Возвращение Лидии Дыховец
Лидия еще на улицах Львова удивленно рассматривала статных загорелых мужчин, стоявших у витрин магазинов и попыхивавших табачным дымком из темных обожженных трубок. Наряд их — фетровые широкие шляпы и кожаные вышитые яркими нитками жилеты — находился в полном несоответствии с босыми ногами.
Было лето 1940 года. Солнце, выбегая из-за туч, заливало светом улицы города. Люди, стоявшие у витрин, были гуцулы. Они принадлежали к тому же народу, который вскормил девятнадцатилетнюю учительницу Лидию Дыховец. Закончив педагогическое училище, она ехала на работу в Станиславскую область, в Прикарпатье, в село со странным названием — Жабье.
В село Лидия приехала недели за три до начала учебного года. Все было для нее здесь ново, интересно: и люди, и природа, и песни, похожие на людей, природу и песни Украины и в то же время имеющие свой, неповторимый отпечаток. И хотя Лидия еще не знала ни слов, ни мелодий гуцульских песен, ей они казались давно знакомыми. Вдруг они всплывали в памяти как забытая сказка-байка, рассказанная матерью в детстве. А может, мать и пела ей эти песни в хуторе Тарасовском, где родилась Лидия Дыховец?
Гуцулы приняли молодую учительницу доверчиво. Матери и отцы приходили к ней с лохматыми босыми ребятишками и пытливо расспрашивали: долго ли будут учиться их дети, не станет ли учительница бить их линейкой? И много других вопросов задавали они, пожилые и средних лет люди, молодой сероглазой девушке.
Лидия первое время робела, но потом, видя общее к себе расположение, стала держаться уверенно, просто и совсем привыкла к тому, что дети называли ее Лидией Григорьевной.
Когда летом занятия кончились, учительница Дыховец не сразу уехала к себе на хутор. Нужно было подвести итоги первого учебного года, принять участие в районном совещании, упорядочить внутришкольные дела. Но 22 июня село узнало о том, что началась война. Эту весть принесли на желто-черных своих крыльях немецкие самолеты, темной тучей проплывшие на восток над тихим прикарпатским селом.
К Лидии пришел тогда один из старших учеников школы и сказал:
— Многие гуцулы уходят в горы с оружием. Отец, брат и я тоже уходим. Идемте с нами, здесь вы погибнете...
— Нет, я поеду домой, к маме.
Через месяц Лидия добралась до своего хутора и обняла плачущую мать. В Тарасовке были немцы: несколько человек во главе с высоким черным фельдфебелем. Они силой забирали у колхозников продукты и хлеб.
Лидия сидела в хате растерянная. Все, чему она училась, все, что любила, лелеяла, растаптывалось врагом, бросалось в грязь. Она перебирала свои ученические тетрадки со стихами Пушкина, Шевченко, Ивана Франко... Любовь к родной литературе, к родному языку прививал своим воспитанникам старый учитель Антон Филиппович Денежка. И всегда, когда Лидия приходила к Антону Филипповичу с вопросами, он находил ответы, успокаивал ее. Но ведь он и сейчас в Тарасовке. И Лидия пошла к своему старому учителю.
Он был все тот же, только глаза его стали строже. И опять Лидия, как в давние школьные годы, спрашивала:
— Что делать, Антон Филиппович? Что делать?
Он слушал и, как прежде гладя русые ее косы, говорил:
— Не журись, Лидия! Минует нас лихая беда.
Но ушла она от старого учителя неуспокоенной. Впервые не ответил Антон Филиппович на ее вопросы. Да и можно ли было успокоить ее в то время?
В те дни в хутор пришла новая воинская часть оккупантов. На постой в хате Дыховец расположился немецкий капитан. Он был высокий, гладко стриженный, голубоглазый. Капитан приказал освободить чистую половину хаты от лишних вещей.
— Мать спит там, — сказал он, показывая на кухню, — дочь может спать здесь.
Лидия покачала головой:
— Нет, — и вышла из комнаты.
Немцы грабили жителей. Куры, гуси, утки исчезали, будто втягиваемые одной прожорливой пастью. Плакали хуторские девушки. Ганна Сердюк после надругательства повесилась в сарае.
Однажды утром на стене школы хуторяне увидали лист белой бумаги, на котором печатными буквами было написано: «Будьте вы прокляты, ворюги и насильники немецкие! Отольются вам наши слезы свинцовыми пулями! Украинцы, настанет час нашего освобождения, верьте!»
Школа была возле хуторского колодца, и женщины, шедшие по воду, читали слова, так и горевшие на белом листе.
Немцы сорвали его. Еще свирепее сделались они после этой истории.
