А нечистым трубочистам...

Я уже откосил от каторги водителя самосвала и слинял на относительно спокойную работу помощника вальщика в лесозаготовительной бригаде. Не падайте со стула читатели, пусть вас не поражает это заявление — работа на лесоповале легче, чем водителем самосвала. Кто служил там, где я, тот поймёт. На втором году службы самосвалисты старались попасть на «людовозки» — машины для перевозки людей, или на хозяйственные машины. Но поскольку вакансий на этих местах на всех не хватало, то те, кому не повезло, уходили на лесоповал или на другие, столь же «завидные» места. На самосвалах работали только первогодки.

Так вот, я уже месяц работал на лесоповале и забыл, что такое чинить МАЗ ночь напролёт, а потом утром ехать в карьер, что такое замерзать в лесу три дня в занесённом пургой МАЗе. Почти по Высоцкому, только не так всё хорошо кончилось, ушедший пешком напарник замёрз на дороге и его тело обглодали волки. Когда-нибудь расскажу об этом. Я уже забыл, как работать за рулём по семнадцать часов в день, набирать воду в ведро голыми руками из проруби в сорокаградусный мороз. Края проруби обледенели и ведро в него не влезало. Вобщем, я уже на месяц наслаждался простым физическим трудом, без всяческих заморочек. Ночью тебя лес валить не заставят. Да и разогревать-заводить-ремонтировать ничего не надо. Вся моя техника — простая деревянная палка с железным двузубым наконечником — вилка помвальщика. Конечно, болели руки и спина, зато голова не болела. Да и всё время с людьми, с бригадой, случись что — не придётся одному в лесу замерзать.

И вот через месяц этой спокойной жизни меня вызвал приехавший к нам в лес главный механик комбината, майор, и приказал ехать в Софпорог вместе со своим брошенным МАЗом, на которого так и не нашли водителя. МАЗ будут тащить на жёсткой сцепке, а в Софпороге я должен буду заменить на нём коробку передач и вообще привести его в рабочее состояние. Кому потом передать МАЗ механик не сказал, но как я понял, никому — опять меня на него посадят. Ну уж дудки, думаю.

К рассказу не относится, но через месяц я буду откапывать обгоревшие останки этого майора и другого офицера, мастера лесоучастка, из развалин пожарища, и отгонять собак от них. Было такое несчастье, сгорели оба.

Но хватит о грустном, я о другом рассказать хотел.

Итак, попал я в отряд, в Софпорог. Познакомился-сошёлся с ребятами, служившими в автоколонне, нашлись и земляки с Крыма, знакомые ещё по карантину. В числе гаражников был моторист Женя, с Западной Украины. Или, если правильно — с Захiдной Украйни, з Львiвщини. А если ещё точнее — это был Моторист. Именно так, с большой буквы. Это был, что называется Моторист от бога. Не знаю, есть ли бог, но то, что есть Мотористы божьей милостью — сам убедился, и именно такой был в Софпороге. На моторы, которые он перебирал, никогда не было нареканий. Любые моторы, хоть МАЗовские, хоть ЗИЛовские или ГАЗовские. Словом — настоящий Мастер. Кроме того, он был очень аккуратен и чистоплотен. И даже моторы, им отремонтированные, были такие же чистые, что хотелось помыть руки, перед тем как прикасаться к ним.

Разбирая дизеля и промывая их солярой, Моторист умудрялся оставаться относительно чистым. А когда надо было идти вечером с работы в казарму, он тщательно мыл руки машинным маслом, потом водой с содой, доставал из своего сейфа чистое п/ш и становился в строй рядом с грязной гаражной братией. Аккуратный, подтянутый, с белоснежным подворотничком, чисто выбритый и спрыснутый одеколоном. Солдаты с гаража поглядывали на него с уважением и трепетом, как на святого, ведь все знали — что работает он как зверь. Старшина всегда ставил его нам в пример, как образец подтянутости и аккуратности.

