Солдату нет преград

Не могу сказать о себе, что я трусоват. Уже не помню случая, когда бы моя душа пряталась в пятки. Да кого хотите спросите, и всякий скажет — Максим Перепелица не из робкого десятка.

Ну, конечно, если не вспоминать случаев из моей доармейской жизни. Иногда, бывало, в Яблонивке идешь по улице, замечтаешься, и вдруг цап тебя за штанину! Собака! И залает, проклятая, не своим голосом. Разумеется, от такой неожиданности похолодеешь и так заорешь, что собака с перепугу кубарем в ров катится и потом полдня скулит от страха.

Или, бывало, поймает тебя дед Мусий в своем садочке, схватит одной рукой за шиворот, а в другой — целый сноп крапивы держит. Да еще допрашивает: "Как тебя, бесов сын, парить? Вдоль или поперек?! Как тебе больше нравится?" Нельзя похвалиться, что при такой ситуации чувствуешь себя героем.

Всякое бывало. Но бывало это давно и в расчет его можно не брать. Сейчас я не тот Максим, и нервы у меня не те. Ей-ей, не хвалюсь. Даже когда нас, солдат, первый раз бросали с самолетов, и то я... Правда, страшновато было. Но это же первый раз! Да и самолет очень высоко поднялся. Вдруг, думалось, парашют не раскроется. Шлепнешься на землю и, как пить дать, печенки отобьешь. Однако никто не заметил, что такие думки были у Максима в голове. Даже наоборот. Как командир отделения, держал фасон и еще попросил у лейтенанта Борисова разрешения затяжным пойти к земле.

Словом, хватает у меня выдержки.

А вот сегодня случилось вдруг такое, что сердце мое не на шутку дрогнуло. Честно скажу — испугался Максим Перепелица... Не то, чтоб сильно испугался, но...

Лучше расскажу все по порядку.

Каждому известно, что период учений — самое трудное для солдата время, но и самое интересное. Сегодня учения закончились у нас рано. Солнце стояло еще высоко, а батальоны нашего полка уже атаковали кухни, что дымились вдоль всей опушки соснового леса. Как всегда во время обеда, настроение у солдат бодрое. Звенят котелки и ложки, кругом слышен смех, разговоры, шутки.

Мое отделение благодаря заботам своего командира, это меня значит, пообедало раньше всех. Потом быстро вымыли и высушили котелки и принялись за чистку оружия.

Сидим мы на травке, разложив перед собой паклю, масленки, ружейные приборы, и ведем разговор — обсуждаем сегодняшнюю десантную операцию.

— А в других отделениях оружие уже вычищено, — неожиданно раздается сзади меня голос.

Узнаю нашего командира взвода лейтенанта Борисова и проворно вскакиваю на ноги.

— Зато они еще не пообедали, — оправдываюсь.

— Первая забота солдата — об оружии, — говорит лейтенант и недовольно хмурит брови.

Хотел я ему тут высказать свое мнение, что живой человек, мол, прежде всего. Но смолчал, потому как знал — лейтенант ответит: жизнь солдата на войне в первую очередь зависит от исправности его оружия. Смолчал еще и по другой причине: Борисов тут же сообщил мне такое!..

— Ладно, — говорит и улыбается. — После будем толковать об оружии. А сейчас бегите вон на ту высотку, где вертолет стоит. Генерал вас ждет. Он вам сейчас лично объяснит, что главнейшее в солдатском деле.

Стою я ни живой ни мертвый. Чем же я провинился, что к самому генералу меня вызывают?

Перебираю в голове все свои последние грехи и промашки. Вроде ничего такого не натворил.

— Бегом! — торопит меня лейтенант Борисов.

Бегу. Бегу и продолжаю думать. Может, старшина Саблин нажаловался? Вчера на привале поспорил я с ним, что могу кого угодно связать палкой. Не поверил старшина: думал — шутит Перепелица. И согласился, чтоб я его связал.

— Обижаться не будете? — спросил я у старшины.

— Никакой обиды, — ответил он.

