Золото

В одном из южных городков сторожем в банке служил небольшой сухонький старичок Фрол Евгеньевич Конюхов. Впрочем, никто в банке не называл Конюхова Фролом Евгеньевичем. Все звали Фролыч. Видимо, имя было удобнее, чем отчество. Да и он сам, когда его спрашивали, как его величать, отвечал несколько смущенно и растерянно:

— Фрол... Фролыч...

Получалось, что зовут его Фрол Фролыч.

Евгеньевичем он был потому, что некогда стареющая помещица Старовойтова назвала сына своего конюха в честь пушкинского Евгения Онегина Евгением.

О том, как Фролыч стал еще в молодые годы сторожем, сам он рассказывать не любил. Но пожилые люди говорили, что в ранней молодости он был красивым молодым парнем, хотя и невысоким, но статным, с вьющимися черными кудрями, с карими глазами... Говорили и о том, что он был влюблен в дочь местного почтаря Настю. В нее же был влюблен грузчик с элеватора красавец Свирид Занозин. И однажды Свирид смеха ради вызвал перед Настей Фрола Конюхова на состязание по носке мешков, и на этом состязании Конюхов, навалив на себя два пятипудовых мешка пшеницы, попытался с ними бежать, но вдруг охнул, споткнулся и упал.

После этого, пролежав около двух лет, он вышел в мир уже спокойным, раздумчивым человеком. Для службы в армии он был непригоден, тяжелым трудом ему также заниматься было нельзя, пойти по торговой части он не захотел. В это время ему кто-то предложил пойти сторожем на огороды. Он согласился. Затем был сторожем в зверинце, потом в скобяных рядах на базаре, затем судьба забросила его сторожем в суд, оттуда он пришел уже в городской банк. Так он и служил в банке с 1915 года. И все сторожем. Здесь и состарился. Черные, смоляные его кудри стали серебряными, но продолжали все так же виться.

За долгие годы службы в банке он научился уважать деньги, золото, всякие ценности, охранять которые ему приходилось. Да и как могло быть иначе? Ведь и те рубли, которые он получал, и миллионы, которые охранял, были для него равнозначными. Они все лежали в одних сейфах, за одними решетками, вместе поступали из Центрального государственного банка, который он никогда не видел, но представлял в виде огромного здания, высеченного из красной гранитной скалы. Он знал сотни людей, из года в год приезжающих с портфелями в банк. Он видел, как люди, получив толстые пачки денег, уезжали, а затем где-то в округе появлялся новый завод, возводились новые жилые красивые дома, разбивались парки. И он научился ощущать незримую связь между этими легкими бумажными кредитками и цементом, и кирпичом, и пшеницей, и отарами овец, и многими другими вещами, так не похожими на деньги, но ценность которых определялась деньгами.

В банке было и золото. Об этом Фролыч знал. Но золото не выдавали и не увозили. Золото было тяжелым, неудобным для перевозки. Оно лежало в сейфах, не видя дневного света, освещенное собственным сиянием.

...Немцы заняли город большим танковым десантом. В городе, отстоявшем от фронта на сотни верст, в это время не было наших войск, за исключением небольшого гарнизона. Совершилось это ночью. В банке кроме Фролыча были еще директор и десяток вооруженных красноармейцев. Директор вывел красноармейцев, принял командование отделением бойцов, и они ушли в переулок, в сады. Фролыч тоже собрался было отправиться с бойцами, но директор ему сказал:

— Ты оставайся... Если не отобьем, постарайся или уничтожить, или спрятать, или увезти золото и деньги. Я на тебя надеюсь. Это государственная ценность... помни, — и он отдал Фролычу ключи от сейфов, на ходу рассказав, как ими надо пользоваться.

