Начало войны
В первых числах января все японские пароходы курсировавшие вдоль портов Тихоокеанского побережья, прекратили свои рейсы. Зато в корейский порт Чемульпо стали прибывать огромные винтовые корабли, на гафелях которых трепыхались американские и английские флаги. Пароходы один за другим привозили зашитые в добротные циновки грузы в адрес китайского купца Тифонтая, японской фирмы Мицуями и «Русского лесопромышленного товарищества на Дальнем Востоке». Торопливость, с которой разгружались прибывшие суда, была для Чемульпо необычайной и потому казалась подозрительной. Бросалась в глаза настороженная тревожность наблюдавших за выгрузкой капитанов и их помощников, опасливо озиравшихся по сторонам. Зато, когда разгрузившиеся пароходы уходили с высоко поднятыми над водой бортами, показывавшими, что вместительные трюмы совсем пусты, капитаны стояли на своих мостиках с бесстрастными лицами, и в глазах их читалось спокойное удовлетворение.
23 января капитан английского парохода «Фули» подходил к Чемульпо с обоснованными опасениями. В потаенных гаванях Бенгальского залива, Яванского и Южно-Китайского морей, у странно пустых, будто нарочно освобожденных от посторонних наблюдателей причалов Суматры и Борнео, грузил он длинные, похожие на гробы ящики, тяжелые, как слитки металла. Минуя Формозский пролив, чтобы не встретиться там с любопытными до чужих грузов военными кораблями всех национальностей, «Фули» воровато проскользнул между Формозой и Филиппинскими островами в Тихий океан. Тут вливавшиеся в океан бирюзовые волны Формозского пролива изменили свою окраску и сделались зелеными. Дальше зеленый цвет сменился серым, а в Тихом океане вода стала совсем черной: ударил норд-ост. Тихий океан неистово раскачивал «Фули», стремясь его опрокинуть; огромные волны наваливались на одряхлевший от времени железный корпус и с грохотом отбегали, обнажая винты, яростно дробившие воздух. Но английский пароход шел уверенно и быстро. Мерно стучал его лаг, миля за милей ложилась за его кормой: груз Тифонтая нужно было доставить к сроку, иначе капитану грозила крупная неустойка.
Одновременно с «Фули» в гавань Чемульпо уверенно и нагло вскочил чумазый, весь в черном дыму японский миноносец с двузначным номером на носу вместо наименования.
У миноносца был высокий полубак, затянутый по леерному заграждению грязноватым брезентом, и это делало военный корабль похожим на коммерческое судно. Полуминоносец-полукупец быстро причалил к пристани, и, пока «Фули» пришвартовывался, японские матросы уже расхаживали по молу и набережной. Матросы были вооружены, держали себя развязно и, скаля, зубы, вызывающе покрикивали на сбегавшиеся отовсюду к прибывшему английскому пароходу толпы корейцев и китайских кули, спешивших наняться на разгрузку.
Капитан «Фули» пережил несколько неприятных минут. Уж не его ли пароход вызвал неожиданное прибытие вооруженных японцев? Но первоначальное чувство испуга скоро прошло. Он увидел, как начали проявляться признаки жизни на русском крейсере «Варяг», стоявшем на рейде между военными кораблями других национальностей. Среди всех других судов он выделялся орудийными установками, грозным профилем белых бортов и казался самым большим и красивым. Красавец «Варяг» медленно разворачивался по ветру, словно хотел что-то предпринять. На японском миноносце раздались трели боцманских дудок, отрывистые слова команды на непонятном языке, и, подчиняясь им, японские матросы быстро покидали набережную, перепрыгивая на миноносец прямо через борт.
— То-то, — удовлетворенно сжал кулаки в карманах меховой куртки капитан «Фули» и приступил к разгрузке своих трюмов.
Вечером на «Фули» стало известно, что миноносец привез японского консула из Чифу. Консул отыскивал во всех близлежащих к Японии портах свободные иностранные пароходы и немедленно фрахтовал их в русские гавани Порт-Артур и Владивосток.
Японский консул Мидзуно Кокичи явился на «Фули» на следующее утро. Его провели к капитану. За иллюминатором капитанской каюты тихо плескалась волна, сквозь толстое стекло было видно, как с моря в залив со стороны острова Иодольми то и дело входили и выходили неуклюжие рыболовецкие суда корейцев с четырехугольными парусами, тяжелые грузовые джонки и шаланды, как сновали по рейду юркие военные баркасы и паровые катера, тоненькими гудками требовавшие себе дорогу и уважения к национальным флагам.
