Губная гармоника

Расстояние между немецкими и нашими блиндажами было не больше двухсот метров. Этот узкий кусок глинистой земли был покрыт порыжевшей прошлогодней травой и редкими кустами красноватой лозы. За две недели, которые прошли с того дня, когда наши части заняли эту первую, находившуюся в ложбине линию немецких окопов, бойцы взвода украинца Мирошниченко постарались сделать все возможное, чтобы легче было переносить невзгоды свежей весенней поры. По ходам сообщений они натаскали в окопы соломы, устроили специальные стоки для воды, притащили бревна и доски, врыли в стенки окопа железные печки.

Но при всех стараниях бойцов создать необходимый «комхворт», как говорил старшина Потылица, не удавалось. В блиндажах было сыро, люди чихали и злобно смотрели на гребень, где находились немецкие дзоты и блиндажи. Оттуда, сверху, и стекала к бойцам Мирошниченко мутноватая, обжигающая холодом талая вода.

Приказ командования был прост — держать оборону в ложбинке до той поры, пока не будет иного приказа, который изменит обстановку и переведет события в активную форму. Перестрелки на участке Мирошниченко были редкими. Немцы ночами развешивали осветительные ракеты, горевшие долго и ярко. Было странно видеть ночью прошлогоднюю траву, освещенную ложным солнечным светом.

Мирошниченко, черноглазый тридцатилетний спокойный человек из села Петровское, Винницкой области, тщательно берег своих людей от шальных пуль и минных осколков, не выпускал их из окопов. Он говорил:

— А ты чихай лучше, ведь в том удовольствие жизни — чихать. Чихнешь — тебе скажут: «Будь здоров, Вася». Ты живешь... А голову высунешь — и чихать тебе нечем будет... Так что терпите, хлопцы.

И хлопцы терпели. Терпели молчаливо, без жалоб, как только могут терпеть люди, делящие поровну невзгоды солдатской жизни, видящие, что и ты, и твой сосед по окопу справа и слева, и лейтенант, командир взвода, стойко переносят лишения и неудобства.

И может быть, ничего бы так скоро и не произошло из тех событий, которые будут описаны ниже, если бы на гребне немецких дзотов вечерами не раздавались звуки губной гармоники. Видимо, играл один и тот же немец. Репертуар был мал: какой-то томительно однообразный немецкий вальс и штраусовские «Сказки венского леса».

Звуки губной гармоники лились в приазовской степи плавно и, казалось, докатывались в блиндаж взвода Мирошниченко с десятками весенних ручейков.

Всякий раз, когда высыпали крупные звезды на черно-синем небе и в степи снова раздавались мелодии вальсов, старшина Потылица восклицал:

— Ну, шо ты скажешь, опять на своей дудке играе!..

— Это, товарищ старшина, «Сказки венского леса», сочинение Штрауса, — сказал как-то Потылице двадцатилетний шахтер Иван Кузьмин.

— Ото ж, сказки... Чуялы мы ци сказки в Чернигови, — ответил Потылица раздумчиво.

— А играет хорошо, ничего не скажешь, — сказал все тот же Кузьмин.

— Дюже хорошо, хоть плачь... Ото ж и плакали в Чернигови... — опять сослался на родной свой город Потылица.

Сидевшие вокруг Потылицы и Кузьмина бойцы заинтересовались и попросили старшину рассказать, на что он намекает, говоря о Чернигове. Потылица рассказал короткую, но страшную историю.

В Чернигове, на окраине, в садах расположился на отдых немецкий пехотный полк. Многие солдаты имели губные гармоники. Гармоники были красивые: с перламутром, с цветной жестью, черные, светлые, лакированные. И вот однажды у ефрейтора Рихарда Гросса пропала губная гармоника. Подозрение пало на окраинных ребятишек. Все они были вызваны на допрос. Все отказались от предъявленного им обвинения. Гармонику не нашли. Тогда немцы построили тридцать ребят в одну шеренгу, заставили их рассчитаться и каждому второму приказали выйти из строя. Затем они расстреляли пятнадцать ребят здесь же, на окраине Чернигова, в палисаднике.

Деятельное участие в расстреле принимал Рихард Гросс. В числе расстрелянных был десятилетний Жора Потылица — сын Лукьяна Потылицы.

— Вот тебе и «Сказка венского лесу», Кузьмин, — закончил рассказ Потылица и вздохнул. Бойцы молчали. Они с любопытством и участием смотрели в лицо старшине. Но лицо у него было строгое, и в глазах не заметно было ни влажности, ни тоски — одна строгость.