Фролыч остался один. На улице слышались частые выстрелы. Где-то город уже был освещен пожаром, где-то трещали и гудели тяжелые гусеницы танков. Фролыч выбежал на улицу. Первое, что он сделал, был удар прикладом по большой зеркальной вывеске с надписью «Государственный банк». Стекла полетели на землю. Снаружи банк перестал существовать. Теперь предстояло что-то делать с ценностями. Захлопнув за собой тяжелые, окованные железом двери, старик побежал с фонарем к сейфам. Минут пятнадцать ушло на то, чтобы открыть их. Открыв, он снова прислушался. Перестрелка еще слышалась, но уходила куда-то к окраинам города. Тяжелое лязганье немецких гусениц доносилось непрестанно. Решение надо было принимать немедленно. Фролыч взглянул на деньги. Они лежали в засургученных мешках. Он попробовал приподнять один из них. Мешок был тяжелый. В стороне лежали какие-то другие, поменьше, видимо более прочные мешки, по внешнему виду тоже приготовленные к отправке. Он ощупал их руками и понял, что это и есть золото. Для него стало ясно, что спасти золото от немцев можно только одним путем — увезти его из города. Но как это сделать? Он вспомнил, что во дворе банка, в конюшне, стоят две лошади и просторная пароконная бричка. Не закрыв двери, он побежал во двор. Возле конюшни стояли запряженные кем-то в бричку кони Орелик и Сметанка. Никого возле них не было. Фролыч заглянул в конюшню и крикнул:

— Васька!

Никто не ответил. Фролыч окликнул еще и еще раз, но не получил ответа. Видимо, конюх Василий или ушел с директорской группой, или убежал, испугавшись стрельбы.

Ночь была не очень светлая. Три-четыре зарева, нависших над городом, добавляли мало света к звездам. Выстрелы уже почти затихли...

Фролыч подвел к крыльцу запряженных в бричку коней и побежал в дом. Он попробовал взвалить мешок с золотом на спину, но в глазах у него потемнело, и он присел на пол. Тяжело заныло внизу живота. Но он поднялся и волоком потащил мешок через коридоры и комнаты к крыльцу, выходящему во двор. Бричка находилась на уровне крыльца, и старик сравнительно легко стащил мешок на подводу. Затем он снова вернулся в банк... Мешков было пять. Все они легли поперек брички. Затем Фролыч притащил четыре мешка с деньгами и взвалил их сверху золота. Больше на бричку не умещалось. Можно было бросить наверх еще один мешок денег, но Фролыч решил сверху положить чувал пшеницы. Этот чувал мог спасти при случае все остальное.

Он вернулся к сейфу. Сорвав печати с одного мешка, вытащил пачку денег. Это были бумажки по пятьдесят рублей. Взял из пачки пять бумажек на дорожные расходы. Потом стянул все оставшиеся четыре мешка друг к дугу, погасил фонарь и в темноте выплеснул керосин на мешки. Зажег спичку... Пламя хлестнуло ему в лицо... Он повернулся и задвинул тяжелую дверь сейфовой комнаты. Он уже не помнил, как взвалил мешок пшеницы на бричку, а только помнил, что в глазах снова помутнело и что от боли он прикусил губу. Впервые он чуть не заплакал от сознания, что мужской силы у него всю жизнь не хватало. Но это было уже тогда, когда он закрыл старыми, латаными мешками бричку и, обломав сургучные печати, побросал их в кусты. Он принес еще лопату, полбуханки хлеба и кусок сала, завернутый в полотенце. Все это засунул под мешки.

К этому времени в городе наступила странная тишина, прерываемая далекими нерусскими голосами и одиночными выстрелами...

Фролыч открыл ворота и выехал на тихую темную улицу. Было часа два ночи. Через полтора часа должен был начаться рассвет. Фролыч решил ехать из города в сторону ближайшего леска, там переждать день, ночью снова проехать открытую степь и через два-три дня достигнуть лесистых предгорий, где или спрятать золото, или передать в руки партизан, которые, по расчетам Фролыча, должны были там появиться. Вся сложность задуманного им плана заключалась в том, что он ехал не прямо к фронту, а чуть в сторону от него, наискосок. Это был единственный сравнительно безопасный путь — лесочками и балками.

