Вадим
...Кто-то шел по пустыне, оставляя на песке отчетливые легкие отпечатки небольших ступней. Шел он не торопясь. Расстояния между отпечатками были равновеликими, и своей размеренностью успокаивали. Легкий песок, скорее даже пыль, не соскальзывал в углубления, а оставался недвижимым, как будто запечатленным навеки в материале скульптора. Следы тянулись с запада на восток, ближе к югу, от Кушки до Кандагара. Их было видно не только на поверхности кажущейся мертвой пустоши, но и на скалах древнего Гиндукуша, на плодородной почве апельсиновых рощ Джелалабада и даже на зыбких водах рек, кяризов{22}, арыков и горных озер. Эти отпечатки некрупных ног вселяли уверенность, что через все можно м нужно пройти, что нужна рассудочная размеренность во всем, что не нужно принимать мгновенных решений, которые по-разному могут повлиять на дальнейшую жизнь человека.
Там, где пролегали эти следы, зоркий снайпер отцедил в сторону от уже обреченной жертвы алой глаз винтовки; мина, готовая рвануть под тяжело груженным грузовиком, отказывалась выполнить свою смертоносную работу; кобра, вытянутая стремительным копьем в разящем прыжке, внезапно свертывалась безобидным кольцом и шлепалась в пыль, ошеломленно вращая хищной головой в обмякшем капюшоне. Так было везде, где ступили эти ноги — все теряло свою способность убивать и уничтожать. Но не многим было дано видеть эти следы и узнать, кому же они принадлежат.
...Вадим их видел...
Он два года стремился к тому, чтобы постичь тайну увиденных следов. Увидеть того, кому они принадлежат. И вот теперь, перед концом своей короткой жизни, он увидел ЕГО, к кому так давно стремился. Он не мог разглядеть лица, подернутого золотым сиянием, но все равно угадывал какие-то черты, подсказанные глубоким подсознанием. Вадим видел ЕГО руки, тонкие, но сильные. Левая прижата ладонью к груди, а правая вытянута вверх двоеперстием. Невысокая фигура скрывалась серо-голубыми с золотистым отливом широкими складками длинного плаща. Косые ступни выглядывали из-под одежды, те ступни, по следам которых шли многие люди долгими веками.
Вадим хотел подняться, приблизиться к уже близкой фигуре, но оторванные, раздробленные кости бедер лезвиями осколков больно резанули по истерзанной плоти, но не выбили сознания, а лишь огорчили невозможностью приблизиться к обожаемой фигуре. Вадим решил ползти на руках, но они не слушались, не повиновались, когда-то сильным мышцам. Вадим обеспокоенно повел глазами вправо, влево, и отчаяние охватило его. Левая рука, крепко обхватившая стиснутыми пальцами цевье автомата, бесполезно лежала в пыли, оторванная неожиданным взрывом мины, которая лежала здесь давно и ждала своей жертвы. Этот час пришел чуть раньше, чем пролегли следы, убивающие саму смерть. Правая рука сжимала ручку автомата, надавив указательным пальцем на спусковой крючок всей силой оторванных мыши. И опять что-то не давало полностью погрузиться в отупляющее отчаяние. Пылающая боль в мозгу внезапно отступила. Вадим стиснул зубы, попытался перевернуться на живот, чтобы ползти змеей к спасению, которое, он знал это, ждет его в обладателе сияющей фигуры. Движение обрубленного тела только дало ток крови, и свежие потоки ее обнажили изорванную осколками грудь с переломанными ребрами и, то пульсирующими, то вздымающимися со свистом вверх, то опадающими с хрипом вниз внутренностями. Вот теперь-то обреченность защемила сердце, закололо яростью несбывшейся надежды. Вадим дернулся по направлению к фигуре, уже почти полностью залитой заревом заходящего солнца — и свершилось чудо...
