"Бурундучок"
Военный гарнизон советских войск в Газни располагался в удивительном месте. Хотя то, что вокруг него находились старинные, как из арабских сказок, глинобитные крепости, в которых дислоцировались воинские части "зеленых", уже не удивляло советских солдат, а вызывало раздражение. До самого города, построенного в древнейшие времена на высокогорье, вела отличная бетонная дорога. С вертолетных площадок хорошо просматривались домишки пригорода. Сам гарнизон был окружен колючей проволочной спиралью, что должно было служить защитой от проникновения врага. Человек, попадающий в кольца этой штуки, оказывался в колючем капкане и выбраться из него мог только при помощи других, разрезавших кусачками слой за слоем опутавшую страдальца проволоку. Если пойманный пытался выпутаться сам, то любое его движение вызывало еще больший натиск ловушки, и острые заржавленные шипы бездушно впивались и рвали тело. Но, увы, это не служило непреодолимой преградой. "Духи", то и дело "таскали" с территории гарнизона солдат и подбрасывали в мешках отсеченные головы казненных. Поэтому приходилось быть предельно осторожными даже у себя "дома", в темное время суток и особенно при переходе в туалеты, построенные по понятным причинам в дальнем углу территории. По правую сторону от гарнизона на небольшой площадке прилепилась бензозаправка. Целый день к ней подъезжали барбухайки, чудовищные подобия мотороллеров с невероятно огромными будками, накачивались топливом и разъезжались, кто в город, кто в сторону далекого Кабула. Руслан частенько сидел в тени, прислонившись спиной к прохладной бетонной стене блока, наблюдая за экзотической жизнью заправки. Двое босоногих пацанят в расшитых тюбетейках с трудом двигали коромысло насоса, собирали деньги за бензин и устало валились в пыль, когда не было клиентов. Толстый хозяин заправочной станции всегда сидел на веранде под брезентовым тентом, пил чай, утирал с лица пот, изредка привставал, прикладывая руку к сердцу, раскланивался со знатными клиентами и покрикивал на мальчишек.
Практически ежедневно духи из пригорода начинали обстреливать гарнизон минометным огнем, но не очень удачно и прицельно, а так, для острастки, пять-шесть раз пальнут — и сматываются. Продолжалось это до тех пор, пока начальник гарнизона, разъярившись, не повернул башни танков, охранявших советскую часть, стволами на пригород и не объявил через Царандой, что, в случае повторения обстрела, разнесет на хрен весь Газни. Так что теперь было относительно спокойно.
Вместо привычных армейских палаток или фанерных модулей солдаты жили в когда-то шикарном гостинице-блоке, построенном давным-давно англичанами. По оставшимся не разворованным медным ручкам, украшенным узорами, потемневшим от патины, почему-то не отодранным от толстенных дверей, то, по медным светильникам-плафонам, висящим в полной темноте коридоров, то по загаженным настенным фрескам, можно было судить о былом богатстве здания. Гостиница имела контуры буквы "Ш". Продольная линия этой самой буквы тянулась параллельно дороге, а поперечные были вытянуты в сторону близких гор и кишлака — пригорода Газни. В комнатах блока не было ни одного окна, только в коридорах днем четкими прямоугольниками сквозь длинные и узкие бойницы пробивались на выщербленный бетонный пол светлыми пятнами лучи солнца. Все три крыла занимали солдаты вперемешку с офицерами. По вечерам свет подавали с помощью движка, да то ненадолго, если только не объявлялась "тревога". Тянувшийся вдоль всех коридоров по низким потолкам электропровод со временем обвис, оброс паутиной и кусками изоленты цеплялся за лица проходивших. Прослужившие больше года имели и койки, и матрасы, а вновь прибывших размещали в пустых замусоренных прохладных комнатах, в которых спали вповалку на своих же шинелях или бушлатах. В одном из промежутков поперечин буквы "Ш" стояла полевая кухня, тут же под небом раскорячились старые, рассохшиеся длинные армейские столы, за которыми никто не сидел. Получали в алюминиевый котелок жратву и шли в облюбованные уголки, где спокойно можно было поесть, покурить и вздремнуть на сытый желудок.