Фролыч переулками начал выбираться из города. Они были немощеные, и грохота брички, катившейся по пыльной дороге, не было слышно. Скоро он достиг окраины города. Жители, напуганные происходившим, сидели в подвалах, и на дороге не было никого. Только возле окраинных домов Фролыч заметил три темные фигуры, вдруг поднявшиеся из-за забора. Кто-то окликнул его:

— Кто? Куда?

— Я... В лес, — ответил Фролыч.

— Это ты, Семенов? — спросил тот же голос.

— Я, — согласился Фролыч.

— Ну езжай, мы тебя догоним, — сказал голос, чем-то напоминавший голос заведующего заготпушниной Рябоконя.

Но так как Фролыч не был уверен в том, что это был Рябоконь, он не открылся, а хлестнул коней кнутом, и они крупной рысью понесли его в степь. Так никто его больше и не догнал. Только какой-то человек шарахнулся с дороги, когда однажды кони под гору перешли в галоп.

К лесочку Фролыч подъехал в те минуты, когда ночь уже кончилась, а утро еще не начиналось. Едва он отыскал знакомые ему заросли и остановил коней, как где-то в стороне города грохнуло орудие, а за ним другое и утренний воздух огласился рокотом разрываемого коленкора... Фролыч отпряг покрытых пеной коней и забросал бричку зелеными росистыми ветками. Он привязал коней к бричке, а сам лег на землю, рядом. Город находился от лесочка в восьми верстах. Днем можно было ожидать появления немцев в лесу. Они, несомненно, должны были расширить занятый ими участок.

Старик лежал на прохладной земле и думал о том, что он будет говорить немцам при встрече с ними. Так он и задремал с этими мыслями под равномерный хруст жующих овес коней. Проснулся он от человеческого взгляда и от тепла на щеке. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой стоящего немца. Солнце уже было высоко, и луч его, просочившись сквозь ветви, нагрел щеку. Фролыч медленно поднялся и осмотрелся. Немец был один.

— Вассер, — сказал немец. — Пьить... Вода...

Ручной пулемет висел у него за спиной. Фролыч видел немца впервые в жизни. Но немец не произвел на него впечатления: он был ранен, правая рука висела как плеть, френч его был грязный и разорванный.

— Пьить, — сказал он снова пересохшими губами.

Фролыч вытащил из-под мешка фляжку с водой и подал ее немцу. Тот зубами вытянул деревянную пробку, выплюнул ее на землю и жадно прильнул к горлышку. Фролыч поднял с земли пробку. Когда фляжка опустела, немец бросил ее к ногам старика. Фролычу это не понравилось.

— Ты что куражишься? — спросил он немца, не зная, как поступить.

Но немец, не взглянув на него, лег на землю и сказал:

— Их виль шляфен... Понимайть... Баю, бай, — он закрыл глаза.

— Спи, черт с тобой, — сказал Фролыч и тоже лег.

День медленно катился к вечеру. Фролыч, взяв ведро, отыскал в лесочке ручей и напоил коней. И все время он мучительно думал: что же сделать с немцем? Он взял тонкую бечевку, завязал на концах по петле, одну петлю накинул на ноги, другую — на левую, здоровую руку немца, затем сразу затянул, и немец оказался связанным. Почувствовав толчок, немец проснулся и открыл глаза. Он хотел подняться, но свалился и застонал. В тот же момент Фролыч засунул ему в рот кусок мешка. Затем он снял со спины связанного пулемет, отнес его в кусты и забросил. Немца он также затащил в густые заросли.

Едва стемнело, Фролыч запряг лошадей и поехал дальше. К утру он добрался до другого леса. И опять до ночи отдыхал. И опять ехал к следующему, но этот лес оказался уже далеко и рассвет застал Фролыча в степи. Он увидел едущих ему навстречу верхом трех немцев. Когда они поравнялись с ним, один спросил:

— Что везешь?

