Честь рода

Мучительно тяжким было возвращение Павла Захарова в свой родной шахтерский поселок «Красный луч». Всего полгода шахта и поселок были в руках немцев. Всего шесть месяцев немцы ходили по земле, в которой лежали тяжелые залежи каменного угля, пласт на пласте, первосортный антрацит. Всего полгода! Сто восемьдесят дней и ночей — одна беспросветная ночь. Павел Захаров не участвовал в бою за свой поселок. Через две недели после того, как «Красный луч» был отбит у немцев, Павел вошел в поселок с запасной частью, в которой он находился после выхода из госпиталя.

Было раннее утро. Тишина стояла в поселке такая, что от тягостного предчувствия у Павла сжалось сердце. Всю ночь он с товарищами ехал на открытом грузовике и ни разу не задремал, все гадал: застанет ли он в живых Женю, жену свою, детишек — десятилетних близнецов, Петьку и Шурика, и трехлетнюю дочку Нюрочку, — отца, старуху мать и, наконец, брата Андрея, который не был призван в армию по болезни глаза. Небольшая семья была у Павла Захарова. У других шахтеров семьи были большие — с тетками, с дядьками, тещами, племянницами, а у него было всего восемь человек, и все они жили в одном просторном домике, крытом этернитовой крышей, с желтым балкончиком, с диким виноградом, вьющимся с крыши к самой земле. Таких домиков в поселке было много, несколько улиц; и все они расходились, как лучи, от просторной площади, на которой стоял светло-серый двухэтажный Дворец культуры, а перед ним — памятник Владимиру Ильичу.

Теперь Дворца культуры не было. Еще издали с борта грузовика он увидел обвалившийся задний фасад дворца. Присмотревшись в утреннем тумане, он увидел, что многие из похожих друг на друга домиков полуразрушены, стоят с развороченными крышами, с окнами, заткнутыми подушками и забитыми досками.

На повороте в свой переулок Павел Захаров столкнулся с женщиной, несшей два ведра на коромысле. Она прошла мимо, не взглянув на него, закутанная в темную бесцветную тряпку. Павел обернулся. В усталой, слегка качающейся походке он почувствовал что-то знакомое. Почти задыхаясь, он крикнул:

— Женя! Женя!

Женщина медленно оглянулась и, как слепая, пошла к нему навстречу. Не дойдя до Павла, она вскрикнула и, сбросив коромысло с плеч, бросилась к нему:

— Паша! — причитала она, целуя и гладя лицо мужа худыми, желтыми пальцами. Потом она как-то сразу отпрянула от него и закричала на всю улицу: — Паша! Детей... Детей нет! Никого нет! Паша! Что ж ты молчишь?!

Он действительно молчал. Он смотрел на худое, восковое, с синими жилками лицо жены и молчал. О каких детях говорила она? О его детях? О сыновьях и дочери? Но ведь он думал, что это могло случиться. Думал и отгонял от себя эти мысли: может, его родные, его дети останутся живы; может, беда минует порог его дома. Два сына и дочь Нюрочка... Он поднял с земли ведра и передал их в руки жене.

— Идем домой.

Неся коромысло в одной руке и гремя пустыми ведрами в другой, Женя пошла за мужем.

...Теперь он знал все. Детей у него, Павла Захарова, больше не было. Не было шустрого, с упрямым подбородком Петра, не было робкого, застенчивого Шурика, не было Нюрочки. Они не умерли от голода. От голода умерла старуха мать. Она все свое последнее отдавала Нюрочке, ей, старухе, было 62 года, а Нюрочке — три. Они не умерли от болезней, от дизентерии, холеры, сыпного тифа, бродивших из дома в дом в поселке: они были шахтерскими детьми, жизнестойкими крепышами.

Свинец оборвал жизнь Петра и Шурика, яд — жизнь Нюрочки. Немецкий свинец. Немецкий яд.

Фронт был далеко. Немцы чувствовали себя в поселке хозяевами. Поселок был расположен вблизи шоссейной дороги. Немецкие обозы и автоколонны часто останавливались на ночевки и дневки. И вот однажды было обнаружено, что несколько автомашин выведено из строя: камеры были проколоты, в моторы насыпан песок с угольной пылью, бензин выпущен на землю... Около машин немецкий часовой ухватил за руку двенадцатилетнего Ванюшку, сына известного на шахте врубмашиниста Лапина. Ванюшка все принял на себя. О чем бы его ни спрашивали, как ни пытали, он только шептал:

— Это сделал я... я! Я один!

Его расстреляли.

