Кило халвы

Кто получал внеочередные наряды, тот знает: штука эта не сладкая. Ведь наказание отбываешь. И большей частью отбываешь в выходной день, когда твои товарищи отдыхают, веселятся, идут в городской отпуск.

Наряды бывают разные. Легче, например, отстоять сутки дневальным. Не страшно, когда на какую-либо работу посылают. Но идти в наряд на кухню... Нет горше ничего! Дрова коли, воду таскай, посуду мой, котлы и кастрюли чисть, наводи санитарию и гигиену на столах и на полах. Больно много нудных хлопот.

И вот мне не повезло. Упек меня старшина Саблин в воскресный день на кухню отбывать взыскание, наложенное командиром роты. Это за то, что письмо на занятиях писал я. А тут еще картофелечистка на кухне сломалась, и приказали мне вручную чистить картошку. А заниматься этим не мужским делом я страх как не люблю! Может, потому, что история одна со мной приключилась, когда я подростком был.

Мать моя славится в Яблонивке доброй стряпухой. Если наша бригада выезжала на далекие поля, ее брали за повара. Во время одной косовицы я с товарищами искал на покосах гнезда перепелов. Мать увидела меня и заставила начистить картошки. Не мужское это дело. Но раз мать заставляет — не откажешься. Начистил я картошки, вымыл ее. Вечерело, смеркаться стало. Мать уложила в котел мясо, крупу, приготовила сало с поджаренным луком и другой приправой.

— Высыпь картошку в котел, — приказала она.

Я мигом схватил ведро и перевернул его над кипящей водой, не разглядев в спешке, что под руку попало ведро с нечищеной картошкой и картофельной шелухой. А потом... что было потом, лучше не рассказывать. И не припомню я сейчас, чем меня мать колотила. Я только скулил и упрашивал:

— Быйтэ, мамо, но нэ кажить людям, Бо засмиють!..

А люди и без того засмеяли. С той поры я люблю картошку, когда она уже на столе.

Так вот, довелось мне-таки чистить картошку. Сижу я в подсобном помещении кухни — тесноватой комнате с двумя окнами, сижу и стружку с картошки спускаю. На мне поварской колпак, короткий халат и клеенчатый передник. Рядом со мной солдаты из соседней роты — Зайчиков и Павлов. Зайчиков — узкоплечий, губастый, с пожелтевшими зубами (видать, сладкое любит). Такому в самый раз на кухне сидеть. Павлов посерьезнее парень: строгий, неразговорчивый, ростом покрупнее меня. Чистит картошку и фокстрот насвистывает. Вижу, оба хлопца проворно с картошкой расправляются. У каждого из них уже по полведра, а у меня только дно прикрыто.

А за окном что делается! Гуляет мяч на волейбольной площадке, гармошка у клуба заливается, смех, говор, песни. Ясно — выходной день. И так мне нудно стало, что того и гляди швырну нож и в открытое окно выскочу.

Но попробуй убеги. Прямой наводкой на гауптвахту направят. А разговоров сколько будет!

Недовольно кошусь на своих соседей и соображаю...

— Смотрю я на вас, хлопцы, — говорю им, — и удивляюсь: ничему вы не научились в армии.

Зайчиков и Павлов даже рты пораскрывали.

— Нет, верно, — продолжаю. — Живем мы дружно, одной семьей, а картошку чистим в разные ведра.

— Глубокая мысль, — ухмыляется Павлов, смекнув, куда я клоню. Ты изложи ее дежурному по кухне.

— А что дежурный? — недоумеваю. — Все зависит от вашей сознательности.

Павлов бросает в свое ведро очередную картофелину, с издевочкой смотрит на меня и заключает:

— Ох, и ленивый же ты, Перепелица! Как тюлень.

— Я?.. Да я был в колхозе первым человеком! — отвечаю. — До сих пор письма шлют, советуются... А недавно одно предложение им подкинул. Благодарят!.. Ящик халвы прислали...

При упоминании о халве Зайчиков — тот, который губастый, — уши навострил. Знаю я, что солдаты халву любят. Не пойму только почему.

— Целый ящик? — заерзал Зайчиков на своей табуретке.

— С полпуда весом, — отвечаю. — Не знаю, что с ней делать. Ребят кормил... А она все не убывает. Выкидывать?.. Жалко.

— Так тащи ее сюда! — предлагает Зайчиков и облизывается. — Поможем.

— Вот это друзья! — хлопаю я себя ладонью по коленке. — Значит, халву есть "поможем"? А картошку чистить?..

— Сколько принесешь? — ставит Зайчиков вопрос ребром.

Тут Павлов вмешивается:

— Да врет он все! Ты что, о Перепелице не слышал?

— Плохо знаешь ты Перепелицу! — отвечаю ему. — У меня слово твердое. — И предлагаю: — Ведро картошки — кило халвы!

Зайчиков без разговора вскочил с табуретки и придвинул мое пустое ведро к себе.

— Ну, смотри, если обманешь! — говорит. — Дежурному по кухне доложим.

А я и не собирался обманывать. Раз дал слово, значит сдержу его. Тем более сдержать не трудно: халва продается в нашем военторговском ларьке, который рядом с клубом.

Но к ларьку я не спешу — погулять хочется.

Направляюсь к спортивной площадке. А мяч сам мне прямо в руки летит. Подкинул я его и как гасанул в сторону волейбольной сетки! Попал Василию Ежикову в затылок. Повернулся Василий и с недоумением смотрит на меня.

— Ты чего не на кухне. Перепелица? — спрашивает.

— Там ребята душевные, — отвечаю. — Не дают переутомляться. Ценят!

