Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Военный госпиталь.

«Все болезни делятся на две категории: фигня и писец. Первое пройдёт само, второе — не лечится».
Из справочника военного фельдшера.

О пользе вежливости (из старого блокнота).

Июль 1981 года. Военный госпиталь, отделение нейрохирургии, г. Кандалакша.

В госпиталь я попал с сотрясением мозга, не очень тяжелым, по словам санинструктора. Мне показалось, что он сказал это с легким сожалением, словно он надеялся, что сотрясение будет тяжелым. Сотрясение я получил в драке. Собственно, драки и не было вовсе. Что-то унизительное сказал мне перед строем старшина Твердохлеб. Я счел его слова оскорблением и, чтоб не оставаться в долгу, тоже что-то ответил ему. Старшина пригласил меня в умывальник для продолжения этой волнующей беседы. С ним пошли также несколько отсидевших-приблатненных, которых старшина поил водкой и прикрывал, а они помогали ему держать роту в руках. Вот такие были нравы в стройбате.

О том, что было потом, я знаю только с чужих слов: тут у меня из-за сотрясения провал памяти, проще говоря — амнезия. После «разговора» в умывальнике со старшиной и его бойцами я наклонился над раковиной, чтобы смыть кровь с лица. В это время Лукашев, главный из блатняков (две судимости: условная и колония для малолеток), ударил меня сзади по затылку и я упал, ударившись головой о плитку. Бессознательного, меня перенесли на койку. А утром я пришел в себя со страшной болью в голове и постепенно начал вспоминать, что со мной было, и как я до такой жизни докатился. Вспомнил смутно и не все.

...

Случайно не роняли вам на череп утюгов?
Скорблю о вас, как мало вы успели.
Ведь это ж просто прелесть — сотрясение мозгов!
Ведь это ж наслажденье — гипс на теле!
В. С. Высоцкий.

...

А у вас никогда не было сотрясения мозгов? И вы не представляете себе, что чувствует при этом пострадавший (или потрясенный — как правильнее?). Я попробую описать эти ощущения.

Представьте себе, что накануне вы очень, очень сильно напились: вдрызг, вдрабадан, до чертиков, до положения риз, в дупель, в дымину, в дугу... О великий и могучий русский язык! Какое разнообразие, какое множество сравнений, какая сочность и выразительность, когда дело доходит до описания животрепещущей темы для почти каждого русского мужика. Впрочем, не только русских эта тема волнует и не только мужиков. Так вот, представьте, что вы сильно напились, но еще не отключились. Страшно болит голова, ломит в висках, язык кажется неудачно сработанным протезом, цепляющимся за зубы и царапающим нёбо. Вы лежите, не в силах подняться или даже повернуться. Шумит в ушах, кружится голова, в мыслях полный раздрай и все вокруг куда-то непрерывно падает, падает, падает...

Вы представили себе эту картину? Вам это навеяло какие-то воспоминания? А теперь усильте эти ощущения в несколько раз — это и будет не очень тяжелое сотрясение мозга. Если не представили, то либо у вас не было сотрясения, либо вы непьющий, либо у вас не развито воображение. Скорблю о вас, как мало вы успели.

На утро после драки меня повезли в госпиталь в Кандалакше. Вместе со мной ехали несколько солдат, пострадавших в аварии. За день до этого их везли на работу в кузове ЗИЛ-130. В кабине сидели трое пьяных: водитель Яценко (получил за эту аварию два года дисбата), (ба! знакомые всё лица!) Лукашев (получит четыре года колонии, но в другой раз, попозже) и старшина Твердохлеб (этому дали выговор). На крутом склоне водитель разогнал ЗИЛ, а в конце склона, увидев выбоину, резко затормозил. Остолоп, а не водитель! Уж лучше бы совсем не тормозил. А еще лучше и не разгонялся б на крутом склоне. Вобщем, ЗИЛ перевернулся, почти все получили ушибы, легкие повреждения, а восемь человек попали в госпиталь с серьезными травмами. Поскольку я попал в госпиталь вместе с ними, то и говорил в дальнейшем, что получил сотрясение в аварии. Мне тогда было стыдно признаваться, что меня избили. А теперь — чего уж там, дело прошлое.

