27
Захаров вошел в избу, мельком взглянул на поднявшуюся в углу с лавки маленькую женскую фигурку и, на ходу сваливая с плеча распахнутую бекешу, спросил у подскочившего помочь адъютанта:
- Начальник штаба у себя?
- Так точно.
- Один?
- Так точно.
Захаров толкнул дверь во вторую половину избы.
Серпилин, сидевший за столом над картой, недовольно поднял глаза: приказал адъютанту до тринадцати без крайней нужды никого не пускать.
- Здравствуй, сиди. - Захаров тиснул Серпилину руку и сел напротив. - Как думаешь строить свои дальнейшие взаимоотношения с Батюком?
- Как положено начальнику штаба армии с командующим.
- Брось, - сердито сказал Захаров. - Я не формально, а по существу.
У него у самого только что вышел крупный разговор с Батюком, и он еще не остыл. Сначала решил вызвать начальника штаба к себе, но передумал и зашел сам - хотел подчеркнуть, что дело не в форме.
- Долго я еще буду болтаться между вами как главноуговаривающий?! Плохо подхожу для этой роли.
- Отношения в целом, считаю, складываются нормально, - сказал Серпилин.
Захаров исподлобья посмотрел на него. С минуту оба молчали.
В общем-то, сказанное Серпилиным было близко к истине. Вопреки ожиданиям, он сработался с Батюком. И не потому, что сглаживал углы, а, наоборот, после двух резких стычек.
После первой - еще до начала наступления - Батюк попробовал с ним расстаться, но в штабе фронта не посоветовали.
После второй - уже в ходе наступления, когда командующий фронтом при докладе с первых же слов поддержал вариант решения, который отстаивал Серпилин, - Серпилин ни одним словом не дал понять, что Батюк был за другой вариант, даже бровью не повел. И Батюк оценил, понял, что начальник штаба хотя и ершист, но подсиживать не будет.
После этого все шло более или менее нормально - до сегодняшнего утра.
Батюк нервничал, хотел непременно первым, раньше соседей разрезать немцев и соединиться со сталинградцами, с 62-й армией. С вечера сам уехал в одну из своих отстававших дивизий - толкать, беспокоился, что 111-я, вырвавшаяся клином вперед, обнажила фланги. Требовал, - кровь из носа! - чтобы две соседние к утру вышли на один уровень с ней.
А ночью ужо без Батюка, уехавшего на левый фланг, командир другой правофланговой дивизии доложил, что разведка боем подтвердила прочность немецкой обороны и в намеченные для ее прорыва сроки он не укладывается - не успел подтянуть артиллерию и подвезти боеприпасы, - и попросил у Серпилина добавить ему еще шесть-семь часов на подготовку.
- А о чем раньше думали? - спросил Серпилин.
- Метель подвела.
Но это была от силы полуправда. Подвела не только метель. Подвел характер - не хватило решимости сразу же сказать командующему, что предложенный им срок нереальный.
- Ждите, свяжусь с командующим и позвоню, - сердито ответил Серпилин и стал искать Батюка.
Но Батюк все в той же метели где-то застрял - из одной дивизии выехал, а в другую не прибыл. Приходилось брать ответственность на себя.
Серпилин в душе считал, что на активную операцию - удар в основание нашего клина - немцы при сложившейся обстановке не пойдут, и за фланги 111-й не боялся. А в то же время чувствовал по донесениям, что перед ее соседом справа действительно крепкий орешек. Немцы еще сильны. На легкий хлеб рассчитывать не приходится, и швырять под огонь пехоту, пока не соберешь артиллерийский кулак, бесцельно. Шесть-семь часов на это, пожалуй, жирно, но необходимый минимум надо добавить.
Он позвонил в дивизию и от имени командующего разрешил отодвинуть срок наступления.
Из-за этого, когда вернулся Батюк, и загорелся сыр-бор.
За ночь ничего не произошло: по клину немцы не ударили, артиллерия уже подтянулась, и части дивизии вышли на исходные рубежи для атаки. Серпилин оказался прав, и Батюк это поникал. Но сам факт отмены его предыдущего приказания, хотя бы и от его имени, привел Батюка в бешенство.
Серпилин понимал, что случай из ряда вон выходящий, но оправдывался тем, что внес коррективы, учитывая сложившуюся обстановку и донесение командира дивизии, что на его участке немцы обороняются исключительно упорно. С этим следовало посчитаться.
