Тачанка в бою

Где родилась эта песня?

На каком переходе сочинили ее пулеметчики-тачаночники? То ли в степях Таврии, то ли под Запорожьем, то ли под славным городом Херсоном — никто не знал. Появилась она вдруг, неожиданно. Пел ее сначала пулеметчик Иван Шаповал, затем стал подтягивать и ездовой Сергей Конопля, сорокалетний, молчаливый украинец с опущенными вниз усами. А потом по вечерам в хате или в землянке и все пулеметчики, сходясь в круг, пели неизвестно кем сочиненную песню, протяжную в первой части и быструю, кавалерийскую, во второй.

Пулеметчики полюбили эту песню, хотя пели ее и не часто, словно берегли от износа.

Запевал Иван Шаповал, обладатель чуть хрипловатого, но берущего за душу баритона. А кони в тачанке Шаповала были действительно огненно-рыжие. Когда они неслись по полю всей четверкой, то казалось, что тачанка вот-вот оторвется от земли, взлетит и пойдет на бреющем полете над полем, разбрасывая, как золотистый град, расстрелянные пулеметные гильзы.

Никто другой во взводе не умел делать такие крутые развороты с полного хода, как Сергей Конопля. Шаповал в это время поливал немцев пулеметным дождем. Они и второй их номер — Семен Баранов в сдвинутых на лоб кубанках проносились, как молния, мимо немцев, сея смерть и внося замешательство в ряды противника...

И был доволен своей военной судьбой старший сержант Иван Шаповал. Он все уже изведал на войне: и ранен был, и контужен, и в январские морозы мерз, и в зной изнывал. На груди у него сияли два ордена и медаль «За отвагу». Казалось ему иногда, что не кожа у него стала, а броня, которую хотя и дырявили изредка, но которая подживала, будто латками покрывалась.

И было это все до того дня, когда встретил Иван Шаповал на отдыхе в украинском селе своего земляка Евгения Воробьева, с которым они до войны работали в одной МТС трактористами. Встреча была теплая. Земляки обнялись, расцеловались. Вспомнили юность, знакомых девчат, свое село.

А потом вдруг спросил Воробьев, показав на кубанку Шаповала:

— Ты что, Ваня, никак в кавалерии?

— Да нет, пулеметчик я... На тачанке...

— На тача-анке? — разочарованно протянул Воробьев. — А я думал, ты танкистом будешь... Ведь трактористы мы.

Шаповал даже обиделся на земляка. Чем плохо быть пулеметчиком на тачанке? По скорости она танку не уступит. А пойдешь в рейд — бензина возить не надо. Бензин конский под ногами растет...

— Брони нет — и убойная сила меньше... Я, брат, на своей тяжелой машине столько немцев подавил! Вровень с землей каждый стал. Танк, одним словом! А бензина при наступательном характере действий немцы для нас с излишком готовят, хоть залейся.

Шаповал был уязвлен. Конечно, пулеметная тачанка — не ведущий род войск, но в армии каждый винтик, каждый солдат играет свою роль.

Они долго еще спорили, сидя в цветущем вишневом саду. Около них собрались другие пулеметчики и тоже приняли участие в разговоре. Спор постепенно затих, и вспыхнула песня.

В этом месте Шаповал подмигнул своему земляку; хоть и темно было, но ведь Воробьев знал, о ком идет речь.

С какой-то особой нежностью выводили песню пулеметчики:

Танковая часть, в которой служил Евгений Воробьев, утром уходила дальше, и, прощаясь, земляк сказал Шаповалу:

— Хорошую ты песню пел вчера, да, к сожалению, не запомнил я, может быть, после войны выучишь меня.

Они простились так же сердечно, как и встретились, и Шаповал пошел провожать своего друга до дороги и смотрел ему вслед, пока танки не скрылись за бугром. К Шаповалу подошел Конопля, который слышал разговор земляков, и сказал:

— Да ты не обращай на него внимания, он тронутый машиной на всю жизнь. В его моторе, может, сто лошадиных сил, а может, поболе... А у нас четыре, но зато с копытами да с гривами...

Шаповал и не думал огорчаться — каждый солдат за войну успел полюбить свое оружие.

И совсем скоро представился Ивану Шаповалу случай проверить боеспособность своей тачанки. Пробившись в тыл немецких войск, наши подвижные части перерезали немцам основные дороги отступления.

