Его земля

Алексей Семенович Камыжико прощался со своими виноградниками. Вместе с председателем колхоза Порфирием Васильевичем Омельченко он вышел на высокий холм, на котором стоял большой деревянный дом, — угодья шестой бригады.

Было лето. На виноградных лозах вызревали тугие кисти шашлы, знаменитых «дамских пальчиков». Виноградники спускались вниз с холма уступами, зеленые, буровато-серые, жадно впитывающие лучи солнца.

— Может, в последний раз гляжу я на нашу красоту, Порфирий, — сказал Камыжико и вздохнул.

— Дай бог не в последний, Алеша, — Омельченко широко развел руками, будто стараясь обнять все, что лежало у его ног, некруто спускаясь к станице, к далеким, еле заметным хатам. — Ще увидишься со своей землицей... Вон она какая у нас, благородная земля. Высоко взбирается, в гору идет, к самым предгорьям подходит, Алеша. А все будто ее каким соком напоили, да так щедро, что каждая ямка в ней плоды дает...

— Невжели ж немец сюда заползет?

Камыжико пытливо посмотрел на товарища.

— Об этом нам трудно с тобой говорить, Алеша. Бо мы с тобой не командные люди, в это дело не посвященные... Но ты идешь туда, будешь защищать нашу землю в армии, а я, ежели что случится плохого, стану здесь. Одним словом, иди спокойно, друг ты мой дорогой.

Здесь же, на виноградных холмах, они расцеловались троекратно, по-русскому обычаю, и Камыжико, высокий и жилистый, пошел к станице...

На следующий день на рассвете бригадир шестой бригады колхоза «Вторая пятилетка» Алексей Камыжико уезжал в армию.

Было лето 1942 года. Тяжелое лето. Через месяц черные колонны немецких танков докатились и до колхоза «Вторая пятилетка». Через станицу шло большое шоссе, поэтому бои на подступах к станице были ожесточенными. Омельченко встречался в эти дни с другими председателями колхозов, с бригадирами, с бывшими красными партизанами. Всеми ими было принято решение из станицы уйти в горы, партизанить в предгорьях. Там местность была удобная для обороны и для подготовки наступления.

Немецкие танки обходным маневром прорвались через линию нашей обороны и вступили в станицу. Омельченко с друзьями ушел в горы.

Переплетенные частыми кустарниками, шумели невысокие леса. Редкие тропинки шли между дубами, буками. Словно ощетинясь, дикая акация выпустила большие красные колючки.

А внизу лежали видимые с гор виноградники. Они уже наливались в полную силу. Омельченко угадывал каждый в отдельности сорт. Черный и белый виноград. Винный и столовый. Омельченко видел и дом шестой бригады, похожий на сарай. Там сейчас стояли пустые бочки; давильные машины были зарыты, спрятаны, а бочки со сбитыми обручами, рассохшиеся, стояли в сарае.

Там была его, Порфирия Омельченко, земля. Теперь, когда он был рядом с ней и не мог ходить по ней, он особенно остро чувствовал, что значит для него его земля.

Омельченко знал ее всю на цвет и на запах; все тропинки, вьющиеся с виноградников, все дорожки от колхоза к колхозу, каждую лозу; все было высажено в последние десять лет, на его памяти: его руками, его очами смотрено, его словами указано, слухом слышано; труды и неусыпные заботы, бессонные ночи и веселые праздники — все здесь, на этой несметных богатств его земле.

...Разведчики доносили, что в станице немцы грабят, бьют и убивают людей. Отряд приводил себя в порядок, готовился к действиям. Уже были пулеметы, автоматы, гранаты — все вооружение. Омельченко, старый пулеметчик — гражданская война практикой для него была, — возился с «максимом», охаживал его, смазывал маслом, пропускал вхолостую ленты, пробовал, все ожидал того дня, когда...

Когда партизанская разведка сообщила о том, что большая группа немцев, человек в триста, через виноградники направляется в горы, весь отряд был уже в боевой готовности. Был дан приказ выдвинуться вперед и на подступах к предгорью встретить немцев и разгромить их. Метрах в ста перед рубежом виноградника «Второй пятилетки» должен был разыграться этот первый бой.

Омельченко выдвинулся с пулеметом вперед и, лежа между двумя небольшими холмиками, закрытый низкими ветвями, был совершенно незаметен. Его второй номер, шестнадцатилетний парнишка Шурка, лежал рядом и спокойно смотрел на приближающихся немцев.

Первым заговорил пулемет Омельченко. Немцы были уже в это время на рубеже виноградника. Омельченко увидел, как упало несколько немцев, а вся их растянутая колонна сломалась, рассыпалась. Послышались ответные выстрелы. Сбивая ветви и листья, засвистели над головой пули.

В это время застрочили два фланговых пулемета, послышались автоматные очереди, несколько гранатных взрывов...

Немцы попытались пойти в атаку, но их встретили партизанские пулеметы. Омельченко бил из пулемета с удовольствием. Он помнил, что это была его земля. Там были немцы. Это захватило все его существо. Между двумя холмиками, не видный для немецкого глаза, он бил из пулемета, прильнув к щитку. Очнулся он только тогда, когда Шурка закричал:

— Пятьдесят...

