

Кондратенко, спустившись на батарею, горячо поблагодарил артиллеристов и пожал руку Звонареву.

— Недолго, однако, сегодня японцы постреляли, всего что-то около часа, да и выпустили совсем мало снарядов. По телефону сейчас сообщили, что повреждений ни в городе, ни в порту нет.

Радостно взволнованный, Звонарев, передав командование подошедшему Гобято, отправился в Управление артиллерии. По дороге ему встретилась коляска, в которой сидел Стессель с женой. Узнав Звонарева, генерал остановил экипаж и подозвал прапорщика к себе.

— Вы с Ляотешаня? — спросил Стессель.

— Так точно, оттуда,

— Каковы результаты нашей стрельбы?

— Попали — один снаряд с броненосцев и один с нашей сухопутной батареи, после чего японцы ушли, — доложил Звонарев.

— От лица службы благодарю вас, прапорщик, — напыщенно произнес Стессель, пожимая Звонареву руку.

— Успех принадлежит не мне, а морякам: это их стрельбы испугались японцы.

— Моряки смогли попасть только потому, что хорошо работали установленные вами дальномеры. Кроме того, и у вас было попадание. Значит, вы, артиллеристы, прогнали японцев, а не моряки. Передайте мною благодарность также генералу Белому, — закончил генерал.

— Мосье Звонарев из скромности умаляет свои заслуги, достойные награды, — вмешалась Вера Алексеевна. — Не беспокойтесь, — за богом молитва, а за царем служба не пропадают. Заглядывайте как-нибудь к нам вместе с Варей Белой. — И генеральша протянула свою руку, к которой прапорщик не замедлил приложиться.

Вечером того же дня Дукельский привез Звонареву приказ по эскадре с благодарностью артиллеристам за удачные действия.

А вскоре Звонарев был откомандирован обратно на Электрический Утес, так как Чиж, идя ночью по брустверу, упал и вывихнул ногу.

Известие о предстоящем прибытии на Электрический Утес генерала Белого вызвало на батарее переполох. Человек двадцать солдат усердно подметали двор, в казарме спешно протирали окна, мыли полы и поправляли стройные ряды коек, В столовой дневальные с остервенением терли столы, смахивали паутину по углам и подбеливали стены. На кухне Заяц, недавно назначенный артельщиком, вместе со своим помощником Белоноговым и кашеваром старательно выписывал на доске раскладку сегодняшнего обеда. Сам Жуковский, выстроив роту, производил осмотр солдатского обмундирования. Ротные цирюльники наспех стригли и брили. Звонарев был занят на прожекторной станции, разладившейся за время его отсутствия. Один Борейко ничего не делал и одиноко расхаживал по брустверу батареи, насмешливо поглядывая на происходящую суету.

— Никогда появление японцев не вызывало у нас такого волнения, — заметил он проходившему мимо Жуковскому, — как прибытие начальства. Можно подумать, что генералы и есть наш главный враг на войне!

Капитан только отмахнулся.

Обернувшись к Золотой горе, Борейко увидел экипаж, в котором сидело несколько человек. В бинокль он сразу разглядел Белого и рядом с ним какого-то моряка в черном пальто.

— Бей тревогу, — приказал он дневальному по батарее.

Тот опрометью бросился к железной доске и начал изо всей силы колотить. Солдаты, услышав звон, тотчас же побросали свои занятия и кинулись к орудиям. За ними, задыхаясь от быстрой ходьбы, шел Жуковский.

— Где противник? — на ходу спросил он Борейко.

Поручик молча указал на приближающуюся генеральскую коляску.

— Жаль только, что нельзя его обстрелять, — иронически заметил он.

— Борис Дмитриевич, да что вы наделали? — в ужасе проговорил Жуковский, покраснев от волнения. — Канониры побросали все на дворе и в казарме. Увидев щетки и швабры, генерал сразу же догадается, что мы делали приборку к его приезду, — совсем жалобным тоном проговорил капитан.

