Душа горит

Сон дополнял действительность. То, что днем Баринов видел в проектах, в бесчисленных строгих линиях, светлых красках и полутонах, ночью появлялось как громадное, поднявшееся над широкой зеленой площадью сооружение — памятник перед Домом Советов. И если днем он своей рукой подбирал и наносил на бумагу краски, наиболее точно передающие цвет деревьев и клумб, то ночью бумага оживала, и деревья шумели густыми ветвями, и цветы на клумбах излучали сладкий ночной запах. И не хотелось просыпаться: так было хорошо бродить в одиночестве по дорожкам площади, усыпанным желтым песком и гравием. Но кто-то тянул за руку и настойчиво шептал: «Пора, пора».

Баринов открывал глаза. Возле постели еще розовый от сна, со спутавшимися волосами стоял сын и держал отца за руку:

— Пора, папа... пора... уже семь часов.

Так начинался новый день. И каждый новый день был радостным. Радостно было все: и прохладная большая комната мастерской, в которой на досках были развешаны эскизы, наброски, рисунки; и краски, ожидавшие художника; и встречи с товарищами по работе; и ожидание того счастливого момента, когда, увеличенная в тысячу раз, раскинется широкая площадь перед Домом Советов и засверкает вокруг нее весь стройный ансамбль изменивших свой облик домов. О, это труднопередаваемое чувство... Сколько еще пройдет недель, месяцев, прежде чем поднимется посреди площади памятник борцам за освобождение Ростова?

Уже проекты памятника, постамента и всего ансамбля площади получили общественное признание. Уже на площади состоялась закладка памятника, но начинать осуществление проекта не пришлось.

Наступила война. Архитекторы и художники занялись творчеством, помогающим сохранению всего того, что они строили двадцать лет, что строили и воздвигали десятилетиями их отцы и предки на крутом правом берегу Дона. Они готовили проекты маскировок для жилых и промышленных строений.

А война была близко. Она уже однажды опалила Ростов своим горячим дыханием. Весной 1942 года город снова начинал жить, оправляясь от семидневного разбоя немцев.

Наступил июль 1942 года. Возвращаясь к себе домой, на Почтовый переулок, Баринов с тревогой смотрел на окна своей квартиры. Там — его проекты, рисунки, картины. Там его семья — сын Анатолий, уже большой, одиннадцатилетний, жена... Но жена была не одна, под сердцем у нее бился ребенок. Через три месяца он должен был появиться: сын или дочь? Баринов с тревогой смотрел на небо: над городом изредка появлялись немецкие самолеты. Он уговаривал жену уехать, но она упрямо отвечала:

— Я хочу быть около тебя... И потом — я нужна на фабрике.

Она действительно нужна была на обувной фабрике, где работала химиком. Фабрика выпускала обувь для армии.

Беда пришла нежданно. И так случилось, что выезжать из города пришлось семье Бариновых без сборов, на автомашине, почти без пожитков. Баринов простился с женой и сыном, наспех их поцеловал. Он не мог еще уходить из города.

— Если что — увидимся в Краснодаре у сестры... Сохрани ребят. — Он уже говорил о двух детях.

Через несколько дней, накануне вступления немцев в Ростов, по полузатопленному наплавному мосту Баринов с товарищами ушел из Ростова. На левом берегу Дона он с горестью посмотрел на обагренное пожаром черное небо над городом и отправился по пыльным и скорбным дорогам отступления разыскивать жену и сына.

В Краснодаре у сестры ни сына, ни жены не было. Он прожил один, два, пять, десять дней — их не было. Он встречал знакомых — они не видели Раису. Он выходил на дорогу и часами всматривался в проезжавшие машины и подводы, но не видел ни сына, ни жены... Так он потерял семью.

Он перебирал в памяти все, чем жил последние годы. Все было связано с ними — с женой и сыном: и тогда, когда он в числе других архитекторов строил гордость Ростова — новый театр; и тогда, когда он проектировал новые дома и поселки для городов области — Таганрога, Новочеркасска, Миллерово; и тогда, когда он в Ростове проектировал и строил большой дом мясокомбината. Все они знали, все они видели, всему были свидетелями, помощниками, вдохновителями...

Баринов пошел в военкомат. Архитектор стал бойцом Красной Армии.

Больше полугода он был на фронте. Архитектор, он и здесь нашел применение своему таланту. Нет, это не были дома, театры, площади. Это были надежные оборонительные сооружения. Он проектировал, строил, проверял прочность их и думал о том, что вот его мирная профессия нашла для себя на войне дело. Но он мучительно страдал, что строит оборонительные сооружения. Он ждал наступления, он желал этого часа. Испытанные строевые командиры успокаивали его:

— Не огорчайтесь... Архитектура — оборонительное искусство. Но в обороне рождается наступление.

И вот оно пришло — наступление. Баринов пошел вперед. Он потерял сон, он как бы высох весь, пожелтел от ожидания. И куда бы ни шла его часть, он чувствовал, что все равно путь ведет к Ростову. И вот Ростов был взят. Через несколько дней Баринова вызвал командир части и сказал:

— Вот что, Баринов. Вы в Ростове сейчас будете нужнее, чем здесь. Вам там после немцев непочатый край работы... И потом — вам нужно отыскать семью... Одним словом, мы вас демобилизуем...

Баринов хотел возразить, но командир перебил его:

— Поверьте, что там вы сейчас нужнее. Мы обо всем подумали...

Они расстались.

И вот Баринов шел по разбитым, оскверненным, истерзанным ростовским улицам, квартал за кварталом: улица Энгельса, Малосадовая, Пушкинская... Кирпичный щебень, пепел, страшный запах гари. Встречаются люди, все они помятые, оборванные, отощавшие, и — никого знакомых.

