Таня
Сашка лежал в небольшой палате кандагарского госпиталя и наслаждался долгим сном, вкусной горячей пищей, вниманием медсестер и вообще беззаботной жизнью. Рана была не тяжелая: осколок вырвал кусок мышцы из бедра, и началось заражение. Теперь уже все зажило, и завтра — послезавтра домой — в батальон. Пока Сашка отлеживался в госпитале, его группа сходила в рейд на прочесывание района, прилегающего к Кандагару, и теперь была на отдыхе — в карауле второго эшелона. Почти все ребята, от офицеров до солдат, побывали у него. С ними Сашке было неуютно, неловко от своей сытости-бритости, а они, уставшие, запущенные, шли к нему за три километра. Сашка встал с койки, прошел, немного хромая, к умывальнику, умылся и вышел в тесный длинный коридор со сферическим потолком, Он стоял и ждал обхода, но до него еще было почти два часа. Сегодня на смену должна была заступить Таня — хирургическая сестра, с которой и хотел встретиться Сашка. Он давно уже заметил Таню, еще в свои первые дни службы, но не мог с ней познакомиться так просто, без всякого повода. Таня всегда передвигалась очень быстро, изредка мелькала в расположении из городка, и Сашка никак не мог как, следует рассмотреть Таню. Он видел ее хрупкую стремительную фигуру, длинные светлые волосы, а остальное придумал сам, придавая девушке те черты, которые хотел бы видеть у нее. Сашка был здорово удивлен, когда увидел Таню в операционной. Она была именно такой, какую он себе придумал. Во время перевязок Сашка разговаривал с Таней, как-то быстро они нашли общий язык. Сашка всегда стеснялся женщин, становился неуклюжим, в общем, комплексовал жутко, как сам он признавался, но с Таней ему было очень легко. Таня тоже привязалась к этому молодому старлею, красивому, высокому парню, явно влюбленному в нее.
В полках, базирующихся в Кандагаре, было довольно много женщин: официантки, продавщицы из "Березки", машинистки. Вокруг них всегда царила атмосфера ухаживаний. Сашка знал, конечно, что здесь есть женщины, но сам их не видел. После первого рейда, когда батальон стоял на построении, мимо проходила женщина, машинистка из штаба дивизии. Она шла в легком светлом платье, и солнце насквозь просвечивало ее фигуру. Строй замер в онемении. Командир батальона даже замолчал, не поняв причины звенящей тишины, оглянулся, увидел женщину, скомандовал: "Разойдись!", догнал ее, и они зашли в его палатку. Это была его "фронтовая жена".
Практически все женщины были "определены", то есть жили с кем-либо из офицеров или прапорщиков. Почти все они были одиноки там, в Союзе, и искали здесь хоть какое-то подобие семейной жизни, обстирывая, готовя пищу, деля постель со своим временным мужем, всегда на что-то надеясь и во что-то веря. Были и такие, что, пройдя все ступени от старших офицеров до прапорщиков, быстро им приевшись своей безотказностью, спали с солдатами за десять-двадцать чеков, лишь, бы скопить деньжат, за что и получили свое прозвище "чекистки". Сашке было жаль этих женщин, а впрочем, всех женщин, оказавшихся здесь, на этой войне, никому не нужных ни в Союзе, ни в Афгане. Они попадали сюда через военкоматы вольнонаемными, военнослужащими или по протекции на работу в "Березках". Но где бы они ни работали — им приходилось вместе с мужиками тащить на себе все кошмары фронтового быта.
