Начало

Для каждого из нас воина пришла по-своему неожиданно. Много споров вокруг было за последние годы о том, кто ждал войну, кто не ждал, кто просмотрел, кто предусмотрел... Одно можно сказать, что войну каждый по-своему ожидал и по-своему не хотел. Духовно мы были готовы к войне. Этому способствовали двадцать четыре года нашей жизни, в каждое сердце вошло ощущение неизбежности нависшей над нами войны. На Западе все время сгущались тучи, государство за государством захватывались фашистской Германией. И все же война пришла неожиданно...

Было душное утро 22 июня 1941 года. Мне позвонил друг:

— Включи приемник, послушай, что делается в Германии. Началась война.

Я обругал его:

— Брось панику разводить!

— Ладно, ладно, ты включи, а потом позвони мне.

Поводив рычажком, я разыскал Германию и услышал громоподобные марши, какие-то выкрики, хриплые голоса и снова марши. Но это было не ново: фашистские марши и угрозы все время звучали по немецкому радио. Через час уже весь Ростов знал, что фашистская Германия напала на Советский Союз.

Не такая уж была большая писательская организация в Ростове-на-Дону, но в ней были люди настоящие. Некоторые из них прошли гражданскую войну. Таким был один из наших любимых ростовских писателей, пулеметчик бронепоезда времен гражданской войны, бывший рабочий железнодорожных мастерских Александр Иванович Бусыгин. Писатели Александр Павлович Оленич-Гниненко, Михаил Штительман, Григорий Кац, Виталий Закруткин, Анатолий Калинин и другие, словно по уговору, собрались в Союзе писателей, а затем отправились в газету Северо-Кавказского военного округа «Красный кавалерист».

Четыре дня длились сборы, формирование армейской газеты, и вот уже вечером 26 июня мы покинули затемненный Ростов. Наш эшелон отправился в путь. Мы не знали номера армии, не знали направления, куда мчал нас паровоз, но по названиям станций поняли, что едем на Украину. Мимо мелькали поля, на них еще работали люди. На душе было тревожно, и томила неизвестность.

Вскоре оказались в Киеве. Собственно, не в самом Киеве, а в Дарнице. Там мы впервые своими глазами увидели следы войны. Рядом, на соседнем пути, стоял санитарный эшелон, в нем лежали раненые, обожженные, в кровавых повязках бойцы.

К этому времени стало известно, что наша армейская газета называется «К победе». Мы беседовали с танкистами, недавно вышедшими из боя. Глаза их горели яростью, речи были гневные, каждый из них думал об одном: скорее поправиться и вернуться в строй.

В самом Киеве мы видели разбитые немецкими бомбами дома. И все же Киев был летний, как всегда, яркий и даже веселый. 3 июля 1941 года в теплушке, собравшись вокруг радиоприемника, мы слушали речь Сталина, обращенную к советскому народу.

Война уже полыхала над нашей землей. Линия фронта протянулась с севера до самого юга. Шли ожесточенные бои в Белоруссии, на Украине, в Прибалтике. Это ощущалось каждодневно и в сводках Информбюро, и в самой атмосфере, накаленной до предела. Снова двинулся наш эшелон, снова мы не знали его направления. В открытые двери теплушки смотрели на ночное небо, прислушиваясь, не летят ли самолеты. Где-то под Нежином сквозь сон почувствовали, что эшелон остановился. Услышали гудение бомбардировщиков, нервную команду покинуть вагоны. Мы отбежали в сторону от железнодорожной насыпи, легли около стогов сена. Завыли бомбы, вокруг заполыхали разрывы.

Самолеты улетели. Эшелон был невредим. Занялась заря. Оглушенные взрывами, мы возвращались к теплушкам, понеся первую потерю: один из наших товарищей был убит осколком бомбы. Мы похоронили его рядом с железнодорожной насыпью, недалеко от станции Нежин.

Стояли еще несколько часов, пока исправляли путь, поврежденный бомбами, а затем снова раздалась команда «По вагонам!» Промелькнула Вязьма, стало ясно: дорога ведет нас к Смоленску.

