Вторая встреча

Довоенная мечта Степана Пескова сбылась: он был в Москве. Еще раньше, до войны, в те давние мирные дни, когда проживал в станице Богаевской, на берегу Дона, он мечтал о том часе, когда приедет в Москву. И это должно было сбыться еще в сорок первом году. Как огородника-опытника, его предполагали послать на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, где он обязан был удивить всех своими помидорами, которые вызревали только на его участке. В сорок первом году поехать в Москву не удалось: грянула война — Песков ушел в армию.

И вот теперь, в мирные дни, оказался в Москве. Приехал за правительственной наградой, а затем должен был направиться к себе, в станицу, в двухнедельный отпуск.

Он был нетороплив, тверд и упрям. Все эти свойства пригодились ему в военной профессии бронебойщика.

Вторым номером у него был сибиряк, тоже спокойный, медлительный, большой физической силы человек. И разговаривали они не спеша, коротко. Утром, открыв глаза, Песков обычно спрашивал:

— Ну что, Сибирь, выспался?

— Выспался, а ты, Дон?

— Вполне.

Так начиналось утро.

В Москве Песков был один. Его напарник, раненный уже под самым Берлином, сейчас поправлялся в госпитале на берегу Балтийского моря.

В этот день Песков был в особенно хорошем расположении духа: только сегодня он получил в Кремле орден Ленина и, позвякивая орденами и медалями на новом мундире, ходил по Москве и степенно, но четко, с неуловимой солдатской ловкостью козырял старшим по званию.

Уезжать на Дон он должен был завтра утром. Таким образом, в его распоряжении оставались почти сутки. Еще до войны ходили всякие рассказы о московском Парке культуры и отдыха имени Горького: о разных каруселях, вышках, гигантских шагах и прочих забавах, которые интересуют и взрослого человека; слышал он и о Зеленом театре, вмещающем многие сотни человек.

Песков решил направиться в парк. Скоро он уже шел по широкому Крымскому мосту и смотрел на спокойную поверхность Москвы-реки, которую пересекали в разных направлениях десятки скользящих, как стрелы, лодок. Он смотрел на реку, и она напомнила ему Дон. Уже подходя к последнему пролету моста, Песков увидел очертания самолетов, поднятые к небу стволы зенитных орудий, пушки-самоходки... Большая вывеска над воротами извещала, что здесь находится Выставка образцов трофейного вооружения. Где-то вдали, в парке, слышались звуки духового оркестра, отголоски песен, а здесь, на выставке, посетители осматривали мир укрощенной смерти, как рассматривают в музеях чучела некогда сильных и опасных зверей.

Тогда Песков изменил своему первоначальному решению и пошел к воротам выставки. Его снова потянуло к тому, с чем приходилось встречаться в тяжкие годы войны.

Здесь, на берегу реки, в тени деревьев, стояли сотни самолетов, пушек, минометов, танков и всякого другого вооружения.

Песков проходил мимо самолета «Мессершмитт-109», и ему вспомнилось, как носились «мессеры» осенью сорок первого года над дорогами Смоленщины; он смотрел на тупорылые «юнкерсы» — и снова вспоминал воющий звук сирен и разрывы бомб.

Песков проходил мимо пушек. Большие и малые, целые и поврежденные, они молча стояли перед ним. На них он смотрел, как всегда, с интересом. Маленький осколок немецкого снаряда он до сих пор носил где-то в бедре, и осколок этот, как говорил сам Песков, «прижился» и «вел себя прилично».

Неподалеку от орудий он увидел самоходные пушки и танки. Рябые «тигры», «пантеры», «фердинапды» стояли перед ним, зияя пустыми, глубокими жерлами орудий. Знакомое чувство сжало сердце. Это чувство напоминало любопытство охотника, который рассматривает убитого им зверя. Пескову пришлось выдержать не одну битву, не один поединок. Он с интересом рассматривал следы наших бронебойных снарядов. По месту расположения пробоины определял, какой был бой, где находились бронебойщики, как вел себя экипаж немецкого танка, — все это, казалось, было написано на броне тяжелых машин. Он обходил танк за танком. И вдруг возле небольшого деревца увидел желто-черный танк, на борту которого красной краской было начертано: «Ку-ку!». Песков остановился. Что-то знакомое показалось ему и в самой машине, и в словах «Ку-ку!», и в жирном знаке. Он беспокойно обошел танк кругом и вдруг увидел отверстие от бронебойной пули. Сомнений не было: это была его работа.

Ему вдруг стало жарко и весело. Он почувствовал, что вот сейчас ему нужен позарез человек, с которым можно было бы поделиться, сказать ему о том, что здесь, в Москве, он встретил свой первый танк.

Мимо Пескова проходил старичок небольшого роста в светлом пиджаке. Видимо, он пришел впервые на выставку и все эти «образцы» были для него в самом деле диковинными. Он остановился около Пескова и с уважением спросил:

— Это и есть те хваленые танки?

— Они самые, — охотно ответил Песков.

— Подумать только... махина, а останавливали их.

— Останавливали, папаша. — Пескову хотелось говорить. — А это мой танк, папаша, самый первый.

— То есть в каком смысле ваш? — старичок недоверчиво посмотрел на Пескова.

— Мой самый, что ни на есть настоящий. Я его подбил на Курской дуге.

Старичок все еще недоверчиво смотрел на Пескова.

— Да... бывает, — неопределенно сказал он. — Жарко-то как сегодня!

Недоверие звучало в его голосе. И хотя он и ничем как будто не выдавал сомнения, но чуткое ухо Пескова услышало оскорбляющие его нотки, и ему безудержно захотелось доказать старику, что именно он, а не кто другой, подбил этот танк в 1943 году под Курском и что именно он, Степан Песков, собственноручно вывел краской слова «Ку-ку!». Он так и сказал:

— Это я сам написал, папаша. Видите: «Ку-ку!»?