Раз так, вырубил я длинную толстую палку, расстегнул на гимнастерке Саблина две нижние пуговицы и предложил ему засунуть обе руки за пазуху. Когда он это сделал, я протянул палку у него под мышками так, чтоб она оказалась на груди, над кистями засунутых в пазуху рук. Потом неожиданно дал старшине подножку. Он свалился на спину, даже ноги задрал. Этого мне и нужно. Палка, продетая под руки, торчит по бокам Саблина, как длинная ось. И я ловко закидываю за эту "ось" вначале одну, а потом другую ноги старшины.

Скорченный, он лежит, беспомощный. Ноги раскинул, как подбитый воробей крылья. С недоумением на меня глаза таращит и силится руки из-за гимнастерки выдернуть.

— Ну как? — спрашиваю у Саблина и помогаю ему сесть.

— Черт! — хрипит Саблин и тужится, чтобы на носки привстать.

Пожалуйста, я даже помогу. Беру его под мышки и приподнимаю. Приподнял на носки и отпустил. Старшина тут же и клюнул носом в траву. Лежит, раскорячившись, спиной и всеми другими местами к небу, и кричит:

— Развяжи!

А я не спешу, тем более что вся рота собралась на такое диво глядеть. Ведь сам старшина пощады у Перепелицы просит.

— Ну, как, — спрашиваю, — теперь верите, что палкой связать можно?

А он знай одно заладил: "Развяжи".

Подошел командир роты и как увидел своего старшину в таком неприглядном виде, так и покатился со смеху.

Вижу, из других рот солдаты сбегаются. Надо развязывать. Развязал.

— Кто выиграл пари? — спрашиваю.

— Что за глупые шутки! — сердито отвечает Саблин, вытирая со лба пот и на солдат оглядываясь. — Зачем же носом в землю?

Так вот, могло случиться, что нажаловался Саблин. Мол, скомпрометировал его, старшину, сержант Перепелица... Ох, и попадет от генерала! Плакал тогда мой отпуск. А командир роты твердо обещал: "Кончатся учения — поедете, Перепелица, на десять дней домой".

Не несут меня ноги. До высотки, где вертолет генерала приземлился, далековато. Бежать бы надо. А в ногах моих слабость.

Вдруг из лощинки, навстречу мне, вынырнул старшина Саблин.

— Куда спешите, Перепелица? — дружелюбно спрашивает. И никакой обиды на его лице не замечаю.

— Генерал зачем-то требует.

— Генерал? Лично вас? — удивился Саблин.

— Лично, — отвечаю и вздыхаю с облегчением: значит, Саблин здесь ни при чем.

Иду дальше. А в голове аж треск стоит от разных мыслей. "Зачем я нужен генералу?" Наверное, сегодня что-нибудь не так сделал. А может, наоборот? Может, похвалить хочет? Действовали же мы неплохо. Но тоже вряд ли. Откуда генералу знать, как наступало отделение Перепелицы?

Перебираю в голове все события сегодняшнего дня...

С рассветом доставили нас грузовики на аэродром. Началась обычная возня со снаряжением и амуницией: скатку закрепи на чехол запасного парашюта, лопатку подвяжи черенком вверх, спрячь в карман пилотку и шлем напяль на голову, зачехли оружие. Потом пока подвесную систему подгонишь, и уже звучит команда на посадку.

Совсем немного времени прошло, а мы уже в воздухе.

Сижу я у самого люка (мне первым прыгать придется) и поглядываю на пристегнутый к тянущемуся через всю кабину стальному тросу замок полуавтомата. Это такой замыкающийся крючок, от которого идет бечевка к моему основному парашюту. Когда я прыгну, она должна парашют раскрыть. Вижу — там полный порядок. Поворачиваюсь к окну. Совсем близко от нашего самолета плывет целая армада тяжелых машин. И в каждой, как зерен в огурце, полно солдат. Внушительная армада! Фюзеляжи и хвосты самолетов окрашены в розовый цвет лучами только что взошедшего солнца. А далекая земля еще в тени, еще солнце не кинуло на нее своего взгляда.

Ниже и в стороне идут звенья вертолетов. Смешные машины! Но сильные. Каждая пушку или тягача с орудийным расчетом несет в своем брюхе.