Смоленск горел. Над городом поднялось огромное зарево. Эшелон остановился где-то на дальних путях. Быстро скатывались с открытых платформ полуторки с печатными машинами. Вся редакция пересела в крытые автофургоны и отправилась в путь, прямой дорогой на запад. Теперь уже было известно не только название газеты, но и номер нашей армии и то, что армией командовал генерал-лейтенант Конев.

Это и было для каждого из нас началом войны, которое вспоминается сейчас почему-то особенно явственно. Некоторые из нас прошли раньше армейскую школу, но были и такие, кто никогда в армии не служил и в первые дни войны проходил необычную допризывную подготовку.

К вечеру редакция остановилась в районном центре Смоленской области Рудне. Вокруг было тихо. Жителей села не видно. Вдали глухо грохотали орудийные раскаты, в вечернем небе над нами пролетали немецкие бомбардировщики. Они летели, как нам казалось, к Москве, а может быть, к Смоленску или куда-то дальше. Сняв гимнастерки, мы рыли щели на случай бомбардировки, рыли до поздней ночи, а потом измученные повалились на деревянные лавки в избах и уснули мертвым сном. И снова был рассвет, сигнал тревоги, и мы прыгали в щели, ибо на этот раз немцы бомбили Рудню. На наших глазах в щепки разлетались деревянные дома, ходуном ходили щели, в деревянные настилы летели комья земли.

Отбомбившись, самолеты ушли. Почти вся Рудня была сметена с лица земли...

После этого утра мы начали привыкать ко всему, что нас окружало, что ожидало каждый день. Мы поняли, что военные журналисты и писатели, собственно, такие же солдаты, как и все остальные — и эти артиллеристы, расположившиеся со своими противотанковыми пушками вдоль асфальтовых шоссе, и эти командиры и политработники, с которыми ежедневно общались в действующей армии.

Теперь мы располагались в Смоленских лесах: сосновых и березовых, наполненных всеми запахами лета, щебетом птиц, шумом листьев. Каждый день надо быть в частях, беседовать с солдатами, с теми, кто шел в бой, и с теми, кто был в бою; страдать вместе с летчиками, когда попадали на аэродром и узнавали, что на задание уходили бомбардировщики без сопровождения истребителей и что через несколько часов возвращались два-три самолета вместо пяти-шести.

В эти же дни мы увидели и первых пленных, и немецкие автоматы. Несколько автоматов перекочевали в нашу редакцию, и мы изучали их, чтобы воспользоваться в случае необходимости.

Это был 1941 год со всеми драматическими и трагическими подробностями, с горечью отступления, с небольшими радостями первых побед, с сожалением о том, что эти победы (и первая из них под Ельней) одержаны пока не на нашем участке фронта. Все это было, и все запомнилось. Запомнилось навсегда, ибо каждая встреча на фронтовых дорогах в ту пору была тем, чего никогда до этого в жизни не было, что уже позже не повторится, ибо и сама война с каждым днем при всей ее тяжести становилась бытом, привычкой, и каждый из нас все увереннее находил свое место в ней, только горестно отдаваясь печали при прощаниях с погибшими товарищами.

Ночью в палатке, в сосновом лесу, у станции Вадино, в радиопередачу из Москвы вдруг ворвались вкрадчивые речи с нерусским акцентом, и мы услышали слова, обращенные к нам:

— Русские люди, бросайте оружие, немецкая армия гарантирует вам жизнь, свободу...

Но русские люди и люди всех других наших народов в это время собирались с силами, приходили в себя, внутренне и внешне мобилизуясь. И какую же мы испытывали радость, когда, находясь в окопах наших подразделений, видели, как с грохотом пролетали грозные «илы» и бомбили подразделения фашистских полчищ.

* * *

Светало... Мы стояли на левом берегу Днепра. А на правом, высоком берегу вздыбились разрушенные дома. По алеющему небу ползли черные клубы дыма. Где-то слышалось урчание танковой колонны, и было неясно, то ли это наши танки занимали позиции, то ли немецкие грохотали по смоленским улицам, в той части города, которая оказалась на 16 июля 1941 года занятой фашистскими войсками.

