Скрипка Линника

Мы сидели в небольшой чистой комнате правления колхоза «Пламя революции» в хуторе Муравики и беседовали с председателем колхоза Саввой Матвеевичем Линником.

О том, как живет и здравствует этот кубанский колхоз и работают люди в нем, мы уже хорошо знали, так как до этого ходили по хутору и познакомились с колхозниками. И мы знали, что колхоз посеял свои плановые озимые гектары и даже несколько десятков гектаров пшеницы посеял сверх плана; знали, что и с овощами дело обстоит хорошо — урожай был прекрасный — и что на следующий год ожидают еще большего урожая.

Все это мы знали и не очень удивлялись, так как видели, что и здесь, и в других местах жадно работают люди, любят свою землю, и сама земля, как бы слыша биение честных людских сердец, тянет к ним свои дары щедро, полной горстью.

Но одна вещь нас удивила. В колхозе было значительное количество коров, быков, свиней, и даже лошадей было немногим меньше, чем до войны. В наскоро сделанных — взамен разрушенных немцами — фермах мы видели несколько десятков телят, жеребят и бесчисленное множество поросят.

Савва Матвеевич Линник сидел за столом в черном поношенном пальто городского покроя, смотрел на нас поверх очков и не спеша рассказывал о том, как воюют его два сына на фронте, и зять воюет, а он здесь живет со своей бабкой Анисимовной, двумя невестками, дочкой и восемью внучатами.

Мы уже собирались попрощаться с Саввой Матвеевичем, когда на стареньком небольшом буфете, стоявшем в комнате правления, заметили потемневшую от времени скрипку.

— Чья эта скрипка?

— Моя, — ответил Линник и, покраснев, посмотрел на нас.

— Играете?

— Играю... Как радость какая или горе.

— А при немцах где она была?

— Со мной.

— А вы где были?

— Здесь был, в округе... Скрытно жил... По хуторам ходил, — Линник нежно посмотрел на скрипку. — Она сыграла свою роль.

...Линник уходил из хутора. Старуха набила ему мешок хлебом, салом, луком, завязала в тряпицу соль. За хутором слышались орудийные выстрелы. Низко над степью летали немецкие самолеты.

Линник и бригадиры Нечепа и Кожар угоняли скот в горы.

Забежав в хату, Савва Матвеевич обнял Анисимовну, наскоро перецеловал внучат и сказал:

— Покидаю вас... Увидимся... Не поддавайтесь немцу.

Он хотел было взять с лавки туго набитый мешок, но взгляд его упал на висевшую на стене скрипку. Он быстро развязал горловину мешка, вытащил из него половину содержимого и, завернув скрипку и смычок в полотенце, спрятал их в мешок. Затем продел руки под ремешки.

Выходя из хаты, он слышал, как на разные голоса плакало его семейство.

Скот угнать далеко не удалось. Немецкие танковые колонны перерезали дороги. У одной из переправ Линник, видя, что положение безвыходное, сказал Нечепе и Кожару:

— Гоните скот обратно в хутор. Раздайте его колхозникам. Каждую коровенку, бычка, коняку берегите. Прячьте от немца. Хороните от его взгляда.

— А ты, Савва Матвеевич? А ты как? — спросил Нечепа.

— А я хуторами пойду. А когда надо, вернусь до дому. Я той срок изберу, какой подходящий будет для возврата.

Темной кубанской ночью повернули Нечепа и Кожар стадо от переправы и погнали его к себе в хутор. Глухо мычали коровы и быки; скрываясь в темноте, тревожно ржали кобылицы. Скоро топот, ржание и протяжное мычание утихли, и Линник остался один возле мелкой, быстро бегущей речки. Он стоял, прислонившись спиной к вербе, одинокий и старый. Мешок со скрипкой и харчами лежал на земле. И тогда впервые за много дней Линник взял скрипку в руки, и здесь, в ночи, на берегу реки, скрипка заплакала, полились ее печальные звуки.

И пошла с тех пор дорога Линника по хуторам. Ходил он проселками, бороду отпустил, старый, седой, неторопливый человек. И всюду его сердечно встречали люди, и всюду он им играл старые кубанские песни. После песен светлели у людей лица, и, сидя осенним вечером в хате, тихо они подпевали, и загоралась надежда в их глазах, потому что все песни на Кубани были всегда вольные и ни одна из них не говорила о покорности, ни одна не учила рабству.

И во многих хуторах уже знали Савву-музыканта, что проходил мимо, останавливался и души людские пламенем веры и непокорства зажигал.

Раньше Линник знал: есть бригадиры у него, звеньевые, полеводческая бригада, огородническая; осень пришла, весна пришла — сев наступил, падают в черную землю золотые зерна пшеницы и ячменя. Сеялки шли по земле колхозной... Теперь сеялки ржавели под дождями и туманами в открытой степи. А он, председатель колхоза Савва Матвеевич Линник, шел со своей скрипкой, с песнями, как сеятель с драгоценными зернами по земле, и щедро рассыпал эти зерна.