А на следующий день по домам поселка ходили немецкие солдаты и полицейские и вытаскивали ребятишек — мальчиков и девочек. Отгородившись автоматами от толпы рыдающих и стонущих матерей и стариков, немцы погнали детишек на стадион. Там всех детей немцы расстреляли. Совсем маленьким они смазывали губы каким-то сильнодействующим ядом. Перед казнью немецкий офицер прокричал несколько слов:

— Ви есть руссиш киндер... Ви есть враг германски государств. Мы будем уничтожайт каждый руссиш род.

Затем он два раза выстрелил из пистолета, и два мальчугана упали к его ногам. Потом началось страшное...

Все это узнал Павел от скупо плачущей жены. Слез у нее уже не было. Павел спросил:

— А могилка где?

— В братской они похоронены, с бойцами вместе... На площади, где памятник был.

Накинув шинель, Павел вышел из дому. Почти бегом добежал он до могилы и остановился. На деревянном обелиске было написано много фамилий и имен. В конце одного столбика он увидел и свою фамилию. Затуманенными глазами он прочитал:

Захаров Петр — 10 лет.

Захаров Александр — 10 лет.

Захарова Анна — 3 года.

Он поднял глаза:

Свиридов Илья — 12 лет.

Свиридова Софья — 2 года.

Свиридов Георгий — 8 месяцев.

И еще, и еще, фамилии и имена. Многих он знал из них, с отцами многих из них дружил, вместе спускался в забой, в праздничные дни ходил с гармошкой по поселку...

Русские дети лежали в могиле. Вместе с ними лежали бойцы и командиры:

Младший лейтенант Алексеев Борис.

Старший лейтенант Безменов Владимир.

Гвардии сержант Кучерявов Иван.

Красноармеец Поляков Петр...

И вдруг Павел вспомнил переданные женой слова немецкого офицера: «Мы будем уничтожайт каждый руссиш род...»

Павел вытер глаза. Подожди, подожди... Каждый русский род? Это значит, всю его семью? Его детей? Но детей всех уже уничтожили. Это — чтобы кончился потомственный русский род шахтеров Захаровых, чтобы кончился род Свиридовых, род Лапиных, род Безменовых?! Каждый русский род! Сволочь немецкая! Павел заскрипел зубами. Род Захаровых! Но его род стоит на русской земле много десятилетий, крепко корнями своими уходит глубоко в Смоленские леса, в которых в Отечественную войну 1812 года бил наполеоновскую армию отряд партизан под командованием крепостного крестьянина Захара. Все партизаны из этого отряда после войны стали Захаровыми.

С той поры, от той Отечественной войны идет род Захаровых, а истоки его уходят еще дальше. И этот род немцы хотят истребить?

Павел вспомнил своего отца, который пришел с войны 1914–1918 гг. с двумя Георгиями и, показывая их сыну, говорил:

— Солдатский крест — высокая награда. Германец — хитрая вражина, его победить — не раз плюнуть. Но против русского германец не устоит: ряшка у него здорова, глаза здоровы, пузо здорово, а кишка тонка. Из-за той кишки немец против русского, что медный болван против человека: звону много, грому тово больше, а стойкость сомнительная...

Все это было давно. Павел смутно помнил это время. Теперь он сам был в солдатской шинели и на гимнастерке у него была привинчена солдатская медаль «За отвагу». Был он десять лет отцом семейства, и вот нет у него детей. Все лежит под землей — его кровь, его сердце, его думы, его счастье, — все лежит, убитое немцами. И только два чувства сохранились, жгли каленым железом его душу — ненависть и жажда мести.

Павел опустился на колени и поцеловал могильный холм. Будто из опрокинутой чаши, хлынули на землю из глаз соленые слезы. Павел застонал, поднялся и рукавом шинели вытер глаза. Он был один возле могилы. Никого не было на площади. Жители поселка, шахтерские жены, бойцы, его товарищи, не подходили к нему. Пусть человек побудет наедине со своим горем, взглянет в его бездонные глаза. Пусть мужчина, солдат, поплачет один...

Но Павел уже не плакал. Надев ушанку, он шел от братской могилы мимо искалеченных, побитых домов. Его дом был цел. Дети были мертвы, а дом стоял не тронутый ни снарядами, ни гранатами, ни бомбами. Павел толкнул дверь. Отец, жена, брат Андрей смотрели на него выжидающе, молча. Жена спросила:

— Видел?

Она хотела подойти к нему, но он отстранил ее рукой:

— Подожди, Женя, подожди. — Он сел к столу, снял ушанку, провел несколько раз ладонью по стриженой голове. Потом поднял воспаленные от слез и бессонницы глаза и спросил жену: — Так ты говоришь, что он сказал: «Будем уничтожать каждый русский род»?

Жена поняла Павла:

— Да, он так кричал, а потом начал стрелять...