- Значит, с фрицами считаешься - это для тебя основной фактор! - сказал Батюк.
Серпилин сказал в ответ, что с силой сопротивления противника приходилось считаться всю войну, видимо, придется и впредь.
- С фрицами считаешься! - яростно повторил Батюк. - А с командующим не считаешься! Приказ для тебя не приказ! Колхозник ты, а не начальник штаба!
Он хряснул кулаком по столу и крикнул:
- Уходи, не задерживаю!
Серпилин откозырял и ушел к себе.
Приказание, которое он отдал от имени командующего, так и не было отменено - на это у Батюка ума хватило. Наступление дивизии развивалось успешно, и это было самое главное, что не дало Серпилину потерять равновесие и выйти из себя.
Но думать о том, как сегодня, подводя итоги дня, они сойдутся с Батюком и поглядят в глаза друг другу, было трудно.
- Отношения, в общем, нормальные, - усмехнулся Захаров. - А в частности, командующий второй раз ставит вопрос: или ты, или он.
- Перед кем? - спросил Серпилин.
- На данный момент - передо мной. Люди жизни кладут, все отдают, чтоб на Сталинграде - точку, а вы склоки устраиваете! Коммунисты называется!
- Не ожидал это от вас услышать.
- Мало ли чего ты не ожидал! - огрызнулся Захаров. - Только нам и не хватает в разгар операции начальника штаба менять! Ты здесь полезен и сам это знаешь.
- Я здесь полезен, пока провожу в жизнь то, что считаю верным и грамотным, - сказал Серпилин. - А если поставлю себя в положение, когда не смогу этого делать, то здесь я уже не полезен. Может, на другом месте и с другим командующим буду полезен, а здесь нет. Пусть снимет, если сможет. Обругал меня за то, что я с противником считаюсь. По сути, намекнул, что трус. Независимо от оценки противника, видишь ли, надо действовать. Кто и когда нас этому учил?
- Подумаешь, обругал! - сказал Захаров. - Не барышня.
- Вот именно, не барышня, а начальник штаба армии.
- Мог бы понять, что нервничает он, - примирительно сказал Захаров. - Спит и видит первым с Шестьдесят второй соединиться!
- Спит и видит! - сказал Серпилин. - Я это тоже сплю и вижу. Но безграмотно воевать из-за этого не буду. Из-за того, что соседи соединятся на час раньше, чем мы, войны не проиграем и Советскую власть не загубим. Трус я, видите ли, потому что боюсь лишние головы класть! А он по старинке каждого километра оголенного фланга боится и готов из-за этого "чудеса" творить. Так он - храбрый, а я - трус. Я считаюсь с тем, что немцы исключительно упорно и грамотно обороняются, - я трус! А он дрожит, что они нам клин подрежут, когда они на такие наступательные действия в данное время и в данном месте уже не способны, - он храбрый. Я, видишь ли, переоцениваю, а он... - Серпилин сердито махнул рукой.
- Что замолчал? Договаривай.
- Не положено по службе договаривать то, о чем подумал.
- А ты договори. Все же лучше, чем в себе оставить. Тем более что мы вдвоем.
Серпилин поднял глаза на Захарова и вздохнул:
- Ну скажи мне сам, Константин Прокофьевич, раз мы с тобой действительно вдвоем. Говорит человек - пехота, пехота! Наша пехота способна чудеса творить! А сам, кроме пехоты, ничего не знает и ничем управлять не умеет, хотя и считается, что артиллерист, потому что во время оно шестью трехдюймовками командовал. Так что же, спрашивается, мы должное отдаем пехоте, когда требуем от нее, чтобы она без ума, с одним "ура" шла? Нет, я с ним эту песню хором петь не буду.
- А кто тебя просит? - сказал Захаров. - Но ты для пользы дела все равно должен найти общий язык с командующим и сам знаешь это. Объяснять тебе, что ли? Маленький? Найди форму, чтобы выйти из этой свары. Раз ты умный, ты и найди.
- Извини, - сказал Серпилин, - но меня учишь тому, чего сам не делаешь.
- Неправда! Когда дело требует, делаю! Наступаю на горло собственной песне. Неправду говоришь и знаешь, что неправду. Подумаешь, обиделся - колхозником его назвали!
- На колхозника-то я не обиделся, да в одном колхозе с Батюком тяжело состоять.
- Ладно, - сказал Захаров. - К чему пришли в итоге?
- К тому, что найду общий язык. Еще раз.
- Говоришь - еще раз, а намекаешь - в последний? Так тебя понимать?
- Нет, не так. - Серпилин вздохнул. - Еще раз, еще раз, еще много-много раз. Сколько раз потребуется, столько и найду. За счет своего самолюбия. Но не за счет чужой крови - этого не обещаю.
- А я с тебя таких обещаний не беру. Подлец был бы, если б обещал.
- А вот это уж не мне, а Батюку объясните.
Он думал, что Захаров в ответ на эти слова разозлится, вскипит - это с ним бывало, - но Захаров не разозлился и не вскипел, а рассмеялся, вспомнив, как час назад схлестнулись с Батюком. Даже голос оба потеряли.
- Пойду, - сказал он и встал. - Между прочим, язык твой - враг твой. Зачем вчера в столовой при Бастрюкове армейскую газету крестил? Он уже приходил ко мне и скулил и зубы показывал. Только мне и дела, что его обиды на тебя слушать!
- А чего он обиделся? При чем он?
- Как при чем? Как-никак заместитель начальника политотдела. Газета за ним числится.
- Если так, жаль, что за ним, - сказал Серпилин. - А чего я такого сказал ему? Сказал, что в последние дни глупо пишем о немцах, словно они орехи - только щелкай да сплевывай. Так писать - значит не уважать ни себя, ни своих усилий.
- Нашел кому говорить, - сказал Захаров. - Ты слово сказал, а он уже из этого целый талмуд вывел. Недооценка агитации и пропаганды и так далее. Даже прошлое твое ковырнул, стервец.
- Ну и шут с ним. Мое прошлое известно. Вы лучше в его прошлом покопайтесь. Раз стервец, зачем держите?
- А я его не держу. Он сам, как клещ, держится, - сказал Захаров. - Ну, окончательно пошел. - И, уже подходя вместе с Серпилиным к двери, остановился и спросил: - За фланги Сто одиннадцатой в самом деле не беспокоишься?
Серпилин посмотрел на него. Видимо, этот вопрос возник в результате разговора члена Военного совета с Батюком.
- Почему не беспокоюсь? Беспокоюсь - в той норме, в какой разум подсказывает. Но не сверх нее.
Приоткрыв дверь, Серпилин вышел вслед за Захаровым в первую половину избы. Адъютант вскочил. Вскочил и еще кто-то в углу - маленький, в полушубке.
- Значит, условились, Федор Федорович? Учтешь, что я говорил. - Захаров засунул руки в рукава бекеши.
- Будет сделано, Константин Прокофьевич! - Серпилин еще раз посмотрел на вытянувшуюся в углу фигурку. - Прибыла все-таки. А ну, иди на свет. Чего прячешься?
- Так точно, прибыла, товарищ генерал-майор. - Таня еле удержалась от желания броситься к нему и схватить его за руку.
- А "майор" добавлять не обязательно. - Серпилин протянул ей руку и повернулся к застегивавшему бекешу бригадному комиссару. - Позвольте представить вам, товарищ член Военного совета. Военврач третьего ранга Овсянникова. Или, как мы ее, выходя из окружения, между собой звали, - маленькая докторша. Я говорил вам о ней, когда запрос посылал.
- Действительно, маленькая. - Бригадный комиссар удивленно и осторожно, как малому ребенку, пожал ей руку крупной, толстопалой рукой. - Где только на вас полушубок подобрали?
- А я его обрезала.
- Испортила, значит, казенное имущество. Не остановилась перед этим. - Бригадный комиссар пробежал маленькими быстрыми глазами по Тане. - Действительно, маленькая докторша. Куда же мы ее теперь денем, раз прибыла? В санчасть штаба?
- Эта в штаб не пойдет, - сказал Серпилин. - Этой подавай передовую. - И хотя он улыбнулся, в его словах был оттенок гордости за Таню, которая в штаб не пойдет.
- Куда пошлем, туда и пойдет. - Бригадный комиссар пригладил на круглой голове короткие седые волосы и надел шапку. - Значит, условились? - еще раз повторил он, обращаясь к Серпилину.
- Так точно, товарищ член Военного совета, - сказал Серпилин и, проводив его, повернулся к Тане. - Раздевайся в проходи, - кивнул он на открытую во вторую половину избы дверь и, не дожидаясь, пока она разденется, прошел первым.
Когда Таня вошла, он уже сидел за столом.
- Притвори дверь. Садись.
Она села напротив него.
- Долго меня ждала?
- Долго.
- Ничего не попишешь. Сперва приказал адъютанту никого не пускать до тринадцати часов. А потом начальство у меня сидело.
- Ваш адъютант объяснил.
- Ну как, была в театре?
Вопрос был такой неожиданный, что она даже не сразу поняла, о чем он спрашивает, потом поняла и улыбнулась.
- Была, спасибо.
- Место никто не отнял? Ну и правильно, - сказал Серпилин. - Своего законного никому отдавать нельзя. Тем более ты теперь с таким орденом, что нос задирать можешь. Когда получила?
- Через два дня после того, как вас видела.
- А чего же не написала?
Таня пожала плечами. Вспомнила, как колебалась тогда, в поезде, написать или не написать про орден, - и удержалась, не написала.
Она сидела и смотрела на Серпилина, у которого теперь на груди был не один орден - тот старый, большой, с облупившейся эмалью, с которым он выходил из окружения, а еще два новых - Красного Знамени и Ленина.
- Да, - сказал Серпилин, заметив ее взгляд. - Дела теперь у нас веселые. Немцев бьем и ордена получаем. Но работы вашему брату не убавляется. За каждый шаг платим, а шагать надо. Наступаем днем и ночью. Доводим дело до конца.
- А я, когда летела, боялась, что у вас тут уже все кончилось.
- Ты боялась, а мы надеялись. Когда начинали, думали - за неделю кончим, а сегодня уже третья пошла. Не сдаются! И сил у них, видимо, больше, чем разведчики думали. А на сколько больше - увидим, когда все бабки подсчитаем. Теперь до конца уже недалеко. Вот-вот должны надвое их рассечь.
- Я вам как раз в первый день наступления написала. Еще ничего не передавали, а я как почувствовала. Наш поезд в Куйбышеве стоял.
- А я, думаешь, не помню, что ты мне писала? - сказал Серпилин. - Я твое письмо и сам перечитывал, и члену Военного совета вслух читал. С письмами у меня теперь не богато, одно твое лежит. - Он выдвинул ящик стола, словно собираясь показать Тане лежавшее там письмо, и снова захлопнул его.
И Таня впервые за время их разговора подумала не о себе, а о нем и о том, что у него умерла жена.
- Вы, наверное, сильно переживаете, Федор Федорович?
- Да, не проходит. - Он поглядел на Таню. - Вот женюсь на какой-нибудь молоденькой, вроде тебя, может, пройдет. - Сказал так, что она поняла: все это одни слова, ни на ком он не собирается жениться и даже не думает об этом. Сказал просто так. - Ладно, оставим эту тему, - помолчав, сказал он. - Давай о тебе. Писала мне, что хочешь в санчасть полка.
- Да, если можно, - сказала Таня. - Если в госпиталь, так я и там могла в госпитале остаться.
- Положим, госпиталь госпиталю рознь. - Серпилин покрутил ручку телефона и сказал в трубку: - Двадцатку найдите и соедините... Начсанарма сейчас разыщут, поговорю о тебе.
- Только непременно в санчасть полка, хорошо?
- А это уж как он скажет. Мои права на этом кончаются. Ты ко мне не в гости приехала. - Телефон зазвонил, и Серпилин взял трубку. - Хорошо. Придет - пусть позвонит. - Положил трубку, взглянул на часы и спросил: - Обедала?
Она поднялась, подумав, что мешает ему.
- Я поела на аэродроме. Я пойду там подожду, - она кивнула на дверь.
- Ничего, посиди. У меня пятнадцать минут есть. Будешь мешать - сам прогоню. Расскажи про Ташкент. Недавно подарки оттуда привезли. В том число халаты. Солдаты рукава и полы подкорачивали - и под шинель, вместо ватника. Как там теперь, в Ташкенте, люди живут? Я давно там был, еще в первую пятилетку.
- Трудно живут. - Таня стала рассказывать про завод и про мать.
Серпилин слушал ее молча, подперев рукой щеку, но когда она сказала про "ударные" пончики, вдруг прервал:
- Да, люди себя не жалеют. На все идут.
- На все, - вздохнула Таня. - Я сама даже не до конца представляла, когда ехала туда. Только этого всего, наверное, нельзя говорить здесь, на фронте.
- Почему нельзя? - сказал Серпилин. - Наоборот, можно и надо... Каждый раз, когда будет случай, говори! Хуже от этого воевать не будем. Лучше будем. Быстрей войну кончим. Думаешь, у людей на это сознательности не хватит? Хватит. - Он остановился, словно заколебавшись, говорить ли. - Вот тебе свежий пример. На Военном совете одно политдонесение обсуждали. Был тут частный успех, - с важной высоткой долго чухались, а потом все же взяли. Целый узел развязали. Командир минометной батареи на радостях двойную норму хватил - и залп в честь взятия! Задарма, не по цели. А командир дивизиона только два дня как с Урала после госпиталя прибыл. Ему донесли. Он на батарею и при всех солдатах - хрясь этого лейтенантика по роже. Замполит - донесение. Виновника - в штаб дивизии. Почему избил своего офицера? А он отвечает: "Я видел, какой кровью каждая мина достается. А он их зря, в воздух! Не признаю себя виновным! Я, говорит, не только ему рожу набил, а я этим среди бойцов разъяснительную работу провел!" Как быть? Дошло до Военного совета. Есть мнение - под трибунал. Есть мнение - понять и простить. А ты как бы решила?
- Я бы, конечно...
- Что - конечно?
- Простила бы. Он ведь прав.
- А раз прав - значит, рукоприкладство разрешается? - усмехнулся Серпилин.
- Я сама... - Она хотела сказать, что сама чуть не застрелила того сахарного майора, но сдержалась и не сказала.
- Что ты сама? Рукоприкладством занималась?
- Нет. Я просто... А как вы решили?
- Так и решили, как ты, - сказал Серпилин. - Даже я, на что этого не терплю. И то взял грех на душу.
Серпилин посмотрел мимо. Таня оглянулась. В двери стоял адъютант.
- Товарищ генерал, вы вызывали на четырнадцать часов помощника начальника оперативного отдела.
- Раз вызывал, пусть заходит. Зачем спрашиваешь? Порядок знаешь. - Серпилин улыбнулся Тане. - Поделикатничал. Видит то, чего нет, там, где нет.
Голос, раздавшийся у двери, заставил Таню повернуться во второй раз.
- Товарищ генерал, подполковник Артемьев по вашему приказанию явился.
В дверях стоял Артемьев.
Серпилин поднялся, взял лежавшую на краю стола гармошкой сложенную карту и начал раскладывать ее. Артемьев, подойдя к столу с другой стороны, стал помогать ему.
Таня сидела рядом, но Артемьев не смотрел на нее, хотя, еще когда он стоял в двери, она уже поняла, что он увидел ее.
- Чего вскочила? - покосившись на Таню, спросил Серпилин.
- Мешаю вам. - Таня взяла табуретку и отсела в сторону.
- Поедешь в Сто одиннадцатую, - сказал Серпилин Артемьеву. - НП у них в тринадцать часов переместился вот сюда.
- Кузьмич еще не сообщал, - сказал Артемьев.
- Вам не сообщал, а мне сообщил. Видишь, куда он уже залез? Доносит, что слышит в тылу у немцев звуки боя и планирует на ночь выйти вот сюда. - Серпилин снова показал карандашом. - Рассчитывает в случае успеха к утру соединиться с Шестьдесят второй. Соседи справа и слева от него отстали, видишь, насколько? Но он доносит, что за фланги не боится и будет продолжать продвижение. Что будет продолжать - правильно. А как обеспечены фланги, все же посмотри своими глазами. Первым соединиться с Шестьдесят второй каждому хочется, поэтому допускаю, что излишне рискует. В этом случае настаивай на внесении необходимых по обстановке коррективов. Тактично. Он сам грамотный. Задача ясна?
- Так точно, ясна.
- Вопросы есть?
- Если соединятся, какие будут приказания?
- Если соединятся, лично удостоверься. Потом возвращайся.
Артемьев шагнул от стола назад и бросил руки по швам.
- Разрешите идти?
И пока Серпилин разгибался от карты, весело подмигнул Тане. Но Серпилин разогнулся быстрее, чем он ожидал.
- Что подмигиваете? Знакомы?
- Так точно, знакомы.
А знакомы - почему не здороваетесь?
- Разрешите обратиться к товарищу военврачу.
- Обращайтесь.
- Здравствуйте! - Артемьев шагнул к Тане. - Вот уж не думал вас здесь увидеть.
Говоря это, он на секунду задержал ее руку в своей.
- Здравствуйте. - Она ожидала, что он скажет что-то еще. Но он уже отпустил ее руку и отступил на шаг назад.
- Разрешите выполнять приказание?
- Выполняйте.
Тане показалось, что он хоть на минуту задержит Артемьева, даст им возможность поговорить. Но Серпилин почему-то не задержал его. И только когда Артемьев уже повернулся, Таня спохватилась и сказала ему вдогонку:
- Я буду здесь, в армии. Я вас найду.
Артемьев обернулся, словно что-то вдруг вспомнил и хотел сказать ей, но, встретив взгляд Серпилина, только коротко кивнул и вышел.
- Ничего, сам найдет, коли ему надо. - Серпилин внимательно посмотрел на Таню. - Чего покраснела?
- Ничего.
- Давно с ним знакома?
- Нет, недавно. В Москве. Я вместе с его сестрой была в партизанах. Он мне помогал в Ташкент уехать.
- Только и всего? - Серпилин продолжал глядеть на нее.
И Таня, преодолев нежелание смотреть ему сейчас в глаза, все-таки заставила себя и посмотрела.
- Только и всего.
- Тогда другое дело. А я было подумал: только увидел юбку - и уже подмигивает. От него можно ждать. Имел случай убедиться, что бабник.
- Почему? Как раз нет!
Серпилин опять внимательно посмотрел на Таню.
- Много ты о нем знаешь! Еще недели не прошло, как прибыл, а уже одна нахальная бабенка за ним из Москвы вслед прилетела. Думал, жена, не допускал в мыслях другого, а оказалось, нет. На другое утро узнали - отправили. - Он усмехнулся. - И как только прорвалась, кого и как обкрутила, до сих пор выясняют! Его счастье, что, не спросясь его, прискакала и что офицер образцовый, жаль терять. А то бы расстался. Так что имей в виду на будущее: не женатый, но и не холостой.
- А при чем тут я?
- Тем лучше. - Серпилин взглянул на часы и крикнул адъютанта: - Еремин!
- Слушаю вас, товарищ генерал.
- Военврача подбросьте к начсанарму. Скажите Чепцову, чтобы свез. Два километра отсюда. - Это он сказал уже Тане. - Пока доберешься, видимо, уже поговорю с ним.
- Спасибо, товарищ генерал. Не надо машины, я так дойду.
Она вспомнила его же собственные слова про адъютанта: "Видит то, чего нет, там, где нет", - и не захотела, чтобы ее везли туда, к начсанарму, на генеральской машине.
- Как хочешь. - Серпилин протянул ей руку и впервые за эти последние минуты снова по-старому, ласково посмотрел на нее. - Выберу время, найду тебя. Когда в Сталинграде все закончим. Раньше не выберу. Иди. - И, проводив ее взглядом, сказал разминувшемуся с ней в дверях худому генералу-артиллеристу:
- Припаздываешь, Алексей Трифонович. Уже пять минут, как жду тебя.
- Наносили новую обстановку, - сказал генерал, присаживаясь к столу.
- Причина уважительная. Обстановка действительно меняется быстро. - Серпилин поднял трубку затрещавшего телефона. - Да, хотел поговорить с вами. Направил в ваше распоряжение военврача Овсянникову. Подождите, - сказал он в трубку и, не отнимая от уха, крикнул адъютанту: - Еремин!
- Слушаю вас, товарищ генерал!
- Ушла?
- Так точно. Вернуть?
- Нет, не надо. - Серпилин не собирался возвращать Таню, а просто хотел удостовериться, что ее уже нет, не хотел, чтоб даже краем уха услышала его разговор с начсанармом. - Имею к вам товарищескую просьбу, - сказал он в трубку. - Врач опытный, лично мне известный, - выходила со мной из окружения. Была в партизанах. Награждена орденом Красного Знамени. Будет у вас проситься в санчасть полка. Ходатайства не удовлетворяйте. Прибыла после тяжелого ранения, пусть пока в госпиталях поработает. А там посмотрим. При отказе на меня не ссылайтесь.
И, услышав: "Будет исполнено", - положил трубку.
- За кого хлопочешь, Федор Федорович? - спросил генерал-артиллерист. - За эту, что в дверях встретил? Знакомая?
- Больше чем знакомая, - сказал Серпилин. - Хочу, чтоб подольше на свете пожила, в пределах возможного и допустимого. - И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, локтем отодвинул от себя телефон, сказал: - Ну, давай посмотрим твою новую обстановку.