И было горестно. Горестно от всего. Свежие воспоминания томили сердце. Вспоминались смоленские женщины и ребятишки. Ребятишки с испуганными глазами, вздрагивающие от каждого орудийного выстрела, от рева пикирующих немецких бомбардировщиков. Женщины с бессонными, красными, зареванными глазами. В глазах был немой упрек и недоумение: что же это? Как случилось, что вот здесь, на высотах Смоленска, на его грозных холмах, происходило что-то страшное, такое, чего, казалось, уже остановить было невозможно. Колонны отступающих войск шли к Днепру, переправлялись на левый берег, а они оставались здесь, в Смоленске, и протягивали нам жестяные кружки, наполненные водопроводной водой. Все это вспоминалось уже на левом берегу, где мы закрепились на относительно долгий срок, долгий для «молниеносной» войны, которую объявил Гитлер, рвавшийся к Москве. В ту пору нам еще было неизвестно, что Гитлер установил срок захвата Москвы: 7 августа 1941 года. А была середина июля.

«Лицом к лицу — лица не увидать. Большое видится на расстоянье». Тогда нам не все было видно. Любая наша частная победа воспринималась как большая надежда: вот сейчас наконец начнется контрнаступление, серый и злой вал гитлеровцев покатится от ворот России назад, вздохнут радостно люди, а затем кончится и война. Ведь мы и думать не могли, что все это продлится несколько тяжелейших лет. Любая частная победа... Ох, как она грела наши истерзанные души в ту суровую пору!

Начальник генерального штаба сухопутных сил фашистской Германии Гальдер записал в своем дневнике 3 июля 1941 года: «Не будет преувеличением, если я скажу, что кампания против России выиграна в течение 14 дней». Гитлер в те же дни, проводя совещание в штабе группы армий «Север», заявил: «Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически войну он уже проиграл». Практически? А практически из Ставки нашего Верховного Главнокомандования через несколько дней после хвастливого распоряжения Гитлера была отправлена немногословная телефонограмма, напоминавшая не столько военный приказ, сколько совет об экспериментальном испытании нового, не известного еще нам оружия: «Предполагается широко применить в борьбе против фашистов эресы и в связи с этим испробовать их в бою. Вам выделяется один дивизион М-8. Испытайте его и доложите свое заключение».

Я не читал заключение наших военных специалистов. Но я видел результаты испытаний зресов.

На долю 20, 16 и 19-й армий выпала оборона Смоленска. И теперь еще, как сон, вспоминается все, что я тогда видел, будучи писателем армейской газеты «К победе». По заданию редакции мы отправились туда, где все это происходило. Мы видели русскую нашу деревню, пустую, сожженную. Обугленные лошади в последнем скачке лежали на дорогах. Словно прокопченные восковые фигуры, сидели в блиндажах у пулеметов в истлевшей одежде гитлеровские пулеметчики. Их черные пальцы еще сжимали черные рукоятки пулеметов. Живых немецких солдат здесь уже не было. Были только мертвые. Мы ходили по улицам русской деревни, не обращая внимания на слова политрука батальона: «Давайте укрываться, у них снайперы». Щелкнули где-то рядом пули — мы укрылись. Мы ходили в пыльных кирзовых сапогах по отвоеванной у врага земле, отвоеванной практически через десять дней после петушиного захлеба Гитлера. Мы шагали рядом с солдатами, офицерами и политработниками, на долю и жизнь которых здесь, под Смоленском, так же, как и на других участках фронта Великой Отечественной войны, выпали в первые дни пусть небольшие, но победы, составившие через месяцы и годы предмостные укрепления грядущих побед.

Гитлер не увидел Москвы ни 7 августа 1941 года, ни позже. В конце 1965 года, находясь в ФРГ, я разговаривал с одним бравым, седым, сохранившим военную выправку немцем. Он сказал мне:

— Я видел Москву.

— Когда?

— В ноябре сорок первого года.

— Это как же?

— Я был командиром разведывательного танка и с брони его в бинокль видел Москву.

Вот и все — с брони танка. Парад в Москве не состоялся. Состоялся разгром немцев под Москвой. Мы помним эти дни, в снегах и метелях. Помним тысячи гитлеровцев, вмерзших в дорожные колеи, запорошенных русским снегом. Помним трясущихся, обмотанных чем попало немецких военнопленных, заискивающе улыбающихся, дрожащих от холода и страха. Они дошли до Москвы, но в Москву не вошли. Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, вспоминая те дни, писал: «На смоленской земле все возраставшее сопротивление советских войск, их героическая борьба опрокинули расчеты немецкого генерального штаба на безостановочное движение к советской столице. В Смоленском сражении гитлеровский план «молниеносной» войны дал первую серьезную трещину. Попытка овладеть Москвой с ходу провалилась. Советские войска на два с половиной месяца задержали самоуверенных гитлеровцев, нанесли им значительные потери, заслонили Москву, выиграли время для организации обороны на пути к нашей столице».