— На охоту ехать — собак кормить! Раньше надо было прибирать. Прикажите дежурным да дневальным скоренько все прибрать, а я пока займусь с нижними чинами учением при орудиях. На батарее все наши прорехи в обмундировании и в прочем будут меньше заметны.

— А если генерал заставит построить роту?

— Построим. Пусть полюбуются на наших солдат, — ответил Борейко, — все дыры и грязь будут отнесены за счет работы при орудиях во время учения.

Коляска успела проехать уже половину расстояния до Утеса, и Жуковский опять устремился вниз наводить окончательный лоск на все помещения.

— К орудиям! — скомандовал Борейко, и занятия начались.

Звонарев, выпачканный машинным маслом, тоже поднялся на батарею.

— Что делать мне, Борис Дмитриевич? — спросил он.

— Продолжай себе колдовать около своих машин, генерал едва ли туда заглянет.

— А он где?

— Вот уж подъезжает с каким-то моряком, — показал Борейко.

Звонарев взглянул по указанному направлению.

— Да ведь это Макаров! На передней скамеечке тоже видно черное пальто, — верно, Жорж и еще кто-то из военных.

— Так этот бородач и есть Макаров? — заинтересовался Борейко. — Надо послать за Жуковским. Эй, Родионов, пошли кого-нибудь за командиром, пусть доложит, что сам командующий флотом едет сюда.

— Слушаюсь, доложить, что командующий японским флотом едут! — повторил фейерверке?

Борейко с Звонаревым громко захохотали.

— Так ты командира до полусмерти напугаешь. Командующий нашим флотом едет. Понял?

— Теперь понял, ваше благородие. — И Родионов скрылся за орудием.

Солдаты, стоя у орудий, также с любопытством разглядывали приближающееся начальство.

— Ваше благородие, кто это с такой бородой? — спросил один из солдат.

— Вице-адмирал Макаров, новый командующий флотом.

— Это, значит, он у моряков за старшего, вроде как у нас генерал Стессель, — заметил другой.

— По местам! — крикнул Борейко. — Если адмирал поздоровается, помни отвечать: "Ваше превосходительство", — да подружнее, чтобы чувствовал, что вы артиллеристы, а не кто-нибудь.

Коляска подъехала. Из нее вышли Белый, Макаров, Дукельский и Агапеев.

Жуковский встретил их внизу и отрапортовал о состоянии батареи.

Поднявшись наверх. Белый и Макаров прошли вдоль фронта орудий, здороваясь отдельно с прислугой каждого орудия. Адмирала сразу заинтересовал несколько необычный вид орудий, прикрытых большими щитами.

— У вас тут устроена целая сложная система механизмов для обслуживания пушек.

— Это все изобретения поручика Борейко да прапорщика Звонарева, — пояснил Белый.

— Многое придумано нижними чинами, ваше превосходительство, — добавил Борейко.

Макаров внимательно взглянул на него.

— Весьма ценно, что вы прислушиваетесь к предложениям своих солдат, — проговорил он. — Это — поднимает их интерес к службе и заставляет думать над порученной работой. Успешная стрельба во многом зависит от такой постановки дела.

— Мы о многом здесь думали, ваше превосходительство. Почему бы, например, не установить на берегу двенадцатидюймовые пушки в башнях, как на броненосцах, — продолжал Борейко. — Меткость береговых орудий значительно больше, чем на кораблях, и действенность огня двенадцатидюймовых пушек была бы у нас куда больше, чем на море!

— Я сам неоднократно об этом думал. Надо надеяться, что после войны можно будет заняться этим. Вообще же береговая оборона, по-моему, должна быть передана флоту. Только при таком условии будет достигнута полная согласованность в действиях на море и на суше. Как вы думаете, Василий Федорович? — обратился он к Белому,

— Отчасти это верно, но, с другой стороны, разнотипность артиллерии будет сильно затруднять руководство одновременной стрельбой с моря и суши, — ответил Белый.

— Последнюю задачу мы с вами почти что разрешили. На днях я пришлю к вам на батареи сигнальщиковматросов. Это улучшит и ускорит нашу связь с берегом. Но все же оперативное объединение действий флота и берега, по-моему, совершенно необходимо, — настаивал адмирал.