Над «Фули» в свободном и гордом полете пролетали вездесущие чайки; ветер колыхал над ним флаг старой Англии. Английский капитан, подвигая к Мидзуно Кокичи уже початую бутылку рома, рассказывал японскому консулу о своих скитаниях по свету.
Мидзуно Кокичи, то придвигая к себе, то отодвигая стакан с недопитым ромом, казалось, внимательно слушал и вежливо кивал головой. Через иллюминатор он видел стоявший на рейде «Варяг». Окидывая крейсер опытным глазом человека, выросшего у моря, консул с огорчением думал, что в русском корабле удачно сочетались не только радующая глаз красота, но и поразительная мощность, с которой японской эскадре придется побороться всерьез.
Капитан говорил, умолкал, снова начинал говорить, не задавая консулу никаких вопросов. Чувствуя вежливое нетерпение капитана, Мидзуно Кокичи решил, наконец, открыть карты. Не пойдет ли «Фули» в Порт-Артур? Идти нужно экстренно и самым быстрым ходом, чтобы немедленно взять из русского города всех японцев, которым вдруг неожиданно захотелось выбраться оттуда к себе на родину с семьями и всем скарбом. Чтобы своевременно вывезти мирных японцев из Порт-Артура, консул не постоит за ценой. Вопрос о фрахте должен быть решен сию минуту. Время не ждет.
— Конечно, я не политик, точнее говоря, я не силен в политике, но привык наблюдать жизнь и думать о ней. В жизни я кое-что понимаю. Раз вы платите, я согласен. Вопрос в цене, — сказал англичанин японцу.
Фрахт состоялся. Консул был необычайно щедр. Вопреки известной всем привычке японцев торговаться, он сразу же согласился на заломленную английским капитаном цену.
— Но имейте в виду, — повелительно сказал консул, — я тоже еду с вами в Артур... И со мной мой лакей. Запомните: мой лакей.
— Есть, сэр. С вами едет ваш лакей. Из уважения к вам ему будет предоставлена отдельная каюта. Мои помощники потеснятся.
— И, кроме того, отдельная гичка в Порт-Артуре. Лакей поедет на ней собирать мои вещи, разбросанные в разных местах.
— Есть, сэр. И отдельная гичка для ваших дел.
Через час на английский пароход явились Мидзуно Кокичи и его лакей. У лакея была небольшая, изящно подстриженная бородка и воинская выправка.
Сейчас же на «Фули» звякнул машинный телеграф, и его машины пришли в движение; за кормою забурлила вода, вздрогнул нос парохода, столкнувшись со льдиной.
«Фули» приспустил свой флаг, проходя мимо «Варяга» и салютуя ему.
Над рейдом Чемульпо метался ветер, срывая пену с гребней волн, и лаг «Фули» в мерной поспешности, соответствовавшей условленной плате, стал отсчитывать одну милю за другой.
Утро 26 января только-только занималось, когда Мидзуно Кокичи вошел в каюту своего «лакея».
— Хиросо, — сказал он лакею, — мы подходим к Порт-Артуру.
— Я не сплю, — ответил Хиросо. — Я перечитываю «Ници-ници». Вы читали это воззвание? — Возвысив голос, Хиросо прочел: — «Вперед же, пехотинцы Ниппона, вперед, кавалеристы страны Восходящего солнца, бейте и гоните дикую орду, пусть наше знамя водрузится на вершинах Урала!»
— Пусть наше знамя водрузится на вершинах Урала! — торжественно повторил Мидзуно Кокичи. — Японская нация сознает свою силу и перешагнет через Манчжурию и Сибирь до Европы.
Японцы вышли на палубу. Рыжие берега Порт-Артура уже открывались на горизонте. «Фули» быстро приближался к маяку, стоявшему в проходе между двумя рейдами.
Капитан «Фули» козырнул японцам, они ответили тем же. Хиросо отвернулся в сторону. С капитанского мостика ему хорошо была видна грязноватая палуба, покрывшаяся за ночь тоненьким слоем льда; по палубе лениво двигались фигуры матросов.
— Ваш экипаж плохо работает, — сказал Хиросо капитану. — Матросы даже не радуются Порт-Артуру.
