17
В батальон шли вдвоем с Ильиным. Ильин шагал впереди, маленький, легкий и быстрый, уверенно похрустывая сапогами по снегу. Ветер стих, но от сухого мороза перехватывало дыхание.
Вспоминая разговор в штабе полка, Синцов думал о том, что, будь у Ильина хоть на один кубарь побольше в петлицах, командиром батальона назначили бы его, и сам Ильин, возможно, ждал этого.
Маленький, похожий на строгого мальчика, младший лейтенант показался Синцову честолюбивым человеком. Правда, честолюбие на войне, если при нем еще ум и совесть, не беда, а беда - если без них.
Из слов Туманяна ясно, что Ильин уже четвертый месяц на должности начальника штаба батальона, неясно другое: почему, раз соответствует должности, до сих пор не получил очередного звания?
Он наддал шагу и, поравнявшись с Ильиным, спросил:
- Какую должность занимали до начальника штаба?
Ответ был неожиданным.
- Писарь батальона, - сказал Ильин и, понимая, что удивил ответом, объяснил: - Уже исполнял обязанности, а по званию все еще в старших сержантах ходил. Офицер, как говорится, доморощенный.
Сказал с гордостью человека, знающего себе цену. Потом, шагов через двадцать, добавил:
- Меня бывший командир батальона Тараховский любил и выдвинул, не считаясь со званием. И начальству доказал. Имел характер.
- А последний комбат, Поливанов, тоже сильный был? - спросил Синцов.
- Герой Советского Союза. Справедливый, - сказал Ильин строго, словно хотел предупредить Синцова, какое качество в своих командирах лично он, Ильин, больше всего ценит. - Когда его днем хоронили, Левашов, комиссар полка, приказал глубоко не зарывать и рельс рядом в землю вогнать, чтобы места не потерять. Раскаленным ломом землю долбили, а все же вогнали. Комиссар сказал, что через неделю, когда в Сталинград войдем, перенесем туда Поливанова и как Героя Советского Союза похороним на площади Павших борцов. Есть такая площадь.
- Знаю, что есть, - сказал Синцов, - но сам не видал, она уже у немцев была... Замполита полка все еще по привычке комиссаром зовете?
- А он и есть комиссар, - сказал Ильин.
- Почему?
- Как вам объяснить, - сказал Ильин. - Сами увидите.
"Да, быстрый у них комиссар полка", - подумал Синцов. Тяжкая, кротовая борьба с немцами в развалинах Сталинграда приучила его самого мыслить метрами, и мысль, что можно за одну неделю пройти все сорок километров - отсюда до площади Павших борцов, - не укладывалась в голове.
Там, в Сталинграде, в старом батальоне Синцова, они сами решили, что после боев назовут именами двух погибших героев улицы, где те сложили головы. Он вспомнил об этом и сказал Ильину.
- На всех, кто голову сложил, улиц не хватит, - сказал Ильин.
- А возможно, хотя и сами решили, потом, по русской привычке сами же и забудем, - сказал Синцов и спросил Ильина, какого тот мнения о командирах рот, что из себя представляет каждый из них.
Ильин отвечал коротко и обдуманно, не колеблясь в своих суждениях о людях, с которыми служил.
- А что скажете о Богословском?
Ильин несколько секунд молчал.
- Знаю, что в штабе полка о нем составили мнение - трус. И от вас, конечно, не скрыли.
- Не скрыли.
- У меня иное мнение, - сказал Ильин и замолчал.
- Может, разовьете?
- Могу развить. Он не трус, а сразу психанул, в первом бою, и не может найти себя. Два раза напивался. В первый раз хотели снять - Поливанов отбил, а про второй - не довели до сведения.
- Пожалели?
- Не считали целесообразным.
- Почему?
- Подумали, может, еще найдет себя, когда начнем наступление.
- А почему психанул?