Впервые Сашка столкнулся с безжалостностью хирургии в рейде, теперь он уже не помнил точно где, где-то под Джелалабадом, в одном из отдаленных гарнизонов, заброшенных в пустыню. Он вышел из палатки, в которой ночевал со своей группой. Встал очень рано, его еще во сне стал преследовать какой-то странный запах, приторно — сладкий, неприятно назойливый. Сашка пошел между еще сонных и молчаливых палаток. Одинокие часовые поеживались под грибками, подняв воротники шинелей. Сашка свернул влево к бочке с водой и застыл на месте. Из палатки с красным крестом вышел невысокий коренастый солдат в белом, заляпанном кровью халате, с большим тазом в руках и вывалил из него чью-то отсеченную руку в кучу сваленных прямо в пыль частей человеческого тела, облепленных мухами, возбужденно шевелящихся на этих жутких обрубках. Волны смрада поднимались над разлагающимся мясом и разносились ветром. У Сашки потемнело в глазах. Солдат ушел в палатку, затем опять вышел из нее и начал посыпать чем-то белым эту груду. Мухи, недовольно урча, взлетали опять садились, торопясь воткнуть свои хоботки в вонь, разложение и в чью-то боль. Сашку рвало, выворачивало всего наизнанку. Сашке казалось, что он выблевал все, что съел за свою жизнь, а из него все текло и текло, струями выплескивалось из разодранного в судороге рта. Солдат — санитар равнодушно наблюдал за Сашкой, с наслаждением затягиваясь папиросой:
— Это у вас с непривычки. Скоро уже две недели, как никто не убирает.
Сашка отдышался и присел на ящик бомботары. В глазах рябило, голос солдата проходил как сквозь вату. Он слабо заговорил:
— Да что ж, неужели убрать некому?!! Это же ужас!
— А кому убирать? Рейды один за одним. Сами, небось, на подмогу прилетели. Вы же не наши? У нас всегда, как только на войну уходят, хирурги с утра до вечера кромсают. Медикаментов мало, формалин давно закончился. Наркоз делать нечем. Да сами сейчас услышите. Будут майора оперировать, осколок из груди вынимать...
Из палатки доносились стоны, бормотания, крик. Сашка зажал уши и зажмурил глаза. Солдат бросил окурок в кучу и продолжал:
— Скоро уберем. Вот рейды закончатся, мужики вернутся — закопают. Собаки бродячие прибегают, по всему городку мослы растаскивают, а часовые по ним из автоматов лупят.
Сашка поднялся и побрел на мягких ногах к своей палатке...
В начале коридора мелькнула Таня н пошла в ординаторскую. Сашка пошел за нею, на ходу одергивая по-нелепому короткую госпитальную пижаму. Пока он шел по длинному глиняному полу, в ординаторскую кто-то зашел. Сашка подошел к неплотно закрытой двери и остановился, услышав знакомый наглый голос прапорщика Веревкина:
— Танюша, ну ладно, что ты такая недотрога. Я же не просто так. Вот тебе сто чеков, ну хочешь, двести.
Сашка оцепенел. Таня за дверью крикнула:
— Уйди отсюда, гад! Пошел вон...
— Да не будь ты дурой. Скоро ведь в Союз. Шмоток хоть наберешь, а то ходишь в своих задрипанных джинсах, — басил прапорщик, — сколько тебе, месяц — два осталось? А ты все на одну зарплату. Ты посмотри на баб умных: и чеки есть, и афошки, и мужик под боком, не один, так другой.
Сашка толкнул дверь, она бесшумно открылась. Таня отвернулась от Веревкина, считая разговор оконченным, и наклонилась над столом с инструментами. Прапорщик шагнул вперед, схватил Таню руками за бедра и прижал ее к себе, пытаясь губами приникнуть к ее шее. Таня вырывалась, забилась в его грубых руках, а Веревкин похотливо ржал, одной рукой крепко обхватив Таню за талию, а другой тискал ее грудь. Таня дотянулась рукой до инструментария и, схватив скальпель, попыталась полоснуть Веревкина по ненавистным рукам, но тот, засопев и отяжелев, легко отстранил ее руку и уже рвал с Тани халат, обнажая ее тело. Сашка ринулся к прапорщику, схватил его за плечо и, развернув лицом к себе, врезал боковым ударом руки в челюсть, а коленом ударил в пах. Все произошло мгновенно. Таня, ничего не успев понять, по инерции, когда Сашка разворачивал Веревкина к себе, резанула прапорщика скальпелем по груди. Веревкин хрюкнул и осел на пол. Теперь он валялся на полу, идиотски вылупив глаза, синея и хрипя от боли. Его орденоносный китель набухал полоской крови.
