Азовские рыбаки

Ущербная луна висит в небе, щедро окруженная переливающимися южными звездами. Над Доном тихо, слышится только еле внятный плеск воды у берега да в маленьких ериках шелест прошлогоднего высохшего камыша. Еще ночь, и только на берегу, где-то в темноте, выступает багрово-золотой зрачок. Это в рыбачьем прибрежном стане горит костер. Ветер раздувает костер: солома горит ярко, около него тепло, а издалека он кажется маленькой точкой огня, ночным светящимся тюльпаном, отраженным в свинцово-серой ночной воде.

Стало здесь мирно и как будто спокойно. И ушла-то война из этих мест совсем недавно, всего два месяца. А вот не слышно грохота орудий, не гремят пулеметы, и кажется, что и войны нет, кончилась она, как дурной сон, ушла в небытие и можно жить и думать о том, о чем положено думать человеку, о труде. Но это только кажется. Все живет здесь войной, дышит ею, работает на нее.

В три часа ночи Александр Очередько, председатель приазовского рыбачьего колхоза имени Чкалова, соскакивает с постели. Он смотрит на оглохший будильник, быстро натягивает высокие рыбачьи сапоги и, подхватив бабайки — весла, выходит в ночь. На берегу он сталкивает упругим нажимом небольшой каючок и легко опускает весла на воду.

До шести часов утра он объедет все свои бригады, покричит с середины Дона зычным, чуть хрипловатым голосом, спросит: все ли готовы для «скачка» — продолжения весеннего лова.

В эту ночь заканчивается пятидневный пропуск — перерыв в весенней путине, когда рыба мечет икру, бродит табунами под водой, забивается под коряги, скрывается на песчаном дне, в подводных травах, всюду в укромных местах оставляет неисчислимое количество икринок.

Пока был этот «пропуск», бригады колхоза готовились к продолжению лова. Вязали и смолили сети, приводили в порядок немногочисленные орудия лова, мазали дегтем высокие сапоги и сушили их на плетнях и заборах. Сапоги блестели под солнцем среди ярких, кирпичного цвета, синих, голубых, зеленых и желтых хат рыбачьей станицы, жадно желающих снова вернуться к своей неповторимой придонской красоте, оскверненной, но не умершей и снова расцветающей под донским солнцем на пороге Азовского моря.

Очередько знал, что бригады выехали на лов еще с вечера. Не спеша поднимая весла, он с каждым взмахом уходил все дальше вниз по течению Дона от станицы, всматривался в темноту, узнавая по очертаниям берега, по силуэтам людей, по кострам свои бригады.

— Эгей, на берегу! — кричал он.

— Есть на берегу! — отвечал ему голос.

И он узнавал бригадира Миронова. Ехал дальше и узнавал голос бригадира Дмитрия Гурова, а потом Николая Гурова, а за ним Афанасия Стрельникова — все они были на местах, кутались в овчинные шубы, спали в парусиновых шалашах, молча крутили на ветру цигарки.

К бригаде Андрея Андреевича Крамарова Очередько подъехал уже тогда, когда солнце оторвалось от горизонта и быстро начало подыматься в гору.

С Крамаровым у Очередько были связаны лучшие воспоминания, которые начинались с того самого дня, когда Очередько пришел в колхоз и был назначен председателем. Случилось это в сентябре 1943 года. Колхоз был тогда одним из самых отстающих в районе. Едва Очередько стал председателем колхоза, как к нему пришел Крамаров, посмотрел своими табачного цвета глазами и сказал резко:

— Так, Саша, больше не может быть. Или работать, или к чертовой бабушке бригаду нашу разогнать нужно.

Очередько знал уже, о чем идет речь. Не удивился он и тому, что Крамаров назвал его Сашей. Сам потомственный азовский рыбак, донской казак, Александр Очередько был широко известен в Приазовье, и все — и малые, и старые, и бабы, и девки — звали его Сашей.

Очередько знал, что Крамаров был недоволен своим бригадиром Левченко. За несколько дней пребывания в колхозе Очередько сумел разобраться, хотя еще и не очень глубоко, в людях. Он ответил Крамарову:

— У меня, Андрей Андреевич, есть до тебя такое предложение: из левченковской бригады сделать две. Пусть он хозяинует, и ты будешь хозяиновать. А такую катастрофию терпеть больше нельзя. Я с тобой согласный.

И с того дня, как Крамаров стал бригадиром, в колхозе появился огонек, за которым все тянулись. А пятидесятидвухлетний рыбак, которого Очередько охарактеризовал так: «Вертлявый, как дзига», неутомимо вел свою немногочисленную — всего из одиннадцати человек — бригаду и на осеннюю путину, и на зимний подледный лов, и вот ведет ее на весеннюю путину. И всюду он был первым. Первый 17 января начал он подледный лов двумя неводами. Первый вышел в марте на лов и на расстоянии четырех километров вручную пробивал лед на Дону, чтобы протащить баркас к тоне — месту лова.

Лежа на корме каюка, Очередько быстро перебирает руками скрытую под водою верхушку невода: председателю не терпится узнать, какой улов будет после первого заброса сети. На берегу, зацепившись лямками за веревку, тянут рыбаки и рыбачки по-бурлацки невод из воды. Рядом стоит большой баркас, и в него складывают освобожденную сеть, длина которой — четверть километра. И чем ближе к берегу, чем больше высвобождается сеть, тем гуще рыба под ногами, и вода кипит, как огромный котел ухи, из которого то и дело выплескивают под солнцем сверкающие чебаки и судаки, крупные и помельче. И вот уже вся рыба собрана в мотне невода, и рыбаки стоят по колено в рыбе. Подходит моторным ходом водак, и плетеными корзинами и черпаками нагружают его рыбой.

Уже восемь часов утра. Над Доном тянутся клинья диких гусей; мелко и часто взмахивая крыльями, пролетают тройками, шестерками утки; веселой стайкой, как высыпанные из решета, проносятся черные скворцы; кричат одинокие мартыны. День встает над рыбачьим Приазовьем.

А возле большого желто-зеленого парусинового шалаша на высокой деревянной треноге висят два котла. В них уже кипит вода. Порубленная на куски рыба густо плавает в них. Повариха присаливает уху — готовится рыбачий завтрак. На глаз определяется первое притонение — улов. Крамаров и Очередько идут к шалашу:

— Я так думаю, Андрей Андреевич, что семьдесят центнеров будет? — говорит Очередько.

— Будет, Саша, никак не менее, — отвечает Крамаров и присаживается на солому возле парусинового шалаша.

...Рыбаки ели уху, а возле них под ветром, прикрепленное у входа в шалаш, волновалось переходящее Красное знамя.

Это знамя было сохранено рыбачкой А. Лосевой от немцев. Прятала она его сначала в матраце, потом в разных мешках хранила, и вот оно сейчас по праву завоевано бригадой Крамарова — переходящее Красное знамя славного передового колхоза Приазовья.

* * *

По всему Приазовью — на Дону, в гирлах, в широком устье, у Азова и Кагальника — идет весенняя путина. Рыбаки и рыбачки неустанно на своем родном Дону, у его песочных берегов, вылавливают тысячи пудов донской рыбы.

Водаки, баркасы, широкие дубы, груженные рыбой, тяжело тянутся по реке.

Ветер победы, идущий с фронта, овевает лица рыбаков.