И вот как-то раз гаражники строем возвращались в гарнизон. А навстречу — командир отряда, полковник. Полковник не чурался пообщаться с личным составом, дать им краткое командирское напутствие. Этакий «отец солдатам». После обязательных в этом гарнизоне команд «Смирно! Равнение на...» (блин, ну как в армии, чес-слово, у нас в лесу ничего такого не было!), полковник довольно крякнул и начал командирскую речь:

— Здорово, воины! Вижу — с работы идёте, устали. Ну что ж, теперь можно и отдохнуть, заслужили. Молодцы, честно трудились на благо Родины, спасибо вам от всего сердца...

И тут его взгляд упал на чистого, благоухающего хорошим одеколоном, Моториста. Лицо полковника налилось кровью, как у бычка-однолетка:

— Бездельник! Да ты сегодня и не прикасался к работе, даже руки белые. Дармоед! Да я бы таких на месте расстреливал! Пять суток ареста!

Моторист пробовал возразить:

— Товарищ полковник, да я сегодня целый день...

— Десять суток ареста!!!

После этого моторист ходил самым грязным и зачуханым, старшина постоянно склонял его за это. Мылся теперь моторист только раз в неделю, во время субботней бани. И х/б у него было самое грязное. И отремонтированные им моторы были уже не такие чистые. Но работали по-прежнему безотказно.

Порожний рейс.

— Воин!

— Ну?

— Хрен гну! Ты сейчас в карьер?

— Не, блин, на дискотеку! Конечно, в карьер, мне ещё один рейс остался, последний.

— Разворачивайся, поедешь порожняком на прошлогодний зимник. Там закончилась отгрузка леса и надо забрать оператора. Да пошустрее, метель начинается, потом его вообще не вывезти будет.

— А фиг ли он с последним лесовозом не уехал?

— Вот у него и спросишь, почему последний, 16-й лесовоз без него уехал. Дуй на зимник, забери оператора и прямо на Хапу, ужин вам оставят.

Вот с этого вечернего разговора в лесу между ротным и водилой Юрасем всё и началось. Впрочем, вечер это был или день — не поймёшь, полярная ночь в разгаре, темно почти круглые сутки, только в полдень небо чуть сереет.

Юрась осторожно развернул свой МАЗ на узкой заснеженной лежнёвке и пометелил в обратном направлении. МАЗ-самосвал — неплохая машина, мощная, надёжная. Но порожняком на заснеженной дороге совершенно неуправляемая. Основной вес приходится на переднюю ось, там и кабина с водителем, и дизель. А ненагруженные задние колёса беспомощно вращаются вхолостую на укатанном снегу. С гружённым самосвалом управляться немного полегче, а вот вождение с пустым кузовом по снегу и гололёду превращается в фигурное катание с непрерывными выводами из начинающихся заносов.

Так что рейс порожняком был сейчас совсем не в кайф. И какого хрена оператор с лесовозом не уехал? А пурга, похоже, начинается нешуточная, успеть бы вернуться раньше, чем дорогу переметёт. О том, что будет, если не успеешь, думать не хотелось. До поворота на вахту пришлось ехать по той же дороге, что и гружённые самосвалы. Юрась довольно быстро нагнал один из них. Хоть бы это был не Халавка, подумал он. Увы, это был именно Халавка, умирающий водитель, как его называли в дурколонне (дорожно-строительной). Мало того, что Халавка вообще очень медленно ездил («умирал за рулём»), так у него ещё был старый МАЗ-503 с пониженным рядом скоростей. Если Халавка ехал на третьей передаче, Юрасю, чтоб не наехать сзади, пришлось включать вторую. Когда «умирающий» включал вторую передачу, приходилось переходить на первую, чтобы выдерживать одинаковую скорость. А когда Халавка сам перешёл на первую, Юрась поставил рычаг скоростей в нейтраль и остановился:

— Пиздец, у меня такой передачи нету!

Наконец, МАЗ с «умирающим» свернул налево, к вахте. Юрась прибавил газу и рванул прямо, мимо кладбища брошенных тракторов-сороковок, к зимнику.