Страшно укороченное тело Вадима поднялось плавно в воздух, заскользило к открытым теплым ладоням, протянутым к нему — медленно скользящему по воздуху телу мученика. Ладони мягко коснулись обнаженных жутких ран Вадима, и боль пропала. Ушла боль, покинула умирающее тело. Вадим благодарно взглянул в лицо своего утешителя, но увидел только его огромные, с бездонной лаской глаза и услышал тихий голос:
— Иди с миром...
Такие слова — и вдруг здесь, на войне, в Афганистане!!!... Теперь Вадим летел над полыхающей в войне землей Афганистана. Шел над ней с миром. Он не чувствовал привязанности только к своим солдатам и офицерам, с которыми воевал против тех, на чью землю швырнули их дьявольские умы и силы. Он желал добра и тем и другим, его интересовала жизнь каждого человека, просто человека. Вадим носился между двумя группами людей, отделенных друг от друга условностями войны. Он отводил дула автоматов, сбивал наводку минометов и гранатометов. Жалел только о том, что не в силах заставить совсем замолчать оружие. Когда ему удавалось предотвратить гибель людей — обе стороны уходили от боя — он облегченно взмывал высоко в небо, чтобы увидеть, где он еще нужен, каждый раз надеясь на встречу с НИМ.
...По пустыне брел караван, скрываемый от чужих глаз густой темью. Брел в надежде дойти до восхода солнца к ущелью и спрятаться в пещерах. Вадим видел, что к каравану издалека подбирается двойка вертолетов, наведенная кем-то на цель. Вадим рванулся к машинам. Бесплотным духом скользнул в них и новым даром исказил показания приборов, отвел смерть от людей каравана.
Вадима не удивляли его новые способности: видеть далеко, чувствовать приближение малейшей опасности для человека на огромном расстоянии, справляться с какими-то действиями без помощи рук, наконец, возможность летать. Не удивляло и то, что он был невидим для всех живущих на земле, хотя он сам себя ощущал живой плотью, пусть укороченно-изуродованной, но живущей. Питания не требовалось, его постоянно поддерживала святая сила ТОГО, КОГО он видел. Для тела не требовалось отдыха, оно отдыхало, когда "шло с миром", стремясь на помощь людям.
Однажды Вадим попал на территорию своей части. Он пролетел по спящим палаткам, узнавая знакомые лица и всматриваясь в новые. Не нашел среди спящих нескольких своих друзей. Догадался — нет их среди живущих. Пусты их койки. Они стояли аккуратно заправленные, узкие, как гробы. На подушках лежали голубые береты. Чувство горечи жгучим водопадом обдало душу и обожгло кровоточащие раны. Не успел! Не успел! Вадим скользнул дальше, к штабной палатке полка, откуда сквозь щели пробивались тоненькие полоски света "летучей мыши". Вадим остановился над грубым дощатым столом, над которым склонились усталые головы командира полка и ротных лейтенантов. Полковник занес было руку о карандашом над картой, чтобы нанести на нее точную стрелку завтрашней атаки. Рука его слегка дрогнула, и синяя стрелка ткнулась проникающим острием в пустыню, в точку, в радиусе двадцати километров от которой не было ни одной живой души. Вадим удовлетворенный, унесся прочь — в темной южной ночи горной страны.
Поднявшись высоко в издырявленное взрывами и звездами небо. Вадим увидал вдали нарастающий яркий радужный свет, манящий сполохами, призывающий к себе. Вадим уже стремительно летел на этот чает, знал, что там что-то важное, настолько важное, что ни родиться без него, ни жить, ни умереть без этого не смог бы ни один человек. Чем ближе приближался Вадим к источнику света, тем меньше и меньше становился свет, лучи вспыхивали не так ярко. Но сомнений не было: впереди — источник света. Теперь уже почти не было видно ничего, но зато всего его согревало тепло. Не то тепло, которое ему дал ОН. А другое, какое-то родное пахнущее молоком.
