Партбилет

1

С мостика комбайна Иван видел переливающиеся желто-золотыми волнами поля озимой и яровой пшеницы. Он плыл на своем комбайне по этому бескрайнему морю: равномерно поднимались и опускались крылья хедера, полотно тащило в молотилку гладко срезанные колосья, гремел барабан в молотилке, и бункер наполнялся пшеницей, охваченной восковой зрелостью.

В 1940 году, после окончания уборки, на районном слете комбайнеров, после того как агрегат Горешняка был признан лучшим на весь район, Иван разговаривал с секретарем райкома Павлом Ивановичем Смолокуровым.

— Поздравляю тебя, Горешняк, — сказал Ивану Смолокуров после того как слет был закрыт и они направлялись в сад, где должен был начаться праздничный ужин.

— Спасибо, Павел Иванович... Только, Павел Иванович, хотел я спросить вас об одном.

— Ну-ну...

— Могу я в партию вступить, Павел Иванович?

Смолокуров остановился и проницательными серыми глазами взглянул на Горешняка.

— Можешь, Ваня. Вполне.

— Спасибо, Павел Иванович, это радость для меня.

— Ты не мне, а своему сердцу, своей голове, рукам своим спасибо говори.

Через месяц Иван Горешняк получал партийную кандидатскую карточку. Смолокуров встретил его в своем кабинете, поздоровался, а затем сказал:

— Верю, Горешняк, что ты будешь верным сыном партии, верным сыном своей земли.

— Не беспокойтесь, Павел Иванович... Вашего доверия не уроню.

— А я не беспокоюсь, Иван... Как жена? — спросил Смолокуров, закуривая.

— В январе родить должна.

— На крестины не забудь позвать.

По дороге домой Иван долго рассматривал кандидатскую карточку. Начиналась новая жизнь. Иван понимал, что он еще ближе стал к земле, на которой жил и работал. Об этом сказал Павел Иванович: «Верным сыном своей земли». Для Горешняка все это было осязаемо. Он видел, как преображалась его земля, его станица, его хутор, в котором он когда-то родился...

Когда весть о войне прилетела в станицу и в военкомате Ивану сказали, что он не призывается, так как является комбайнером, он побежал к Смолокурову.

— Павел Иванович, за что такое? Чи я не гражданин, не мужчина, не коммунист? За что я должен с бабами в поле? Чи комбайнер — не мужественная профессия? Чи без меня не уберут? Павел Иванович, вы мне партийную книжечку не за таким делом здесь поручали. — Иван говорил прерывистым голосом, волнуясь и смахивая золотистые капли пота со лба.

Напрасно уговаривал Смолокуров Горешняка, что он еще успеет побывать на войне, Горешняк и слушать не хотел и все повторял:

— Мне все известно, Павел Иванович, я прошу вас не забижать меня...

В конце концов Смолокуров сдался и обещал помочь Ивану уйти в армию.

Через три дня, попрощавшись с женой, Иван уехал в город, в танковое училище.

2

Членский партийный билет, почти одновременно со вторым орденом Красного Знамени, командир танкового экипажа лейтенант Иван Горешняк получил через несколько дней после того, как 6 ноября 1943 года нашими войсками был занят Киев.

Со своей гвардейской дивизией Горешняк участвовал в сражении за столицу Украины и одним из первых прошел по Крещатику и вышел к Владимирской горке.

Прошло два года с тех пор, как он, окончив танковое училище, был назначен в одну из танковых частей. За это время во многих местах пришлось ему побывать: и в Донбассе, и под Сталинградом, и даже километрах в тридцати от своей станицы, и снова в Донбассе; потом пошел по Украине, около Полтавы был, сожженный Чернигов видел, через Днепр по колеблющейся переправе со своим танком переходил.

И ранен был за два года дважды, и контужен, и горел со своим танком. Четырежды в госпитале лежал и вновь возвращался в строй, в другие части, потому что, пока поправлялся, его часть уходила далеко. И научился Иван Горешняк смерть презирать, не безрассудно, а с расчетом, умело обходя ее, не дразня, но и не пятясь от нее.

Первый орден Красного Знамени получил за Сталинград, второй — за Киев.

И наконец уже за Киевом получил членский партийный билет, дорогую красную книжку, к которой была приклеена его фотография, а на фотографии — шрам на лбу, этого шрама в кандидатской карточке не было. И краешки погон были видны на новой фотографии.

...Западнее Киева начались ожесточенные немецкие контратаки. Часть, в которой служил Горешняк, прошедшая до этого большой путь наступления, снова была брошена в бой, чтобы задержать немцев, обескровить их и тем самым подготовить возможность для нового сокрушительного удара по немецкой армии.