— Вы правы, сэр, — почтительно ответил капитан. — Экипаж — шотландцы и индусы, и те и другие бездельники. Индусы привыкли только фантазировать о свободе, но не работать.
— Когда Индия будет наша, мы научим индусов работать на нас, — зло процедил сквозь зубы Хиросо.
Маяк остался позади, водное пространство рейдов сузилось, скалистые берега Порт-Артура все больше и больше сжимали водный простор Желтого моря.
— Беда, если тут затонет какой-нибудь пароход, — произнес англичанин. — Тогда в Порт-Артур никому не войти и не выйти оттуда.
Хиросо и Мидзуно Кокичи быстро переглянулись.
Англичанин поднес к глазам бинокль. Все рельефнее и рельефнее выделялись давно привычные капитану контуры Золотой горы, крепостные сооружения, знакомые корабли русской эскадры, здания. Уже стало видно, как на широкой улице, где помещался лучший в Порт-Артуре ресторан «Саратов», хорошо известный капитану, поднялось и рассеялось ржавое облако пыли, взбитой кверху быстро проехавшей коляской.
— Вот русская эскадра, — обращаясь к японцам, махнул биноклем англичанин.
Но японцы уже сами глядели на нее во все глаза. Эскадра стояла на внешнем рейде без паров по диспозиции мирного времени. Броненосцы и крейсеры были расположены в шахматном порядке по четыре корабля в линии, всего шестнадцать вымпелов. Миноносцы стояли на внутреннем рейде.
— Здесь ничто не изменилось, — облегченно вздохнув, произнес Мидзуно Кокичи, обращаясь к Хиросо.
Экстренный рейс «Фули» был окончен. Медленно разворачиваясь, входил на внутренний рейд огромный пустой корабль, его протяжный гудок разнесся над бухтой. На мачте взлетели четыре цветистых флага. Английский пароход, становясь на причал, называл свое имя по международному коду. Потом на «Фули» раздались свистки командира и его помощников, и матросы стремительно рванулись на палубу. Заработала лебедка, загремела якорная цепь. Японцы спустились в свои каюты.
Около шести утра командир итальянского крейсера «Эльба» проснулся, бросил взгляд на часы. Укутав обнаженное смуглое тело японским халатом, прошел в ванную комнату. Он еще не кончил купания, когда послышался легкий стук, и в дверь просунулась голова вестового, несшего на серебряном подносе пакетик.
— Синьор, простите, чрезвычайно важное дело. Вахтенный начальник приказал мне вручить немедленно.
Бореа торопливо вышел из ванной, вскрыл пакет. На чудесной корейской бумаге, единственной по своему качеству во всем мире, каллиграфическим почерком иссиня-черной китайской тушью было написано следующее письмо японского адмирала:
«ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВАКОРАБЛЬ «НАНИВА».
РЕЙД ЧЕМУЛЬПО 26 января (8 февраля) 1904 г.
Сэр,
Имею честь уведомить Вас, что ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между Японской и Российской Империями я должен атаковать военные суда Русского Правительства, стоящие в порту Чемульпо, силами, состоящими под моим командованием, в случае отказа старшего из русских морских офицеров, находящихся в Чемульпо, на мою просьбу покинуть порт Чемульпо до полудня 27января (9 февраля) 1904 г. Я почтительно прошу Вас удалиться от места сражения настолько, чтобы для корабля, состоящего под Вашей командой, не представлялось никакой опасности от сражения. Вышеуказанная атака не будет иметь места до 4 час. пополудни 27 января (9февраля) чтобы дать время привести в исполнение вышеупомянутую просьбу. Если в порту Чемульпо находится в настоящее время какой-нибудь транспорт или купеческие суда Вашей нации, то я прошу Вас передать им настоящее уведомление. Имею честь, Сэр, быть Вашим покорным слугой.
С. УРИУ, контр-адмирал, командующий эскадрою
Императорского Японского флота.
Старшему из итальянских морских офицеров.
P.S. Это уведомление будет доставлено Вам до 7 или в 7 часов пополуночи 27 января (9 февраля) 1904 г.»
— Джузеппе, самый полный вперед! В один момент — парадный мундир! Спустить на воду четверку!
Бореа не кончил своих восклицаний, когда на французском крейсере разыгралась такая же сцена.
— На шлюпке! Кто гребет? — окликнул французский часовой с «Паскаля» подходивший ял.