- Прибыл на фронт впервые. Все тихо. И вдруг на третью ночь бой за высотку. Без приказа свыше, просто пришел Барабанов, командир полка, и поднял людей по пьяной лавочке. А когда Тараховского почти сразу убили, приказал Богословскому повторить атаку. Богословский отказался. За отказ - в лицо: подлец, предатель, трус и так далее... Про Барабанова вас информировали?
- Нет. А что он из себя представлял?
- Коротко говоря - сволочь, - с беспощадной злобой сказал Ильин.
- А если пошире?
- И пошире - сволочь.
- Что, он и вас тоже... - спросил Синцов, услышав ненависть в голосе Ильина.
- Что?
- Ну, что... - сказал Синцов. Что-то в Ильине удерживало от произнесения вслух того, что Синцов имел в виду.
- Меня? Нет... Хотя и пьяный был, а знал, что ногами по себе ходить не дам, застрелю.
- А потом?
- Что потом? Лучше в землю лечь, чем по ней битым ходить. Покалечил Богословского, сволочь!
- Вон даже как! - удивился Синцов.
- Не в том смысле, - сказал Ильин. - До этого не допустили. А что тебя мерзавцем и предателем крестят, думаете, легко пережить? Позволяем, чтоб людей калечили, а потом сами удивляемся: трус! На Барабанове поставили точку, а Богословский психанул и напился в доску. Левашов как ни хорош, а тут не разобрался, он пьяных вообще не терпит, тем более что с Барабановым нахлебался горя. Откровенно говоря, товарищ старший лейтенант, неохота больше на эту тему... Скоро дойдем.
Из темноты выросла фигура шедшего навстречу человека.
- Кто? Ильин? - баском спросил человек.
- Я, товарищ комиссар, - отозвался Ильин, - идем с новым комбатом.
- Добро! - Человек скинул рукавицу, протянул руку Синцову. - Замполит Триста тридцать второго Левашов. - И сразу же сунул руку обратно в рукавицу. - Сегодня, однако, мороз!
- А мы рассчитывали вас увидеть в батальоне, товарищ комиссар, - сказал Ильин.
- Сам рассчитывал, - сказал Левашов, - да вот в штаб полка вызвали. Не то приятность, не то неприятность, у Туманяна по голосу разве разберешь. Кто-то заявился на нашу голову. Только бы не звуковещательная, а то начнет предлагать фрицам сдаваться - и прощай солдатский сон! - Он рассмеялся. - Пошел! Да, Ильин, комбат еще не в курсе дел, поэтому говорю тебе. Беседовал с вашим Богословским, взял с него слово не принимать вплоть до победы ни утром, ни днем, ни вечером ни гвардейской, ни армейской... Вы меня обманули насчет второго случая, а он сам признался. Что обманули - не прощу, а что сам признался - дает надежду. А Завалишину я сказал: еще раз случится - пиши мне официально. Писанины не терплю, но на сей раз требую. А не напишешь - шкуру сдеру! А то опять пожалеет, интеллигент паршивый!
- Почему паршивый? - спросил Синцов.
- А какие же еще интеллигенты бывают, кроме как паршивые? Если и ты из них, то извиняюсь.
- Я из них, товарищ комиссар.
- Шучу, - сказал Левашов. - Просто присказка такая глупая. От бывшего командира полка Барабанова заразился...
И, еще раз повторив: "Пошел!", скрылся в темноте.
- Вот вам и Левашов, - сказал Ильин, когда они прошли несколько шагов. В голосе его послышалась любовь к тому ушедшему в темноту человеку.
- А Барабанов ваш, вижу, был кругом дуб, в выражениях не стеснялся! - сказал Синцов.
- Выражения - полбеды, - сказал Ильин. - Мы и сами бываем неласковые. Хотя, между прочим, ввели у себя в батальоне - не материться. Как вы насчет этого?
- Раз так, буду придерживаться, - сказал Синцов. - Давно ввели?
- Месяц. Еще при Тараховском завели такую странность.
- А чья инициатива? - спросил Синцов, подумав о "паршивом интеллигенте" - замполите.