— Сука, убила, — вдруг завопил он, потом, ощупав себя и убедившись, что жить будет, перевел взгляд на Сашку. — A ты, старлей, сгинешь, падла, на рейдах.
Он встал на колени, потом тяжело поднялся на ноги и вперевалку пошел из комнаты, у двери обернулся, грязно выматерился и ушел, сильно хлопнув дверью.
Таня плакала, тщетно пытаясь запахнуться разодранным халатом. Сашка не знал, что делать, потом увидел на гвозде, вбитом в стену, чью-то шинель с майорскими погонами, снял ее и набросил Тане на плечи. Таня села на стул, не прекращая плакать, и сквозь слезы заговорила:
— Ну зачем? Почему так? Да сколько же вас мужиков, через наш госпиталь прошло. Привезут — труп трупом, отмоют, прооперируют, лежит недвижимый, зовет: "Мама, мама", а потом оклемается и — все, уже баба ему, а не мама нужна. Сашка виновато молчал. Таня уcпокаивалась, всхлипывая и по-детски шмыгая носом: — Не все, конечно. Это я так, сгоряча. Ты, например, совсем другой... Ладно, садись, Саша, чай попьем до обхода.
Сашка сел за маленький круглый столик. Таня застегнула шинель, налила по стаканам — мензуркам чай из термоса. Они долго сидели, пили крепкий чай. Время от времени Таня замолкала, переживая случившееся, а Сашка вспоминал все смешное, что знал, пытаясь отвлечь Таню.
На следующий день Сашку выписали. Он каждый день выкраивал время, чтобы увидеться с Таней, хотя бы пять — десять минут. Привыкли они друг к другу. Сашка чувствовал, что не только он, но и Таня ждет этих встреч.
Теперь его жизнь стала более полной. Он знал, что делать в свободные минуты. Написал родителям, что у него есть невеста, хотя разговора с Таней об этом не было.
А Веревкин не спал. Он обо всём рассказал своему дружку майору Стефанчуку — начальнику строевой службы полка, и тот пообещал прапорщику помочь отомстить за обиду.
Был февраль, снежно-дождливый, ветрено-промозглый, сырой и мерзкий. Сашкина группа постоянно таскалась в горы, по зеленке, выматываясь до предела. Возвращались в батальон полутрупами в раздрыстанных сапогах, в промокших бушлатах и шапках. Валились замертво на кровати и засыпали, не дожидаясь ужина. Сашка все равно успевал заскочить к Тане, поцеловать ее, поговорить, и убегал в часть, где его неизменно ждала новость — завтра выход.
Так прошел месяц. Духи не особенно активизировались, замерзая в горах тайно спускались в кишлаки, забирали продовольствие, резали всех и сжигали все дотла, забирали несколько женщин и молодых парней и уходили назад в пещеры, стараясь не наткнуться на шурави{16}.
Однажды Сашкина группа была в засаде у одного из мелких кишлаков. На мартовском солнце парили бушлаты, оттаивали промерзшие за зиму солдаты. Просидели, прождали сутки, но все зря — видать, подвела разведка, и пошли обратно. Горы уже зеленели первой сочной травой, мягко, обманчиво скрывающей острые очертания скальных зубов. Воздух, прохладно-мягкий, успокаивал, кружил голову. Сашка. понимал, что люди расслаблены, и изредка покрикивал, заставляя держать дистанцию, не кучковаться. Они поднялись на последний холм, и перед ними раскинулась целая долина тюльпанов ярко-, ярко-красных. А вчера здесь их еще не было. Шли через поле очарованные, стараясь не наступать на экономно-плотные коробочки цветов. Когда дошли до края, Сашка спохватился, нарвал букет, стянул с головы каску, положил в нее цветы и понес бережно, чуть отставив руку в сторону.