Баринов шел домой. Может, они дома? Остались живыми? Может, Раиса встретит его с дочерью? Анатолий? Сын? Как он выглядит?

Чем ближе Баринов подходил к дому, тем больше появлялось у него уверенности в том, что он встретит своих. Еще издали он заметил свой дом. Вот виден и номер на воротах — 90. Почтовый переулок.

Он остановился. Ноги отказывались идти. Он все ждал, что кто-нибудь выйдет из ворот, из парадного. Но никого не было. Баринов сделал усилие и шагнул. Он вошел во двор и вдруг увидел соседку по квартире. Она отшатнулась от него.

— Вы не узнаете меня... Я в шинели... Я — Виктор Васильевич... Где мои? Они не вернулись? — спрашивал он, а сам в глазах соседки читал что-то страшное.

— Ой, Виктор Васильевич, как же это вы пришли? — И вдруг она заплакала: — Сирота вы, бедная...

— Да подождите... Что с моими? Они погибли? — боясь громко произнести это слово, прошептал он.

Соседка подошла к Баринову. Это была старая женщина, которую очень любил Толя.

В своей комнате соседка передала Баринову маленький клочок бумаги, на нем простым черным карандашом было написано несколько слов рукой сына:

«4 кусочка курицы. Помидоры.

Семечки. Яблоки.

Спасибо, получил.

Передайте что теплое.

Здесь очень холодно.

Толя».

— Это все, что осталось от них, — сказала соседка.

Она же рассказала и все остальное.

Раиса с сыном не уехали далеко. Небольшая колонна автомашин попала под обстрел и бомбежку и была разбита. Часть людей погибла, часть осталась в одной из станиц. В числе последних были и Раиса с Анатолием. Здесь их застали немцы и отправили в Ростов. В августе они вернулись домой...

И началась страшная жизнь в оккупированном немцами городе. Всякий раз, когда человек выходил на улицу, он не был уверен, что вернется домой. И хотя фронт уже был далеко, за несколько сот километров, хождение по улице разрешалось только до семи часов вечера. После семи — расстреливали на месте. Так с улицы исчезали люди.

Так прошло два месяца. Скоро должен был появиться ребенок. Изредка выходя из дому, Раиса с трудом передвигала ноги. Анатолий старался как мог облегчить страдания матери. Вместе с ней ходил по улицам, поддерживая ее и говоря:

— Мама, не спеши... Мама, здесь камень...

Так вот на улице их двоих однажды остановили штатский и военный — оба немцы. Штатский разговаривал по-русски.

— Вы — Баринова? — спросил штатский.

— Баринова, — ответила Раиса, прижимая к себе сына.

— Вам придется вернуться домой.

— Почему?

Штатский усмехнулся и сказал военному:

— Как всегда, женщины любопытны. Идемте.

Дома немцы перерыли всю квартиру, все эскизы, все рисунки Виктора. Книги, тетради Анатолия — все лежало разорванное, искромсанное на полу. Штатский все время повторял презрительно: «Архитектор! Архитектор!» Немцы согнали в квартиру Бариновых соседей — пусть видят, учатся. Потом штатский сказал Раисе:

— Идемте.

Анатолий шагнул к матери:

— Никуда я тебя не отпущу.

Соседи потянули его к себе:

— Толя, мама вернется.

Анатолий строго на всех посмотрел и сказал:

— Я знаю, куда ее ведут... Я пойду с ней.

Соседи держали его за рукава, шептали ему:

— Толя, на дворе плохая погода... Мама придет.

Анатолий вырвался из рук соседей:

— Я пойду с мамой.

Раиса плакала. Она все понимала. Она знала, что не вернется.

Их вывели из квартиры, Раису и Анатолия.

Через несколько дней соседи принесли в тюрьму передачу. В ответ получили смятую записку: «4 кусочка курицы...»

Через два дня соседи понесли им теплую одежду. Стоял холодный, дождливый октябрь, желтые листья летели из садика в окна тюрьмы. Одежду не приняли.

— Им уже не нужно никакой одежды, ни теплой, ни холодной, — сказали в комендатуре.

Они были расстреляны.

Пусто и тяжко в затемненных комнатах квартиры Баринова. Здесь еще остались тетрадки, книжки сына, подушки, вышитые рукой жены. Все говорит в этой комнате о жене и сыне. Но их нет и никогда не будет.

Баринов ходил по разрушенному, полусожженному родному городу. Но город не был мертв. Город жил, город ждал и его, Баринова, рук, тянулся к нему развалинами, обожженными стенами. Все видел Баринов: и взорванный немцами театр — он его строил; и исковерканную площадь перед разрушенным Домом Советов — его детище; и разбитый дом мясокомбината — все русское хотели сровнять с землей и самую русскую землю хотели сделать немецкой. Но Баринов ходил по своей земле. Он, русский интеллигент, всей страстью, всей скорбью своей души ненавидел их, пришедших с берегов Рейна и Одера, тупых негодяев, вешателей и убийц. Он испил полную чашу горя. Но человек не умирает от горя. Вся судьба его, русского архитектора Баринова, была переплетена с судьбой его народа, мужественно и величаво переносившего тяжелые испытания.

Еще будут дни, и на площади перед Домом Советов в Ростове-на-Дону поднимется прекрасный памятник борцам за освобождение Ростова, и город протянет новые дома к синему южному небосклону. И в этом памятнике, и в этих домах будут труд, и скорбь, и вдохновение русского художника, силы которого в величии своего народа.