— Письмо вашему командиру от японского адмирала. Началась война!
— Ах, канальи, канальи! — возмущался командир «Паскаля», читая письмо Уриу.
— Паровой катер! Живо! — крикнул он вбежавшему на звонок матросу.
Приказав старшине катера держать курс на английский крейсер «Толбот», Сэнэс бросил взгляд на то место рейда, где стояли русские суда.
Еще только брезжил слабый рассвет, но очертания «Варяга» были хорошо видны. Он стоял, сурово и неприступив выделяясь в сумрачном воздухе своими горделивыми линиями. Прямо против русского корабля расположились японские миноносцы, слабо освещенные электрическими лампами. Сэнэс поднялся на палубу «Толбота», когда там вызванный в ружье караул оказывал воинские почести командиру итальянской «Эльбы».
— Читали письмецо? — запальчиво крикнул Сэнэс, протягивая англичанину письмо Уриу, как только все командиры вошли в салон Бэйли.
— Я имел честь получить письмо японского адмирала, — выжидательно ответил тот.
— Как это вам понравится? — кипятился Сэнэс. — Корея только что объявила нейтралитет, а японцы вдруг начинают распоряжаться здесь, как дома. Я предлагаю сию же минуту протестовать против неожиданного и наглого нарушения японцами международного права.
— Я также, — горячо поддержал Бореа. — Ведь этим письмом Азия послала вызов Европе.
— Да, да, джентльмены, — согласился, наконец, командир «Толбота», — как представители наших государств, престиж которых мы здесь оберегаем, мы должны немедленно рассмотреть содержание письма адмирала Уриу, чтобы прийти к общему решению. Но я не вижу здесь командиров «Варяга» и «Виксбурга», заинтересованных в данной ситуации не менее нас.
— О-ля-ля! Мы их сейчас притащим! — воскликнул Сэнэс. — Я еду за Рудневым, а вы, дорогой друг, — обратился он к Бореа, — соблаговолите взять на себя труд доставить сюда американца. Идет?
Через несколько минут катер «Паскаля» и четверка «Эльбы» вновь запрыгали по воде рейда.
Командир американского стационера «Виксбурга» капитан второго ранга Маршалл сделал вид, что он очень удивлен приездом Бореа, который с места в карьер забросал его вопросами: получил ли капитан письмо Уриу, каков его взгляд на нейтралитет Кореи и известна ли ему жалоба русских командиру «Толбота» о японской стрельбе минами по «Корейцу».
— Беспомощная жалоба русских на японские мины достойна удивления, — холодно ответил Маршалл. Голос его был суров и недружелюбен. — Если японские мины действовали, почему русские орудия бездействовали? На востоке о войне русских с японцами говорили столько, что все перестали ей верить. Но раз она вспыхнула, ничего не поделаешь, надо воевать. Однако за войну отвечают те, кто воюет, а не те, кто ее созерцает.
Бореа помедлил немного, потом спросил:
— Значит, вы со мною не едете?
— Нет.
Бэйли принял командиров в салоне. Он был в парадном мундире с золотым шитьем, при орденах, и это как-то особенно подчеркивало важность, необычность беседы, которую вели собравшиеся. Руднев внимательно прочитал переданное ему английским капитаном уведомление Уриу, вникая в каждое слово.
— Могу сказать одно, — произнес он, возвращая письмо, — японцы поступают нечестно, скрывая от меня, что война объявлена. Ведь всем вам известно, что телеграф в Чемульпо и Сеуле находится под японским контролем. Но с двадцатого января они не пропустили ко мне ни одной депеши, хотят захватить врасплох. Та информация о войне, которую я имел честь получить от вас, является для меня совершенно неожиданной.
Дверь в салон все время открывалась, в нее входил командирский вестовой, устанавливая на столе тарелки с сандвичами и бокалы.
— Уокер, — раздраженно заметил ему Бэйли, — вы сделаете мне большое одолжение, если сразу внесете сюда сода-виски и перестанете появляться здесь до той поры, пока я не позову вас.
Подождав, когда вестовой вышел, Бэйли как будто с усилием оторвал свой взгляд от закрывшейся двери.
— Что вы намерены предпринять, господин капитан? — повернулся он к Рудневу.
— Защищаться до последнего человека.
— Здесь, на нейтральном рейде?
— Там, где на меня нападут...
В дверях вновь вынырнула фигура Уокера.