В этот день Сашка сделал предложение Тане, и она согласилась стать его женой. Срок ее контракта подходил к концу. Через месяц она уедет домой в Липецк и будет готовиться к свадьбе. Сашкин очередной отпуск будет в июне, тогда и распишутся. Строили планы, веря в то, что все будет прекрасно. Но не знали они, что Веревкин со Стефанчуком уже подготовили Танины документы на три недели раньше срока и всеми правдами и неправдами подставляли Сашкину группу на большую войсковую операцию.
Группа ушла в горы. Таня ждала Сашку, как всегда боялась и переживала за него, прислушивалась к вечернему топоту в коридоре. В этот раз (который по счету?), Сашка ушел на два-три дня. Таня не находила себе места, что-то давило ее, выматывая все силы. Она так же умело помогала на операциях, ни разу не ошибившись, но делала все механически. Утром следующего дня ее вызвали в штаб. Стефанчук выдал ей проездные документы и сказал, что в воскресенье, то есть послезавтра, будет борт на Ташкент, которым она улетит в Союз. Таня получила деньги, пошла в "Березку", накупила там сока "Си-Си", "батовских" конфет, разной мелочи в подарок родным и знакомым и ушла в госпиталь.
Сашка видел, как трое его солдат юркнули в узкую, но глубокую расщелину и поползли к той гряде, из-за которой долбил по группе ДШК. Пятеро из группы лежали на этой сопке, уже равнодушные ко всему. Их трупы стащили вниз, чтобы духи не кромсали тела крупнокалиберными пулями. Моджахеды уходили в горы под прикрытием этого единственного, недосягаемого для Сашкиной группы, пулемета. Они недавно сожгли колонну наливников{17} и теперь, окрыленные удачей, уходили от преследователей. Сашка в бессилии кусал губы, орал по связи координаты уходящих духов, просил помощи с воздуха, но в ответ получал одно: — Догнать и уничтожить своими силами!
Один из троих — башкир Мухтар Памлеев дополз до скрывавшего его от духов горного козырька и неловко швырнул навесом гранату. Она пролетела по дуге и, чиркнув по краю гряды, устремилась вниз. Двое других солдат не видели ее и продолжали карабкаться вверх, когда треснул взрыв и сбросил их иссеченные тела к подножию скалы. Сашка видел в бинокль, как Памлеев взметнулся на козырек, отшвырнул от себя автомат, схватил две гранаты и, перепрыгнув через край скалы, опять взлетел над горами в огненном смерче. Пулемет умолк.
Началась гонка. Озлобленные солдаты неслись за духами, соскальзывая на камнях, разбивая в кровь локти и колени. Пот лился ручьями, застилая глаза, заливая рот. Духи шли налегке, изредка залегая и огрызаясь огнем автоматов. В Сашкиной группе упал еще один боец со снесенным пулей лицом. Никто не остановился в едином порыве догнать, отомстить. Люди бежали, перепрыгивая через трупы духов. Краем глаза Сашка видел, как воронежец Валька Кривко, не останавливаясь, стрельнул коротко по петляющему духу, пытавшемуся скрыться за камнями, оставлявшему за собой грязно— кровавый след. Дух дернулся и упал, ударившись лбом о чуть не спасший его камень. Сашка спешил— если духи успеют спуститься с этой сопки, они уйдут в пещеру, а там— ищи ветра в поле. И он спешил, безжалостно гоня солдат вперед. Когда вскарабкался на вершину, отряд духов уже втягивался в одну из пещер, протянувшихся лабиринтами на многие сотни километров. Сашка присел на колено, передвинул прицельную планку и одиночными выстрелами стал бить по последним, еще видным отсюда духам. Солдаты лупили очередями, взметая фонтанчики пыли и брызги скальных осколков. Злорадно Сашка заорал: "Есть!", когда предпоследний из духов упал. Последний остановился, повернулся к Сашке и застрочил из автомата. Что-то резко отбросило Сашку назад. Бронежилет выдержал пулевой натиск, но правое плечо и левое бедро обмякли, раскаляясь знакомой болью. Сашка рухнул на спину и уплыл в черноту.