Через полчаса он добрался до зимника. У штабелей вытрелеванных стволов, хлыстов, стоял челюстной погрузчик ПЛ-1 с опущенными на снег захватами, рядом у костерка сидел ростовец Лёха по кличке Лось — оператор погрузчика и внимательно смотрел на дорогу.

Увидев МАЗ и узнав Юрася, Лось выплюнул чинарик и стал приплясывать:

— Ур-ра-а! Живём! — и сразу полез в кабину.

Юрась, почти не останавливаясь, развернул машину и погнал обратно, метель всё усиливалась.

— Ты чего не уехал с последним лесовозом? — спросил он оператора.

— Так гражданский с лесовоза сказал, что после него скоро ещё один приедет, он меня и заберёт.

— Наколол тебя гражданский. Ротный увидел, что он уехал один и меня за тобой послал.

— Вот сука! — изумился Лёха. — Ну, приедет этот пидор гнойный ко мне ещё на погрузку. И ребятам передам, что он такой козёл, отыграются на нём.

Вообще-то Лёха был прав, бросать в лесу людей было у нас не принято. Если о ком-то пройдёт слух, что бросил человека одного — он будет об этом долго и горько жалеть. А может и недолго, в лесу всякое случается, закон — тайга, медведь — прокурор. Военные блюли лесной кодекс свято, а вот среди вольнонаёмных, приехавших на Север за длинным рублём, иногда, редко, гниды попадались.

Тем временем пурга разыгралась во всю. Дороги почти не было видно, свет фар упирался в крутящиеся снежные вихри. Юрась включил дальний свет, но стало ещё хуже — перед глазами сплошная слепящая белизна, и он перешёл обратно на ближний.

— Как ты дорогу видишь в этом бардаке? Ни черта ж не видно, — крикнул, перекрывая рёв дизеля, Лось. Практически все МАЗы в лесу ездили без глушителей.

— Наощупь, — отрезал Юрась, отвлекаться ему было некогда. Колёса через рулевые тяги передавали толчки от неровностей дороги на руль, гидроусилитель немного смягчал их. Это создавало на руле так называемое «чувство дороги». Как только толчки с одной из сторон пропадали, Юрась немного поворачивал баранку в другую сторону, на середину дороги. Но вот баранка вдруг стала мягкой и податливой, словно передние колёса въехали во что-то вязкое. И почти сразу же МАЗ забуксовал и остановился.

Вылезли, осмотрелись. Так и есть — дорогу перемело.

— От зараза, не успели, а! Юрась, давай назад и снова вперёд, в раскачку. Может, выберемся?

— Может, да что толку? Ты пройди вперёд, посмотри, что делается.

Прошлись по дороге — впереди уже намело полуметровые сугробы, а пурга только усиливалась. Вернулись в тёплую кабину отогреться.

— Кранты, забурились, — резюмировал Юрась. — Будем чахнуть тут, как умирающие лебеди, пока за нами бульдозер не пришлют.

— А когда его пришлют? — спросил Лёха. Он служил только первый год, призвался в мае. Это была его первая зима на Севере.

— Может — завтра, может — послезавтра. В любом разе, только после того, как пурга утихнет. А соляры в баке только на ночь хватит.

— И это сидеть столько не жравши? А как соляра в МАЗе кончится, то замерзать будем? Да пошли пешком, тут километров двадцать осталось, часов за пять-шесть дойдём.

— Сиди, придурок. До Хапы ты не дойдёшь, или заблудишься, или замёрзнешь, — сказал Юрась, выключив фары.

— А в МАЗе не замёрзнешь, что ль, какая разница?

— А такая, тебя в машине найдут, и будет хотя бы что в оцинкованной посылке домой послать. А так и похоронить будет нечего.

— Не, на фиг, сиди тут, замерзай, пусть тебя посылают домой в цинке, а я в казарму хочу.

— Ты чо, сынок, обурел в корягу? — в голосе Юрася вдруг проснулись нотки дедовщинки. — Сказано тебе, салага: сиди и не рыпайся.

Обычно Юрась не позволял себе такого, но тут он решил использовать это как последний козырь.

