Старое вино

Всю свою жизнь провел на таманских виноградниках Илья Иванович Сагайдак. Седой потомок запорожских казаков, он гордо носил свою звучную фамилию и при случае на веселой гулянке любил говорить: «Мы запорожцы!»

Получив от отца профессию виноградаря, он оставался ей верным и по настоящий день. Был он раньше шумным и веселым, и его бойкая подружка Степанида была под стать своему мужу. Говорливая, кареглазая, вечно моложавая, она была всегда в движении, и трудно было кому-либо сравняться с ней по ловкости и быстроте в сборе винограда. И сына Николая, что родился двадцать два года назад, они воспитывали таким же веселым, жадным к жизни.

Двадцать два года назад Илья Сагайдак, сидя у постели Степаниды, гладил ее большую руку и говорил:

— Спасибо, Стеша, спасибо, а то я заждался... Да еще сын, спасибо...

Тогда же Илья Сагайдак решил наполнить небольшой бочонок вином любимого своего сорта каберне, заполнить его как следует и спрятать. Возле забора вырыл он яму и закатил туда бочонок вина. Проделав все это, он пришел к Степаниде и сказал:

— Бочонок зарыл, пусть до Николиной свадьбы в земле полежит. А как будет сын свататься — на свадьбу лучше вина не подберешь; сладкое, густое и крепкое, с каким другим сравнить...

Прошло двадцать лет, сын вырос, и много событий произошло за это время: в хуторе давно уже был колхоз. Илья Сагайдак стал бригадиром виноградарской бригады. В сороковом году был участником Всесоюзной сельскохозяйственный выставки и вместе со Степанидой ездил в Москву.

А дома, у себя в хуторе, с удовольствием замечал, как крепнет любовь Николая к Жене — дочери соседа Романа Мирошника, что был в колхозе таким же уважаемым человеком — бригадиром табаководческой бригады. Было решено, что осенью сорок первого года после сбора урожая будет сыграна свадьба и Сагайдаки породнятся с Мирошниками. По этому случаю старый виноградарь даже открыл секрет своему сыну о бочонке вина, что уже двадцать лет был зарыт возле забора. На том месте каждый год трава росла, и рядом поднялась посаженная в год рождения сына вишня, каждое лето дававшая крупные, тяжелые ягоды...

Не пришлось выпить старого вина на свадьбе. Началась война. Николай ушел воевать. Сагайдак на проводы сына хотел достать бочонок, но Николай запротестовал:

— Вернусь... Свадьбу с Женей сыграем, тогда и выпьем. Как загадал отец, тому и быть.

Пришло горе к Илье Сагайдаку. Осколком немецкой бомбы на пороге своей хаты наповал была убита Степанида. Остался старик один. Похоронил он жену на хуторском кладбище, невдалеке от виноградников, поплакал скупыми мужскими слезами на могиле и вернулся в свою хату...

А следом в хутор ворвались немцы и начали бесчинствовать: пили вино, резали скот и птицу, глумились над девчатами...

Посуровел старый Сагайдак, белый сразу стал, поседел, будто зима, что подошла, высыпала снег нетающий на его голову. Смотрел он, как разрушали немцы хаты хуторские, строения, как над людьми издевались. Невозможно было видеть это. Ушел он на виноградник, там и жил.

И давно не было слышно орудийного гула, отодвинулся фронт куда-то далеко. Но однажды снова послышался знакомый артиллерийский гром. В первое мгновение Сагайдак не поверил даже, показалось ему, что дует это ветер с Мархотского хребта, краем на Тамань залетел. Прислушался Сагайдак — нет, не ветер, артиллерия бьет. Невмоготу ему стало сидеть на винограднике, пошел в хутор. По дороге зашел к Мирошнику. Пустыми, невидящими глазами смотрел Мирошник на Сагайдака.

— Что ты, Роман Савельевич?

— Женю немцы угнали... И Петра угнали, сына.

— Куда угнали?

— В Крым увезли...

И узнал Сагайдак, что немцы отступают и жителей угоняют с собой через пролив.

Ночью хутор осветился сразу несколькими пожарами. Сагайдак вышел на крыльцо и по месту пожаров догадался, что горят молочнотоварная ферма, сыроварня, табачные сушки и отдельные дома. Особенно его поразило зарево, поднимающееся к небу в стороне виноградников, вишневых и яблоневых садов.

— Неужели сады палят?

На рассвете в дом явились десять немцев во главе со своим старшим, обер-ефрейтором. Выставив часового, они завалились грязные, в саже и пепле, спать.

Утром обер позвал Сагайдака:

— Надо немножко вино, мы есть будем оставаться последнюю ночь. Немножко будем поднимать огонь. Потом уходить. Рус будет здесь завтра.

Артиллерийская канонада в течение дня приблизилась к хутору. Сагайдак отчетливо ее слышал. Он бы передушил каждого немца. Но что он мог сделать, безоружный старик, против десятерых вооруженных здоровых солдат? Он бы все отдал, чтобы поймать, задержать здесь всех десятерых поджигателей-факельщиков, убийц. И тогда он вспомнил: под забором возле срубленной вишни зарыт бочонок с вином — двадцать два года вину. Хороший срок. Крепкое, сонливое, густое вино каберне. Может... Это было последнее средство.