И к турнику иду, вокруг которого солдаты собрались. Прошу одного "спортсмена", который болтается на перекладине, место уступить. Уступил. Я с ходу сделал замах на склепку и тут же взлетел на перекладину на прямые руки. "Здорово!" — хвалят хлопцы. Чего здесь удивительного? Это раньше я по физкультурной подготовке отставал. А сейчас натренировался.

Хотел еще одним упражнением похвастаться, да вдруг заметил, что старшина Саблин из казармы появился. Надо маскироваться.

Соскакиваю на землю и в толпу солдат. Когда старшина прошел, я к военторговскому ларьку направляюсь. Уже, наверное, начистили мне Зайчиков с Павловым картошки.

Подхожу, вижу, торчат в открытое окошко ларька усы дяди Саши "Крючка" по прозванию.

"Порядок! — думаю,- продавец на посту".

Без спросу кладет передо мной дядя Саша коробку дешевых папирос и спички.

— Не-е-т,- говорю ему. — Дайте-ка халвы попробовать.

— Попробовать? — переспрашивают усы.

— Эге.

Из окошка высовывается длинный нож с кусочком халвы на кончике. Разжевал я халву, проглотил. Добрая! Но хвалить не спешу: еще пожалеет килограмм продать.

— Что-то плоховата, — морщу нос, но потом машу рукой и добавляю: — Ну, ладно. Съедят и такую. Взвесьте кило.

А усы смеются:

— Раньше надо было приходить. Вся распродана.

— Как распродана?! — ужаснулся я.

— Очень просто, — отвечает дядя Саша. — Завтра опять завезу.

Что ты скажешь! Как же я теперь на кухню вернусь? Съедят же меня хлопцы. Да и стыдно. Жуликом обзовут.

Одно спасение: надо выскочить на десять минут в город. Но без увольнительной записки, которую мне никто не даст, это невозможно.

И все же иду к контрольно-пропускному пункту. Издали смотрю, кто там дежурит. Вижу — сержант из третьей роты.

"Не пустит", — вздыхаю.

Тут как раз машина из расположения части выезжает. Сержант кинулся ворота ей открывать, а я следом за машиной и бочком, бочком. Вдруг, как из "катюши":

— Ваша увольнительная! Заметил-таки сержант...

— Мне вон в тот ларек халвы купить, — объясняю ему.

— Без увольнительной нельзя.

— На одну же минутку...

— Кр-ру-гом! — резко командует в ответ.

И разговор закончен.

Отошел я в сторонку от проходной, и так грустно мне. Хоть бы кто из наших в город шел — можно задание дать. Но солдат бежит в увольнение впереди увольнительной записки. Все давно ушли.

А возвратиться на кухню без халвы не могу. Совесть не позволяет. Совесть же — это мой бог. Если я с ней не в ладах — нет мне спокойной жизни!

Решаюсь на последнее: через забор! Никто не увидит. Быстро слетаю к ларьку и тем же путем назад.

Решено — сделано. Перемахнул я через забор. Но... к ларьку, что через дорогу, подойти нельзя. Вижу, стоит там старшина Саблин и с продавщицей любезничает. Это на час, не меньше.

Пячусь назад, поворачиваю за угол и бегу к гастроному. Подбежал, а на дверях за стеклом покачивается табличка: "Перерыв". Посмотрел я с ненавистью на эту табличку и обращаюсь к чистильщику обуви, который рядом сидит, — этакому смуглому, белоусому старику:

— Дядьку, где здесь срочно халвы можно купить?

— Халвы купить, да? — гнусаво переспрашивает дядька. — Зачем халвы? Давай сапоги почищу.

Смеется, бестия!

— Некогда! — сердито отвечаю.

— Некогда? На базар иди... Второй квартал направо.

Пулей несусь на базар. Уже спина мокрая. И ноги подкашиваются от страха: вдруг кого-нибудь из своих встречу?! Или — не дай и не приведи — патруль комендантский!

Только подумал об этом, как из переулка, навстречу мне, вышел с двумя солдатами незнакомый лейтенант. Увидел я на его рукаве красную повязку и вроде споткнулся. Потом взял себя в руки. Перехожу на строевой шаг и четко отдаю патрулю честь.

— Ваша увольнительная! — останавливает вдруг меня красная повязка.

— В каком смысле? — удивляюсь...

И все кончилось как нельзя плохо. Сижу я на гауптвахте — в небольшой комнате с решетками на окнах. Деревянные откидные нары подняты к облезлой стене и закрыты на замок.

Сижу на табуретке, скучный, как пустой котелок, и тру о подоконник пятак, чтоб отшлифовать его до зеркального блеска. Говорят, это помогает грустные мысли отгонять. Но мысли как назло не покидают меня. Пятак уже до того отполирован и отделан после подоконника о штанину, что вижу в нем весь свой похожий на винницкую дулю нос и прыщик на носу.

В другое время этот прыщик много б мне хлопот доставил, а сейчас не до него. Свет белый мне не мил! Уже пытался шаги считать — шесть шагов к запертым дверям, шесть к окну с решеткой. Четыре тысячи насчитал и бросил. Досада огнем жжет мое сердце! Я даже не догадывался, что в нашей славной Яблонивке на Винничине мог уродиться такой несчастливый хлопец, каким оказался я.

Перед моими глазами стоит учебный класс, битком набитый солдатами. Идет комсомольское собрание, на котором обсуждают поведение комсомольца Максима Перепелицы...

Эх-х... Лучше не вспоминать. И как только человек может выдержать такое? И все из-за моего перепеличьего характера. Видать, придется шлифовать его, как этот пятак...

Начинаю тереть о подоконник другой стороной пятак и мечтать о том времени, когда Максим Перепелица станет человеком. А он же станет им.