— Ах, вот ты как заговорил! — взвизгнул Лось. — Вот уж не ожидал от кого, всегда считал тебя нормальным мужиком. Как же, дедушка Юрасик голос подал. Чего изволите, дедушка Советской Армии? Вам портянки постирать, или сосчитать, сколько дней до приказа осталось?

— Я изволю, чтобы ты сидел, и никуда не ходил, пока за нами не приедут. Доставай свой «Памир» десятилетней выдержки с военных складов округа и кури, трави анекдоты, мечтай о жизни на гражданке.

— Да не могу я сидеть и ждать, пойми ты! — заорал Лось, — Надо что-то делать!

И открыл дверь, пурга моментально ворвалась в кабину и выстудила её.

— Стой, сказал! — Юрась схватил Лося за телогрейку. Не разворачиваясь, Лось влепил водиле локтем меж глаз. Охнув, Юрась откинулся, а Лёха выскочил из кабины и пошёл по заметённой дороге, пробитой бульдозером меж высоких сугробов.

Водила выскочил за ним.

— Стоять, рядовой Шахов! Вернись, я приказываю!

— Сперва отсоси, не нагибаясь! — донеслось ему из темноты сквозь завывание пурги.

...

Ночь Юрась дремал в кабине, а может и день, кто его знает, эти полярные сумерки. Хорошо ещё, МАЗ стоял мордой к ветру и выхлоп назад уносило. А то можно было и угореть в кабине, прецеденты бывали.

Когда небо немного начало сереть, то есть к полудню, дизель начал чихать. Подняв кабину, слил воду с двигателя, чтобы не разморозить его. Пурга по-прежнему не утихала. Юрась сидел в кабине, боясь замёрзнуть и уснуть. Но сон не шёл, наоборот, дрожал от холода. Через какое-то, неопределённое время, ветер стих. С трудом разогнув окоченевшее тело, Юрась вылез из кабины, чтобы развести костёр в железном кузове самосвала. Соляра из бака до конца никогда не вырабатывается, на дне всегда остаётся литров пять, на растопку хватит. Водила наковырял под снегом обломанные сучья, на брошенных лесных делянках этого добра навалом, покидал в кузов, и поджёг их намоченной в соляре тряпкой. Так он просидел у огня ещё несколько часов. Сев по-турецки, Юрась думал, глядя на тлеющие угольки: «Чтобы ещё поджечь? Может, запаску? Или сразу весь МАЗ. А ещё лучше — поджечь Хапу, а нас по домам отпустить. На худой конец — перевести служить поближе к дому, на Украину».

Перед глазами возникли беленые украинские хаты с вишнёвыми и сливовыми деревьями под окнами. Гуси, купающиеся в ставке. Коровы, которых пастух с утра выгонял на пастбище, Обед в тракторной бригаде, густой борщ, ломтик сала на белом хлебе, огурцы и помидоры, нарезанные на газетке, перцовка из сельмага. На Юрася напало сладкое оцепенение, он не чувствовал холода, голода, перестали ныть болячки на руках. Именно в таком состоянии начинается замерзание. Но именно в этот момент к машине пробился бульдозер Т-100М с бульдозеристом Толей Муской за рычагами.

Развернув бульдозер на месте перед МАЗом, он заглянул в кабину и присвистнул:

— Оба-на! И этого тоже нет! С ума посходили, что ли?

Но потом заглянул в кузов:

— Ах вот ты где! Ты что, уже замерзать собрался? Ну, на это теперь не надейся.

— А-а... Это ты, молдаван, — пробормотал Юрась.

— Сам ты пула! Сто раз тебе говорил: не молдаван я, гагауз. Давай, просыпайся, помоги зацепить твой МАЗ на жёсткий буксир, на Хапу поедем.

— А разве она не сгорела?

— Чего!? — обалдел Толя.

— Ничего, — встряхнулся Юрась, — это я так... Где Лось?

— Не дошёл. Увидишь, — помрачнел бульдозерист.

Возле моста через речку Ухтинку они остановились. Толя выскочил из бульдозера и махнул Юрасю — иди сюда.

— Чего?