Руслан попал в Газнийский гарнизон с пересылки в Шинданде. Там комплектовались новые расчеты для зенитных батарей. Находясь в Шинданде, Руслан постоянно ощущал чувство голода. За весь месяц, что провел на пересылке, ему раза четыре досталось по жалкому двадцатиграммовому кусочку сливочного масла, которое он безумно любил. А тут... На одном из раздолбанных столов стояла разорванная по сгибам картонная коробка, в которой подтаивал 20-килограммовый брус масла. На положенный по рациону кусок белого хлеба каждый отмахивал штык-ножом столько масла, сколько душа пожелает. Руслан остановился в недоумении около скатерти-самобранки, не смея поверить в чудо, а не то что коснуться его. Повар, поняв его состояние, зло сплюнул сквозь щербатые зубы и подбодрил "чижика":
— Бери-бери, жри, сколько хочешь. Еще шесть коробок есть.
Руслан удивленно уставился на худющего повара.
— Дак холодильников-то не держим, чай не баре, — вновь зло сплюнул повар, — ща слопаем маслице — и до белых мух...
В другом промежутке между крыльями здания стояли армейские скамьи и у самого края крыльев блока торчали два врытых металлических столба. Руслан подумал: "Странное место для волейбольной площадки", но скоро понял, что ошибался в своей догадке. По вечерам на столбы натягивались сшитые между собой простыни, на которые киномеханик проецировал фильмы жутко трещащим киноаппаратом. Собирались, рассаживались на скамейках, да и просто на земле, вечером задолго до начала "киносеанса" почти все, кроме, конечно, тех, кто в это время "тащил службу". Смотрели все подряд, что имелось под рукой у киномеханика, по нескольку раз, до следующего почтового вертолета, с которым привозили и почту, и фильмы. Двухсерийный "12 стульев" все уже знали вдоль и поперек, киномеханик каким-то образом "замылил" коробки с лентой и, когда свежих фильмов не было, крутил "Остапа Бендера".
Скоро Руслан привык к жизни в гарнизоне, перезнакомился со всеми и стал присматриваться, приловчаться, как бы поживиться. Размышлял, как бы заработать. Чтобы не дешевыми побрякушками набить свой вещмешок, когда придет нескорый дембель, а что-нибудь посолиднее приобрести.
Однажды поздним вечером, после очередного просмотра "12 стульев" солдаты с батареи Руслана сидели кружком, курили и травили байки.
— Как продали? — непонимающе хлопал ресницами уже успокивающийся Руслан. — Танк продали? Да брешете!
— Тьфу! И не в первый раз!
— И за сколько же?
— Та! За пару кувшинов кишмишевки на экипаж. На большее танк не потянет, — совершенно спокойно рассказывал танкист — гость батареи.
— Да ну-у-у, — недоверчиво протянул Руслан. — Вас за это расстреляли бы!
— Балда! За что же стрелять-то? Танк — вон он, — танкист ткнул пальцем в темноту, где и правда стояла его машина. — Продавать уметь надо. А тебя Перчик просто надурил. Тут такое продают! А ты, считай, свои деньги просто ему подарил. Сколько? Сто, двести афошек? Ну ладно, не огорчайся, слушай.
И, кое-как успокоившемуся Руслану рассказали, как проделывается несложная и веселая операция с продажей танка.
Танк, подогнанный задом к дувалу, предлагают хозяину как вещь абсолютно необходимую в хозяйстве, с самыми радужными перспективами на развитие этого самого хозяйства. Вспахать там, или, опять же, бельишко на стволе просушить, а то и от дождя или снега укрыться, там же и печка есть. Солдаты получают требуемый натуральный обмен в виде кишмишевки — отвратительного самогона, либо барана, либо то, чем может поступиться хозяин за диковинную покупку. Затем испрашивается разрешение нового хозяина на последнюю ночь в танке, не на улице же ночевать. Афганец любовно примыкает покупку крепкой, чтобы не украли, цепью к глиняной стене дувала и крепко спит, видя во сне те самые радужные перспективы. В это время баран съедается, самогон выпивается, анаша выкуривается. Под утро боевая машина, взревев и взметнув тучи пыли, увозит еще хмельных и сытых танкистов вместе с куском дувала и бренчащей новенькой цепью, давно хранимой хозяином для особого случая. Ищи-свищи...
— Так-то танк! А ты, дурья голова, чего испугался?! Ладно, впредь умнее будешь! Таких как ты Перчик уже человек двести надурил, — танкист хлопнул задумавшегося Руслана по плечу.