Вот что такое «большое видится на расстоянье». Мы же тогда, если можно так сказать, физически не очень ощущали, что именно происходило на смоленской земле и какое значение имела битва, кипевшая на берегах Днепра, только начинающего здесь свое державное течение.

Теперь становятся понятными слова, сказанные генерал-лейтенантом М. Ф. Лукиным, назначенным к концу Смоленского сражения командующим 19-й армией. «У нас как-то принято считать: раз мы уступили поле боя противнику, значит, сражение считается проигранным. С таким утверждением нельзя согласиться». Да, с таким утверждением нельзя согласиться, особенно сейчас, когда прошло двадцать шесть лет после этого сражения и когда мы ровно через двадцать шесть лет стояли снова на смоленской земле, ходили по смоленским улицам и паркам, любовались августовским днем 1967 года этим прекрасным городом, его землей, примыкающей к героической белорусской земле. Но тогда, летом 1941 года, все было иначе.

Однажды редактор нашей газеты майор Гвоздев вызвал меня в свою палатку и сказал:

— Софронов, вы поедете в Москву, в газету «Красная звезда», за клише.

— Есть, товарищ майор.

Мне дали полуторку. Со мной отправился еще один из работников газеты, и мы покатили ныне такой знакомой, а тогда военной дорогой в Москву. Мы ехали ночью, и, лежа на сене в кузове полуторки, я с тревогой думал о том, какой же увижу Москву... Ведь как часто в Смоленских лесах мы слышали беспрерывный гул немецких бомбардировщиков, летевших туда, к Москве...

Въезжая в город, мы с радостным удивлением увидели, что Москва цела, что на улицах много людей, что девушки в пестрых платьях. На первый взгляд казалось, что здесь войны не было. Мы не заметили ни одного разбитого дома. Жизнь шла, как обычно, мирным потоком. И только знакомые при встрече спрашивали нас: «Что там, под Смоленском?»

Мы выполнили свое задание, взяли в «Красной звезде» клише, еще какие-то необходимые материалы, подарки для военных журналистов. Два дня в Москве — и снова дорога в свою редакцию. Короткий отдых, а затем ночью поездка на передовую. Снова сон в кузове машины и пробуждение на дороге лицом в камни, со страшной болью в руке... Разбитый грузовик, дорожная авария... Где-то рядом гремели выстрелы. Где-то высаживался немецкий десант... Я лежал на земле с перебитой рукой.

Теперь уже на попутной санитарной машине меня снова отправили в Москву, в госпиталь. Через четыре месяца я вышел из госпиталя в городе Горьком, с тем чтобы оказаться в середине декабря в заснеженной, настороженной, но боевой столице, с ее надолбами, с заклеенными окнами, гордой недавним разгромом немцев под Москвой.

Это был декабрь 1941 года, первая страница победы, после которой были еще три с половиной года жизни на фронтах, сложных и трудных. И была газета «Известия», в которой я всю войну работал в качестве военного корреспондента. И первым моим заданием специального корреспондента «Известий» был полет 6 ноября 1942 года через линию фронта к брянским партизанам...

Именно в то время вместе с композитором Сигизмундом Кацем была написана мною песня «Шумел сурово брянский лес», которую я впервые спел партизанам тогда же 6 ноября 1942 года в партизанской землянке. Как и положено было в ту пору, мы никогда не раскрывали имен командиров и комиссаров партизанских отрядов. И в записной журналистской книжке они не были обозначены. А жаль, как бы хотелось назвать сейчас эти героические имена, каждое из которых как песня.

Словно бы в предчувствии этого, писал я в 1942 году в стихотворении «Письмо через фронт»:

...Весной 1968 года мы побывали в Брянске, встретились с теми, кто шел партизанскими тропами в суровые годы Великой Отечественной войны.

Молча стояли мы у величественного монумента, на котором были выбиты слова нашей песни, рожденной в 1942 году: