Глава IV

1

— Надежда Петровна! — с порога застрочила Вика. — Я была в университете. В комитете комсомола сказали, что на днях мы тоже поедем на фронт!

— Как на фронт? Зачем? Что ты говоришь, Виктория, одумайся!

— Да, поедем на фронт, рыть окопы. «Все комсомольцы — на оборонительные сооружения!» — это лозунг нашего райкома.

— Я что-то не припомню, чтобы когда-нибудь женщины рыли окопы. Это мужское, если хочешь, солдатское дело. Я не пущу вас, — сказала Фролова-старшая.

— Надежда Петровна, как это вы не пустите, когда этого требует обстановка?

— Какая обстановка?

— Ну как же? Немцы уже перешли через Днепр, скоро будут здесь!

— Ну и что же?

— Как «что же», Надежда Петровна! Что вы говорите!

— Я знаю, что говорю, — как всегда, ровным голосом ответила Надежда Петровна.

— Вика, пойдем на улицу, — позвала подругу Нина.

Как только они оказались за порогом квартиры, Нина попросила:

— Слушай, повтори толком, что ты сказала маме?

— Собираются отряды самообороны, чтобы помочь Красной Армии защищать город, — взволнованно говорила Вика. — Первым делом они едут рыть противотанковые рвы.

— Тогда срочно в райком комсомола! — сказала Нина. — Необходимо узнать порядок отъезда!

В райкоме комсомола их включили в списки добровольцев, объяснили, когда и где собирается отряд самообороны, какие взять с собой вещи, одежду, запас продуктов. Полные новых впечатлений, девушки вышли из райкома.

— Давай зайдем к Шуре Тропининой, — предложила Нина — позовем ее, может быть, и она захочет поехать с нашим отрядом.

— Она в трауре сейчас.

— Что случилось?

— Прислали письмо из части. Глеб не вернулся с боевого задания.

Они шли молча. У Шуры дома никого не оказалось. Подруги оставили записку и направились домой, обсуждая по дороге свои девичьи дела.

— Тебе Фадеев пишет? — спросила Вика.

— Вчера получила первое письмо, — ответила Нина и поинтересовалась: — А тебе Сергей?

— Два прислал.

— В стихах?

— Есть и стихи, но больше пишет о воздушных боях. Я так боюсь за него!

— Да, им нелегко! Мы многого не знаем. Но когда фашисты летают над нашими городами, я тревожусь не столько за себя, сколько за Толю, Сергея... Ведь они каждый день в небе сталкиваются с немцами!

— Вот бы увидеть наших ребят в небе, хоть одним глазком!

— Фантазерка ты, Вика!.. А вообще я тоже об этом мечтаю!

Едва они переступили порог, Надежда Петровна приступила к допросу с пристрастием, и трудно сказать, чем бы закончился этот разговор, если бы не появился отец Вики.

— Здравствуйте, Надежда Петровна! — Галантно раскланиваясь и пожимая протянутую руку, Иван Григорьевич задал вопрос: — Не у вас ли мой пострел?

— Здравствуйте! Где же ей быть? Намутила воды, подбила Нину, и сейчас они собираются «на фронт» — рыть окопы!

— С ума сошли девчонки!

— Я тоже так думаю.

— Ох, доберусь я до нее! Никаких окопов! Завтра из города отправляется последний эшелон наших рабочих с семьями. Поедем на восток. Немцы переправились через Днепр, глядишь, скоро на подворье будут.

— Зачем же тогда рыть окопы?

— Окопы рыть надо. Землю нашу от фашистов защищать надо. Но завод наш за Урал эвакуируется. С директором завода я договорился, он нам на три семьи половину теплушки отводит.

Надежда Петровна удивленно посмотрела на него.

— О чем вы говорите? Что значит — эвакуироваться? А квартира, библиотека, вещи? Куда все это девать? Не оставлять же на произвол судьбы?

— Надежда Петровна, не о квартире и вещах сейчас следует, беспокоиться, о жизни надо думать! Немцы придут, нас с вами уничтожат в первую очередь. Меня как старого большевика, вас как жену генерала Красной Армии.

— Вы уверены, что они действительно расстреливают жен командиров Красной Армии?

— В первую очередь коммунистов, комиссаров, генералов, потом их жен...

— Они этого не сделают, они культурные люди!

— Разве вы не читаете газет, не слушаете радио, Надежда Петровна?

— Это пропаганда, она ведется для воспитания ненависти у солдат.

После этих слов Нина выскочила из кабинета и, обращаясь к матери, заговорила возмущенно:

— Мама, неужели ты не видишь, что фашисты несут с собой смерть? Не от хорошей жизни тысячи людей уходят на восток. Ты посмотри, что происходит в городе!

Викина мама и бабушка должны были ехать с эшелоном, Вика же воспротивилась, пообещала приехать к родителям позже. Перед самым отъездом взбунтовалась и бабушка.

— Никуда я не поеду, останусь дома с внучкой, — заявила она.

Уговоры не помогли. Иван Григорьевич, прощаясь, обнял мать. Вике сказал: «Приезжай поскорее, неслух» — и, расстроенный, вышел из дома.

Проводив эшелон, девушки возвращались домой. Они решили ночевать у Нины и попытаться еще раз поговорить с Надеждой Петровной. Открыв дверь квартиры, Нина неожиданно увидела перед собой улыбающуюся молодую, красивую женщину.

— Тетя Эльза! — обрадованно воскликнула Нина. — Какими судьбами, откуда?

— Отдыхали в Крыму, началась война, пытались вернуться к себе в Таллин, но мужа направили в Севастополь. Он принял корабль. Я жила на берегу, а он то в походах, то на рейде. Неделю назад вернулся из осажденной Одессы, убедил меня уехать из Севастополя, потому что его корабль тоже будет находиться теперь в другом месте. Вот я и приехала к вам. Куда же мне еще деваться?

— Если бы вы знали, как я рада! — сказала Нина. — Вика и я завтра уедем рыть противотанковые рвы. А вы останетесь с мамой, ей не будет без нас так одиноко.

Надежда Петровна накрыла стол и попросила Вику:

— Сходи пригласи свою бабушку.

Через несколько минут в квартире появилась седая, небольшого роста женщина с живыми, когда-то черными глазами, подтянутая и шустрая. Это была бабушка Вики — Елизавета Петровна. Все вместе прошли в столовую. Старушка окинула взглядом стол, улыбнулась.

— Люблю, Наденька, у тебя посидеть, полакомиться. Ты у нас большой мастер по этой части.

— Спасибо, Елизавета Петровна, за добрые слова. — Надежда Петровна любила, когда к ним заходила эта с виду простая, но такая мудрая женщина. К ее словам прислушивались, она умела постоять за себя, но и других понапрасну не давала в обиду.

— Где же наши девушки-ласточки? — спросила Елизавета Петровна.

— В кабинете, готовятся к отъезду.

— Молодцы девчонки, на доброе дело идут.

Надежда Петровна, хотя в душе и не была согласна с Елизаветой Петровной, ничего не сказала.

— Мама, мы готовы, — заявила Нина, появившись в столовой.

Подруги уселись по одну сторону стола, Эльза с бабушкой — по другую, а хозяйка дома заняла свой, как любил говорить Дмитрий Федорович, командный пункт.

— Угощайтесь, пожалуйста, — пригласила она. — К сожалению, это все, что осталось от старых запасов. Даже вина не могу подать сегодня.

— И не надо, Наденька. И в добрую-то пору пить его без дела ни к чему, а сейчас тем более, — успокоила ее старушка.

— Но ведь у нас гостья, Елизавета Петровна. Как же без вина?

— Я думаю, она не осудит. Верно, дочка?

Эльза мило улыбнулась и кивнула в знак согласия.

— А мы с вами, Наденька, и с вами, Эльзушка, завтра, как уедут девочки, давайте займемся заготовкой продуктов — предложила Елизавета Петровна.

— Разве не будет системы снабжения? — снова удивилась Фролова.

— Я, Наденька, твердо убеждена: немцы будут нас не снабжать, а грабить, — заявила Елизавета Петровна. — Никакая война без грабежа не бывает, — пояснила она. — Вспомните, сколько банд всяких было в гражданскую войну — кто хотел, тот и грабил. А сейчас на нас такие супостаты идут! Завтра встанем пораньше — и на базар. Люди уезжают, продукты за полцены можно купить. Если денег не хватит, выменяем на какие-нибудь вещи.

Надежда Петровна переглянулась с сестрой, но спорить не стала. А старушка все приговаривала:

— Добрая ты хозяйка, Наденька, вкуснота-то какая! Елизавета Петровна, несмотря на преклонный возраст, была крепкой женщиной, с отменным пищеварением. Она любила поболтать и поесть. Хорошая наследственность, природный юмор и правильный образ жизни оказали на нее самое благотворное влияние. С разговорами и воспоминаниями ужин затянулся допоздна, женщины на время забыли о войне, но... завыли сирены; захлопали зенитки за окном, и это вернуло их к суровой действительности.

— Воздушная тревога, Надя! — испуганно воскликнула Эльза.

— Не бойся, дорогая. Самолеты много раз летали над городом, но бомбежек не было, им не до нас.

— Как знать? В Севастополе мы на животе все мостовые исползали. Застанет в пути бомбежка, бомбы рвутся, здания рушатся — куда деваться? Падаешь на землю и в ужасе ползешь под разрывами бомб, пока не укроешься где-нибудь. Бравада может дорого обойтись. Давай лучше спустимся в бомбоубежище!

— Пусть девочки сбегают и узнают, что и как. Я думаю, нам нечего волноваться, — ответила Надежда Петровна.

Нина с Викой мгновенно выскочили из-за стола и понеслись на улицу. Около их дома, задрав головы вверх, стояли люди и оживленно перебрасывались фразами:

— Летит, летит, смотрите! — раздалось несколько голосов. Нина всматривалась в темное неприветливое небо, и ей стало не по себе. Там — враг, с ним надо бороться. Может быть, как раз сейчас это выпало и на долю Анатолия...

В темной густоте неба пропал, но затем снова мелькнул, освещенный прожекторами, стервятник. Неистово заговорили зенитки. «Сейчас собьют, наверняка собьют, — подумала Нина. — Так и надо, хорошо, если собьют!»

Но блестящая металлическая точка все реже и реже возникала в лучах прожекторов, потом и вовсе исчезла. Подруги, разочарованные, вернулись домой.

— Загуляли вы что-то, мы уж успели и сухарей насушить, — упрекнула их Елизавета Петровна.

Нина взволнованно заговорила о том, как прожектора ловили немецкий самолет, и неожиданно замолчала, снова вернувшись к своим мыслям об Анатолии. Никто ни о чем не спрашивал, наступила тишина. Первой ее нарушила Елизавета Петровна.

— Ну, спасибо, Наденька, пошла я, — сказала она.

Вика последовала за ней, но скоро вернулась, прихватив с собою кое-что из вещей нужных на завтра. Девушки быстро убрали стол и вымыли посуду.

Утром все поднялись рано. Нина внимательно слушала последние наставления матери. Прощаясь, девушка прижалась губами к материнской щеке. Господи, что с ней будет, если в город войдут немцы?!

По взгляду, слегка отсутствующему, по напряженной, скованной походке Нина поняла, как тяжело переживает мать этот отъезд, и, нарушив сложившийся в семье обычай, крепко поцеловала ее в губы, уткнулась в плечо. Мать и дочь на мгновение застыли от нахлынувших переживаний, потом Надежда Петровна положила руки на плечи дочери и тихо сказала, глядя ей прямо в глаза:

— Возвращайся скорее!

— Постараемся, мама, — грустным голосом, тихо ответила Нина.

2

Осмотревшись по сторонам, Есин бросился было к догоравшему невдалеке самолету. Это был не его самолет. Но возможно, летчик еще жив и ему можно помочь. Добежать Сергей не успел, самолет взорвался. Сергей упал на землю и быстро пополз. Когда перестали рваться снаряды, он подошел к остаткам самолета, снял шлем, отдавая воинскую почесть боевому другу. Кто он? Может быть, это командир Сергея, а может быть, кто-то другой — определить было невозможно.

Сергей стоял, созерцая молча то, что осталось от одного из «шкрабов». Есин словно окаменел. Из этого состояния его вывела подъехавшая полуторка с красноармейцами.

— Здравствуйте, товарищ летчик! — сказал один из красноармейцев. — Просто здорово, что вам удалось выбраться живым из этой кутерьмы, мы боялись, что фашисты вас расстреляют в воздухе. Благодарите того, кто помог вам...

— Да, и поэтому, я жив. А вот этот неизвестный друг погиб.

— Кто он?

— Не знаю. Даже номера самолета не узнать, сгорел.

— Летчик, наверное, был убит в воздухе, — предположил один из красноармейцев.

— Кто знает, — ответил Есин.

Капитан, командир батальона, тепло обнял Сергея, восхищаясь мужеством наших летчиков, и сказал, что подобного боя ему не приходилось видеть с самого начала войны — как ни наседали «мессершмитты» на наших, они не покидали поля боя.

— А что, разве раньше бывали случаи, когда с поля боя уходили? — поинтересовался Сергей.

— Бывали, мы уж тут насмотрелись с земли на воздушные бои. У кого кишка тонка — вильнет хвостом и в сторону. Другой же остается. Немцы его настигают, он отбивается, бедняга, качается с крыла на крыло. Но разве одному совладать со стаей? Фашисты налетают как бешеные собаки и рвут по кусочку до тех пор, пока шкуру не спустят. Когда ребята подружней, артельно дерутся — фашист не особенно храбр. Зубы скалит, а укусить боится.

— Ясно, — произнес Сергей, немного озадаченный таким суждением. С земли действительно все хорошо видно.

— Скажи, сержант, что это за сигнал такой? — Капитан развел руки в стороны и замахал ими.

— Это сигнал: «Внимание!»

— Сбор, значит? А некоторые летчики, наоборот, удирают.

— Кому умирать хочется? — сказал стоящий рядом седоусый старшина. — Жизнь-то один раз дается.

— Верно. Но бросать товарищей в беде — самое последнее дело, — твердо произнес комбат.

— Товарищ капитан, подбросьте меня до своих, — попросил Есин.

— Туда и обратно часа три езды. Машина у меня одна... Сергей закурил и хотел уже трогаться в путь пешком, но в это время где-то километрах в двух от того места, где они находились, началась перестрелка.

— Давай быстро на КП, — махнул рукой капитан, и вскоре они уже были возле небольшой, наспех вырытой землянки.

Темп стрельбы нарастал. Чуткое ухо Сергея сквозь беспорядочную трескотню винтовок улавливало отдельные гулкие выстрелы, напоминающие звук самолетной пушки.

Подбежавший старшина доложил:

— Идет немецкая моторизованная колонна в сопровождении роты танков. Фашисты напоролись на наше боевое охранение и потеряли два танка. Пэтээровцы подожгли.

Это означало, что предстоит бой. Капитан, сосредоточенно оглядывая окрестности, видимо, прикидывал, как лучше использовать для укрытия кустарники и невысокие бугры.

— Колонна разворачивается, она будет атаковать нас или обходить с флангов, — сказал он Сергею. — Бой будет тяжелым.

Держись поближе ко мне. Зря в пекло не суйся. До темноты продержимся. А там ночь-матка — кругом гладко...

Начали посвистывать пули.

— Эй, авиация! — крикнул кто-то из ближнего окопа. — Чего стоишь? Это тебе не учение, а война! Ползи к нам!

Сергей пополз в ту сторону, откуда раздался голос.

— Чего ты там красовался, жить надоело? — спросил усатый старший политрук и добавил: — Пуля не разбирает, летчик ты или пехотинец, попался на пути — она и прошьет тебя.

— Где немцы, товарищ старший политрук? — спросил Сергей.

— Вон видишь маленькие холмики, откуда дымок периодически появляется? — Сергей посмотрел туда и ничего не увидел. «Интересный бой: стреляют, а никого не видно», — подумал он. В это же время послышался отдаленный тяжелый гул, где-то позади окопа разорвался снаряд.

— Начинается... — произнес, ни к кому не обращаясь, старший политрук.

После первого разрыва снаряда последовал второй, третий. Откуда-то ответила пушка, которой Сергей не видел. Началась перестрелка.

На горизонте появились вражеские танки, потом бронетранспортеры. Тяжело рыча, они медленно приближались. За ними небольшими цепями бежали немцы, стреляя на ходу из автоматов.

Огонь усиливался. От дыма и пыли, поднятых разрывами снарядов, видимость стала ухудшаться. Старший политрук вначале держался спокойно, потом начал нервничать. Внутренне сжался и Сергей. Три танка и пять бронетранспортеров появились на пригорке и направились на залегших в окопах бойцов стрелкового батальона.

Чем ближе подходили танки, тем чаще капитан подзывал к себе старшего политрука. После каждой команды он, озираясь по сторонам, ловко маневрируя и бурча проклятия в адрес фашистов, быстро полз по-пластунски на КП. Возвратившись очередной раз от комбата, сообщил:

— Немцы получили подкрепление — около батальона пехоты, три танка и с десяток бронетранспортеров.

— А у нас сколько? — с тревогой спросил Сергей.

— От нашего батальона остались рожки да ножки, людей чуть побольше сотни да три сорокапятки, — ответил старший политрук.

Над окопом просвистел снаряд. Есин инстинктивно втянул голову в плечи, плотно прижался к брустверу. Придя в себя, увидел, как с нарастающей скоростью танки мчатся в их сторону. Стреляли пушки, ПТР, нарастал гул боя. Сергей, подобрав винтовку убитого красноармейца, стрелял, перебегая с одного места на другое. Иногда до него долетал голос капитана, руководившего боем, но разобрать слов Сергей не мог.

— Ура! — закричал Есин, когда — увидел, что загорелся один танк, потом сразу два бронетранспортера.

Враг был на расстоянии 200 метров. И вот уже один из танков, стремительно вырвавшись вперед, понесся прямо на окоп, где вместе с бойцами находился Сергей. Навстречу танку полетели пули, гранаты, но железная машина продолжала стремительно приближаться.

Послышались крики, ругательства, бойцы каждый по-своему изливали ненависть к захватчикам. До окопа оставалось менее ста метров, когда старший политрук перевалился через бруствер и со связкой гранат в руке пополз навстречу бронированной махине. Преодолевая страх, Сергей выглядывал из окопа, его захватила борьба человека с железным чудовищем.

Перед лицом старшего политрука взвились султанчики пыли от немецких пуль.

— Почему он не бросает?! — вырвалось у Сергея.

Никто не ответил. Старший политрук, извиваясь как уж, упрямо полз к танку. Оставалось метров двадцать.

— Бросай! — крикнул стоявший рядом с Сергеем старшина. — Раздавит он тебя сейчас! Бросай!

Сергей, забыв об опасности, высунулся из окопа. Никто не понимал, почему медлит старший политрук. Расстояние между ним и танком быстро уменьшалось.

— Полетела!.. — выдохнул старшина, будто освободившись от тяжелого груза, и в это мгновение Есин увидел взрыв и клубы черного дыма. Танк загорелся и замер.

Прогрохотали почти одновременно три выстрела сорокапяток, и снова два факела взметнулись к небу — загорелся еще один танк и бронетранспортер. Гитлеровцы, бежавшие за танками, мгновенно залегли. Успех окрылил обороняющихся. Еще несколько красноармейцев с гранатами поползли в сторону танков, и вскоре густо задымила, а потом воспламенилась еще одна машина, потом два бронетранспортера.

С криком «ура!» красноармейцы бросились в контратаку. Сергей, тоже крича «ура!», побежал за ними. Отбив первую атаку, горсточка бойцов во главе со старшим политруком возвратилась в окопы.

— Комиссар, зря под пули не лезь, — деловито заметил ему комбат. — У нас забот впереди еще много.

Старший политрук, весь под впечатлением совсем недавнего поединка с танком, сгоряча поспешил оправдать свои действия:

— А как же быть в этих условиях?

— Командовать надо, руководить, мы для этого поставлены. Не везде нужно самому лезть.

— Ну а если...

— Значит, грош нам с тобой, цена, если бойцы не будут выполнять наши команды!

— Я понимаю. Но так хотелось самому вцепиться в горло фашисту!

— Так-так! Спасибо за честное признание. Думаешь, мне этого не хочется? — спросил комбат и добавил строго: — Помни, что на войне у каждого свое место.

Противно и тоненько свистя, пролетела и взорвалась невдалеке мина. Не отрывая от глаз бинокля, капитан следил за возобновившейся атакой немцев, прикидывал расстояние.

— Огня без команды не открывать! — приказал он. Фашистские танки снова неслись к окопам.

— На скорости хотят проскочить, понятно, — произнес капитан. Осталось триста, двести пятьдесят метров, и только тогда зычным голосом капитан скомандовал:

— Сорокапяткам — огонь!

Почти в ту же секунду, как показалось Сергею, один за другим прогремели выстрелы, вспыхнули и заметались по полю два подбитых танка, оставляя за собой клубы черного дыма, но остальные продолжали двигаться вперед.

— ПТР — огонь! Сорокапяткам — огонь! — командовал капитан.

Раздались выстрелы противотанковых пушек и ружей, взметнулись вверх еще три очага пожара. Захлебнулась и вторая атака немцев. Но за ней через несколько минут последовала третья, четвертая... Батальон таял на глазах. Сергей обзавелся уже немецким автоматом и двумя гранатами. Бросив одну из них, чуть не погубил старшину, но тому, видимо, и так суждено было погибнуть. При очередной атаке фашистов, тяжело раненный, он из последних сил бросился с гранатой под танк и ценой своей жизни остановил движение стальной машины.

Несмотря на потери, гитлеровцы наступали и наступали на горстку оставшихся в живых храбрецов.

— Скорей бы ночь, — взглянув на небо и отирая со лба грязные капли пота, сказал комбат.

— Солнце уже заходит, — отозвался Сергей и, по привычке взглянув на часы, добавил: — Минут через сорок стемнеет.

— Не продержимся мы сорок минут. Боеприпасов у нас нет больше, — сказал комбат. — А немцы сейчас снова будут атаковать.

Сергей встретился с ним взглядом и понял, что действительно надвигается развязка. Гитлеровцы не заставили себя ждать. Уже хорошо виден их очередной строй: впереди два танка, потом пятерка бронетранспортеров, пехотинцы.

— Товарищ капитан, нужно стрелять, почему наши не стреляют? — заволновался Сергей.

— Пушки и ПТР разбиты, у красноармейцев вряд ли осталось и по одному патрону. Вся надежда на штык, — ответил комбат.

Сергей оцепенел...

Немцы приближались.

— Танки и бронетранспортеры пропустить! На пехоту — в штыки! — громко крикнул комбат. Его команду передали по окопам. — Ну что, летчик, вот это и есть наш «последний и решительный», — негромкие слова комбата вывели Сергея из оцепенения.

Просвистели над головами пули, напомнили Есину — держись! Сергей уже различал отдельные детали немецких танков и бронетранспортеров. Оставалось тридцать, двадцать, десять, пять метров... Есин весь сжался и медленно опустился на дно окопа. Почти в то же мгновение над ним пронесся лязг гусениц. Кругом потемнело, и на Сергея обвалом посыпалась земля, все сильнее давя на него сверху. И не было сил не уступить этой тяжести, лишь инстинктивно он закрывал руками лицо...

3

С большой группой женщин Вика и Нина приехали в район, где возводились оборонительные сооружения. Тысячи людей были заняты земляными работами. Одни земли в сторону от обозначившегося уже противотанкового рва. Прямой линией он разрезал степное пространство и пропал где-то вдали, у горизонта. И может быть, от того, что подруги увидели наглядно это горе войны — оторванных от дома детей, от любимых и домашнего уюта женщин, надрывающихся на тяжелой мужской работе, Нина и Вика, пожалуй, впервые по-настоящему почувствовали, какая великая беда вошла в их собственную жизнь, в жизнь этих женщин, всей страны.

Подошел прораб, показал, где можно сложить сумки и авоськи, потом повел к сложенной неподалеку горе «орудий производства». Получив деревянные носилки и брезентовые рукавицы, Нина и Вика безропотно включились в четкий ритм общего труда, такого необходимого для защиты их родного города.

Работали долго. Комья свежевырытой земли час от часу становились все неподъемнее, ручки носилок, грубые и неудобные, уже к обеду натерли на ладонях кровавые мозоли. Ноги подкашивались от усталости, скользили по влажной земле, носилки чуть ли не до земли оттягивали руки, но Нина и Вика понимали, что и остальным женщинам не легче. Они терпеливо сносили боль, втайне мечтая лишь об одном — скорее бы приблизился вечер, скорее бы наступила спасительная темнота, когда можно будет свалиться на землю и дать себе отдых.

Они рыли рвы. Нормы были большие, земля жесткая, выпавший в эти дни дождь лишь намочил поверхность, а на глубине земля была твердой, как гранит, и не поддавалась лопатам. Руки многих девушек, редко в жизни державшие лопаты, к концу второго дня работы, с непривычки оказались в кровавых мозолях. Нина и Вика ходили с перевязанными руками. Сердобольные подружки и малознакомые тетеньки колдовали над ними, предлагая смазать маслом, кремом... Одна старушка, пришедшая навестить внучку из соседнего села советовала мочой — она очень хорошо помогает. Одни воспринимали, как должное, другие хмурились и отходили бормоча про себя — «старуха из ума выжила»; третьи — рады случаю позубоскалить и передохнуть минутку, другую, с нарочито серьезным видом просили объяснить подробности добывания мочи и приемы лечения.

— Скажи, бабуся, какая моча полезнее, женская или мужская, утренняя или вечерняя? — обратилась к ней дородная женщина по имени Степанида.

— Да что ты, баба, балагуришь, я дело говорю. Это тебе не молоко парное. Там утрешник лучше, жирнее.

— Может быть и здесь так? — с серьезным видом спросила Стеша.

Бабуся подозрительно взглянула на допрашивающую ее женщину и, не уловив подвоха, продолжала:

— Может быть и так, но все равно моча пользительна, только смазывай почаще.

— Бабуся, во что набирать, прямо в пригоршни? — спросила молодая бойкая бабенка.

— Тьфу, бесстыдница, побоялась бы бога, смеяться над старым человеком, — ответила старушка.

Ожидавшие острого момента женщины разразились громовым смехом. Молоденькие девчонки хихикали, краснея, шепча что-то друг-другу на ухо.

— Тише, бабы, командир идет, — предупредила Степанида.

— Как раз кстати, надо попросить его, чтобы он открыл свой вентиль и отпустил нам этого снадобья на несколько процедур, — произнесла бойкая бабенка.

— На много ли его хватит? — спросила рыжая красотка.

— Да он мужик молодой, вроде бы ничего, может за себя постоять, — высказала свое мнение бойкая бабенка.

— Смотря с кем, попади к такой как Стешка, может и одной процедуры будет достаточно, — произнесла рыжеволосая.

— Хватит вам, блудницы, дети кругом, их бы постыдились, — попыталась угомонить русоволосая, степенная женщина.

— Их сейчас в школе этому обучают, потом они практику проходят, — не сдавалась ражая красотка...

— Как дела, как норма выработки? — спросил старший.

— Насчет выработки все хорошо, но выручки никакой, — сказала Стеша.

— Вы о чем? — спросил капитан.

— Любое дело должно оплачиваться, — ответила Степанида. И снова хохот разразился вокруг. Смеясь, каждый думал о своем. Капитан стоял, не понимая в чем дело, но потом, посмотрев в одни и другие лукавые глаза женщин, понял и расхохотался.

— Будет и это, наступит темнота...

Поздно вечером, прижавшись плотнее друг к другу, все они забылись тяжелым сном. Очнулись на рассвете от тревожного крика: «Самолет! Самолет!»

Он летел на большой высоте. Женщины стали гадать, наш это самолет или не наш. А кто-то взялся объяснять, что у немцев, мол, такая тактика: их самолеты-разведчики ночью летят на восток, а рано утром возвращаются, потому что боятся наших «ястребков». Получалось поэтому, тот, что летит, — это наш.

Серия бомб, поднявших черные фонтаны земли метрах всего в двухстах, прервала эти пояснения. Одни бросились бежать в разные стороны, другие запричитали: — Господи, да что же с нами будет!

Одна из женщин, крупная, ладно сложенная, — все уже знали, что зовут ее Степанида, — первой пришла в себя. Как настоящий командир она громко крикнула:

— Хватит выть, трусихи! Пора за дело приниматься!

Ее уверенный голос и деловой призыв подействовали на людей успокаивающе. Бойцы трудового фронта взбодрились, начали переговариваться между собой сначала робко, смущенно улыбаясь, потом свободнее, отрешаясь от недавнего страха.

— Плохой из тебя знаток, подружка, — сказала русоволосая женщина той, которая объясняла про немцев. Та сконфузилась, отошла в сторону и быстро растворилась в толпе.

Через несколько часов над, работающими пролетела большая группа самолетов с черными крестами на фюзеляжах.

— Воздух! — закричал капитан, руководивший работами. Женщины попрыгали в отрываемый ими самими ров. Вскоре невдалеке послышались глухие взрывы.

— Опять бомбят, гады! — с ненавистью произнесла Степанида.

4

Фадеев, как всегда, задумавшись, шел к своему самолету, как вдруг увидел невдалеке знакомую фигуру. Неужели это его старый друг — Бесконечный? Анатолий ускорил шаг. Чем ближе он подходил, тем больше был уверен в своем предположении. Конечно же, это Глеб! Правда, внешний вид друга мог смутить любого. От былой опрятности не осталось и следа. Глеб был одет в какие-то лохмотья. «Да Глеб ли это?» — усомнился было Анатолий. Но вот их глаза встретились, и сомнения отпали.

— Толька, Горец, это ты?! — обрадовано крикнул Глеб и с распростертыми оглоблями своих длинных рук двинулся навстречу Фадееву, разметая пыль широченными шароварами. Было заметно, что прежний их владелец был под стать Глебу по росту, но значительно упитаннее. Каждая штанина могла бы прикрыть собой фюзеляж «ишачка», развеселившись, подумал Анатолий.

Конечный обхватил ручищами Фадеева, затормошил:

— Откуда? Как?

Друзья засыпали друг друга вопросами, каждый хотел скорее получить ответ и перебивал другого. Наконец успокоились, и разговор принял осмысленный характер.