Танк Горешняка в числе еще четырех был выдвинут в засаду, в лесок, расположенный с двух сторон дороги, уходящей на северо-запад. За леском начиналось открытое поле, бесснежное, потрескавшееся от мороза.

Из-за холмов можно было ждать удара немецких танков и моторизованной пехоты, контратакующих наши войска на этом участке фронта.

Иван сидел в замаскированном танке и внимательно смотрел в узкую прорезь брони. Ровное поле лежало перед ним. Ветер качал сухие травы, гнал через поле бурьян. Низко над полем плыли облака. Иван осмотрел свой экипаж: все сидели на своих местах... Бывший почтальон, москвич Сухарев, Грант Акопов — винодел из Еревана, Саша Бабушкин из какого-то приуральского села — все они слетелись из разных мест под одну бронированную крышу...

«Тридцать танков на горизонте. Приготовиться к бою», — получил приказ Горешняк.

В прорезь он видел все увеличивающиеся черные точки и пересчитал — их было тридцать. С флангов, из леса, начала бить наша артиллерия. Дымки разрывов легли между немецкими танками. Один из них вспыхнул и остановился. Затем загорелся другой, но продолжал движение. На горизонте появились новые точки, удлиненные.

— Автомашины с пехотой, — сказал Сухарев, надевая на руки меховые рукавицы — он был механиком-водителем.

Разрывы снарядов ложились среди рассредоточенных по полю танков; они обходили разрывы, пытались увернуться, но еще три танка загорелись. Остальные продолжали движение... И тогда был получен приказ: выйти из засады и принять встречный бой. Горешняк сказал:

— Ну хлопцы... — и махнул рукой.

Сухарев включил скорость...

Сколько времени прошло от начала танкового боя до того момента, когда дымящийся танк Горешняка, предварительно подбив два немецких танка, устремился на третий, на тот самый, который его поджег, Иван не мог бы никогда объяснить. Может, это было две-три минуты, а может, целый день до захода солнца, до того момента, когда темнота ослепила Ивана, убила стрелка, белозубого Сашу Бабушкина, задымила, зачернила танк...

Голове было тяжко, сердцу больно и душно. Теряя сознание, Иван одной рукой рванул на груди комбинезон, другой схватился за сердце. На какое-то мгновение он почувствовал в кармане гимнастерки жестковатую обложку и понял, что это партбилет. И тогда, выпрямившись, сквозь грохот, рев и дым он крикнул Сухареву:

— Давай на таран!

С ходу танк Горешняка ударил по немецкому не прекращающему стрельбу танку. Грохот землетрясения. Молния прошла по глазам Ивана, а потом все стало темно...

3

Кто-то далеко-далеко сказал:

— Выживет!

— Счастливый... На полсантиметра от сердца прошло, — сказал другой, уже женский, голос, и тогда Горешняк открыл глаза.

Около его кровати стояли три человека. В одном из них он узнал капитана Мызникова, секретаря полкового партбюро.

— Пятый раз, — прошептал Горешняк и пошевелился.

— Тише, товарищ, — сказала сестра.

— Лежи спокойно, Горешняк, — Мызников покачал головой, — везучий ты, осколок чуть в сердце не попал... Из огня тебя вытащили.

— А документы мои... Партбилет?

— Партбилет менять придется. Пробит осколком, в крови твоей, обожжен. Другой получишь... И еще, кажись, кое-что получишь. К высокой награде представлен... Только лежи спокойно.

— Покажи партбилет, — настойчиво прошептал Иван.

Мызников из полевой сумки достал завернутый в газету партбилет.

— Вот он.

— Поднеси ближе. — Горешняк зашевелился.

Мызников поднес к его глазам партбилет. Одного угла партбилета вообще не было. Не была видна и красная обложка билета. Обожженный, обуглившийся, залитый кровью, со слипшимися страницами, он был перед глазами Горешняка.

— Я и партвзноса не успел еще ни одного внести.

— Первый взнос ты уже сделал, и не малый — три немецких танка. Будешь взносы в новый партбилет вносить.

— А этот я возьму с собой. Я привезу его в станицу. Повстречаю Павла Ивановича Смолокурова, отдам ему и скажу: «Дорогой Павел Иванович, ты мне вручал кандидатскую карточку...»

— Да ты не волнуйся, Ваня, поправишься, поедешь домой и все скажешь, все, что захочешь, скажешь. — Мызников бережно заворачивал в газету партийный билет Горешняка. В окно виднелось синее небо, и с улицы доносился тяжелый грохот могучих танковых гусениц.

Шло наступление.