Перчик — начальник интендантской службы части — прапорщик. Вообще-то его звали Василий Игнатьевич. Фамилия у него смешная — Перец. И похож он был на перец. Только не на стручковый, а на болгарский, сладкий. Толстенький хохол, на коротких ножках, с румянцем на щеках, очень жизнерадостный, он представлялся : "Прапорщик ПЭРЭЦ". Это он сегодня "нависал" над здоровенным Русланом и говорил страшное, совершенно не вяжущееся с его смешной внешностью:
— Стоять! В глаза смотреть! Отвечать!
Руслану было впору не стоять и отвечать, а провалиться сквозь землю.
— Сколько взял?
— Да вот... — мямлил растерянно Руслан и теребил в руках две засаленные бумажки по сто афгани.
— Да за это... Да тебя... — распалялся праведным гневом воина-интернационалиста Перчик, — на месяц на губу закатать надо. Негодяй!
— Товарищ прапорщик! Фотоаппарат мой. Я...
— Разговорчики! Советский солдат занимается наживой! Сейчас пойдем — я тебя начальнику гарнизона сдам под арест!
— Не надо, товарищ прапорщик! — совершенно сомлел Руслан и просительно-нелепо пробормотал: " Я... я больше не буду, — и чуть не разрыдался совсем по-детски от стыда и страха перед скорой карой за свой поступок, позорящий высокое звание и так далее.
— Не надо! — вроде бы уже остывал Перчик, — а валюту-то куда девать?! — вновь добавил грозности прапорщик, с отвращением глядя на деньги, зажатые в потном кулаке солдата.
— Может, себе возьмете, а, товарищ прапорщик? — с робкой надеждой на помилование протянул Руслан.
— Я? Себе?! — Перчик чуть было вновь не взорвался в благородном негодовании. — Да ты... — и вновь смягчился. — Впрочем, ладно. Давай сюда. Пожалею тебя, молодого. Но впредь... Сдам сейчас деньги в кассу полка под отчет. Смотри мне, попадешься еще раз, я тебе... Иди.
— Ну, Перчик! — смеялись солдаты. — Ты ему руки целовать не кинулся? Лопух! Послал бы его подальше, он бы и пошел. Под отчет! Сдохнуть можно! Ничего, мы тебя просветим.
Через месяц просвещенный товарищами Руслан уже спокойно и уверенно продал афганцам свое парадное обмундирование, зимнюю шапку и противогаз. Парадку покупали охотно — полушерстяная одежда, шапку — ясно. А вот на какой ляд афганцам противогаз, так никто и не смог понять до конца войны. Отчитываться за казенные вещи было просто. Парадка в Афгане только и нужна, когда демобилизуешься. Уходишь на дембель — с молодым поделись. Ты ему опыт свой жизненный, он тебе с глубоким уважением парадную форму. Остальное спишут, как утерянное в бою или еще придумай что-нибудь. Тем более, что с Перчиком можно было решить любые интендантские вопросы без занудства, допросов, за небольшую сумму в чеках или афошках. Солдаты им были довольны, он имел от этого свой небольшой доход, и за то прощали его любимый фокус, который он проделывал с неопытными, подлавливая их на торговле с афганцами и до смерти пугая.
Закрывали глаза. Ничего, терпимо. На дембель "упаковаться" Перчик поможет. Если доживешь до дембеля. А повезло, дожил, домой повезешь купленные на вырученные от продажи хорошие импортные вещи. Классные швейцарские часы, шикарный магнитофон, модные джинсы, можно и куртку или плащ из тонкой лайковой кожи. Да мало ли может себе позволить человек с капиталом? Главная задача потом суметь протащить все это через границу, где пограничники, таможенники, патрули всяческие обобрать норовят. Так вот, чтобы "раскрутиться", да поиметь все это, отчаянные головы продавали все: керосин, бензин, водку, если имелся канал получения, патроны, автоматы, гранаты — все, что в большинстве случаев приводило к печальным последствиям. Арест, суд военного трибунала, дисбат или тюрьма. Веселые надували афганцев, "продавая" танки или батареи парового отопления.
Радиатор, закрепленный в помещении, нагревает обычная горячая вода, поступающая в него по трубам. Откуда это может знать афганец, живущий практически в пустыне? В тех частях, где это можно было, железную "гармошку" наполняли кипятком, закупоривали, и, пока горячая, продавали какому-нибудь бедолаге.
— Смотри! Пробуй! Что, хороша? Забирай, увози. Зимой тепло будет, дрова не нужны. Только смотри, осторожно обращайся!