— Прибыл я на границу в декабре прошлого года, — рассказывал Глеб. — Там все орлы, а я — воробей. Пришлось наверстывать упущенное. Работал на земле и в воздухе до седьмого пота. К лету только обрел крылья, но тут началась война. Первый день — страшно вспомнить! Немцы застали полк в лагерях. А ведь полчище было будь здоров! Пять эскадрилий, и все полнокровные! Из одного полка можно было дивизию современную сформировать. А на рассвете, когда немцы ударили по аэродрому, трех эскадрилий как не бывало! Командир полка с комиссаром посмотрели на это, сели в самолеты — и в небо, мстить. Сбили их «мессеры» прямо над аэродромом, сгорели они на наших глазах. Тогда полк возглавил Давыдов — мужик энергичный, рассудительный и смелый. Он к вечеру перебазировал остатки полка километров на пятьдесят к востоку. Техники и летчики-»безлошадники» добирались пехом десять часов. В мирное время, сам знаешь, в поход никого не выгонишь, а тут, брат, шли форсированным маршем.

— Ты сам-то где был? — перебил его Анатолий.

— Я перелетел. Давыдов молодец, кто самолет сохранил, он ни у кого не отобрал, даже командиры эскадрилий, потерявшие свои самолеты, шли пешком. Он говорил: «Самолет — твой конь, потерял — иди в пешем строю или добывай на стороне».

— Где же они могли найти самолеты?

— Находили, Толя! Паника была неимоверная, кое-где исправные самолеты без горючего бросали. А наши ребята, воспользовавшись неразберихой, подбирали самолеты. Так и пробавлялись все лето.

— Да как же так можно?

— Ох, Толя, на войне и не такое бывает!

Фадеев слушал Конечного; кое в чем он сомневался, очень уж необычные вещи рассказывал Глеб. А тот продолжал:

— Так отходили до Винницы, потом нас перебросили под Кривой Рог, затем перелетели в Днепропетровск, вот там меня и «сняли» в одном воздушном бою.

— Как это случилось?

— Очень просто, сам виноват — разинул варежку. Пока очи пялил на сбитый немецкий самолет, «мессер» полоснул меня сзади. Представляешь — град пуль, дым, пыль, загорелся мотор, я еле успел сигануть. Это с моей-то фигурой — смех один!

Фадеев слушал Глеба и дивился спокойствию и юмору своего друга. Может быть, Глеб и прав. Наверное, так и нужно — всегда быть оптимистом. «Это ты после каждой неудачи замыкаешься, ходишь как туча и ни о чем другом не думаешь», — мысленно упрекнул себя Анатолий.

Между тем Глеб продолжал свой рассказ, сдабривая его грустные детали мягким юмором.

— Приземлился я на нейтралке: ни своих, ни чужих не видно. Куда идти — сразу не соображу. Смотрю, деревенька в стороне. Подскочили откуда-то пацаны, указали мне дорогу, по которой можно пробраться к нашим, Так я и двинулся на восток. Вышел к Днепру южнее Днепропетровска, попытался у местных жителей выяснить обстановку. Ответ получил туманный. Переправился на противоположную сторону, забрался в какие-то кусты да и проспал почти полсуток. Спал бы еще, да голод разбудил, кишки концерт задали. Пошел дальше, по пути большое село, в кем переполох: паникеров туча, какая-то сходка, вроде собрание идет. Вошел я в круг толпы, мужики смотрят косо. Ну, я учел опыт однополчан, побывавших в подобной ситуации, передвинул кобуру, а когда спросил: «Кто здесь панику распространяет?», — все шарахнулись в разные стороны. Подошел к одному дядьке, попросил поесть, мужик оказался добрым. Я у него перекусил как следует — за прошлое и про запас. Жинка этого великана, когда узнала, что близко немцы, собрала мне вот эти лохмотья. Благодаря маскараду я и выбрался...

Выслушав Глеба, Фадеев рассказал ростовские новости.

— Спасибо, Толя, теперь хоть что-то прояснилось немного. А то я очень переживал за Шуру... Ну, пошел к начальству, — вздохнув, сказал Глеб. — Сейчас начнутся проверки, допросы...

— Это зачем?

— Такой порядок. Ну, до новых встреч!

— Бывай здоров!

Конечный своей размашистой походкой направился к штабу. Фадеев смотрел ему вслед и улыбался, вид у Глеба был смешнее не придумаешь...