Понял Вадим, где он и куда он попал, когда струей легкого сквозняка проник в свою доармейскую комнату. На стенах ее также висели плакатики, наклеенные его рукой. Младший брат спал на своей кровати, но лица его Вадим не увидел, потому что Сережка спал уткнувшись лицом в подушку. Заметил только старший брат, что Сережка вымахал, вытянулся. Вон, ноги из-под одеяла насколько высунулись. Греет душу, греет тепло. Дальше скользнул Вадим, по коридорчику и в родительскую комнату. Вот она МАМА. Спит,как всегда встревоженно. Лицо в морщинках. Скорбь на лице. Тусклый ночничок его освещает. В изголовье, на столике стопка писем Вадима, тех, что с Афгана он отправлял. Едва Вадим прикоснулся к маминому лицу, хотел разгладить, убрать морщинки, как мама уже встрепенулась: "Вадик?!!" И тревога, и радость в ее голосе. Отец тоже подскочил: "Где?.. Сынок!!" Потом приобнял маму: "Успокойся... Ложись". Мама покорно улеглась на измученную страданиями подушку и прикрыла иссиня-прозрачные тонкие веки. Отец поднялся и вышел на кухню. Вадим следом. Ах, папа, папа, да что же ты так постарел? Что ж ты сгорбил свою широченную спину, на которой возил нас с братишкой? Что с твоими волосами? Ты ж седой весь! Отец закуривает в темноте беломорину, пускает дым в открытую форточку.
Вот теперь-то Вадима резануло лезвие отчаяния. Ну почему я не могу двига... ЖИ-И-И-ИИТЬ?!! Что я сделал такого, чтобы умирать?!! Усомнился Вадим в вере своей в того, кто дал ему возможность увидеть родителей и братишку, попасть в дом родной.
Подхватило Вадима, крутануло на месте, пронесло еще разок по двум комнаткам. Мазком, урывками увидел Вадим удивленное лицо отца, губы матери, приподнявшийся в постели, услышал, как шепнули родные губы уверенно: "Это Вадим!", проснувшийся брат шевельнулся под одеялом. Но Вадима уже швырнуло вихрем вон из дома. Но успел взгляд зацепиться за серую бумажонку, воткнутую за зеркало в прихожей. Врезались в мозг слова: "...ваш сын... полнении... долга... Спасибо... Верим... ечн... пам... Орденом Кра... зды..."
* **
Летит Вадим, подгоняемый сильным ветром над знакомой до каждого камня кандагарской — Аппиевой дорогой. Уставлена дорога по обеим сторонам высокими крестами, связанными из пушечных стволов. Там, где дорога сворачивает к складам ГСМ, видно что-то яркое, ярко-красное, кумачовое. На крестах люди распяты. Стал Вадим в лица их вглядываться.
...Мишка Шандра — склонил раздробленную голову на грудь, истерзанную крупнокалиберными пулями.
...Капитан Вощанюк — военврач — лохмотьями, гноем истекающими, свисает покорно со ствола крестового...
...Димка, сам себя убивший, -сник от бесчестья, над ним сотворенного, а йод крестом фотография Лиды, в пыль брошена...
...А вот двое сразу на кресте... Игорь, колесами поезда разрезанный, -прихвачен к кресту над Витькой — другом своим и вместо головы, потерянной в налете на их колонну, мертвыми руками на плечи глобус опускает...
...Белов — прапорщик неугомонный — прошит из автомата...
...Олег Долгов тоже здесь. Вон под крестом бутылка из-под "чашмы" валяется...
...Сережка, на мине подорванный на посту в пустыне. Эк его...
...А вот и второй Вощанюк, как и брат, — капитан. Успокоился впервые после смерти брата...
— А вот и мое место! — подумал Вадим, увидев перед собой пустой крест.
Рванулся он в сторону и всхлипнул от боли. Открыл глаза...
Где наткнулся на мину, там и лежит. Впереди нет сияния. Есть темнота смертная. Всхлипнул Вадим и канул камнем в ту темь...