— Сэр, прошу меня простить, но пришло экстренное письмо для командира русского крейсера «Варяг». Мичман, с которым оно прибыло, просит разрешения повидать своего командира.
— Попросите господина офицера сюда, — приказал Бэйли.
Мичман, войдя в салон, быстро оглядел всех, подошел к Бэйли и взял руку под козырек. Все командиры встали, вытянулись во фронт.
— Господин капитан, — щеголяя прекрасным английским языком, произнес мичман. — Имею честь доложить вам, что я, офицер русского крейсера «Варяг», прибыл на корабль его величества короля Англии «Толбот», чтобы донести находящемуся здесь моему командиру о прибытии на его имя экстренного пакета. Прошу вас разрешить мне выполнить эту обязанность.
Четким шагом, продолжая держать руку у козырька, мичман подошел к Рудневу.
— Господин капитан первого ранга. По распоряжению старшего офицера крейсера спешно и без всяких чрезвычайных происшествий доставил вам экстренное письмо консула в Чемульпо.
Руднев торопливо вскрыл пакет и пробежал глазами препроводительное письмо консула, немного дивясь его нескладности:
«Императорский вице-консул в Чемульпо, командиру крейсера «Варяг», № 23, 27 января 1904 года. По просьбе японского консула в Чемульпо препровождаю к вашему высокоблагородию письмо японского контр-адмирала Уриу. Вице-консул Поляновский».
Руднев нетерпеливо разорвал желтоватый конверт из плотной добротной бумаги, на которой не было написано никакого адреса. Письмо адмирала было коротким:
«ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВАКОРАБЛЬ «НАНИВА».
26 января (8феврая)1904 г.
Сэр,
Ввиду существующих в настоящее время враждебных действий между правительствами Японии и России, я почтительнейше прошу Вас покинуть порт Чемульпо с силами, состоящими под Вашей командой, до полдня 27 января (9 февраля) 1904 г. В противном случае я буду обязан открыть против Вас огонь в порту.
Имею честь быть Вашим покорнейшим слугой.
С. УРИУ, контр-адмирал, командующий эскадрой
Императорского Японского флота.
Старшему из русских офицеров».
Руднев прочел письмо несколько раз про себя, потом громко огласил его. Командир «Варяга» имел совсем спокойный вид, и только неожиданно забившаяся жилка на виске говорила о его волнении. Посмотрев на свои часы, он сказал:
— Сейчас половина десятого. Письмо датировано вчерашним днем. Трудно предположить, чтобы Уриу не имел возможности доставить мне свое уведомление если не вчера, то хотя бы сегодня, но значительно раньше. Вызов более чем дерзок, но я принимаю его.
— Живы славные традиции великого русского народа! — экзальтированно воскликнул Бореа, с глубокой внезапно вспыхнувшей симпатией поглядывая на Руднева и мичмана.
— Перед мужеством и бесстрашием русских моряков приходится лишь преклониться, — сверкая глазами, поддержал итальянца Сэнэс.
— Благодарю вас, милостивые государи, за сочувствие, — поклонился Руднев. — Но позвольте предупредить вас о следующем. Сконцентрированные в Чемульпо японские суда имеют около сорока минных аппаратов. Ясно, что они в первую очередь используют против меня это грозное оружие, особенно имея в виду, что у меня таких аппаратов только шесть. Чтобы предупредить минные атаки, я вынужден немедленно открыть огонь против японцев или же прошу проводить русские корабли вашими судами до выхода из нейтральных вод, тем более, что японский транспорт все еще находится на рейде.
Командиры иностранных судов ничего не ответили, вопросительно поглядывая друг на друга. Затем, пошептавшись о чем-то с французом и итальянцем, Бэйли сказал Рудневу:
— Командиры иностранных судов считают, сэр, что они должны послать контр-адмиралу Уриу свой мотивированный протест по поводу происходящего, но во имя столь строго соблюдаемого нами всеми нейтралитета обмен мнений и окончательная формулировка протеста должны произойти в секретном, без участия воюющих сторон, совещании. Вследствие изложенного, сэр, мы покидаем вас на некоторое время, по истечении которого я буду иметь честь ознакомить вас с содержанием нашего протеста.
Бэйли говорил с виноватым видом человека, ясно сознающего ненужность и нелепость совершаемого, но не имеющего мужества открыто признаться в этом.
