Четвертая скорость

Рота заняла оборону на опушке соснового леса. Снитко, командир роты, дал приказание пулеметному взводу Сурина выдвинуться вперед на поросший мелким кустарником бугор.

— Назад не оглядываться, товарищ младший лейтенант, не отступать. Здесь, по данным разведки, должны идти немцы. Сдерживать их вам предстоит два часа, любой ценой... Понятна боевая задача, товарищ Сурин? — спросил Снитко.

— Понятна, товарищ лейтенант, — ответил Сурин.

— Выполняйте, — и Снитко пожал Сурину руку. — Главное, на два часа задержать.

В одиннадцать часов утра взвод Сурина занял бугор. Большая воронка была на самой его вершине. Мелкая хвойная поросль, разбросанная взрывом бомбы, валялась вперемешку с комьями земли. Пулеметчики залегли, окопались, затаились. Сурин с пулеметчиком Остапенко находился в центре. Он любил подвижного, ярко-рыжего веснушчатого Остапенко. Когда Остапенко был направлен к нему во взвод, Сурин решил, что с ним придется изрядно повозиться.

Но Сурин ошибся. Остапенко оказался очень исполнительным бойцом. Во взводе его прозвали «Петро-молчок». Только одну фразу он произносил гладко, без запинки и с видимым удовольствием:

— Разрешите действовать, товарищ младший лейтенант?

— Действуйте, товарищ Остапенко, — отвечал Сурин.

Он знал, что действовать Остапенко умеет точно, быстро и сообразительно.

И сейчас на бугре боец замаскировал пулемет, использовав воронку с наибольшей пользой для дела. Расположив все удобно, по-хозяйски, он принес мелких веток и набросал их у пулемета.

— Зачем это? — спросил его Сурин.

— Чтобы мягче нам было, товарищ лейтенант!

За лесом на правом фланге слышалась частая ружейная перестрелка, разрезаемая пулеметными очередями. Сурин, переползая от куста к кусту, проверил все расчеты и вернулся к Остапенко. Тот лежал на животе и тряпочкой очищал пулемет.

— Остапенко, вы женаты? — вдруг спросил Сурин пулеметчика.

— Не-ет, — неохотно протянул Остапенко.

— Отчего же? Парень вы приметный, пулеметчик. Девушки таких любят.

Остапенко посмотрел на командира. Тот не смеялся.

— Ходил я с одной, — сказал боец, — полгода ходил. Хорошая была, Катей звали... Но собеседник я известно какой. Полгода мы мало разговаривали. Я все больше думал о ней... Она этого не поняла и сказала мне: «Я этак-то с тобой и разговаривать разучусь». И я перестал ходить с ней. А хорошая была Катя...

— Да вы хоть сказали, что любите ее? — спросил Сурин.

— Я думал об этом...

— Вот что я вам посоветую, Остапенко...

Но посоветовать Сурин ничего не успел. Вдали на зеленом поле показались немцы. Вынырнув из оврага, они рассыпались по траве и застрочили из автоматов. Потом послышалось верещание мин. И пули, и мины летели к лесу, туда, где залегла в обороне рота Снитко.

Сурин окинул взором свои фланговые пулеметы. Лежавший справа от командира пулеметчик Синицын выжидательно смотрел на него. Глаза его выражали нетерпение. Сурин покачал головой: еще не время. Он взглянул влево, на Донцова. Тот лежал, напряженно прильнув всем телом к земле. Один лишь Остапенко продолжал счищать комочки глины, налипшие на пулемет.

Немцы побежали, неистово крича. Минометный огонь прекратился. Сурин видел бегущего впереди высокого, худого офицера.

— Сейчас мы тебя переломим, — сказал Сурин.

Остапенко вопросительно посмотрел на командира.

— По фашистской сволочи — огонь! — скомандовал Сурин и увидел, как схватился за живот и, согнувшись вдвое, упал высокий немец.

— Переломился! — крикнул Сурин и сам не услышал своего голоса.

Размеренные очереди пулеметов заглушили треск немецких автоматов. Вперед выскочил какой-то другой немец с пистолетом-пулеметом, закричал и побежал к бугру. За ним устремились залегшие было немцы.

Сурин уже мог различить серые, грязные солдатские френчи. Но немец с пистолетом-пулеметом ткнулся в землю. Это остановило наступающих. Рассыпавшись, бросаясь из стороны в сторону, они повернули обратно.

— Давай, давай им, Остапенко! — закричал Сурин. И вдруг увидел, что пулемет Остапенко молчит, а сам он лежит, прислонившись рыжей головой к щитку пулемета, и по огненным его кудрям стекает темно-алая струйка крови.

Сурин прильнул к пулемету. Снова посыпались горячие гильзы на землю. Немцы залегли. Опять к бугру полетели мины. На этот раз они разрывались совсем близко.

Сурин бросил рукоятки пулемета.