Вдруг совсем близко от нас проносится пара реактивных истребителей, затем вторая, третья. Охраняют нашего брата...

Тихо в кабине. Все солдаты моего отделения к окнам приникли и наблюдают. Кое-кому страшновато прыгать.

Толкаю локтем сидящего рядом Симакова Мишу.

— Ну как? — спрашиваю.

— Курить охота, — отвечает.

— Курить? — удивляюсь. — Эх ты, культурный человек! Токарь пятого разряда, а не знаешь, что никотин отражается на нервах. — Солдаты зашевелились, поворачивают к нам головы. А я продолжаю: — Помню, в селе нашем Василь Худотеплый бросил курить и... умер. Только, кажется, он вначале умер, а потом бросил курить...

Раздается трель звонка — сигнал начала выброски. Штурман — молодой лейтенант — отдраивает люк и командует:

— Пошел!

Эта команда царапнула меня за сердце: ко мне ведь относится. Бодро подхожу к люку.

— Эх-ма! — весело кричу. — Подтолкни, Симаков!

Симаков легонько толкает меня в спину, и я, ради шутки, с криком "ура!" шагаю за борт.

Напряженные секунды... Рывок, хлопок полотна раскрывающегося парашюта. И болтается Максим Перепелица между небом и землей.

Иные думают, что парашют плавненько, осторожненько сажает солдата на землю. Ничего подобного! Если зазеваешься, не развернешься по ветру и чуть не согнешь сомкнутые ноги, то имеешь шансы поломать ребра, отбить печенки или еще что-нибудь сделать. Значит, с умом надо приземляться.

Вот я и иду к земле, как того наставление требует. А вокруг сотни других парашютистов спускаются. Все небо усеяно ими! Похоже, что Млечный Путь падает на нашу землю.

Приземлился, как положено, погасил купол, отстегнулся от подвесной системы и привожу себя в боевое состояние: автомат из чехла долой, скатку через плечо, пилотку на голову.

Рядом со мной Михаил Симаков — ухватился за нижние стропы и упирается, как бычок. Хочет купол погасить.

— Здоров, кум! — кричу ему. — Белье сменить не треба?

— Никак нет, товарищ сержант! — отвечает. — Полный порядок!

Даю два свистка — сигнал для сбора своего отделения. Со всех сторон подбегают ко мне солдаты. Еще через некоторое время поле, усеянное белыми пятнами парашютов, остается позади, а мы, вытянувшись в цепочку, лежим на песчаной осыпи старой траншеи и всматриваемся вперед. Там, на холмах, за густой и высокой сеткой спиральных колючих заграждений, засел "противник", и нам предстоит атаковать его.

Позади грохочут танки, прорвавшиеся в "тыл неприятеля". Приказано, видать, танкистам поддержать действия пехоты, выброшенной с воздуха. На флангах артиллеристы устанавливают пушки, выгрузившиеся из вертолетов.

Словом, начинается обыкновенный бой.

Первое слово за артиллерией. Сзади нас бахают пушки, а далеко впереди вскидываются вверх столбы земли и дыма. Тем временем танки втягиваются в проходы, оставленные для них пехотой. И когда между двумя красными флажками в цепи нашего отделения тоже проползает танк, я замечаю вспыхнувшие в небе зеленые ракеты.

— В атаку! За мной! — поднимаю солдат и устремляюсь за танком. Не отставать от трактористов!

Справа и слева бегут цепи соседних отделений и взводов. Строчат пулеметы и автоматы, трещат выстрелы карабинов. Танки ведут огонь с хода. Бой как бой.

Стена проволочных заграждений все ближе и ближе. А перед ней мелководный ручеек; препятствие пустячное, но задержка из-за него может быть. И точно: только шедший впереди нас танк влетел в ручей, облив водой с ног до головы забежавшего вперед Янко Сокора, как тут же у гусеницы взметнулся взрыв. Танк заглох и остановился, не дотянув какой-то метр до проволочных заграждений.

А нам же проход нужен!

— Эгей, трактористы! — кричу я и стучу по броне танка. — Давай вперед!

Откуда-то вдруг появился посредник — майор с белой повязкой на рукаве.