— Вот, смотри, — кивнул в подсад Толик.

На снегу лежал солдатский сапог с торчащей из него обглоданной костью. Лёха валенок не признавал, ходил всегда в кирзачах.

— Крови нет, волки его уже замёрзшего глодали.

— Значит, не заблудился Лось, просто не дошёл, — добавил Юрась.

— Что делать-то с ногой будем, может, в кузов забросим и на Хапу отвезём, командирам покажем?

— Давай.

…

Через два месяца.

Юрась стоял с МАЗом на ремонте в боксе, менял радиатор. Пол бокса был покатый в сторону ворот. Просто выстроили стены на небольшом уклоне, нивелировать грунт никому не хотелось. Даже обоснование этому нашли — чтобы в случае пожара машины можно было легко из бокса выкатить.

Рядом с МАЗом чинилась шишига-водовозка. Когда Юрась пошёл из бокса на улицу, сзади вдруг раздался вопль Васи Кубина:

— Шухер!

Юрась оглянулся. ГАЗ-66, перекатив через подложенный камешек покатился к воротам, перед которыми он стоял. Уроды, даже на скорость не поставили, а ручник, понятно, не работает. Юрась тупо уставился в радиатор приближающейся шишиги.

— Тикай! Юрась, тикай!

Но Юрась смотрел на катящуюся к нему машину с тупым оцепенением и вовсе не хотел тикать.

С ходу шишига врезалась ему в грудь, переехала его, распахнула ворота и выкатилась на улицу.

…

Смерть человек не наступает сразу с остановкой сердца, сознание какое-то время ещё живёт в его мозгу. В нём, лишенном кровоснабжения, возникают самые причудливые картины. Угасающим сознанием Юрась увидел всё со стороны: себя, лежащего у ворот бокса, прибежавших солдат. Затем перед ним возникла картина: он увидел, как солдаты его роты грузят в ЗИЛ-157 тяжёлый оцинкованный ящик, на котором было написано:

«Харченко Юрий Богданович. Украинская ССР, Черниговская обл., Мало-Девицкий р-н, с. Обичево».

Потом он увидел длинный тоннель в конце которого светилось ослепительно красивое зелёное сияние. Он летел по этому тоннелю долго, пока не увидел обычный сад с яблонями. Под яблоней за столом сидел Лёха в телогрейке и х/б, приветливо улыбаясь Юрасю и неловко пряча под себя обглоданный обрубок ноги. Белые лепестки падали на неструганные доски столешницы.

— Лось, это я — Юрась! Я пришёл просить у тебя прощения, за то, что не удержал тебя тогда. Прости меня, Лёха, прости, братан.

Ничего не сказал ему Лёха, только смотрел добрыми понимающими глазами. И перед тем, как померкло сознание навсегда, Юрась с облегчением понял без слов — прощён.

Смекалка.

Вместо эпиграфа — анекдот.

Заметка в армейской многотиражке:

«На учениях в окоп к рядовому Дедушкину влетела граната РГД-5 на боевом взводе.

— Пиздец! — тут же смекнул рядовой Дедушкин.

И солдатская смекалка, как всегда, его не подвела...»

В этот раз мы возили на самосвалах песок прямо через вахту, меж рядами жилых вагончиков. Песком мы отсыпали лесовозные дороги. За последним вагончиком стоял трелёвочник ТДТ-55, на ремонте. Его тракторист Вася Смоленский снял поддон картера и чего-то там ковырял снизу, возможно — коленвал откручивал. Не знаю, короче, у меня свои заботы. Но проезжая мимо вахты, с сочувствием смотрел на Васю, лежащего под трактором на деревянном щите, его руки были подняты кверху, похоже, крышки коренных или шатунных подшипников снимал. Нелегко, поди, руки всё время на весу держать, да ещё крутить гайки при этом.

Смоленский, кстати, это только его фамилия, а вообще он из Новгорода. Отличный мужик и хороший тракторист. На трелёвщике он ещё на гражданке работал, у себя в леспромхозе, в Демянском районе.

В нашем лесном гарнизоне Вася был известен тем, что недавно он начальника комбината, полкана, послал на х...