- Моя, - сказал Ильин.
Землянка штаба батальона, против ожидания Синцова, оказалась просторной, с солидным накатом над головой.
- Старая, немецкая, КП их батальона был, - входя, пояснил Ильин. - Только ход теперь с другой стороны пробили.
В землянке сидели восемь офицеров, все они поднялись при появлении Синцова.
Синцов, как только вошел, подумал, что вяло привставший немолодой низенький старший лейтенант с равнодушным широким лицом и есть Богословский, но оказалось, что это контрразведчик, уполномоченный Особого отдела, или, как его теперь называли, "Смерша"; говорили, что это новое название - сокращенное от слов "смерть шпионам" - придумал сам Сталин. А Богословский, наоборот, был на вид самый бравый из всех присутствующих, высокий и стройный. Здороваясь, он, как олень, вздернул красивую горбоносую голову. Вздернул как бы даже с вызовом: "Что бы там тебе про меня ни говорили, а я вон какой!"
Замполит Завалишин действительно был самый настоящий "паршивый интеллигент": щуплый, плохо побритый, в толстых сильных очках.
"Наверно, ограниченно годный", - подумал Синцов.
Адъютант батальона был высокий вихлявый парень с торчащими усиками, из тех, что, как назло, не растут, хоть поливай их утром и вечером.
На крупном пучеглазом багровом лице командира пулеметной роты была написана такая старательность, что Синцов невольно вспомнил слова Туманяна - "способен на ложь".
Старший лейтенант - минометчик, о котором Ильин по дороге сказал "старик, из запаса", был совсем не старик, а дюжий спокойный сорокапятилетний дядя. А впрочем, по арифметике лет он и верно годился в отцы и Ильину, и адъютанту батальона, и обоим командирам стрелковых рот. Эти двое были похожи друг на друга, как братья: одинакового среднего росточка, одинаково сегодня, перед наступлением, одним и тем же парикмахером безжалостно обкорнанные под бокс, и оба с чубчиками, как футболисты, только один с льняным, а другой с черным.
"Левый край, правый край..." - про себя повторял Синцов черт его знает откуда влезшие в голову слова довоенной песенки. И еще подумал, глядя на выстриженные затылки и на чубчики: сколько на его собственных глазах уже сложено этих лейтенантских голов на многострадальной русской земле!
- А где Чугунов? - спросил Ильин.
- У Чугунова замечено движение перед боевым охранением. Просил разрешения остаться в роте, - сообщил Богословский.
- Комроты-три находится у себя, - доложил Ильин Синцову, как бы ставя этим докладом точку на своем прежнем положении человека, исполнявшего обязанности командира батальона.
"Вот с ними и воевать", - подумал Синцов и пригласил офицеров сесть.
Долго говорить о себе не считал необходимым; не входя в подробности, сказал, что воюет с начала войны, в разное время был и на взводе и на роте; с октября по декабрь командовал в Сталинграде батальоном.
- Слышал, что Герой Советского Союза капитан Поливанов был сильным командиром батальона. Буду стремиться в меру сил заменить его на этой должности, а в остальном надеюсь на вас и личный состав батальона.
Сознавая трудность своего положения перед людьми, только что понесшими потерю, чувствовал, что надо бы сказать по-другому, но не смог преодолеть свою сдержанность. Раньше, до войны, легче сходился с людьми, но ни того, что война вычеркнула из тебя, ни того, что вписала, видно, не перепишешь.
По отношению к собравшимся было два чувства: хотелось понять каждого, но и задерживать людей надолго было нельзя, особенно командиров рот. Да и вполне поймешь людей все равно только в бою.
Чтобы не затягивать разговора, спросил у командиров рот лишь о том, что хотел услышать лично от них: о настроении людей и понимании завтрашней боевой задачи.
Потом взял у Ильина карту и с карандашом в руках прошелся с каждым по его боевому участку, уточнил, как оценивают противника и местность. Вместе с Ильиным и минометчиком посмотрел схемы огня - и своего и поддерживающего.
Карту все читали грамотно, неприятных неожиданностей не было, за исключением одной: командир пулеметной роты Оськин в ответ на вопрос, где будет находиться завтра во время боя, бойко отчеканил: "Где прикажете!" За этой бойкостью чувствовалось: или заранее не думал, или уклонился от прямого ответа. Станковые пулеметы, согласно приказу, отданному еще Поливановым, были приданы стрелковым ротам повзводно, и командир пулеметной роты мог при желании болтаться во время боя и где-то сзади.
Услышав "где прикажете". Синцов ответил, что до утра прикажет, оглядел всех и сказал:
- У меня все. Какие будут вопросы?
В землянке было неправдоподобно тепло, один бок печки раскалился докрасна. Синцов снял ватник и, расстегнув меховую безрукавку, чтобы перепоясаться под ней ремнем, поймал взгляд адъютанта. Адъютант смотрел на ордена.
"Ладно, - подумал Синцов. - Пусть видит. Заработано не чужим горбом".
- Будут вопросы или нет?
- У меня есть, товарищ старший лейтенант, - сказал командир стрелковой роты с льняным чубчиком.
- Слушаю.
Синцов заглянул в полевую книжку и, чтобы среди всего, что надо помнить, не забыть и этого, мысленно повторил: "Лунин, Лунин, Лунин".
- В каком районе Сталинграда вы воевали? Я сам сталинградский.
Вопрос не относился к предстоящему, а впрочем, относился. Воевать предстояло вместе, и не только он разглядывал их, но и они его.
- Мамаев курган знаете?
- Еще бы!
- Сначала там, а потом северней. В районе баков, знаете?
- Так это ж до Волги всего ничего!
- Да, всего ничего, - сказал Синцов. Сколько ни пришлось вытерпеть за эти месяцы, когда за спиной оставалось "всего ничего", но сейчас если он чем и гордился в жизни, так именно этим. - Занимали своим батальоном три дома на левом фланге дивизии.
- Весь батальон - три дома, - не то восторженно, не то недоверчиво сказал второй, черненький, лейтенант.
Фамилию этого Синцов уже запомнил, фамилия была нерусская - Караев.
- На батальон - три дома, а на дивизию - двадцать, - сказал Синцов. - Был у нас случай, уже в ноябре, командир дивизии рассказывал: ему позвонил с того берега сам командующий фронтом и спрашивает: "Наступаешь?" - "Наступаю". - "Доложи, каким флангом и в каком направлении наносишь удар?" А командир дивизии ему отвечает: "На правом фланге, товарищ генерал-полковник, наношу удар в направлении сверху вниз, потому что дом уже занял, а в подвале еще немцы. А на левом фланге - в направлении снизу вверх, потому что первый этаж наш, а второй - их..."
Все засмеялись. Синцов тоже улыбнулся. Он хотел дать понять этим рассказом, какая обстановка была там у них, в Сталинграде.
- Значит, в газетах похоже на правду писали, товарищ старший лейтенант, - сказал молчавший до этого командир минометной роты с тем хорошо понятным каждому фронтовику чувством, когда от души хочется верить, что все прекрасное, написанное в газетах про других, есть полная правда, но до конца поверить в это мешает сознание, что полной правды о том, что видел и пережил лично ты сам, наверное, никому, кроме тебя самого, не дано прочувствовать до конца.
- Большей частью похоже, - ответил Синцов. - От нас самих зависит. Когда хорошо воюем, почему и всей правды про нас не написать?
Сказал и посмотрел в сторону особиста.
"Если хороший мужик, как был у меня Зотов, не придашь значения, а если, как Федяшкин, каждое слово на крючок, - бери для начала".
- Еще какие вопросы?
Вопросов больше не было.
Командиры стали вылезать из-за стола.
- Жаль, вы, товарищ старший лейтенант, тут у нас утром не были, - надевая шинель, сказал Караев так, словно от Синцова зависело, быть или не быть тут утром. - Через нас парламентеры ходили, на шинелях - погоны новые. Красота!