Оставшись в салоне один, Руднев вдруг почувствовал, что он голоден, и вспомнил, что ничего не ел еще со вчерашнего обеда. Фужер сода-виски и несколько сандвичей утолили его голод и прогнали усталость. Он принялся мерить шагами каюту от стены до стены, нетерпеливо ожидая, когда выйдут командиры.
Никчемность этого совещания была ему сейчас совершенно ясна, и каждая минута казалась напрасно потерянной. Ему хотелось сейчас быть на «Варяге», он представлял себе, как, выйдя отсюда, с полным отрешением от всего личного поднимется на палубу своего корабля. Теперь в Рудневе не оставалось ничего от той мучительной напряженности мыслей, во власти которых он находился вчера и в этот день утром. Все стало ясным. Война! Нервная напряженность сменилась приливом холодной силы, упругостью тела, мускулов. Уверенно и точно работало сердце, разнося кровь, которую Руднев готовился отдать всю, до последней капли, за честь командовать «Варягом».
— Простите, сэр, мы задержались, — услышал он голос Бэйли. — Нами составлен следующий протест, соблаговолите его выслушать:
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВАКОРАБЛЬ «ТОЛБОТ».
ЧЕМУЛЬПО 27 января (9 февраля) 1904 г.
Сэр,
Мы, нижеподписавшиеся, командующие тремя нейтральными военными судами Англии, Франции и Италии, узнав из полученного от Вас письма от 26 января (8 февраля) о предполагаемой Вами сегодня в 4 часа дня атаке русских военных судов, стоящих на рейде Чемульпо, имеем честь обратить Ваше внимание на следующее обстоятельство. Мы признаем, что так как на основании общепризнанных положений международного права порт Чемульпо является нейтральным, то никакая нация не имеет права атаковать суда других наций, находящихся в этом порту, и держава, которая преступает этот закон, является вполне ответственной за всякий вред, причиненный жизни или собственности в этом порту. Поэтому настоящим письмом мы энергично протестуем против такого нарушения нейтралитета и будем рады слышать Ваше мнение по этому предмету.
БЭЙЛИ, командир корабля его Величества «Толбот»
БОРЕА, командир корабля «Эльба»
СЭНЭС, командир корабля «Паскаль»
Сотокичи УРИУ, контр-адмиралу, командующему эскадрой
Императорского Японского флота».
— Как вы находите наш протест? Достаточно он энергичен?
— Вполне, сэр, — ответил Руднев, скрывая едкую иронию. — Несомненно, ваш голос дойдет до слуха адмирала Уриу, и вы услышите его мнение по этому предмету. Что же касается моего мнения, то я его передам адмиралу Уриу на языке моих пушек и буду очень рад, если в громе их утонут все возражения японцев.
Сигнал семафором о съемке с якоря «Кореец» принял от «Варяга» в одиннадцать часов двадцать минут. Над морем нависла дымка, солнце тускло просвечивало сквозь нее, как через немытое стекло, но погода обещала быть ясной. «Кореец» снялся при полном штиле.
«Варяг» выбирал якорную цепь, и «Кореец» на некоторое время опередил его. Но «Варяг» быстро управился с якорем, настиг «Корейца». Несколько минут оба корабля шли рядом мимо иностранных судов. Оркестр на «Варяге» заиграл «Преображенский марш». На палубе иностранных судов построились во фронт их командиры, офицеры, караулы и все матросы. Командир «Эльбы» приказал своему оркестру играть русский гимн. Командир «Паскаля» крикнул своим морякам:
— Салют героям, так гордо идущим на смерть!
Командир американского «Виксбурга» Маршалл, поглядывая на проплывавшего мимо «Варяга», сухо сказал судовому врачу:
— Отдаю должное и «Варягу» и «Корейцу». Команда их в полной мере демонстрирует мужество, хладнокровие, выдержку и даже настойчивость. Ведь они могли бы предпочесть сдачу. Но в конце концов все моральные свойства бессильны против техники. Японский крейсер «Асама» один имеет восемнадцать тяжелых орудий против пятнадцати орудий русских. Мораль ясна.