Скоро снова появился плакат, за ним другой, третий. Большие печатные буквы, написанные акварельной краской... Немцы поставили часового у школы и второго — у квартиры капитана.
Капитан смотрел на Лидию своими холодными голубыми глазами и говорил:
— Вы очень красивая украинская девушка. Вас нужно везти в Германию. — Капитан кое-как объяснялся по-русски. — Вы подумаете, Лидия, — повторял он, — я есть очень терпеливый... Вы имеет выбор ехать в Германию как мой близкий человек или как... Ну вот сейчас ваши девушки будут ехать работать на Германию...
Лидия смотрела на него и отвечала:
— Я подумаю.
Немцы увезли насильно шесть хуторских девушек. На следующий день появился плакат: «Сестры и подруги! Немцы угнали из нашего хутора шесть наших родных девчат в Германию на каторгу. Не поддавайтесь врагу! Мстите ему, как только можете! Красная Армия освободит нас!»
Капитан рассвирепел. Он вызвал к себе офицеров, накричал на них. Часового, стоявшего у школы, избил.
Вскоре к Лидии прибежала жена учителя, Александра Ильинична. Часовой ее не впустил. Лидия вышла на улицу.
— Антона Филипповича увели, — плакала старушка.
— За что?
— За плакаты в школе...
Лидия кусала губы. Как она ненавидела их, немцев, — и этого, что стоял сейчас неподалеку с автоматом в руках, и того, что жил в ее доме, спал в постели, на которой она родилась, утирался полотенцем, которое она сама вышивала! Как она их ненавидела, всех до одного!
Лидия проводила Александру Ильиничну и вернулась к себе.
Когда явился капитан, она, постучавшись, вошла к нему. Он указал ей на стул:
— Садись.
Лидия села, потом сказала:
— Вы арестовали моего учителя.
— Да. Мы его завтра повесим.
— Вы арестовали его за плакаты, будто он писал и вешал их на школе. Но он старый, он никогда не интересовался политикой, он преподавал литературу. Клянусь, что это не он!
Немец посмотрел на нее холодными глазами. Потом поднялся.
— Хорошо, — сказал он, — я верю вам и освобожу вашего учителя. Но условие... — Капитан осмотрел комнату. — Вы будете спать здесь...
Лидия наклонила голову.
— Хорошо. Только не сегодня.
— Завтра?
— Да...
Капитан поднялся. Он хотел подойти к Лидии, но она отстранилась.
— Так вы освободите учителя?
— Конечно.
Капитан позвал часового...
Перед вечером Лидия отправилась к Антону Филипповичу. Она стояла посреди комнаты и говорила:
— Я пришла поблагодарить вас за то, что вы научили меня родному языку, каждой букве его, каждому слову... Я чуть было не стала причиной вашей гибели... Я ухожу. Прощайте!
На следующее утро проснувшийся капитан увидел на двери белый лист и на нем печатные буквы: «Я ухожу. Ищи меня в поле, фашистская сволочь! Это я писала плакаты. Доведется, я всажу в тебя пулю. Лидия».
...Немцы повесили мать Лидии перед зданием той самой школы, в которой Лидия училась и куда в первый раз мать отвела ее, тогда восьмилетнюю девочку.
На следующее утро на стене школы вновь появился плакат. Огненные слова кричали:
«Братья-украинцы! Отомстим за смерть Марины Дыховец! Смерть немецким оккупантам!»
Весной 1944 года в хутор Тарасовский въехала грузовая машина. Возле взорванной школы она остановилась, и на землю выпрыгнула из кузова девушка-лейтенант в шинели и шапке-ушанке. Она сказала шоферу:
— Подождите здесь. Я пройду пешком.
Она с минуту смотрела на развалины школы и уже хотела направиться дальше по улице, но тут ее внимание привлек небольшой могильный холм, любовно убранный цветами и свежей весенней травой. Она подошла к нему и вдруг задохнулась. На небольшом деревянном обелиске было написано:
«Здесь похоронены замученные немецкими оккупантами дети украинского народа — Марина Ивановна Дыховец и Антон Филиппович Денежка. Вечная память героям, отдавшим свою жизнь за советский народ!»
Девушка припала к могиле. Через некоторое время подошла седая женщина. Это была жена Антона Филипповича.
— Лидия! — воскликнула старушка.
— Как произошло все это?! Как, Александра Ильинична?!
— Антон Филиппович делал то же, что и ты, Лидия.
— А мама?
— Идем, доченька, я тебе все расскажу...
...Через час грузовик уходил из хутора. В кузове сидела Лидия Дыховец. Глаза ее были сухи, губы искусаны. Она не чувствовала холодного весеннего ветра. Она смотрела вперед, и огонь ненависти светился в ее глазах.
Действующая армия
Май 1944 г.