Он говорил с еле заметным акцентом, мягко и стремительно - не говорил, а танцевал.
"Или дагестанец, или осетин, а может, кабардинец, - подумал Синцов. - Надо будет потом спросить".
- У нас погоны новые, а у немцев песня старая - не сдаются, и все! - сказал замполит Завалишин.
- А вы что, всерьез думали, что они тут же возьмут и сдадутся? - повернулся к нему Синцов.
Завалишин протер очки и задумчиво посмотрел на Синцова.
- Думал. А вы нет?
- Я не думал, - сказал Синцов.
- А я думал. Ведь не просто для очистки совести к нам парламентеров посылали. Значит, допускали такую возможность?
- Это, положим, верно, - согласился Синцов, хотя сам не допускал такой возможности.
- Ничего, товарищ политрук, - сказал Караев. - Так и так за неделю от них мокрое место оставим!
Синцов сегодня уже в третий раз слышал это слово - "неделя". Одно из двух: или так действительно запланировано и просочилось сверху, или это была шедшая снизу солдатская молва, рожденная сознанием собственной силы.
Когда командиры рот, уходившие вместе, теснясь, задержались у выхода из землянки, Синцов краем уха услышал, как Лунин сказал Караеву:
- А сколько у нас жил командир взвода?.. Почти и не жил...
Так и застряла в памяти эта последняя неизвестно по какому случаю сказанная молодым веселым голосом фраза.
Командир минометной роты Харченко задержался последним у выхода и спросил:
- Разрешите обратиться?
- Слушаю вас.
- Колебался, говорить ли с первого раза, товарищ старший лейтенант. У меня девушка в минометном расчете, сержант Соловьева. Санинструктор батальона была, перевели ко мне по ее личной просьбе. Тараховский приказал, и Поливанов подтвердил. А я возражал и сейчас возражаю. Прошу отчислить ее от меня куда хотите.
- Почему? - спросил Синцов.
- Завтра бой.
- А что, она себя плохо показала?
- Нет, не плохо. Но девушка она. Жалею.
- Она сама упорно просилась на это место, - сказал Завалишин.
- Много она, дура, понимает, где ее место, - упрямо сказал Харченко. - Жалею, потому что бой. Прошу отменить приказ.
- Ничего. Она сама заявила, что у минометчиков ей не страшно, - усмехнулся Ильин, и Синцову показалось, что усмешка эта относится к чему-то, о чем он еще не знает.
Но Харченко не обратил внимания на слова Ильина, даже глазом не повел. Стоял и ждал, что скажет комбат.
"Может, и в самом деле не место", - подумал Синцов, но начинать в первый же день с отмены приказа двух комбатов не захотел. Тем более девушка сама добивалась - такие чаще всего упрямы.
- Позже разберемся, а пока берегите по силе возможности.
Харченко откозырял и вышел.
- Исключительно добросовестный, но немного боязливый, - сказал Ильин о Харченко после его ухода.
- Не сказал бы, - раздалось из угла землянки.
Это были первые за все время слова, сказанные уполномоченным.
- Что имеете в виду? - повернулся к нему Синцов.
- Имею в виду, что вполне на месте и пользуется в роте авторитетом. А что не бахвал - так это не обязательно.
В его словах был оттенок вызова. Видимо, уполномоченный больше сочувствовал спокойному поведению такого же, как он, средних лет человека, чем молодому задору Ильина.
- Я не говорю, что Харченко плох, но ему всегда кажется, что страшней его минометных позиций на земле места нет. Дело делает, но внутри себя все время переживает, - сказал Ильин.
- А переживать никому не запрещено, - сказал уполномоченный.
"Нет, ты, кажется, ничего, дядя, - подумал Синцов, - хорошо бы не ошибиться!"
- Ничего с ней, с этой Соловьевой, завтра не сделается, - сказал Ильин.
Уполномоченный поднялся.
- Если у вас нет ко мне вопросов, пойду. У меня свои дела в ротах.