— Танк выведен из строя! — объявляет он командиру танка, который из башни высунулся.

— А воевать как?! — возмущаюсь я, обращаясь к посреднику.

Но что ему до нас? Улыбается и руками разводит.

— Действовать надо, — говорит.

Эх, не вовремя! Как теперь без танка через проволоку проберешься. Три же рулона колючки выше человеческого роста!

Нужно принимать вправо или влево, на участки соседей. Но отстанем! Такое боевое отделение и вдруг в хвосте будет плестись!

Тут замечаю я, что пушка танка вздыбилась прямо над проволокой.

— Давай ствол ниже! — кричу танкистам.

Послушались. Ствол пушки лег над заграждением. Радостно мне стало, что смекнул удачно.

— За мной! — командую отделению и влезаю на танк.

С башни ступаю на пушку и бегом по стволу вперед. Пять быстрых шагов, и спрыгиваю на землю по ту сторону проволоки. Следом за мной Симаков, Казашвили, Сокор, Панков и все отделение. Каждому пригодилось умение по буму ходить. Не зря обучал я этому солдат.

Оглядываюсь назад и замечаю: майор-посредник даже за голову руками ухватился. Потом сам на танк забирается. Видать, понравились ему наши действия.

"Знай Перепелицу", — думаю.

А впереди новое препятствие — глубокий противотанковый ров. Танкисты, вижу, уже берут его. Один танк сполз на дно рва, а по его башне ползут на ту сторону другие танки. Хороший пример!

Сваливаюсь в ров и подставляю спину Симакову.

— Дуй наверх! — кричу.

А моим солдатам долго растолковывать не приходится. Только Симаков взобрался по спине моей на насыпь рва и подал мне руку, как вижу, Сокор оседлал Казашвили, Панков — Митичкина. Все вверх карабкаются. Оцэ дило!

— Не отставать! — подаю голос и бегу вперед. На ходу веду огонь из автомата по амбразуре дзота, в которой сверкают пулеметные вспышки.

— Сержант! — вдруг останавливает меня голос. — Отделение несет потери от пулеметного огня "противника".

Оглядываюсь: майор-посредник. Как он догнал? Но раздумывать нет времени.

— Стой! — командую отделению.

Солдаты, бежавшие слева от меня развернутой цепью, залегают.

Положить отделение, конечно, не трудно. Но как его вперед продвинуть? Как заставить замолчать тот проклятый пулемет в дзоте?

Кидаю взгляд по сторонам, прощупываю глазами кочки, ложбинки... Подобраться можно, но не к самому дзоту. И вдруг принимаю решение.

— Ручному пулемету! — командую. — По амбразуре дзота, три, огонь! Отделению окопаться! Рядовой Симаков остается за меня!

После этого, что есть сил, отползаю по ложбинке в сторону. Отполз, плюнул на палец и проверил, с какого направления ветер дует. Определил. А нужно мне было знать это вот для чего: на жнивье, по которому мы наступали, кое-где лежали кучки бросовой прелой соломы. Вот и нацелился я на одну из них. Подобрался к ней и рукой в карман за спичками. И-и-и... нет спичек! Кто-то взял прикуривать и не вернул. Что делать? Еще минуту промедлить, и можно считать, что атака моему отделению не удалась.

Вдруг вспомнился один случай. Летом, на занятиях по тактике, один солдат из соседнего взвода дал очередь из автомата у стога сена. И не успел опомниться, как стог вспыхнул. В минуту копна сгорела. А командиру пришлось потом уплатить за нее деньги.

Вспомнил я этот случай и ствол автомата в солому наставил. Нажал спуск. Очередь. И солома загорелась. Потянулся желтый дымок, потом гуще, гуще и покатился прямо на дзот. А мне этого и нужно. Вскочил я на ноги и, маскируясь в дыму, стрелой мчусь к дзоту.

Через минуту все было кончено. Майор-посредник вывел "неприятельских" пулеметчиков из боя.