Наши подразделения, в том числе взвод пулеметных тачанок, должны были держать дорогу, проходившую через большое село. Тачанка Шаповала была поставлена на околицу села. Конопля притащил два камышевых щита, замаскировал переднюю часть тачанки и вместе с Шаповалом сидел на передке.

Было раннее утро. Солнце только поднималось над степью. Бессонная ночь давала себя знать. Шаповал сидел в дремотном блаженстве. Второй номер — Семен Баранов лежал возле тачанки, засунув руки в рукава шинели, и тоже дремал. Только Конопля пристально вглядывался в степь.

И вдруг розовато-серое степное марево покачнулось на горизонте. Вдали шла темная масса людей. Видно было, что они двигались не только по дороге, но и по обе стороны ее. Те, кто дремали, и те, кто уже раньше очнулись от дремоты, схватились за оружие. К селу приближался враг. Это была довольно большая группа войск с боевым охранением впереди. По дороге шли машины, за ними следовал обоз.

Задача состояла в том, чтобы пленить идущих или уничтожить их. Находясь метрах в трехстах от дороги, на фланге засады, Шаповал мог наблюдать, как приближались немцы. Он имел самостоятельную задачу. И едва из садов, из-за хат и заборов послышались ружейные и пулеметные выстрелы, как в степь выметнулась его тачанка и понеслась, обходя правый фланг остановившихся в замешательстве немцев.

Расстелив рыжие хвосты и гривы, через рытвины и ухабы неслись кони, гремела тачанка. Шаповал оглядывал степь, прильнув к пулемету. Он увидел, что с левого фланга на полном карьере несется тачанка Мирошниченко. В это время немцы залегли, пытаясь установить круговую оборону.

Крутой поворот — и вот уже тачанка Шаповала несется вдоль упавших наземь немцев, и пулемет бьет безостановочно, и уже слышит Шаповал свист летящих мимо пуль, скрежет осколков, а кони несутся, и пена висит клочьями на их мордах. Конопля держит натянутые до предела вожжи. Баранов прильнул к тачанке. Все проносится мимо, как на карусели, и падают, разбрасывая руки, немецкие солдаты...

Но вот на мгновение Шаповал перестал стрелять — навстречу летела тачанка Мирошниченко, гнедые с подпалинами кони... И вдруг левая пристяжная ткнулась в землю, повисла на постромках. Конопля одним рывком, не выпуская вожжей, кинжалом разрезал постромки, и окровавленный конь остался лежать в степи, а тачанка летела уже с тройкой лошадей; оборванная сбруя, ремни да медные колечки взметались над землею...

Шаповал увидел красную ракету в небе. Это значило, что тачанки свое дело сделали, и пехота пошла в атаку. Но немцы не сдавались. Пули все еще свистели. И тогда Шаповал вырвал из рук Конопли вожжи, столкнул его с сиденья к пулемету, а сам, стоя на передке, направил тачанку прямо на бегавших по полю немцев. Он видел грязные лица, автоматы, каски, порванные шинели. Вот кто-то целится в него, но выстрела нет: дышло бьет немца в грудь, кони топчут врага копытами. А под тачанкой уже другой, третий...

И вот уже бой заканчивается. Шаповал видит, как пехотинцы ведут поднявших руки немцев, как под уздцы тянут в село запряженных в брички немецких лошадей...

Шаповал сдерживает своих покрытых серой пеной коней, бросает вожжи Конопле и спрыгивает. Конопля тоже сходит на землю. У него тоска в глазах.

— Чубчика убили! — говорит он горько.

— Ладно, Конопля! Коня мы подберем, — хриплым голосом успокаивает его Шаповал.

Глаза у него блестят. Он идет к капитану. Капитан доволен.

— Придется тебя в танковую часть перевести. Тачанке твоей только гусениц не хватает... Здорово ты их сегодня утюжил. — Он показывает на оборванных, грязных пленных. — Небось сотни полторы уложил. Прямо КВ!

— Я тут земляка недавно встретил, так он, товарищ капитан, тачанку не очень уважает.

— Земляки тоже ошибаются. Всякое оружие на своем месте страшно.

...И снова идет по широкой степи часть, в которой служит Шаповал. И поют пулеметчики песню:

На Украине родилась эта широкая, раздольная песня. Ветер занес ее в степь, трава прошелестела, жаворонки в небе подхватили. Украинская степь — мать этой песни.