Проходя мимо иностранных кораблей, «Варяг» быстро обогнал «Корейца», потом уменьшил ход. Судовой штурман, находившийся на мостике, напряженно следил за курсом. Нависшая над водой сероватая дымка скоро разошлась. Спокойное море чуть переливало светлыми тонами, будто на поверхности его тут и там лежали целые поля перламутра. Изредка вдали, среди колыхания воздуха, возникало что-то вроде марева. И вдруг в этом колыхании далекого горизонта штурман уловил своим биноклем следы дыма. Вскоре стало ясно, что это целое собрание дымов, множество их. Несомненно, двигалась неприятельская эскадра. Руднев тоже прикинул к глазам бинокль, тщетно пытаясь разобрать, с каким врагом и в какой последовательности предстояла встреча. Через некоторое время он оглянулся назад. «Кореец» уже намного отстал. Руднев недовольно застопорил крейсер. Остановились мощные машины, могучий корабль замер на месте, ритмично покачиваясь на легкой зыби взбудораженного моря. Поджидая своего соратника, он словно всматривался в неприятеля, оценивал его.
Когда «Кореец» и «Варяг» снова сблизились, японская эскадра уже отлично проектировалась вся целиком. Русские суда снова вместе тронулись навстречу ей. Пройдя остров Иодольми, они могли уточнить наблюдения: их поджидала японская эскадра из шести крейсеров, шедших в строе пеленга. Восемь миноносцев держались за эскадрой. Далее к югу виднелось еще несколько судов.
«Варяг» продолжал бесстрашно идти вперед. Очертания японских крейсеров росли, все выше, все ближе становились их борта.
Вдруг с одного из них сорвалось белое облачко, с другого — беленький клубочек. Затем со всех бортов, перегоняя друг друга, побежали языки белесого пламени в клубах горчично-желтого и черного, как тушь, дыма. Над головой загудело. Перелет. Страшный взрыв где-то там, в воде, позади «Варяга». Совсем внезапно пламя переродилось в звуки, в оглушительный гром канонады. Ее сплошной неразборчивый рокот прорезал холодный свист. Вражеский снаряд ударил в борт. «Варяг» ухнул, осел, потом выпрямился.
Канонада разрасталась. Со стороны японцев полыхали, вздрагивали и пропадали жидкие по цвету, бледные под солнечным светом мазки огня, вспухали желто-бурые, охряные и черные кусты дымаю И все это имело свой голос: рычало, ревело, клокотало.
Командир «Корейца» Беляев подал первые команды стрельбы внешне спокойно, словно он выключил из своего внимания все бушевавшее вокруг канонерской лодки, но все увидели, что лицо его побледнело, и поняли, что для него секунды ожидания результатов первого выстрела самые трудные. Все разделяли это волнение, так как знали, что орудий, которыми можно разрушить броню японских крейсеров только два, и оба они на «Корейце». Потопить броненосные вражеские корабли мог только «Кореец». Но в то же время Беляев мужественно смотрел правде в лицо, не обманывая себя особыми надеждами. «Задавят нас японцы своей численностью, — думал он. — Если бы нас одних, еще полгоря, а вот зачем «Варяг» с нами гибнет? Если бы не мы, прорвался бы «Варяг», раскидал насевших шавок, порастряс кое-кому душу... У-у-у, тихоходина старосветская!» — неожиданно озлился он на «Корейца».
Понимая, что недолеты снарядов «Корейца», даже вполне оправданные, только поднимают дух у японцев, Беляев приказал временно прекратить стрельбу вовсе и идти навстречу неприятелю до пределов полной эффективности огня. Для этого «Корейцу» надлежало пройти порядочное расстояние под огнем дальнобойных японских орудий.
На «Варяге» офицеры и матросы держались с таким же мужеством. Машинально взглянув на часы и вовсе не запомнив, который час, Руднев отметил, однако, что вот уже полчаса идет неравный бой, а люди ведут себя, несмотря на потери, как герои. Если все будет так дальше и «Варяг» не потеряет хода, пожалуй, удастся добраться до японских кораблей, не имеющих на себе брони, и пустить кое-кого из них ко дну, хотя бы и ценою собственной гибели. В голове его блеснул смелый замысел: притянуть к себе ближе японскую эскадру, хотя бы даже за счет учащения вражеских попаданий в «Варяг». Тогда в бой смогут вступить восьмидюймовые орудия «Корейца».
В эту минуту на боевую рубку торопливо поднялся старший офицер. Он доложил, что не менее пятой доли людей уже вышло из строя — убиты или ранены, — но что хуже всего: «Варяг» почти лишился возможности управляться, так как рулевые приводы порваны, румбовое полузатоплено...