— Та-а-ак! — Павел поднялся от стола и посмотрел на отца, на брата, на жену. — Как же мы теперь будем жить? Неужели наш шахтерский род Захаровых должен погибнуть?

Отец поднялся с лавки. Он был стар. Шестьдесят пять лет ходил он по земле.

— Паша, сын, я ухожу из дому...

— Куда, отец?

— Я сговорился... Дороги строить меня берут, Паша. В солдаты не берут, в дорожники сгодился. Я не буду в хате сидеть, я — Захаров.

Павел посмотрел на брата.

— Я ухожу, Паша... Я не могу здесь находиться, меня берут в минометчики. Я сумею, ты не бойся.

— А я и не боюсь. Спасибо, брат. — Павел обернулся к жене: — Перемучайся, Женя, перекричи, переплачь... Одна останешься в доме, одна из всей семьи.

Жена отрицательно покачала головой:

— Нет, Паша, я не останусь... Невмоготу. Не могу я ходить спокойно по земле — подошвы горят. Воду пить не могу — горькой она мне кажется; на небо взглянуть не могу — черные тучи вижу, гром слышу. Уйду я с тобой. Попроси командира, объясни, не откажет он...

Так они сидели в осиротевшем доме до утра, четыре взрослых человека, и вспоминали трех малых детей и старуху мать. И не плакали взрослые люди, потому что война приучила беречь слезы.

А утром ушел Павел Захаров к командиру и узнал о том, что его часть отправляется на передовые позиции. Все рассказал Павел командиру, все, вплоть до того, как Нюрочка молоко из соски сосала, как глаза щурила, когда солнышко сквозь занавеску в комнату пробиралось. И разрешил командир Евгении Захаровой стать бойцом Красной Армии.

И еще раз Захаровы собрались в своем доме. Обменялись адресами. И у всех оказались адресами полевые почты. Перед прощанием старый Иван Захаров говорил:

— Уходим мы сейчас на войну всем семейством, всем нашим родом честным шахтерским. Павел Захаров уже воевал, медаль своею кровью заработал. Андрей, ничего что кривой, тоже не посрамит семейство, и никто ни в поселке, ни на улице, ни на всей шахте не скажет, что Захаровы сплошали, что простили немцам кровь своих детей родных, кровь русских людей. Никто не скажет этого, потому что все семейство воюет с немцами...

— Не одни Захаровы, отец, — сказал Павел и перечислил много шахтерских фамилий из поселка, что ушли на войну целыми семьями. Были здесь и семья Василия Шибанкова, и Филиппа Рудкина, и Дмитрия Пескова, и Владимира Грецкова, и многих других.

— Не мы первые, не мы последние, — сказал Иван Захаров.

Затем все присели и замолчали перед прощанием, перед разлукой.

Первым ушел Павел Захаров с женой, потом Андрей пожал отцу руку, обнял его и поцеловал. Иван Захаров стоял в калитке, а когда все скрылись, взял заготовленные доски, гвозди, молоток и начал забивать крест-накрест окна и двери. Потом перекрестил порог и снял шапку. Кинув за плечо старый выцветший вещевой мешок, он пошел вдоль улицы, кланяясь окликавшим его женам и матерям шахтеров...

* * *

Не часто Павел Захаров и жена его Евгения Захарова получают письма от отца и брата. Видимо, далеко разбросала их война, за много сотен километров находятся друг от друга их полевые почты. Но, как бы ни были редки эти весточки, каждая приносит радость измученной душе Павла. Андрей воюет хорошо. Он пишет: «Род Захаровых и на нашем фронте в чести, в почете. Миномет мой бьет без промаха...»

Малоразборчивым почерком отец сообщает о том, что дороги, которые он строит сообща с другими дорожными мастерами, вызывают одобрение шоферов и начальства. Отец все надеется увидеть на своей дороге в часы наступления сыновей Павла и Андрея — пусть сами одобрят работу старика Захарова.

Не так часто Павел видится с женой. Она стала снайпером. Двенадцать немцев уже на ее счету. «Это мало, это еще очень мало», — говорит она.

Павел стал разведчиком. Много раз он побывал в тылу у немцев. Сам убил до трех десятков фашистов. А сколько уничтожено после его разведок артиллерией? Разве точно сосчитаешь?

Все это родовой счет мести семьи Захаровых. За своих детей. За свою мать. За свою землю.

Нет, не уничтожить гитлеровцам русской семьи Захаровых. Издалека ведет она свое начало. Всем семейством, всем родом встали они на защиту Родины. И каждая воинская победа Павла, Андрея, Евгении Захаровых, каждый трудовой подвиг их отца Ивана Захарова — это честь их русского рода.