Если кто-то приходил с жалобой — остыла, ругали:
— Тебя же предупреждали! Вот, взял и сломал!
Меняли и уезжал несчастный, увозя в арбе "шайтан печку".
Шла и другая торговля. Продавали доски от упаковочных снарядных ящиков, брусья от авиационной бомботары и целые ящики. Афганцы с удовольствием брали идеальные первосортные звонкие доски от ящиков из-под НУРСов, ящики из многослойной фанеры из-под другой армейской всячины, куски жести от вертолетных контейнеров.
Вскоре Руслан сам смеялся над своими нелепыми страхами, над новыми неопытными продавцами, которые под грозный окрик Перчика отдавали ему вырученные афошки. Более того, через некоторое время Руслан подружился с прапорщиком и стал помогать ему в некоторых торговых операциях. Однажды Руслан рассказал Перчику, что его так сильно испугало в день знакомства.
Фотоаппарат, который Руслан всучил афганцу, старенький "Вилия-авто", имел одно-единственное достоинство. Встроенный экспонометр. Афганцу так понравилась дергающаяся, как живая, от солнечного света стрелка, что он не увидел невосполнимый недостаток. Объектив фотоаппарата давно уже отломился, и Руслан укрепил его аккуратно пластилином. Во время торга старался не выпускать аппарат из рук. Наконец, когда афганец протянул деньги, Руслан закрыл футляр и отдал камеру. Тут бы скорее исчезнуть, но черт поднес хитрого прапора, который исподтишка следил за торгом.
— Вор у вора дубинку украл, — утирал слезы смеха Перчик. — Ты бы видел себя со стороны! В штаны не наложил? Это тебя Бог наказал!
Эх, знали бы они, как их обоих вскоре Бог накажет с помощью фотоаппарата!
Подторговывали, и довольно успешно, водкой. В первое время за бутылку можно было получить тысячу афгани. Понемногу Руслан "упаковывался", покупая в кантинах Газни вещи. Выбирал качественные шмотки, торговался с афганцами за каждый афгани, набрал "каламов" — чернильных ручек с золотым пером, парфюмерии мужской и женской, часов и теперь подбирался к трехкассетному монстру "Шарп", сияющему никелем и черным пластиком и стоящему столько, насколько выглядел. Так хотелось домой его привезти! Но дорогой, собака!
Когда Руслан поделился своей мечтой с Перцем, тот предложил:
— Слухай сюда, военный. Я наладил дорожку в соседнюю крепость к "зеленым". Там есть один старший офицер — капитан по-ихнему, так вот он забивал уже вопрос о покупке водки. Предложил поставлять постоянно. Платить будет сразу по восемьсот афошек. Это за оптовые поставки. Но все равно выгодно — пока одну продашь — позеленеешь, а остальные и выжрешь от расстройства, что не продал вторую.
Договорились сегодня же вечером пойти в крепость и взять с собой пробный ящик. Да и что в самом деле сложного? Минут пятнадцать туда, как стемнеет, это с грузом. Полчаса — там, пять минут назад — налегке. Делов-то! Риска — ноль, бабки — пополам! И Руслан "затарился" через своих землячков водкой. Из самой столицы — Кабула привезли.
Пошли, когда уже совсем стемнело. Сумочка — мечта оккупанта. Руслану подумалось, что в нее можно при желании и Перчика упаковать. С красно-синими полосами по бокам, изображением самолетика, надписью "Аэрофлот" и тридцатью бутылками водки внутри.
Прошли через вертолетные площадки, обошли темную громаду танка и через неширокий язык пустыни добрались до ворот крепости. Часовой в воротах обалдело отдал честь входящим в крепость шурави, тем более что они козырнули первыми, в кои-то веки, почти строевым шагом, с тяжелой-то сумкой, промаршировав в ворота. Затем юркнули в прохладу коридора и быстро прошагали к той двери, которую указал прапорщик.
Руслану сразу не понравилось, что кроме покупателя в комнате находился еще один человек. Это еще кто?
Прапорщик показал водку, и офицер, одобрительно поцокав языком, начал отсчитывать деньги. Оба увлеченно следили глазами за тем, как купюры переходили из руки в руки, а Руслан начал выставлять бутылки на стол. Выставил уже двадцать бутылок, когда его внимание привлек негромкий щелчок. Руслан поднял глаза и обомлел. Прямо на него глядел объектив фотоаппарата. Да что там фотоаппарат! На лацкане цивильного пиджака у незаметного человека была прикреплена пластиковая небольшая карточка — бейдж. Руслан машинально поставил на стол еще две бутылки, пытаясь прочитать надпись на бейдже. Арабская вязь, какие-то иероглифы и ниже по-английски что-то похожее на "Асахи".