Но вот с гор еще зимой, в январе, как весенние ручьи, зазвенели вести о победах Красной Армии. На дорогах встречались эти вести, растекались по тропинкам. Покатился немец назад. И почувствовал Савва Матвеевич, что должен он быть в своем хуторе раньше, чем немцы будут выброшены из его района. Надо было не дать разграбить добро, все то, что долгие годы собирал он, что прятали сейчас верные люди.

И пошел Савва Линник в свой колхоз. Шел и видел, как угоняли немцы скот, как сжигали хутора.

И вот его хутор, его Муравики. Речка Муравика, не желающая замерзать. Но коровники разбиты, телятник сожжен, конюшни разрушены.

Вышел он к старому правлению колхоза, снял шапку, положил ее на снег, вытащил скрипку и заиграл песню «Собирались казаченьки». Он играл, а ветер шевелил его седые волосы. И вокруг него стали собираться люди, а он все играл и осматривал собравшихся. И видел он, что все его узнают: вот и Нечепа, и Кожар, вот и его старуха Анисимовна молча стоит, плачет. А он все играет... А потом начал говорить:

— У кого были, граждане, коровы, может, кони остались, быки... Уводите немедля в камыши, поглубже куда. Забирать будут немцы, все будут забирать, граждане. А наши близко, наши уже идут, граждане колхозники.

Народ узнавал председателя. Сняв шапку, стоял он перед ними и снова играл так, как никогда не играл.

— Граждане, подайте, кто сколько может страннику, — сказал он вдруг, перестав играть и посмотрев поверх голов собравшихся. И все обернулись и увидели, что за ними на коне немецкий сельхозкомендант и рядом два полицейских бок о бок.

— Очень хорошо! — закричал комендант. — Музик собирайт вас. Ест приказ немецкий командований сей час собирайт весь скотина — корова, быченят, лошадь, — будет эвакуирование. Кто не дает корова — будет расстреляние. Кто не дает свинья — расстреляние. Понимайт? Сей минут корова сюда, бык сюда, лошадь сюда.

И видит Линник: кто на месте стоит в нерешительности, а кто к хатам направляется. Еще раз крикнет комендант, застрелит кого, и тогда начнут полицейские забирать скот по дворам. Возле Линника стояли Нечепа и Кожар.

Нечепа шептал:

— Шо будем робыть, Савва Матвеевич?

— Их убить надо, — сказал Линник и положил скрипку на снег. — Идите за мной, только разом. — Он подошел к коменданту: — Дозвольте штось сказать господину коменданту, — оглянулся и поманил его к себе пальцем. Комендант с коня нагнулся к нему. И тогда Линник схватил его за голову и потащил к себе. Нечепа и Кожар схватились с полицейскими. Кто помогал Линнику убивать коменданта, он не помнил. Метнулась испуганная лошадь... Раздался выстрел, другой... Протяжно закричал Кожар... Минут через пять, когда все было кончено, на грязном окровавленном снегу лежали мертвый комендант, полицейские и чуть поодаль смертельно раненный Кожар.

Без шапки, без очков стоял Савва Линник среди хуторян и говорил:

— Немцев — в реку. Весь скот и сами все — в камыши. Быстро, граждане. Сюда еще придут немцы...

И здесь он вспомнил о скрипке. Он бросился к мешку, втоптанному в снег, — там ее не было. Значит, разбили, раздавили ее.

— Савва, Савва, — услышал он дрожащий голос. Он поднял голову и увидел перед собой свою старуху. Раскрывая овчинный кожух, она подавала ему скрипку.

— Савва, Савва, — тянула она ему скрипку, ту самую, из-за которой сотни раз ругала его, считая ее нестоящим взрослого человека делом.

Через полчаса хутор был пуст. Ушли люди, угнали с собой в камыши скот. Отряд немцев, приехавший в хутор на помощь коменданту, не застав в нем никого, поехал дальше, решив, что комендант и полицейские справились без них.

* * *

Из окна правления колхоза видны вьющиеся над хатами синие мирные дымки. По улице в белых пуховых шалях и платках проходят женщины. Проезжает в двуколке высокий, в бараньей шапке человек.

— Это Нечепа, — говорит Савва Матвеевич. — А лошадь того коменданта.

На буфете лежит старая, потемневшая от времени скрипка.

— Почему она не дома? — спрашиваем мы.

— От детишек берегу... Она сыграла свою роль, — говорит Линник.

Скрипка действительно хорошо сыграла свою роль. Старая добрая скрипка, она еще не раз сыграет на праздниках в хуторе Муравики.