- Значит, не к себе людей вызываете? Сами к ним ходите? - спросил Синцов.
Сказать так дернуло за язык одно воспоминание, но, не договорив, уже пожалел: "Зачем задираешься? Даст отпор - и будет прав".
Но лицо особиста осталось равнодушным.
- Как когда, - сказал он. - А что?
Теперь, раз начал, надо было договаривать до конца.
- Сидел у меня одно время в батальоне уполномоченный. Засел, как гвоздь, в землянке, и вызывал к себе днем под обстрелом то одного, то другого.
- Ну и что? - тем же ровным голосом спросил уполномоченный.
- Ничего. Пожаловался его начальству, попросил отозвать.
- Отозвали?
- Отозвали.
- Ну и правильно, - сказал уполномоченный. - Так если ничего ко мне нет, я пошел.
"А что у меня к тебе может быть? - молча кивнув, подумал Синцов. - У меня свои дела, у тебя свои".
Уполномоченный медленно надел полушубок и ушанку - наверно, не хотелось, как и всякому другому человеку, идти из тепла на холод - и вышел.
"Спокойный мужик", - сочувственно подумал Синцов. Он любил спокойных людей.
- Хорошо натопили, - сказал Ильин. - Верно, товарищ старший лейтенант?
- Даже слишком, - сказал Синцов. - Дров не жалеете.
- Напоследок ободрали все, - сказал Ильин. - До последнего. Все равно нам здесь больше не жить, завтра вперед пойдем.
Синцов посмотрел на часы. Времени уже много. А надо еще и к артиллеристам, и в роты, хотя бы в одну, из которой не пришел ее командир - Чугунов.
"Да, Чугунов". Он заглянул в полевую книжку, чтобы проверить, не ошибся ли.
- Сходите к Чугунову, - обратился он к адъютанту, - узнайте, что там у него, и передайте, что я позже сам приду, пусть не отрывается от своих дел.
Можно было и просто позвонить по телефону, но подумал об адъютанте: "Пусть сбегает, долговязый, нечего ему тут все время толочься".
Адъютант радостно сказал: "Есть!" Этому выскочить на мороз, видимо, ничего не стоило. Он кинулся к висевшему на стене полушубку, и Синцов только тут заметил, что адъютанта еще и мужчиной-то не назовешь. До чего же он голенастый, длиннорукий, даже плечи еще не развились по-настоящему!
- Неплохой парнишка наш Рыбочкин, - сказал Ильин, когда адъютант вышел. - Только умываться его пришлось заставить. Когда пришел, вижу: два дня не умывается, три дня не умывается. Спрашиваю: "Ты чего не умываешься?" А он говорит: "А я думал, на войне не умываются"...
- Шутка, что ли?
- Нет. Вполне серьезно, - рассмеялся Ильин. - Пришлось учить, как маленького. Дело знакомое. Я только за год до войны педтехникум окончил. "А ну, покажите ваши руки?" Так и с нашим Рыбочкиным.
Он говорил об адъютанте, как о маленьком, и имел на это право. Чувствовал себя старше его на полтысячи дней войны.
Синцов, обратившись к Богословскому, задал ему несколько вопросов по занимаемой должности. С ответами Богословский не мялся; что было положено знать - знал, только отвечал слишком звонко, напряженно, как бы стремясь подчеркнуть, что он не тот, каким командир батальона мог заранее счесть его с чужих слов.
- Как видите завтра свое место в бою?
Богословский ответил, что Поливанов еще утром приказал ему с начала наступления находиться с первой, левофланговой ротой - толкать Лунина.
- Толкут воду в ступе, - не удержался Синцов. Знал на своей шкуре, как редко в бою обходятся без этого слова, но все равно не любил его.
- Если приказание не отменяется, то разрешите, пойду туда с ночи. - Богословский выждал, не добавит ли комбат еще чего после слов о воде и ступе.