— Пшеничку на помол везу, пшеничку, — сказал Фролыч, — староста приказал...

При упоминании о старосте двое тронули коней, но третий все же ткнул ногой в верхний мешок. Там была пшеница.

После очередной дневки в лесу Фролычу предстоял последний участок пути, после которого должны были начаться лесистые предгорья, где он рассчитывал встретить партизан. Теперь, осмелев, он уже ехал и днем, заезжал в хутора и подкармливался.

Но в последний день на дороге он встретил громоздкую фуру, груженную мешками с мукой. Когда кони поравнялись с его подводой, он обратил внимание на то, что немецкие кони страшно худые и облезлые. В следующее мгновение солдат, сидевший на мешках с мукой, закричал:

— Хальт!

Фролыч остановил коней. Не прошло и минуты, как его Орелик и Сметанка были выпряжены из брички и впряжены в немецкую фуру, а на дороге остались тощие, чесоточные, потерявшие масть кони.

В первое мгновение Фролыч растерялся, но затем впряг немецких коней в бричку. Кони с трудом тронули подводу с места.

Степь лежала ровная, чистая, лишь кое-где поднимался редкий кустарник — первый предвестник предгорий.

Через час Фролычу опять встретилась немецкая фура, груженная мешками с мукой, запряженная худыми, отощавшими лошадьми. Солдаты остановили свою фуру.

— Чесотка! — отчаянно закричал Фролыч, показывая на своих лошадей. — Чесотка!

Немцы, испугавшись чесотки, коней не тронули.

Он уже не думал о том, что везет, он думал только о том, как довезти ему содержимое до реки, по долине которой он смог бы добраться к своим.

К ночи Фролыч добрался к реке. Колеса проваливались в мокрый песок, кони останавливались. Рядом тихо шумела река. В небе зажигались звезды. Фролыч шел рядом, подталкивая плечом бричку...

Левый конь упал. Фролыч понял, что конь больше не поднимется. Старик остановился, вытер пот и оглянулся. Вдали виднелись в темноте неба черные возвышенности, поросшие чинарами, буком и дубом. Над тем местом, где остановились дроги, склонилась широкая ива. Фролыч взял лопату и здесь же, возле брички, начал рыть яму. Рыл он тяжело, отдыхая, до темноты в глазах. Песок осыпался под ногами, рыть было трудно. В яму набиралась вода. К рассвету Фролыч вырыл яму, стащил с брички мешки с золотом, сверху навалил мешки с деньгами. Затем забросал яму песком, заровнял ее и на возвышенность подтащил с помощью оставшегося в живых коня сдохшую лошадь.

Затем, подстелив мешок, сел верхом на шатающегося коня и шагом поехал вдоль реки.

Днем, когда он, уже оставив коня, шел пешком, его окликнул дозор спешенных советских кавалеристов. Фролыч потребовал, чтобы его доставили к самому большому начальнику, так как он имеет очень важное сообщение. Ему завязали глаза и доставили в палатку. Там сидел небольшого роста седой человек в генеральских погонах.

Выслушав все, что ему рассказал Фролыч, генерал спросил:

— А вы сможете доставить все сюда?

— Дайте коней и людей. Золото и деньги будут здесь, товарищ генерал.

Не отдыхая, он отправился с кавалеристами к той самой иве, под которой лежало спрятанное золото.

Через несколько часов деньги и золото были доставлены вьюками в расположение кавалерийской части.

— Золотой вы человек, — сказал генерал. — Как вас зовут?

— Фрол... Фролыч, — по обыкновению смущаясь, ответил Фролыч и, вспомнив, достал что-то из кармана.

Это были двести пятьдесят рублей.

— Продовольствия хватило... Сало имелось, и на хуторах народ кормил...