Возвращение
Когда Татиев снова увидел кубанскую землю, у него сжалось сердце, и он, отвернувшись от попутчиков по военной машине, вытер слезы. Навстречу, прямо в лицо, бил мокрый ветер, летел снег, но Татиев, не отворачиваясь, смотрел вперед вдоль дороги. Все говорило здесь о том, что скоро кончится кубанская земля и начнется Придонье.
Попутчики в машине тоже молчали. Все они были Татиеву не знакомы. На дорожном контрольном пункте они взяли его к себе в машину, и он, перебросив ногу через борт, сказал им тогда:
— Еду, солдатики, в свое хозяйство... Свой колхоз... Слыхали, в Батайск?
— Слыхали, сами туда, — ответил Татиеву рыжебородый, рябой красноармеец, сидевший на заднем борту машины.
— Что-то там застану? — гадательно спросил Татиев.
— Застанешь... — неопределенно ответил тот же рыжебородый, и после этого Татиев надолго замолчал.
Он перебирал в памяти все, что было оставлено им в день внезапной эвакуации. Колхоз имени ОГПУ, в котором он, Николай Дмитриевич Татиев, был председателем, а до этого огородником, вставал перед его глазами.
И вот Татиев снова на своей земле, ходит меж потрескавшихся белых и голубых хат и в который раз подсчитывает убытки, какие принесли немцы его колхозу. Нет лошадей, нет коров, вырублены сады...
До войны Татиева называли стяжателем. Он не обижался на это слово. Он был председателем колхоза, стяжал он не себе, а колхозу, общему хозяйству...
Сейчас, вернувшись, он увидел в глазах своих односельчан много горя. Рассказали ему женщины, вытирая слезы, о том, что лучшую его помощницу по хозяйским делам, старую колхозницу, члена правления Невзорову немцы расстреляли... И Савелия Ивановича Лезу, что председателем в «Красном партизане» был...
Слушал, суровея, Татиев. Раньше словоохотливый, он почувствовал, что говорить ему стало трудно, что слов подходящих мало.
— Что было, то прошло, но не забудется... Надо работать, женщины... Надо жизнь возрождать...
Слушали его внимательно, с удовольствием. А когда он перешел к разговорам о семенах, о всхожести, о бахче, женщины зашумели, взволновались. Вот оно пришло снова, родное, колхозное, когда с тобой советуется председатель, когда ты не бессловесный, а очень необходимый в общем деле человек.
В первые дни Татиев обошел, подсчитал и рассмотрел сохранившееся добро. Увидев лежавшую кверху заржавленными зубьями борону, он с удовольствием подумал о том, что скоро ржавчина сменится серебряным блеском отработанных зубьев. По ночам он прислушивался к ветру за окном хаты, высчитывал дни до первого дня сева, пробовал на вкус сладкие зерна пшеницы...
В одно весеннее хмурое утро, когда невдалеке над Доном клубились темные, низкие облака, к нему приехал из батайской МТС давний его знакомый — голубоглазый прихрамывающий Авилов.
Они встретились на талом снегу, возле хаты Татиева, и, словно по уговору, обнялись, расцеловались...
— Здоров?
— Здоров, — ответил Татиев, улыбаясь и продолжая сжимать руку Авилову.
— Ну, вот и свиделись, — Авилов испытующе смотрел в глаза Татиева, — приехал к тебе в гости и по делу...
— Заходи в хату... Погрейся.
— Это после... Раньше дело. Как полевой стан у тебя?
— Спалили немцы... Дочиста!
Они сели верхом на худых лошадей и мелкой рысцой затрусили в поле, туда, где раньше стоял, как остров среди пшеницы, полевой стан, или, как его называли в колхозе, табор.
Кони ступали по талому снегу, по грязи, тонким слоем лежащей на проселочной дороге. Односельчанам было что вспомнить и рассказать о событиях прошедших семи месяцев, когда оба они были вдали от своей земли.
Так незаметно они подъехали к тому месту, где раньше был полевой стан. Домик с пристройками, с петушком на крыше... Ничего этого теперь не было. Из-под темного снега виднелись обгорелые деревяшки, пористые, потрескавшиеся углы... Татиев и Авилов соскочили с коней. Татиев копнул сапогом и носком выбросил на снег покрытый ржавчиной диск сеялки. Затем он поднял его, как бы взвешивая на руке:
— Вот оно, наше горе, Авилов. Лежит под снегом, не кричит, ржой чуть прикрыто... Тронь рукой, зазвенит на всю степь. — Татиев отбросил диск в сторону и уже другим, мягким голосом сказал: — Не бойсь, Авилов... Здесь мы опять выстроим табор. Трактористам будет где поспать и погреться. Только тракторы откуда взять? Побито у вас все...
— А ты не сомневайся. Тракторы будут.
— Ремонтируют их, что ли?
— А как же без ремонта.
— А запчасти откуда?
— Были. Нашлись.
Они легко тронули поводьями коней и поехали по степи от сожженного полевого табора. Степь была в плену у зимы. Еще лежал снег, но уже всюду на буграх, на возвышенностях виднелись темные лысины. На дороге в глубоких колеях поблескивали тонкие ручейки, покрытые сверху слюдяным ледком. Кони пробивали ледок копытами, он разлетался в стороны и блестел под солнцем изумрудами. Шла весна.