Сопровождающим с нами ехал санинструктор, пожалевший, что у меня недостаточно тяжелое сотрясение. В приемном покое госпиталя был перерыв, надо было час подождать. И чтобы не терять время даром, мы решили сообразить на бутылку, благо при отправке в госпиталь всем выдали суточные. Все пострадавшие в аварии были плохи, некоторые, с переломами, даже не вставали с носилок. Но выпить, тем не менее, им хотелось. Я же на их фоне выглядел почти здоровяком, мог даже ходить самостоятельно, если не очень быстро и резко головой не крутить. Поэтому здраво рассудили, что за водкой идти мне, скинулись на пару бутылок за 4 рубля 12 копеек (кто-нибудь помнит ТЕ цены?) Проявив знаменитую солдатскую смекалку, я узнал, где находится магазин, и направился туда. Вообще-то пить при сотрясении мозга нельзя категорически — может случиться кровоизлияние в мозг, а затем летальный исход. Но тогда я об этом не знал, а если б мне рассказали — не поверил бы.

Кандалакша — город военный, воинские части здесь на каждом шагу, улицы заполнены людьми в военной форме. На мне был китель санинструктора с погонами младшего сержанта (сам я был рядовым), который одолжил мне санинструктор. И я не очень ловко себя чувствовал, когда идущие навстречу рядовые и ефрейторы отдавали мне честь.

Сам я не козырял никому. За два года службы я «прикладывал руку к головному убору» только новобранцем в карантине. Нам один раз показали, как это делается, потом мы все повторили. И больше не делали этого никогда. В нашей стройбатовской части честь не отдавали никому и никогда, даже полковнику — командиру отряда. И сам он страшно удивился, когда ему однажды козырнул только что пришедший к нам с учебки дневальный.

— Это что еще за чучело, — поморщившись, спросил комбат ротного.

— Новенький, с другой части, — разъяснил ситуацию старлей.

— А-а, понятно. Службы еще не знает. У нас производственный план — закон! — сказал он солдату. — А все уставные штучки-дрючки тут до лампочки.

В стройбате тоже есть свои традиции и неписанные законы. Так вот, иду я, значит, в магазин, поглядываю, нет ли патруля поблизости, как вдруг... Прямо навстречу идет какой-то полковник с красными погонами и общевойсковыми эмблемами. С такими опознавательными знаками ходят мотострелки, и еще комендатура — самый страшный враг праздношатающихся солдат.

Хорошо бы, если заранее перешел на другую сторону улицы, а там можно сделать вид, что не заметил его, а он сам возможно и связываться не захочет. Но поздно уже, полковник смотрит мне прямо в глаза, как удав на кролика, и переход на другую сторону улицы теперь уже будет явным бегством, а это еще хуже. Мать честная! Сейчас остановит, спросит документы, узнает, что я должен быть в госпитале, а не болтаться по улицам — и пошло, поехало! Губа обеспечена, остались одни формальности. А самое главное — ему же честь надо отдать, это тебе не в стройбате, это армия! Ой, братцы, пропадаю, горит военный строитель синим пламенем! Ну не могу я этого сделать, рука не поднимается. Даже зная, что мне это грозит тяжелыми последствиями, я не поднял бы руку. Ну не принято это у нас было, ни у солдат, ни у командиров. Западло, не по понятиям. Проклинаю себя на чем свет стоит, но рука, словно онемевшая, прижалась к бедру. А полковник уже грозно насупил брови, остановился в двух шагах от меня, приоткрыл рот...

И тут я его опередил, вдохновение меня озарило:

— Товарищ полковник! — спрашиваю буднично, как ни в чем не бывало, по-свойски — как военный военного. — Скажите пожалуйста, когда вы проходили мимо магазина, он был еще открыт?

Как же, мимо! Полковник сам из магазина вышел, и портфель его издавал подозрительный хрустальный звон.

— Да, он еще работает.

— А когда он закроется, вы не знаете?

— Через двадцать минут, так что вы еще можете успеть, если поспешите.

— Большое спасибо, — искренне говорю ему.

— Пожалуйста, — доброжелательно ответил он и пошел дальше.

А про отдание чести забыл! Вот что значит перехватить инициативу! И даже на ВЫ ко мне, солдату, обратился, что тоже неслыханно. Верно сказал один классик: ничто не дается нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость.

Солдаты развлекаются.

Май 1981 года. Военный госпиталь в г. Кандалакша. Отделение нейрохирургии.

Первый час ночи, давно был отбой и свет в палате выключен. А нам-то фули! Белая ночь, или полярный день, нюансы не различаю. Сидим, играем в подкидного дурака. Компания игроков в нашей палате «нервнобольных» подобралась подходящая. Я играл с Яшей из такого же военно-строительного отряда, что и у нас, только размещенного в поселке Аллакурти, что на Мурманщине. Против нас играли пехотинец Леша и еще один парень из военизированной пожарной части.

На щелбаны играть надоело, и тогда я предложил такое наказание — проигравшие лезли под койку и должны были громко крикнуть три раза: « Ссыте на меня, я еще живой!»