- Что ж отменять, - сказал Синцов. - На первые часы боя приказание верное, а там но обстановке. Идите. Толкайте, а верней - помогайте бой организовать. Мне лично так больше нравится.
- Мне тоже, товарищ старший лейтенант, - дернул головой Богословский.
Когда он ушел и остались втроем, Ильин вспомнил:
- А вы ужинали?
- Уже перехотел, - сказал Синцов и удержал вскочившего Ильина. - Потом, когда из роты вернемся.
- А когда пойдем?
- Да вот сейчас и пойдем.
- Тогда разрешите отлучиться.
Ильин надел ушанку и выскочил из землянки в одной гимнастерке.
- Насчет того, что про нас пишут и чего не пишут, зря высказались, - вдруг сказал Завалишин.
- При особисте зря или вообще зря?
- Вообще зря.
- А вы что, журналист, что ли, - обиделись?
- Нет, я не журналист.
- А я как раз журналист, в далеком прошлом, - сказал Синцов.
- Вот не думал, - сказал Завалишин. - Думал, вы кадровый.
"Кто его знает, может, хочет польстить? Если так - зря".
- Возможно, я бываю резок, - сказал Синцов, посмотрев на замполита. - Жизнь так научила, хотя и не сразу. Если привыкнете - спасибо, а не привыкнете - что поделать. С прошлым замполитом жил по-братски.
- Что ж, - сказал Завалишин, - по-братски так по-братски. Авось найдем общий язык, я, говорят, человек мягкий.
- Мягкий - это плохо.
- Ну, не до такой степени, чтоб плохо, - чуть заметно усмехнулся Завалишин.
И Синцов вспомнил то, что говорил про него Бережной.
- Мне в полку сказали, что за время боев в батальоне тридцать человек в партию принято.
- Да, приняли много, но и потеряли... - Завалишин не договорил.
- А на сегодня?
- На сегодня, с вами считая, двадцать девять.
- Да, арифметика тяжелая.
Завалишин вздохнул.
- Бои. А когда бои, сами знаете: коммунисты, вперед! - со всеми вытекающими... А кто к этому не готов, зачем его в партию тянуть? Для цифры?
- Ваша фамилия мне знакома, - сказал Синцов. - Только не могу вспомнить.
Завалишин пожал плечами.
- Декабрист был такой, Завалишин. У нас тут в батальоне два декабриста - я да Лунин!
- Уж не потомки ли, часом? - рассмеялся Синцов.
- Лунин навряд ли, а я, видимо, да.
- Замполит - из дворян. Этого со мной еще не бывало.
- Чего на свете не бывает. Правда, дворянином я только до пяти лет был, больше не успел.
- Значит, как и я, с двенадцатого? А мне показалось, старше. - Синцова почему-то обрадовало, что они с замполитом однолетки.
- Ужин подготовят на три ровно, - сказал Ильин, входя.
- А не рано?
- Успеем. И сходим и вернемся.
Синцов стал надевать ватник.
- Вы здесь, на телефоне, - сказал он Завалишину. - Мы в третью роту, потом на НП к артиллеристам и домой.
- Можно найти полушубок, - предложил Ильин.
- Пока не требуется, - сказал Синцов. - Где санчасть?
- Как водится, под боком, - сказал Ильин.
- Когда вернемся, вызовите фельдшера, хочу знать, как подготовился к завтрашнему. Санчасть по штату?
- По штату. Фельдшер, два санинструктора, четыре санитара, сани, лошадь.
- Штат ясен. А пол?
- Пол последнее время кругом мужской, - улыбнулся Завалишин. - За исключением, кажется, лошади. Была Соловьева санинструктор, теперь - минометчица.
- Кстати, - Синцов вспомнил выражение лица Ильина, когда они говорили об этой девушке с командиром минометной роты, - там у нее ничего не происходит с Харченко, не из-за этого он волновался?
- Ничего подобного, - ответил Ильин и покраснел.
- Вопрос исчерпан, - сказал Синцов, не пожелав обратить на это внимания. - Пошли.