— Отставить огонь! — крикнул он и увидел, что правофланговый Синицын и его второй номер лежат, запрокинувшись на спину.

Сурин пополз к ним. Оба были ранены, и оба без памяти. Сурин взглянул на часы. Было двадцать минут первого. Здесь они уже час двадцать минут. «Сорок минут осталось», — сказал себе Сурин. Он вытащил из противогаза Синицына индивидуальный пакет, разорвал его, но перевязать пулеметчиков не успел — немцы снова пошли в атаку.

Сурин установил опрокинутый взрывом пулемет Синицына, заправил ленту и открыл огонь. Вдруг он почувствовал сначала толчок, а затем острую боль в левой ноге. Закусив нижнюю губу, крепко зажал рукоятки пулемета и продолжал вести огонь. Он уже не отыскивал в толпе бегущих немцев кого-то одного, а видел их серую, ненавистную, катящуюся к бугру массу и стрелял, стрелял...

И снова немцы отхлынули. Сурин взглянул на часы. Оставалось тридцать две минуты.

Услышав, что пулеметы прекратили огонь, немцы опять устремились к бугру. Сурин заправил еще одну ленту. В это время со стороны леса грянуло «ура». Рота пошла в контратаку.

Забыв о саднящей боли в ноге, Сурин приподнялся на локтях и потянулся за новой цинкой с патронами. Но тут сзади что-то грохнуло, навалилось на него и придавило к земле. Сурин потерял сознание...

Очнулся он от боли во всем теле и от каких-то странных толчков. Он открыл глаза. Над его головой мелькали верхушки сосен и ветви берез. «В госпиталь везут», — подумал Сурин и повернул голову. Спиной к нему сидел немецкий офицер и напряженно смотрел вдоль дороги. «В плен?» — резанула страшная догадка. Как он попал в немецкую машину? Сколько прошло времени с тех пор, как он потерял сознание?

За соснами, меж облаков, виднелось заходящее багровое солнце. По бортам машины хлестали сосновые ветки. «На четвертой скорости едет, — чуть не закричал от ярости Сурин. — В плен, в плен везут...»

Немец все так же пристально смотрел поверх кабины. Правой рукой Сурин нащупал на поясе гранату. Полез в карман гимнастерки за запалом, но в клочья разорванный карман был пуст. Сурин попробовал приподняться. Сжав зубы, он выхватил гранату и что было силы ударил ею немца в висок. Офицер рухнул на бок. Каска его покатилась по дороге.

«Сейчас остановят машину», — мелькнуло в голове Сурина. Но нет, четвертая скорость помогла. Машина мчалась, цепляясь бортами за ветки. Закусив до крови губу, Сурин пополз к заднему борту машины, подтянулся, правой ногой уперся в пустой ящик из-под мин, застонал, перевалился через борт и упал на дорогу. Падая, он помнил, что должен отползти в сторону, и уже почти в беспамятстве добрался до кустарника.

...Было уже темно. Тяжело лязгая гусеницами, шел танк. На нем сидели два немца и о чем-то громко спорили. Скоро грохот танка затих, и Сурина окружила вечерняя тишина. Он нащупал на поясе кинжальчик и пополз в сторону, противоположную той, в которую ушел танк. Левая нога казалась чугунной. Левая рука безжизненно висела вдоль туловища. От кустика к кустику, от кочки к кочке полз он, повторяя: — «К своим, к своим!»

Вот в черноте неба Сурин услышал гудение немецких бомбардировщиков. Вот где-то в стороне, ломая ветви, прорезало лес несколько пулеметных очередей. Вот снова на дороге послышалась немецкая речь. А он все полз, повторяя: «К своим, к своим!»

Потом он заметил, что небо на востоке светлеет. Защелкали птицы. От земли шла острая прохлада. Грохнул артиллерийский выстрел, за ним еще и еще... Сурин снова пополз, цепляясь ногтями за кусты терновника. Но вдруг он почувствовал, как кто-то бесшумно навалился на него, закрыл ему рот ладонью и прижал к земле...

Машина мчалась вдоль сосен. И Сурин отметил: «Четвертая скорость. Не ушел... Проклятье!» Рядом с ним, уткнувшись головой в коленки, дремал широкоплечий солдат. На плечах его была накинута разрисованная желто-зелеными полосами немецкая плащ-палатка. Сурин молча вытащил из ножен кинжальчик и потянулся к спине сидящего. Но в это время солдат повернулся и схватил Сурина за кисть руки.

— Ты что это? — Над Суриным склонился связной командира роты Пилипчук. — Из плена выползал, чтобы своих колоть?

Сурин глазами показал на плащ-палатку.

— Так это же трофейная! А наши в наступлении. — И Пилипчук вытащил кисет с махоркой. — Свернуть?

— Сверни.

Сурин закрыл глаза и легко вздохнул. Машина мчалась в госпиталь.