Авилов не ради пустого бахвальства уверял Татиева в том, что запасные части для ремонта тракторов в батайской МТС имеются.
...Обстоятельства сложились так, что Василий Иванович Чебанок во время летней эвакуации 1942 года не сумел покинуть Батайска. Когда пришли немцы, он на первых порах скрывался от них, прятался на огородах. Лежа под августовским солнцем меж грядок, он воспаленными от бессонницы глазами смотрел на дорогу, по которой в сторону Кубани двигались колонны немецких танков, автомашин, орудий на тракторной тяге.
Скоро немцам потребовалась мастерская по ремонту тракторов. Угрозами они согнали в мастерскую слесарей и кузнецов. Чебанок продолжал скрываться.
Но однажды он сказал жене:
— Пойду в мастерскую.
— К немцам, Вася?! — спросила жена.
— К немцам... Так надо.
Больше он ничего ей не сказал. Жена только вздохнула. На следующий день он был уже слесарем той самой машинно-тракторной мастерской, которой заведовал до прихода немцев.
С этого дня для Василия Чебанка началась жизнь, полная скрытой борьбы, опасного риска, жизнь, которую он сам про себя называл войной.
По огромному количеству раненых, прибывающих с Кавказа, по тому, как кричал на рабочих заведующий мастерской, или, как его называли про себя слесаря, «главный фриц», по листовкам, которые неведомыми путями добирались в мастерскую, Чебанок знал и чувствовал, что там, в предгорьях Кавказа, идет жестокая борьба и что немецкое наступление остановлено. Это окрыляло его, наполняло сердце неугасимой надеждой, верой в то, что он снова увидит своих.
С некоторых пор Чебанок почувствовал необъяснимое влечение к своему огороду. Несмотря на то что уже стояла глубокая осень, он продолжал копаться в своем огороде. Выйдет под холодный осенний ветер, выберет беззвездную, темную ночь и лопатой копает гряды и ямки...
А между тем в мастерской происходило что-то непонятное.
Немцы назначали сроки за сроками для ремонта тракторов. Сроки эти не выдерживались. Запасные части исчезали. Баббит для заливки подшипников проваливался как сквозь землю. Тракторы, не успев выйти из ремонта, возвращались снова в мастерскую с искрошенными коничками и шестеренками, расплавленными подшипниками.
Немцы бесились. Следили за слесарями и кузнецами, избивали их. Но все было напрасно. Одна за другой исчезали из мастерской ходовые части тракторов. Однажды Чебанка вызвали в контору. Немец встретил его, стоя за столом.
— Ви есть саботашник, Шебанок.
— Я слесарь, — ответил Чебанок выжидательно.
— Ви ни есть шлесар, ви саботашник... Почему трактор стоит в мастерской долго? Почему деталь нет? Это есть саботаш...
Чебанок стоял перед столом и, казалось, не слушал, что говорил немец.
— Ми вас будет увольняйт, как саботашник... Ареставит будет! — кричал немец. Чебанок молчал. — Убирайтесь! — вдруг взвизгнул немец. Чебанок не спеша повернулся и, не оглянувшись, вышел из конторы.
Придя в мастерскую, он незаметно прихватил еще полкилограмма баббита, попрощался с товарищами и пошел в поселок.
Ночью, зарыв баббит в огороде, он поцеловал жену и сказал:
— Смотри за огородом. Наши скоро вернутся. Обо мне не беспокойся. Не пропаду, — и скрылся в черноте ночи.
Прятался Василий Чебанок до прихода наших войск. Когда в февральском морозном воздухе послышались орудийные раскаты и на зимних дорогах загрохотали советские танки, Василий Чебанок вышел из своего убежища...
И вот сейчас в полуразрушенном здании МТС стучат молотки, слышно фырканье тракторных моторов.
Отрывая из своего огорода запасные части тракторов и баббит, Чебанок говорил:
— Какая земля!.. По два урожая в год дает. Одного баббита двадцать килограммов, шестеренки, все, что хочешь, есть...
...Из ворот МТС выезжают на поля, попыхивая голубоватым дымком, отремонтированные тракторы. Они направляются в батайские колхозы. Истомившаяся, израненная земля ждет своего хозяина.
До весеннего сева остались короткие дни. Солнце высоко стоит в небе. Солнце уже теплое, сгоняющее снега с полей. Дуют пронизывающие, сильные донские ветры, дуют мощно, словно стараясь подсушить скорее землю для посева. В поле, на огородах видны пестрые платки женщин. В колхозных кузницах в горнах пышет огонь. Кузнецы отбивают раскаленные лемеха, подгоняют диски к сеялкам.
Земля пробуждается от сна. Люди тянутся снова к солнцу, к жизни. Они подрезают деревья в фруктовых садах, готовят семена для посева, чинят сети. Скоро разольется Дон — рыбаки смолят баркасы.
А над всем этим стоит весеннее красное донское солнце, еще не жаркое, но уже доброе и благодатное.
Батайск, Ростовская область
Март 1943 г.