Корреспондент!
С идиотской ухмылкой на лице Руслан попятился в угол, где ничего не заметившие покупатель и продавец считали деньги, и, придвинувшись к Перчику, тихо прошептал:
— Дергаем! Быстро!
— Чего ты? — недовольно вскинул голову прапорщик и, проследив в направлении взгляда Руслана, повернулся прямехонько к объективу вторично щелкнувшего аппарата.
Подхватив зачем-то сумку с оставшейся водкой, Руслан уже громко завопил:
— Дергаем!
После секундной заминки, вихрем метя покупателя, Руслан и Перец вылетели из комнаты, печально звякнув сумкой о косяк двери. Выбежали и растерялись. А отснятые кадры?! Руслан, стол с водкой, довольное лицо Перца.
Все решилось за доли секунды.
Корреспондент хорошо спланировал свой репортаж. Первый кадр — русские выгружают водку. Второй — считают деньги. Не хватало третьего, завершающего — в панике убегают.
Репортер вылетел с камерой наготове вслед за русскими и как раз в них и уткнулся.
Прапорщик цапнул фотоаппарат, толкнул корреспондента назад в комнату, прямо на выбегающего за остатками своей водки офицера. И пока эти двое барахтались на полу, толкаясь и мешая друг другу, Руслан и прапорщик рванули так, что успели пробежать через двор крепости и пулей пронестись мимо часового. Выбежав из крепости, Руслан отбросил в сторону чертову сумку, бьющую по ногам и, дрожа, сунулся к Перчику, который трясущимися руками пытался отстегнуть футляр, открыть камеру и выдернуть пленку. Получилось бы быстро, может, этим и закончилось. При свете луны не поснимаешь. Но послышались крики преследователей из крепости. Испуганные этими криками Руслан и Перчик переглянулись и кинулись бежать вокруг крепости. Отчего-то подсознание Руслана заклинила мысль, что камеру нужно вернуть. Или водку? Или забрать остаток денег? Размышлять было некогда, и, вместо того, чтобы отбежать в сторону, оба, как хорошие рысаки, помчались "нарезать" круги. Крепость не имела острых углов. Которые нужно было огибать, поэтому бежали почти как по цирковой арене.
Цирк!
Заморский футляр никак не хотел расстегиваться. Где-то у него должна быть пимпочка, которая то ли отстегивается, то ли откручивается. Прапорщик пальцами скользил по коже футляра, сдирая ногти, и никак не мог эту пимпочку нащупать. Длиннорукий, длинноногий Руслан бестолково вертел головой на бегу, матерился и торопил Перчика.
Что-то завопил за их спинами выбравшийся из крепости и кинувшийся в погоню иностранный корреспондент. Он жалел уже не о сорвавшемся дорогом репортаже, а о дорогостоящем фотоаппарате. Его крики только добавили прыти бегущим фигурам — длинной и коротенькой. Из полосы, освещенной луной, забежали в тень, и Руслан, споткнувшись обо что-то, толкнул под локоть прапорщика. Камера, кувыркаясь, вылетела из рук Перца и приземлилась впереди бегущих, смачно звукнув объективом. Не останавливая бега, Руслан наподдал фотоаппарат носком ботинка. Камера пролетела вперед, и прапорщик подхватил ее.
Поняв, что его драгоценность пострадала, взвыл сзади бегущий корреспондент. Фотоаппарат отозвался ему, весело бренча разбитыми потрошками.
Хрен бы с ней, с камерой, но у нее внутри находилась пленка, кадры из которой могли привести под трибунал. Отлично это понимая и с отчаянием услышав, что в крепости поднялась тревога, под окрики часовых на вышках: "Дриш! Дриш!", Руслан и Перец наддали еще. Этакие залитые лунным светом Пат и Паташон, Тарапунька и Штепсель.
Было бы смешно...
Они совершенно одурели от бега, страха, шума. Тем более, что не отставал потерявший голову от гибели камеры корреспондент.
Наконец-то!
Футляр летучей мышью полетел в репортера, который не поймал его и начал искать в темноте.