— Я достану вина. У меня бочонок есть, зарыт во дворе. Идемте. — Он взял лопату и, сопровождаемый всеми десятью немцами, пошел к забору. Немцы даже затихли, когда он начал рыть землю, пласт за пластом отбрасывая ее в сторону. Наконец лопата прикоснулась к чему-то твердому, и скоро показался облупленный, сросшийся с землей крутой край бочонка.

— О, рус, старик! — крикнул обер, когда бочонок был доставлен в дом.

С бочонка счистили землю и поставили на табурет. Затем все десять немцев подставили кружки к резиновому шлангу, опущенному в отверстие, из которого была выбита деревянная пробка. Десять кружек медленно наполнялись. Вино текло лениво, оно было темное, густое, распространяющее дурманный, медовый запах. Наконец все десять кружек были наполнены. Солдаты нетерпеливо смотрели на кружки и глотали слюну. Но обер не торопился.

Он пристально смотрел на старика, потом вдруг подал свою кружку ему и сказал:

— Пей, рус, пей!

«Боится, что отравлено», — подумал Сагайдак, впервые за долгое время улыбнувшись, взял кружку и, не отрываясь, выпил ее до дна.

— О, рус! — одобрительно сказал обер и наполнил кружку.

Немцы выпили, зашумели и снова полезли к бочонку...

Сагайдак вышел на крыльцо. У него шумело в голове. Он снял шапку и подставил голову под пронизывающий ветер, идущий с Азовского моря. Улыбаясь, Сагайдак стоял на крыльце, держась за стену дома. Он был доволен. Вино было на славу. Если выпьют весь бочонок, никуда им не уйти.

Из хаты доносился гул. Потом послышались звуки нестройной, лающей песни. Какой-то звон, падение табурета. Потом вдруг открылась дверь, и на четвереньках выполз обер и залаял. Так на пороге он и уснул. Сагайдак вынул у него из кобуры пистолет и поволок обера в сарай. Там он веревкой скрутил немцу руки и бросил на солому вниз лицом. Вернувшись, он прислушался: в хате было тихо, только густой храп доносился из дома. Открыв дверь, при мигающем свете фонаря он увидел всех остальных спящими.

Сагайдак собрал разбросанные по хате автоматы, гранаты, сумки и все это понес в огород. Там, в бурьяне, лег и стал наблюдать за домом. Ночью через хутор промчались две грузовые машины. Пробежали, не останавливаясь, несколько немцев, а затем все стихло. Только пулеметные очереди прошлись несколько раз в садах. Уже на рассвете по улице проехали три броневика и остановились на хуторской площади. Послышался русский разговор. К броневикам подошло человек двадцать пехотинцев. В первом бледном свете утра Сагайдак увидел пятиконечные звезды на бронемашинах. Тогда, поднявшись во весь рост, он пошел к ним из бурьяна.

Увидев старика, молодой офицер закричал:

— Папаша, немцев здесь нет?

— Есть, родной, есть... Идем со мной.

— Куда идем, где они?

— Они не в себе, выпившие... Идем, товарищ. — Сагайдак тянул офицера за рукав.

Бойцы окружили дом. Лейтенант, старик и два бойца вошли в хату. В комнате стоял густой храп.

— Да у тебя что тут, папаша, вытрезвитель, что ли? Целый бочонок вылакали... Оружие собрать, — приказал он бойцам.

— Оно на огороде, товарищ... Я его занес туда... А еще в сарае обер лежит.

— Кто им поднес так?

— Я поднес, вино каберне... Для свадьбы берег.

— Для свадьбы? — лейтенант недоверчиво посмотрел на Сагайдака.

— Сыну на свадьбу. Да вот пришлось... Двадцать два года в земле держал.

Полковник, командир части, командный пункт которой расположился в хуторе, выслушав рассказ Сагайдака, долго пожимал руку старику, а затем сказал:

— Вы истинно русский человек, Илья Иванович...

* * *

Дуют ветры с Черного моря, дуют с Азовского. Проносятся они, сквозные, над Таманью, над сожженными хуторами, садами и виноградниками. И зимой, в легкие южные морозцы, ходит по винограднику Сагайдак, укутывает лозы, прикрывает их от холода, считает, сколько осталось в живых. Поднимет он лозу. Как в довоенные годы, будет наливаться виноград крупными, тяжелыми кистями. Неистребима земля наша!

Недавно получил Илья Иванович третье письмо от сына. Письмо было из-под Житомира. До этого сообщал сыну отец, что Женю угнали немцы, что мать убита немецкой бомбой. Тяжелые вести сообщал. И вот пришло от сына это третье письмо. И боль в нем, и радость. Пишет сын, что далеко пойдет, понадобится, до Берлина дойдет, но Женю, свою невесту, найдет. И за мать мстит лютой местью. Командует он танковым подразделением, небольшим, но внушительным. Награжден трижды...

Писал сын отцу, чтобы виноградники поднимал, молодое вино готовил для победного праздника, и хвалил сын отца за то, что по-хозяйски старый Сагайдак распорядился бочонком вина.

Вино будет, великая победа будет, радость идет по нашей опаленной земле.