Кончилась третья лента, Омельченко крикнул:

— Что пятьдесят?

— Полсотни немцев уложили, Порфирий Васильевич.

Немцы, забирая убитых и раненых, схлынули в станицу. На виноградниках снова установилась тишина.

С тех пор на виноградниках колхоза пролегла так называемая нейтральная линия. Ниже, к станице и в самой станице, были немцы. Выше, в предгорьях, — партизаны.

Немцы еще не раз пытались окружить и уничтожить партизан, но, потеряв немалое количество своих солдат, оставили эти попытки и даже за виноградом на высокий участок не решались никого посылать.

А Омельченко тосковал. Стояли золотые теплые дни ранней кубанской осени. Пора жаркой работы. Будто и не труд был раньше на виноградниках, а праздник. Столовые сорта собирают и увозят в станицу, в город, винные — засыпают в бочки, под прессы. Течет золотистая жижа, пробродит в бочках — вином станет...

Однажды Омельченко отпросился у командира к себе на виноградник. Пошел ночью на свою землю. Долго лежал между лоз, прислушиваясь к их шелесту, руками пробуя плотно набитые кисти. Не заметил он, как взошло солнце, зазолотились листья. Забыл Омельченко, что находится на нейтральной линии, поднялся во весь рост и увидел невдалеке от себя идущего без рубашки здорового, широкоплечего немца, а впереди него мальчонку с корзиной. У Омельченко даже дыхание захватило в груди. По его винограднику, по его земле шел немец! Омельченко расстегнул ворот косоворотки и потянулся рукой к нагану. Но потом отвел руку: стрельба вызовет ненужную сейчас тревогу. Неслышно раздвигая лозы, он пошел наперерез немцу. Вот он близко. Стоит к нему спиной, и светлые капельки пота сбегают у него с затылка и катятся между лопаток. Мальчишка срывает кисти, а немец смотрит и что-то насвистывает. «Наверно, новый, — подумал Омельченко. — Но старым ему не быть». Он раздвинул лозы и по-кошачьи прыгнул немцу на спину, цепкими, худыми пальцами схватив пришельца за горло. Звериный булькающий звук вырвался у немца, и он опустился на колени. Бросив корзину, побежал к станице вниз с холма мальчуган.

Немец был здоровым. Они катались по земле, и немец все пытался сбросить со своей спины русского или разжать его страшные железные пальцы. Немного освободив горло, он вдруг закричал длинно, по-волчьи, и тогда Омельченко, изловчившись, заткнул ему рот ладонью, другой рукой сжимая горло. Уже слабея, но еще сопротивляясь, немец зубами вцепился в ладонь Омельченко. Омельченко выдернул руку и, лихорадочно ощупывая вокруг себя землю, почувствовал ее под рукой, мягкую, податливую. Он набрал горсть земли и сунул ее в рот судорожно хватающему воздух немцу. Он захватил еще и еще горсть и набил ею немцу полный рот... И тогда немец затих. Омельченко отпустил руку с горла и перевернул немца на спину. Только теперь он впервые увидел лицо иноземца. Молодое, с выпученными глазами. Рот был широко открыт и набит землей, смешанной с раздавленными виноградинами.

Омельченко поднялся, покачнулся и закрыл глаза. Потом, через мгновение открыв их, он увидел спускающиеся вниз виноградники, золотисто-багряные... Прокусанная, со следами крупных зубов рука саднила и запекалась кровью. Омельченко нагнулся, поднял щепотку земли и присыпал ею рану. Потом прошептал, обращаясь к недвижно лежащему немцу:

— Ты хотел мою землю — вот она тебе. Наелся... Сладкой... С виноградом... Получил от хозяина... Всем так будет.

Захватив с собой документы немца, пригибаясь, Порфирий Омельченко тяжелым шагом уставшего человека пошел в гору.

И снова встретились на виноградниках, на своей земле Алексей Камыжико и Порфирий Омельченко.

Немцы были вышиблены. Земля освобождена. Разбитая станица, разрушенные хаты и колхозные строения встречали вернувшихся друзей.

Алексей Камыжико сражался с немцами в кавказских предгорьях, был тяжело ранен в руку, демобилизовался и вернулся к себе в колхоз. И сейчас он снова бригадир садоводческой бригады.

А Порфирий Омельченко снова председатель колхоза «Вторая пятилетка». Все заново надо строить, все отделывать, возрождать. Одному лишь колхозу немцы принесли убытка на шесть миллионов.

И опять они вместе: Порфирий Омельченко и Алексей Камыжико. Уже виноградники дали богатый урожай, и вина надавили в колхозе, и послали его в армию с подарками, и сами выпили вина, и показалось оно пьянее обычного, наверно, потому, что было оно первым вином победы.

И теперь Порфирий Омельченко с особым чувством ступает по земле. Она все видела, все слышала, всему свидетельница была, и никогда рабыней немецкой не будет его кровная русская земля.