Оторвавшись от погони, Руслан и Перец наконец-то сообразили и юркнули в сторону от крепости, затаив рвущееся дыхание, шмыгнули в сторону танка и своего блока. В это время ворота крепости распахнулись, и из них выбежали солдаты — "зеленые" — подгоняемые своим офицером, преследующим восемь бутылок водки, за которые, впрочем, он еще не рассчитался. Выбежали со света в темноту и завертели головами, куда бежать-то?!
Правильно решив, что шурави побежали в сторону своей части, офицер лихо выкрикнул какую-то команду, на бегу обернувшись к своим солдатам, и со всего маху перелетел через отброшенную Русланом сумку. "Пропахав" в пыли на брюхе метра полтора, он попытался вскочить на ноги, но на него посыпались как кули с мукой бестолково кричащие, добивающие водку в сумке солдаты, верные своему командиру. В отчаянии заверещал офицер, успевший рассмотреть под ногами сорбозов при свете фонарика красно-синий с самолетиком бок сумки. Последний штрих в куча-малу добавил врезавшийся в общий переполох иностранный репортер, продолжавший погоню за фотоаппаратом... Общие вопли и стоны переполошили еще и всех собак крепости. Оплеухи огорченного офицера смогли навести хоть какой-то порядок среди преследователей. При этом досталось и репортеру. Наверное, случайно. В общем, шумок стоял еще тот!
Утихли, добросовестно отслужившие свое собаки. Пропустив раскрасневшихся, растрепанных солдат вовнутрь, со скрипом закрылись ворота крепости.
Руслан с прапорщиком все никак не могли отдышаться, усмирить дрожь в руках и ногах, так что только через полчаса смогли заняться вещичкой, которая могла стать для них поопасней итальянской мины.
— Как думаете, товарищ прапорщик, от лунного света засветится? — растянув в руках гремучую змею пленки, спросил Руслан.
— Хрен ее знает! Ты у нас специалист по фотоделу. Импортная. Может, особая какая! Давай утра дождемся. На солнце уж точно почернеет.
Оба настолько ошалели, что не сообразили просто сжечь пленку. Спичками.
Добравшись до своей крепости, решили ждать утра. Разлеглись на сдвинутых лавках во дворе, отдышались, закурили.
— Товарищ прапорщик! Если бы пленка осталась, что бы было?
— О! Во-первых, жуткий скандал. Может, даже международный. Нас — под трибунал. Тебе — не знаю. Скорее — дисбат. А мне...
Помолчали, покурили.
— Слышь, солдат! Вот послушай! Мой отец долго жил в Сибири, и мне рассказывал, — помолчал Перец, — Бурундучка знаешь?
— Ну, зверек такой пушной. Полоски на спинке, — задремывая, отозвался Руслан.
— Во. Он чем-то чуть-чуть на белку похож. На зиму орешки запасает. Запасами и доживает до весны. Самое для него страшное — медведь-шатун. То ли люди шатуна из берлоги поднимут, то ли еще чего, только он держится зимой тем, что из-под снега откопает. Сколько-то корешков, ягод. Жрать ему охота, и он, если находит бурундучковы припасы — пирует. Зверек убегает, а медведь грабит все подчистую.
Прапорщик замолчал, потом закурил еще одну сигарету, выпустил клуб дыма и вновь заговорил:
— Когда бурундучок возвращается, конечно, медведя уже и след простыл. Так эта тварюшка, вроде бы безмозглая, а делает вот что. Видит, что ничего не осталось, что до весны не дожить. Умирать медленной смертью не хочет, отыскивает подходящую развилку на дереве и вешается на ней...
— И что? — выдохнул Руслан, не ожидавший такой трагической развязки жизни зверька.
— Да то, что после статьи мне только бы осталось, что подыскать подходящую развилку.
Прапорщик дотянул окурок до конца и, отщелкнув его от себя, закончил:
— У меня дома, в Союзе, мать уже пять лет как парализованная лежит, двое детей, жену года полтора назад как похоронил — рак у нее был... А ты думал, я так хапаю, по натуре гнилой своей?..
— Н-н-не-е-ет, — растерянно-удивленно протянул Руслан.
— Ну, ладно, светает. Пленку прикончим — и айда.
Уже под солнечными лучами поняли, что пленку не спасет и святое провидение. Поделили с таким трудом полученные деньги, пожали руки и побрели каждый в свою комнату.