От губы Васю спасли лишь чрезвычайные обстоятельства, при которых это случилось.

Совсем недавно, в мае нужно было тащить волоком вагончик с зимника на новую вахту. Как раз на ту самую, где мы сейчас стояли. По пути попалось большое озеро. Несмотря на май-месяц и тёплую погоду, лёд еще не сошёл с озера. Озеро было длинное, вытянуто как раз поперёк дороги. Вокруг тащить вагончик — километров пять будет, а напрямую, через озеро — всего полкилометра.

Полковник, командовавший перебазировкой вагончиков, посмотрел на озеро, потом на Васю, чей ТДТ был во главе колонны техники, и скомандовал:

— Вперёд!

— Куда? — обалдел Вася.

— Через озеро.

— Но там же лёд непрочный, провалится трактор.

— Не провалится, — уверенно, как и положено настоящему командиру, гаркнул полковник. И с интонациями Жеглова добавил:

— Я сказал!

Не так давно прошёл показ сериала «Место встречи изменить нельзя». У них, в Софпороге даже телевизор показывал, не то, что у нас на Хапе: до ближайшей телевышки более полста верст, телесигнал не принимается.

— Не поеду, — отрезал Вася, — я ещё не свихнулся.

Полкан посуровел, подобрался.

— Рядовой Смоленский, смирно! Слушать боевую задачу: тащить вагончик прямо через озеро. Об исполнении доложить.

— Есть, — угрюмо ответил Вася, и пошёл к трактору с видом смертника. Да он и был им сейчас.

Взревев и выплюнув с выхлопной трубы чёрную гарь, ТДТ медленно подъехал к кромке льда. Чуть приостановился у неё, потом пошёл дальше, ещё медленней, таща за собой вагончик на стальных полозьях.

У берега лёд толще, поэтому трактор спокойно пошёл по льду, вот уже и вагончик на лёд въехал, добавив свой вес. При этом Вася оставил дверь кабины открытой.

— Ну вот, — довольно крякнул полковник, — нормально идёт. Я же говорил, что лёд выдержит, не первый год на Севере. Эх вы, сынки!

Именно в этот момент лёд треснул и трактор провалился. Все подсознательно ждали и боялись этого, но всё равно это произошло неожиданно. Вагончик, правда, под лёд не ушёл.

Через пару секунд, из трактора, ушедшего под воду почти по крышу кабины, выскочил Вася, быстро выкарабкался на лёд и побежал к полковнику, заорав на него:

— Я же говорил, что провалится, а ты меня не слушал, старый пидор! Не надо было ехать! А ты мне что? Приказываю, приказываю... На хуй таких приказчиков!

При этом Вася весь дрожал, то ли от холода, то ли от пережитого ужаса, с обалдевшим выражением лица, с него ручьями текла вода, а от него самого валил пар.

— Если знал, что провалится, зачем тогда поехал? Тебя никто не посылал, — цинично усмехнулся полковник с довольным видом.

Ему было от чего быть довольным. Раз никто не пострадал — то и ему ничего не будет. В противном случае полетели бы и погоны, и головы. А трактор утонул — ну и что, железа на наш век хватит. Да и вытащили его скоро, в капиталку отправили.

И вот я, проезжая мимо вахты, каждый раз смотрел на этого самого Васю, копающегося в моторе.

Когда после обеда делал первый рейс, то увидел, что он так и лежит под трактором. Остановился возле, решил напомнить Васе про обед. А то так и останется голодным из-за работы.

Окликнул его пару раз, но ответа не услышал. Тогда подошёл поближе и встал на корточки, заглянув под дизель трелёвочника. Картина маслом! Вася попросту спал на деревянном щите. При этом он связал старое полотенце кольцом и, скрутив его восьмёркой, перекинул через коленвал, а руки всунул в образовавшиеся петли.

Всякий, проходящий и проезжающий мимо, видел, что тракторист лежит под двигателем, а руки его в моторе. Имитация тяжкого, в поте лица, ремонта — полная. Задолбали парня работой.