— От с тих пор я цих дударей и переправляю к чертовой матери на тот свет и все разыскую того Рихарда Гросса. Може, бог даст, встретимся здесь...

Минут через пятнадцать, когда уже совсем стемнело, над степью поплыла плавная мелодия вальса. Потылица в полутьме приблизил лицо к Кузьмину:

— Шо, шахтер, мовчишь?

— Страшное вы рассказали, товарищ старшина.

— Бередит мое сердце та дудка... Имею я про себя один план. Да все ищу товарища какого смелого.

— А может, я и есть тот смелый товарищ? — спросил Кузьмин старшину.

Прошло еще несколько дней. Все так же по вечерам играла губная гармоника и над степью зажигались крупные южные звезды. Однажды пошел дождь. Это был первый весенний дождь. Не очень крупный, не очень частый, он заволакивал степь туманом и наполнял ее запахом близкого моря. Дождь пошел с полудня. Он шел, не переставая, весь день, и темнота наступила в этот вечер раньше. В окопах стало мокро, солома набрякла, пропиталась водой.

А в восемь часов вечера степь снова наполнилась тягучей мелодией вальса. В это самое время от наших окопов отделились две фигуры. Это были Потылица и Кузьмин. Они ползли по направлению к дзоту, откуда доносились звуки губной гармоники. Во тьме дзот был не виден, но мелодия вела их к себе, как огонек. Им предстояло преодолеть двести метров по грязи, миновать лежащее в окопчиках впереди дзота боевое охранение... Когда они приблизились метров на пятьдесят к окопу, звуки гармоники вдруг стали совсем отчетливо слышны.

— Открыли дзот, — шепнул Кузьмин Потылице.

Незамеченные, они проползли мимо немецких солдат, спрятавшихся от дождя на дно окопчика.

Теперь они уже отчетливо слышали не только губную гармонику, но и легкий свист, вторящий мелодии. Сомнений не было — дверь была действительно открыта. Немцы дышали запахом недалекого моря. Около самого дзота Потылица и Кузьмин приподнялись на колени и одновременно метнули в дзот по связке гранат. Раздались взрывы, крики. Потылица остановился с автоматом на последней ступеньке, а Кузьмин захлопнул за собой дверь. В дзоте было восемь немцев. Трое из них лежали навзничь, убитые наповал; четверо, тяжело раненные, залитые кровью, пытались поднять руки, а восьмой стоял в углу возле перевернутого, но не погасшего фонаря и в одной из поднятых рук держал губную перламутровую гармонику. Он был невредим. Потылица закричал:

— Докумэнт!

Немец непонимающе покачал головой. Тогда Потылица шагнул к нему, расстегнул карман куртки, вытащил солдатское удостоверение и протянул его Кузьмину:

— Читай. Кто такой?

Кузьмин медленно прочитал:

— Фридрих Шмитгоф...

— Не тот... Той был Рихард Гросс.

Потылица взял из руки пленного перламутровую гармошку:

— Музыкант, туды твою... — и переломил гармонику пополам.

В это время за дзотом усилилась ружейная стрельба, и скоро автоматные и пулеметные очереди были заглушены громким русским «ура»...

* * *

Нам пришлось побывать в этом дзоте дней через десять после его захвата Потылицей и Кузьминым. Весь гребень к тому времени был в руках наших войск.

Темной южной ночью пробрались мы в дзот. Следов пребывания немцев в дзоте уже не было заметно. Немецкий дух был выкурен крепким дымом русской махорки.

Только немецкий фонарик, горевший ярким пламенем в углублении, вырытом в стене, как бы напоминал о том, что здесь происходил короткий, но смелый бой.

Здесь же, в дзоте, нам рассказали всю историю с губной гармоникой и познакомили нас с Лукьяном Потылицей, широколицым сероглазым человеком.

Когда мы спросили его, почему он так уверен, что ефрейтор Рихард Гросс обязательно должен быть здесь, на том именно участке, где воюет Потылица, он ответил:

— А где ж ему сховаться от меня? Он, може, в другом дзоте, вон на той главной высоте и сидит сейчас...

В стереотрубу мы увидели темно-желтые склоны с черными пятнами. Это был каменистый кряж, целая цепь высот, которые занимали немцы.

— Вин, може, там существуе, — сказал убежденно Потылица. — А не там, так в другом месте. И нам с ним не разминуться. Я его достану...

Глаза Потылицы были спокойны, и была в них твердая уверенность, что он найдет ефрейтора Гросса на главной высоте или на других, которые еще предстоит взять ему, Лукьяну Потылице, со своими товарищами.