— Вижу... А как же вы его?

— А так... Да если вы, папаша, не спешите, я вам с превеликим удовольствием расскажу сию повесть. Присядем.

...Душные июльские дни 1943 года застали часть, в которой служил Степан Песков, на крутом выступе Курской дуги. Деревенька, по околице которой проходила линия нашей обороны, была небольшой точкой, крупинкой, но крупинкой важной и играла ответственную роль в сложной, хорошо продуманной системе обороны.

В садах зрели яблоки. На всем участке фронта было как-то особенно тихо. Рядом, в деревне, жители, обманутые тишиной, готовились к уборке, пололи огороды. Хозяйка домика, в котором квартировали Песков и Кузнецов, раздобыв где-то ведро краски, решила выкрасить ставни, крыльцо и двери. Только люди военные понимали, что тишина эта была обманчивой, что немцы молчат не случайно и не случайно леса и рощи забиты нашей артиллерией и танками.

Песков и его помощник Кузнецов понимали все это по-своему, но на вопросы хозяйки, полной хлебосольной Петровны, отвечали коротко:

— Все в порядке, хозяюшка.

— Вот ставни хочу покрасить.

— Крась, Петровна. Чего на немца смотреть!

По приказу командира батальона Песков с Кузнецовым отрыли Для себя вдоль дороги три окопчика.

Глядя на то, как солдаты рыли окопы, Петровна спрашивала:

— Может, вы немца ждете?

— Та нет, Петровна. Береженого бог бережет. Всяко бывает.

Командир батальона майор Ефремов разрешал им иногда ночевать в доме. Но однажды вышел приказ — к ночи занять все боевые позиции.

Тихо мерцали в небе звезды.

Песков со своим напарником дремали поочередно. Изредка переговариваясь, они дождались рассвета. Неподалеку от них находился лесок. Голубоватые березки еле слышно шелестели листвой. Где-то очень близко прокуковала кукушка. И тогда Песков спросил:

— Сообщи, кукушка: сколько нам лет жить с Кузнецовым?

Кукушка длинно и звучно закуковала. Когда Песков досчитал до ста, он сказал:

— Это нам с тобой, Сибирь, вполне на двоих хватит.

Уже всходило солнце. Замолкшая было кукушка снова подала голос, и Песков спросил:

— Кукушка, а сколько Гитлеру осталось править?

«Ку-ку» — послышалось из рощицы. И вслед за тем небо и земля словно раскололись пополам. Разрывы тяжелых снарядов накрыли землю. В воздухе послышался длинный с перебоями гул. Вой бомб, взрывы снарядов, низкое гудение немецких бомбардировщиков — все смешалось в один грохот, который окружил Пескова и Кузнецова и, казалось, поглотил их совсем.

Все, что потом происходило в этот знойный июльский день, Песков не мог бы вспомнить раздельно. Все слилось в какой-то один клубок огня, дыма, вздыбленной к небу земли. Песков только помнил, как шли на них танки, как два из них остановились, один загорелся, как следом два или три танка прошли над их окопом и подбили их уже в деревне. Запомнились до десятка костров по обочине, а затем, уже к вечеру, вдруг появившийся на дороге черно-желтый танк. Он шел прямо на окопчик Пескова. Оставались последние три патрона. Оглушенный взрывом бомбы, Песков медленно приходил в себя. Первый выстрел сделал Кузнецов. Заряд пропал даром. Танк продолжал движение. Тогда в полузабытьи потянулся к ружью Песков и сделал еще один выстрел. Танк остановился на мгновение, выплюнул снаряд. Снаряд снес крышу с дома Петровны. В это время танк стал обходить горящую на дороге машину. И здесь, словно прозрев, Песков всадил третью пулю в танк — и тот остановился.

И словно последним был этот выстрел в тот день. Все стихло. Из танкового люка высыпался немецкий экипаж, но его скосил застрочивший откуда-то сбоку пулемет.

К Пескову бежал майор Ефремов и что-то кричал. Потом Песков услышал: «Поздравляю, казак, первый танк твой. Ты оставь на нем память какую». Кузнецов вспомнил, что у хозяйки осталась краска в ведре, и побежал за ней. Песков обмакнул кисть в ведро и вывел на броне машины: «Ку-ку!»

...Снова и снова, переживая незабываемые дни, рассказывал Песков собеседнику о своей первой встрече с танком.

— Так, значит, вы вроде укротителя оказались? — сказал старичок и поднялся. — А ведь мы совершили с вами одну оплошность: не познакомились.

— Степан Петрович Песков, гвардии старшина, — отрекомендовался бронебойщик.

— Василий Петрович Рябцев, счетовод, так сказать, в отставке, пенсионер. Жду двух сыновей из тех мест, что и вы... Да, между прочим, насчет Гитлера кукушка точно проинформировала: два года тогда оставалось ему командовать...

— А и верно! — обрадовался Песков.

За ворота выставки они вышли вдвоем. Старик потащил Пескова к себе домой на обед. А когда они выпили по рюмочке и по другой, Песков немного захмелел, поднялся и произнес речь:

— Я хочу еще приехать в Москву. Но уже на другую выставку, на сельскохозяйственную. У меня такие помидоры! По килограмму... Не верите, Василий Петрович? Вы мне с «Ку-ку!» тоже не верили поначалу?

— Верю, верю! — отмахивался от Пескова обеими руками старик.

На следующее утро Степан Песков, провожаемый стариками Рябцевыми, выезжал из Москвы в станицу Богаевскую.