Ахмед Каримов — сын карагандинского шахтера— полоснул очередью по ногам духа. Дух завизжал, крутанулся и попытался добежать до спасительного зева пещеры, но запутался в перебитых ногах и, спотыкаясь, подгоняемый еще одной ахмедовской очередью, ткнулся лицом в землю.
Медбрат Андрей Шубин, отчисленный за фарцовку из мединститута, уже колдовал над командиром. Подсунул ему под голову свой вещмешок, содрал с него бронежилет, давая Сашке глубоко дышать. Сашка потянулся к ватному тампону с водой, но не смог его взять и прошептал только что-то о медсестре из хирургии, как понял Андрей. Солдаты крутились рядом, ожидая, что будет дальше. Борис Лапчинский — связист — передавал в часть все, что произошло, и просил прислать вертолет. Обещали. Сержант Серега Ильин послал пятерых за убитыми солдатами и оружием и еще троих отправил разведать вход в пещеру.
Сашка все еще не приходил в себя, хотя Шубин обрабатывал раны спиртом и колол ему промедол. Раны были сквозные, только одна пуля застряла и бедре, и Андрей не мог понять, в мышце или в кости.
Борис и двое друзей-украинцев из Знаменки не спеша шли к пещере. Они знали, что духи уже далеко, но для успокоения, подойдя ко входу в пещеру, швырнули туда по гранате и пальнули из автоматов. Теперь они стояли и курили-ждали, когда осядет пыль. И вот тут-то их беспечность была наказана. Подстреленный Ахмедом дух пришел в себя и увидел прямо перед собой три солдатские спины. Он бесшумно подтянул к себе автомат, и, не целясь, резанул очередью по беззащитным мишеням. Все трое упали. Сержант бросился на выстрелы и, еще не осмыслив происшедшего, врезал носком сапога в лицо духа.
Теперь они остались втроем с медбратом и командиром. Андрей стянул руки духа капроновым шнуром, накрыл бушлатами тела погибших и пошел в пещеру, рявкая подствольником и рыкая автоматом.
Серега Ильин сидел около командира и пытался нащупать связь. Ему ответили. Он сообщил о случившемся, выслушал в ответ мат дежурного майора Стефанчука и отключился. Скоро подошли посланные за убитыми. Они притащили четверых: Памлеева, и погибших от его гранаты Кудимова Генку и Святко Ивана, а также Пряжко Илюху из первых погибших сегодня. Сбросили с плеч автоматы и растерянно слушали ужасную новость. Серега отправил их назад, за остальными. Ребята нехотя переглянулись и побрели в гору. Сержант окликнул их:
— Мужики, вы там аккуратней, посматривайте, скоро стемнеет.
Через полтора часа они вернулись, принеся с собой еще пять трупов. Уже было темно. Серега тревожился об Андрее, еще не вернувшемся из пещеры, и хотел было идти на поиски. Но Ахмед сказал, что пойдет сам. Ребята перетащили тела убитых поближе к командиру. Сашка Митюк и Васька Дымов стянули с них окровавленные, заскорузлые бушлаты и накрыли головы всех погибших. Потом сели, закурили и штык-ножами начали вычищать из-под ногтей засохшую кровь, хмуро щурясь и отгоняя дым, назойливо лезший в глаза в абсолютном безветрии.