На дикие вопли прибежала дежурная медсестра с обалдевшим видом. Нашумела на нас и ушла к себе. Через какое-то время мы осторожно высунули носы в коридор. Медсестры на месте не было. Ходили слухи, что у нее роман с дежурным врачом. Я же думаю, что она ходила смотреть телевизор в другом отделении.

Стали играть снова. Теперь проигравшие должны были забраться на тумбочку и маршируя исполнить строевую песню. Мы с Яшей, взгромоздившись на хлипкие больничные тумбочки, вопили «Не плачь девчонка», а вальяжно развалившиеся на койках Леша с пожарником лениво цедили:

— Выше ногу! Отмашки рук не вижу! Вас что, не учили в стройбате ходить? Так мы научим!

После строевого дуэта стали играть дальше. Теперь проигравший должен был прокрасться к телефону дежурной медсестры и послать матом (по телефону) дежурного по госпиталю.

Выпало Леше. Медсестры на месте по-прежнему не было. На листочке бумаги под стеклом стола были все нужные телефоны. Леша набрал номер дежурного.

— Майор Пупкин слушает.

— Мудак ты, а не майор!

— Кто это говорит?

— Да все говорят!

И бросил трубку. Заржали, довольные. Старая армейская хохма, но с успехом исполняется вновь и вновь.

Пошли играть дальше. Игра, видимо, уже надоела, потому что стали жульничать и спорить. Спор перешел в легкую потасовку на подушках. Сильным броском Леша метнул подушку в Яшу, попав тому в поясницу. На ветхих от многократных стирок больничных кальсонах оторвалась пуговица на поясе и кальсоны свалились.

Не обратив на это внимание в пылу борьбы Яша схватил упавшую подушку и широко замахнулся ею, чтобы метнуть ее обратно. В этот момент открылась дверь и в палату вошла дежурная медсестра. Мы все прыгнули на свои койки, Яша, прикрыв ладонями пах, мелкой рысцой потрусил к своей и прыгнул под одеяло.

— Кто сейчас звонил дежурному? — завопила медсестра.

— Не знаем, — говорим мы с честными глазами.

— Не звездите, с коммутатора сказали, что звонок был с нашего отделения. Ну, завтра вам главврач отделения выдаст!

А на завтра нас всех устроили на хозработы. Трудотерапия, понимаешь. Но мы и тут хорошо устроились. Я попал с Лешей на продсклад, оборзели настолько, что обедали прямо на кухне. Продукты у нас всегда водились. Яша с пожарником попали на подсобное хозяйство госпиталя. Поясняю: они имели свободный выход в город, а значит и в вино-водочный магазин.

От така фигня, малята.

Как слово наше отзовется.

Май 1981 года. Военный госпиталь в г. Кандалакша.

Как известно — в армии матом не ругаются, в армии матом разговаривают. Я безошибочно узнаю пришедших с армии по их специфическому лексикону, где цензурные — только предлоги. Для примера смотрите мою историю про рядового Фейзулаева.

Итак, я лежал в госпитале Кандалакши, в отделении нейрохирургии. Врач сказал мне, чтобы я сходил в рентгеновскую лабораторию, сделал снимок.

Пошел в указанный адрес. В дверях лаборатории стояли две молоденькие медсестры и о чем-то увлеченно болтали. Я подошел к ним и хотел вежливо попросить их, чтобы дали мне пройти. Вот с этим-то, с вежливостью, и вышла заминка. Как же это разговаривать нужно с девушками? Ясно, матом нельзя. А как? Мысленно я построил несколько безматерных языковых конструкций, но самое пристойная фраза, что у меня вышла: «Вы чо, обалдели, в атаке?» Не годится. Главное, матом нельзя, твердил я себе. Девушки наконец заметили, что перед ними стоит боец в госпитальной пижаме и смущенно переминается.

— Ну что ты уставился на меня, родной, — сказала та из них, что побойчей. — Влюбился, что ли?

И тут я сразу, без задержки, одним духом выпалил:

— Что ты мне улыбки валишь, сушина, они мне ни в подсаде, ни в завале не нужны! Чахни тут из-за вас, как умирающий лебедь. Продерни, а то щас твои сучки зачокерую!

Девушки так обалдели, что расступились предо мной.

Одна из них спросила другую:

— Это он по-каковски?

— Не знаю, вроде феня, но не блатная, это точно.

Я прошел мимо них с чувством глубокого удовлетворения и, обернувшись, добавил:

— Раскинули тут комля на волоке, честному грабарю протрелевать негде!

«Главное, без мата обошелся» — подумал я, и, довольный собой, пошел дальше.

Дальше