Осматривая затем командирский пункт, Макаров обратил внимание на его устройство.

— Это, в сущности, наша боевая рубка, только смотровая щель у вас всего три дюйма, а на броненосцах — больше фута. Вы удачно используете наш опыт и еще усовершенствуете его.

— Нам нельзя иметь широкого отверстия, так как при взрыве снаряда летит масса мелких осколков и камней, — пояснил Жуковский, — мы для прикрытия от них даже спускаем с боков специальные щитки.

— У нас на кораблях тоже масса мелких недостатков. Например, много дерева, которое легко загорается в бою. Мне мыслится корабль, по возможности свободный от всяких палубных надстроек, совершенно без дерева, сильно бронированный и с крупной артиллерией, — плавучая батарея, так сказать. Но необходимость всего этого надо еще доказывать, ибо велика у нас рутина, сильно она мешает техническому развитию флота, — горько сказал адмирал.

— Мы тоже новинками похвастаться не можем, — вторил ему Белый. — Большинство наших батарей, как вы видели, вооружены орудиями образца семьдесят седьмого года, кроме того, у нас есть орудия и образца тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года.

— Как обстоит дело со снарядами к вашим десятидюймовым орудиям?

— Есть у нас бронебойные и сегментные. Первые пронизывают двенадцатидюймовую броню на дистанции в четыре версты, а сегментные применяются при стрельбе на расстоянии до восьми верст, — сообщил Белый.

— При стрельбе бездымным порохом дальность повышается до двенадцати верст, а бронебойность до шести верст, — добавил Жуковский.

— Разве фугасных снарядов у вас не имеется? — удивился Макаров.

— Никак нет. Вернее, они имеются, но взрыватели к ним так несовершенны, что снаряды часто рвутся при выстреле. Это обычно выводит орудие из строя. Главное артиллерийское управление категорически запрещает стрелять ими.

— У нас на "Победе" и "Пересвете" имеются полные боевые комплекты десятидюймовых фугасных снарядов, и еще не было ни одного преждевременного разрыва.

— Нельзя ли нам передать хотя бы сотню таких бомб? Мы прекрасно используем их при стрельбе по японцам.

— Конечно, можно! Враг у нас общий, и кто его поразит — моряки или артиллеристы — все равно, — решил Макаров.

— Боюсь, что наместник будет возражать против такой передачи крепости боекомплектов, — предупредил Дукельский.

— За боеспособность флота прежде всего отвечаю я, а не наместник. Мне здесь виднее, ослабит ли передача ста бомб боевой комплект судов эскадры. Запишите, Георгий Владимирович: передать завтра же по пятьдесят бомб с "Пересвета" и "Победы" батарее Электрического Утеса и одновременно затребуйте по телеграфу из морского ведомства тысячу таких же бомб, — распорядился Макаров.

— Есть, ваше превосходительство! — вытянулся лейтенант.

Адмирал прошел вдоль батареи, расспрашивая о каждой мелочи ее технического оснащения.

Обойдя батарею, Макаров зашел на кухню попробовать пищу, познакомился и с раскладкой.

— Отпуск продуктов у вас гораздо меньший, чем на флоте, — удивился он.

— Надо думать, у матросов аппетит лучше, чем у солдат, — усмехнулся Агапеев. — На море больше есть хочется.

— Я и так все время воюю с интендантством, чтобы все по норме отпускали, а то часто чего-нибудь недодают. Сейчас на всякий случай завожу продовольственные запасы: капусту, овощи, мясо, — заметил Жуковский.

Заяц, чисто выбритый, вымытый, причесанный, в белом халате, совсем не походил на недавнего замухрышку.

— Щи у тебя, братец, вкусные, каша рассыпчатая, видать, ты к делу своему хорошо относишься, — похвалил Макаров.

— Рад стараться, ваше превосходительство, — гаркнул Заяц.

После обхода Жуковский пригласил гостей закусить. Денщики, с утра мобилизованные на кухню, состряпали обед из трех блюд. Из запасов были извлечены заветные бутылки вина, хранившиеся для экстренного случая.

— Скучновато вам, должно быть, на Утесе? — спросил Макаров.

— Скучать некогда, — днем и ночью сторожим море. Всю ночь под берегом бродят японские миноносцы. Только уснешь, а тут тревога, беги на батарею, — отвечал Жуковский.

— Ничего не поделаешь — война. Конечно, это утомительно быть все время начеку. У нас в сторожевом охранении ежедневно сменяются корабли, а вас, к сожалению, не сменишь.

— В таком положении находятся все береговые батареи, — сказал Белый.

— Вы бы посменно дежурство несли — сегодня одна полурота, завтра другая.

— Для обслуживания батарей людей одной полуроты не хватит. По тревоге приходится всех из казарм вызывать. И затем, какой тут отдых, коль над ухом пушки грохочут, — Пояснил Жуковский.

Вечером солдаты попросили Борейко подробно рассказать о Макарове, который им всем понравился.

— До всего доходит: почему и отчего, даром что наши пушки почитай первый раз видит...

— Видать, и солдату добер, глаза ласковые, и все в бороду улыбается.

— Настоящий адмирал...

С Электрического Утеса Макаров направился в объезд сухопутного фронта крепости. Здесь еще полным ходом шли работы по рытью рвов, насыпке валов впереди линии обороны. Кое-где начались бетонные работы по сооружению фортовых казарм и казематов. Работали преимущественно китайцы под руководством русских саперных солдат и офицеров. Отдельные батареи сооружались артиллеристами и стрелками.

Макарова сопровождали Белый и Кондратенко. Адмирал пытливо вглядывался в хаотическое нагромождение сопок, хребтов, впадин и лощин, характерное для окружающей Артур местности.

— Чертовски трудный для укрепления рельеф! Масса скрытых подступов и мертвых пространств, — резюмировал он свои наблюдения.

— Совершенно справедливо изволили заметить, Степан Осипович, — я и мои инженеры много поломали головы, чтобы найти хоть мало-мальски удовлетворительное решение для обороны крепости, — отозвался Кондратенко.

— Фортовый пояс всего в четырех-пяти верстах от внутренней гавани, что совершенно недостаточно при дальнобойности современных орудий в восемь-десять верст. Короче говоря, если японцам удастся обложить Артур с суши, то внутренний рейд превратится в ловушку для флота.

— Для полного обеспечения флота от обстрела осадными батареями необходимо выдвинуть линию обороны еще на три-четыре версты на хребет Волчьих гор, — сказал Белый.

— Для обороны такого обвода крепости численность гарнизона должна быть доведена примерно до восьмидесяти-девяноста тысяч против сорока пяти тысяч, на которые рассчитаны нынешние форты, то есть увеличить гарнизон крепости еще на две дивизии, — пояснил Кондратенко.

— На это рассчитывать крайне трудно, так как и а Маньчжурии войск еще очень мало, — возразил Макаров. — По-моему, Артур надо защищать на Цзинджоуском перешейке, ни в коем случае не допуская прорыва японцев на Квантунский полуостров Помимо этого, Квантуя может стать и продовольственной базой крепости. Если поощрять местное население хорошей оплатой продовольственных продуктов, то китайцы сумеют собрать хороший урожай риса, чумизы. Следует, кроме того, организовать рыбную ловлю. И Порт-Артур как крепость фактически будет обеспечен продовольствием на любое время осады.

— Генерал Стессель и штаб крепости предпочитают заниматься реквизициями, чем платить наличными деньгами за изъятое у населения, — возразил Кондратенко.

— Глубоко порочная политика! Мы должны завоевать расположение местного населения справедливым и гуманным отношением к нему. Чем притеснять и преследовать китайцев, следовало бы обратить больше внимания на все еще проживающих в Артуре иностранцев и прежде всего англичан и американцев, которые фактически являются союзниками Японии. Я сам видел в Артуре вывески на лавках неких Томлинсона и Смита. Они наверняка или англичане, или американцы. Как можно их оставлять в осажденной крепости? — возмущался Макаров.

— Я специально справлялся о них в штабе крепости. Оба они являются подданными не то Швеции, не то Швейцарии, — ответил Кондратенко.

— Все без исключения иностранцы должны быть немедленно высланы из Артура. Это обеспечит наш тыл от шпионажа. А оборонять Артур необходимо на цзинджоуских позициях, а не в непосредственной близости от порта-убежища нашей эскадры, каким является Порт-Артур, — убежденно продолжал Макаров.

— Но противник сможет высадить десант где-нибудь между перешейком и Артуром, — усомнился Белый.

— Десант на территории врага — операция очень трудная, особенно при наличии пусть временно ослабленной, но все же боеспособной эскадры в Артуре. Ручаюсь, что японцы не рискнут на него, а если рискнут, то потерпят жестокое поражение, — горячо говорил Макаров.

— Едва ли в этом удастся убедить генерала Стесселя, — покачал головой Кондратенко.

— Сегодня же об этом напишу наместнику и, если Стессель заупрямится, буду просить о передаче мне командования всеми вооруженными силами на Квантунь, — продолжал развивать свою мысль Макаров.

Оба генерала слушали его с некоторым недоверием: им казалось странным, что моряк станет во главе стрелковых полков полевых батарей.

— Поскольку весь Квантуй нам нужен прежде всего как база для флота, то вполне естественно и поручить его оборону командующему флотом, — продолжал Макаров.

— Вашему превосходительству нужен будет надежный, знающий начальник штаба из сухопутных генералов, — осторожно заметил Кондратенко.

— Надежнее вас, Роман Исидорович, я никого не знаю, а Василий Федорович будет прекрасным начальником артиллерии обороны, — дружески улыбнулся Макаров.

— Весьма польщен столь высокий оценкой, но ведь в Артуре есть много генералов старше меня, — возразил Кондратенко.

— Кто? Фок-стар, зол и, простите, ненадежен. После Берлинского конгресса, когда немцы предали нас{61}, я отношусь с недоверием к немецкому правительству. Стессель по своей — как бы помягче сказать — нервности, что ли, не годен к занятию командных должностей. Никитина я не видел трезвым. Рознатовский разваливается от прогрессивного паралича. А больше никого нет, — перечислял адмирал.

— Пришлют кого-нибудь из Мукдена, — возразил Белый.

— А я ни на какое другое лицо не соглашусь. Ведь командующий может сам выбирать себе начальника штаба. Так я сделал во флоте, так поступлю и в случае моего назначения начальником обороны, — уже совсем тепло проговорил Макаров, похлопывая по плечу Кондратенко.

— Ваши высказывания, Степан Осипович, совпадают с самыми затаенными искренними моими желаниями. Видеть вас во главе обороны Квантуна, — да ничего лучшего я себе не представляю и сочту за особую для себя честь состоять начальнику вашего штаба, — ответил Кондратенко, пожимая руку адмирала.

— Готов всеми своими знаниями и энергией помочь вам в руководстве артиллерией, — прочувствованно говорил Белый, в волнении покручивая свой длинный казацкий ус.

— Но, господа, до поры до времени прошу наш разговор не разглашать, — предупредил адмирал, оглядываясь на стоящих поодаль адъютантов и Дукельского.

Генералы поспешили заверить Макарова в соблюдении молчания.

День уже склонялся к вечеру, когда усталый, запыленный, но довольный Макаров вернулся на "Петропавловск". Тут его встретил Молас и почтительно доложил, что морской министр адмирал Авелан и начальник главного морского штаба адмирал Рожественский{62} не находят возможным выделить нужные средства для издания "Рассуждения о морокой тактике". Макаров сразу помрачнел, а затем резко приказал:

— Немедленно составьте телеграмму наместнику и в Петербург с требованием моей отставки. Так и напишите: отказ в напечатании моей книги считаю выражением личного недоверия ко мне и прошу о назначении нового командующего флотом взамен меня... Пусть кто хочет командует при таких условиях.

Молас попытался успокоить взволнованного адмирала, но тот не хотел и слушать. Начальнику штаба пришлось отступить.

Затем Молас доложил о результатах расследования обстоятельств столкновения "Пересвета" и "Севастополя".

— Обоим командирам объявить строгий выговор. Чернышева завтра же, по несоответствию, списать в экипаж. Бойсмана пока оставить, известите об этом наместника, — решил Макаров.

— Может быть, сначала испросить согласия его высокопревосходительства на смещение Чернышева?

— Незачем. На место Чернышева сегодняшним же приказом назначить командиром "Севастополя" Эссена, а Иванова — четырнадцатого — на "Новик", — рубил адмирал.

Молас едва успевал записывать за ним.

— Вы приказали, ваше превосходительство, "Пересвету" и "Победе" передать на батарею Электрического Утеса по пятьдесят фугасных десятидюймовых снарядов, — напомнил Дукельский.

— Напишите, необходимое предписание, Михаил Павлович, — уже спокойнее произнес Макаров.

Отдав еще несколько мелких распоряжений, адмирал удалился в свою каюту.

— Какая муха укусила Степана Осиповича? — спросил Дукельский у Моласа, когда они остались вдвоем.

Начальник штаба показал лейтенанту телеграмму из Петербурга...

— Вдруг в морском ведомстве примут отставку адмирала? Что тогда будет с нами? Опять получим кого-нибудь вроде Старка или Алексеева, — забеспокоился Дукельский.

— Наивный вы юноша, Георгий Владимирович. Да а Петербурге Макаров для министерства в десять раз страшнее, чем здесь, — улыбнулся Молас.

— Это почему?

— Хотя бы потому, что он своими опытами установил недостаточную устойчивость броненосцев типа "Ослябя", "Бородино", "Александр Третий". При незначительной пробоине с одного борта они легко могут перевернуться вверх килем. Следовательно, в бою они почти неминуемо погибнут, — неторопливо объяснил адмирал.

— Но ведь это прямо преступление со стороны нашего адмиралтейства!

— Вполне понятно, что там страшно боятся подобных разоблачений. Но из Артура разоблачать адмиралтейство Макарову куда труднее, чем из Кронштадта.

— Короче, вы считаете, что адмирала, как опасного человека, и сплавили сюда, в Артур?

— Зачем ставить точки на "и"? Он сам в тысяча восемьсот девяносто пятом году подал докладную записку о возможности военных действий нашего флота на Тихом океане. Этим и воспользовались: коль ты такой знаток Дальнего Востока, то тебе и карты в руки — иди командуй!

— Вы уверены в отклонении Петербургом просьбы Макарова об отставке? — все еще недоверчиво переспросил Дукельский.

— Вполне. Отказ напечатать его книгу — лишь способ потрепать нервы Степану Осиповичу и хоть таким способом отомстить ему за все причиненные им морскому ведомству неприятности, — спокойно продолжал Молас. -

Что полностью и оправдалось в Цусимском бою. В Питере пойдут на все, лишь бы удержать Макарова подальше от Главного адмиралтейства.

— Боюсь, что и Алексеев не совсем будет доволен произведенными Макаровым перемещениями командиров, — проговорил Дукельский.

— Вы правы. Наместник станет, конечно, на дыбы, но, согласно точному смыслу морского устава, Макаров целиком прав, а свои права он отстоять сумеет от любых посягательств. Зашифруйте-ка, Георгий Владимирович, эти телеграммы наместнику и в Питер, — закончил разговор Мол а с.

— Есть, ваше превосходительство, — вытянулся адъютант и вышел из каюты с бумагами.

Между тем Макаров, нервно разгуливая по своей просторной адмиральской каюте, обдумывал план дальнейших своих шагов в отношении наместника и Петербурга для достижения полной независимости в ведении военных действий.

— Стать во главе всей сухопутной и морской обороны Квантуна с непосредственным подчинением главнокомандующему Маньчжурской армии. Пусть я моряк, но ведь в Севастополе во главе обороны тоже стояли Нахимов, Корнилов, Истомин{63}. Только тогда у меня будут полностью развязаны руки, — резюмировал вслух свои мысли Макаров.