После взятия дзота и траншеи, как и полагается, поддержали мы огнем соседей, а затем устремились дальше. И только отбежали метров пятьдесят от траншеи, как нам навстречу выполз из лощины танк с белыми полосами на броне. "Противник"! Выполз и чешет из пулемета по пехоте, а из пушки по танкам, которые, преодолев ров, атакуют справа.

Передо мной оказался одиночный окоп. Свалился я в него, и тут же мне на голову еще кто-то плюхнулся. Смотрю — Симаков Миша. Остальные солдаты отделения в траншею отхлынули.

А танк все ползет. Эх, были бы гранаты! Но мы их при захвате дзота и траншеи израсходовали.

Слышу — посредник что-то кричит. Наверное, хочет танкистов предупредить, что в окопе люди. Но танкисты не слышат посредника, а нам не хочется себя выдавать.

Танк уже рядом. Земля дрожит как в лихорадке. С бруствера срываются и падают за шиворот сухие комочки глины. А мы с Симаковым все теснее ко дну окопа прижимаемся.

Вдруг в окопе стало темно. Дохнуло жаром, и танк прогрохотал над нами.

— За мной, Миша! — крикнул я не по-уставному и прямо из окопа швырнул на броню танка свою скатку. Тут же выбираюсь наверх и бегом за скаткой. Догнал танк, стал ногой на буксирный крюк и на броню. Только руку чуть-чуть обжег — за выхлопную трубу ухватился. А можно было и не хвататься.

Взял скатку и, придерживаясь за десантные скобы, вдоль башни пробираюсь к переднему люку. Подобрался и удобно одел скатку на оба передние смотровые прибора. И сам сверху уселся. Теперь механик-водитель ослеплен.

А башню тем временем Миша Симаков "обрабатывает". Развернул он скатку и все приборы прикрыл шинелью. Сам же уселся на крышку люка командирской башни.

Танк, разумеется, остановился. Слепой же!

— Что случилось? — слышу из-под брони голос.

Тут им посредник и объяснил:

— Танк выведен из строя.

Раз мы дело свое сделали, кричу своему отделению привычное слово: "Вперед!" А у Симакова спрашиваю:

— Закурим, Миша?

— Вы же говорили — вредно! На нервах отражается!

— Так то ж в воздухе! — смеюсь я. — А на земле можно...

Вскоре после этого закончились учения. Чем же может быть недоволен генерал? Возможно, танкисты жалобу подали? Наверное, считают, что не по правилам ослепил их. Или что другое?

Раздумывал я так, раздумывал и дошел, наконец, до высотки, на которой вертолет стоит. Генерала заметил сразу. Сидит он в кругу офицеров, разговаривает. Представительный такой, могучий. Из-под фуражки белые виски выглядывают.

Докладываю:

— Товарищ генерал, сержант Перепелица по вашему вызову явился!

Он поднял глаза и смотрит с недоумением.

"Неужели разыграли? — мелькнула у меня мысль.- Вот смеху будет! На всю роту!.."

— Кто вы такой? — недовольно спрашивает генерал.

— Командир первого отделения, первого взвода...

Но тут меня перебивает кто-то из группы офицеров.

— Это я вам докладывал, товарищ генерал...

Кошу туда глаза и узнаю майора-посредника.

— А-а, — заулыбался генерал и встал на ноги, отряхнулся. — Рад познакомиться с героем, — и крепко пожал мне руку.

К моему языку точно колоду привесили. Шевельнуть не могу им. Только по-дурацки улыбаюсь — рад, что генерал не ругать вызвал.

— Любопытно, любопытно вы воюете, — продолжает генерал. — Молодец. И за ствол над проволочными заграждениями и за ослепление танка хвалю. Вы еще раз показали, что нашему солдату нет преград.

Потом помолчал генерал, посмотрел на меня и начал совсем другим тоном.

— То, что личным примером ведете солдат в бой, — хорошо. Но то, что забываете о своей роли командира, — плохо! Да, да, плохо! Ослеплять дзот нужно было послать кого-нибудь из подчиненных. Нельзя быть таким жадным! — и опять заулыбался генерал. — Нужно и другим давать отличаться, командовать нужно... А в общем молодец! От лица службы объявляю вам и вашему отделению благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — гаркнул я в ответ.