Вдруг от пещеры раздался крик. Все подскочили и, щелкая затворами автоматов, побежали туда. Ахмед, затянув вокруг шеи духа размотанную чалму, тянул ее через камень, пытаясь удавить живучего духа. Серега кинулся к нему, но Ахмед, злобно ощерившись, смахнул автомат на грудь, направил его на сержанта:
— Назат, назат, сирщант. Я его сам убиват будую. Я этат гат раз-арву-у.
Дух, чуть обмякший, встрепенулся и попытался встать на ноги, перебитые пулями, но Ахмед в ярости дернул шелк чалмы, и дух захрипел, выплевывая кровь и вытягиваясь в предсмертной судороге.
Из пещеры вынырнул Андрей. Он подошел к умирающему духу, освободил узел, пощупал шею и сказал:
— Хана. Ахмедка, ты ему шею сломал, хотя, может еще пару часов протянуть.
Ахмед опять вздернул автомат и влепил в духа полмагазина. Брызги крови хлестнули по лицу Андрея, он вернулся, спокойно вытерся грязным рукавом бушлата и негромко сказал:
— Сержант, я склад нашел.
Наступила ночь. Сашка уже дважды приходил в себя, просил пить, требовал доложить ему обстановку и вновь уходил в свою безбольную тишину, где сразу встречал Таню. Около него постоянно находился Андрей, остальные таскали из пещеры оружие в ящиках, патроны в цинках, коробки с минами и гранатами. Здесь было все: и автоматы "Узи", и "Томпсоны", и АК, и М-16, было несколько базук, маузеров, наганов, итальянские мины ТС-6,5, английские МК-7, мины-лягушки и даже два пулемета "Максим". К двум часам ночи перетаскали все— устали как черти. По связи им сообщили, что вертушка будет к семи. Спать никто не хотел. Настороженно ждали рассвета, который медленно наступал, разбухая краснотой полоски над осточертевшими горами.
Вертолет прилетел в восемь часов. Сделал несколько кругов над группой, поднимая тучи пыли, потом осторожно сел. Летчики торопились — нужно было забрать еще несколько групп, а до Кандагара час лету. Бортач раскинул в конце салона брезент, на него сложили штабелем двенадцать трупов. Прикрепили ремнями к бортам ящики с трофеями, только оружие, все остальное взять не могли ввиду перегрузки машины. Патроны и мины торопливо сбросили в кучу, и Андрей подорвал ее. Аккуратно положили командира на подвесные носилки, расселись по скамьям, и вертолет, грузно свистя и подрагивая, начал набирать высоту. Сержант попросил у борттехника ларингофоны и уговорил командира борта врезать НУРСами{18} по пещере. Летчик кивнул головой, развернул нос "восьмерки" к скалам и, найдя нужные ориентиры, всадил всю кассету в разинутую пасть пещеры, затем поднял машину на высоту и лег на курс, ведущий в Кандагар.
В то время, когда Сашку перегружали из вертолета в санитарную машину, Таня находилась в ста метрах от него, проходила таможенный контроль перед посадкой в самолет. Веревкин не находил себе места от злобы. Всю группу Сашки, включая и погибших, наградили медалями "За боевые заслуги", а Сашке еще в госпитале вручили "Красную звезду". Наградные документы получал и оформлял майор Стефанчук. После госпиталя Сашка получил досрочный отпуск.
Сашка шел по знакомой дороге на аэродром, через час оттуда вылетал военный ИЛ-18 на Тузель в Ташкент. Сашка шел прихрамывая, раненые нога и рука еще ныли, но уже не могли отравить праздничного настроения. Он шел мимо знакомых породненных с ним солдат и офицеров, такой же пропыленный и пропахший войной, мимо "Арианы" с толпой бачей, желающих куда-то улететь, мимо зенитчиков, направивших свои орудия на близкие смертоносные горы, шел к заруливающему к посадочной площадке ИЛу, который унесет его домой к родителям, к Тане, к мирной жизни на целых два месяца.