— Эх, Всеволод Федорович, — продолжал он. — Сокровенная мысль у меня такая: повернуть бы нам обратно в Чемульпо, перегрузить там на «Варяга» всю артиллерию «Корейца», весь его экипаж, заштопаться, исправить по возможности рулевые приводы. Часам бы к четырем управились. Потом бы взорвали «Корейца», а сами — на прорыв. Ход у нас замечательный, ни один из японских крейсеров не нагонит. По дороге постреляли бы из восьмидюймовок «Корейца», смотришь и пустили бы ракам на съедение «Асаму» или «Наниву»... Что вы на это скажете?
— Скажу, что рассудили вы совершенно правильно, — ответил, подумав, Руднев.
Сейчас он с особенной силой ощущал в себе чувство глубочайшей ответственности за крейсер, за находившихся на крейсере людей. Среди грохота сражений в нем не умолкал голос воинской мудрости: истина в том, что твердость духа при неудачах необходима не меньше, чем смелость при успехах. Сознание этой истины он берег, как величайший дар своего разума, сохранившего для него опыт минувших поколений. Этот же разум подсказывал ему, что спасение «Варяга» и «Корейца» в огромной степени будет зависеть от него, Руднева, от его умения, находчивости, хладнокровия. Его воля к победе должна первенствовать над всем, его власть командира должна подчинить себе все, стать более, чем всегда, сосредоточенной, убежденной, охваченной единым порывом — победить.
Руднев принял окончательное решение. Он приказал поворачивать обратно в Чемульпо и, отдавая приказ, был глубоко убежден, что его решение единственно верное.
«Варяг», разворачиваясь машинами, стал поворачивать вправо, сделав об этом сигнал «Корейцу». Сильное течение около острова Иодольми несло крейсер прямо на огромную отмель, на которой отчетливо были видны неровные края камней. Совсем близко от острова пришлось дать задний ход обеими машинами.
Пока «Варяг», прекратив движение вперед, производил свои эволюции на одном месте, расстояние между ним и неприятелем значительно уменьшилось. Огонь всех вражеских крейсеров усилился, и попадания их участились. Напряжение боя еще более возросло, хотя пять минут назад казалось, что достигнут предел, за которым человек лишается способности дышать, думать, противодействовать давящей его неравной силе.
Наконец «Варяг» повернулся, получил возможность стрелять левым бортом, орудия которого были менее повреждены. Навстречу «Варягу» шел полным ходом «Кореец», приближаясь к японской эскадре. Он все еще не открывал огня из своих восьмидюймовок, и это нервировало Руднева. И вдруг с «Корейца» слетело темное облако дыма. У четвертого, шедшего в строю пеленга, японского крейсера поднялся огромный столб воды. Руднев смотрел на «Корейца», то и дело закрывавшегося черным дымом. Сердце его колотилось.
— Молодец Беляев! — услышал Руднев за собою голос старшего офицера. — Стреляют не бездымным, а обыкновенным порохом. Догадался, что клубы дыма скрывают его от японского прицела.
Выстрелы «Корейца» по четвертому японскому крейсеру давали то недолет, то перелет. Но один из снарядов упал на самый крейсер. С «Варяга» было видно, как там взметнулось пламя взрыва...
Громовое «ура» всего экипажа «Корейца», восторженно встретившего это удачное попадание, до Руднева, конечно, не долетело, но Беляев, увидев, как на японском корабле вспыхнул огромный пожар, сразу почувствовал себя счастливым. Наконец-то сократилось пространство, делавшее для него японцев недосягаемыми.
Тактика неприятеля, сосредоточившего весь свой огонь на «Варяге», казалась командиру «Корейца» оскорбительным пренебрежением и в какой-то мере унижала его корабль. С яростью подсчитывал он жестокие удары японцев по «Варягу», с гордостью отмечал геройское поведение русского крейсера, непрерывно стрелявшего, не подпускавшего к себе врага. Но в то же время Беляеву страстно хотелось, чтобы и орудия «Корейца» всей своей мощью ворвались в этот горячий бой, а между тем медлительность корабля вынуждала к молчанию, к бездействию. В течение первого получаса боя фарватер около «Варяга» кипел от разрывов вражеских снарядов, около же «Корейца» было совсем тихо, как в пруду. Теперь положение изменилось.
С новым выстрелом, сделанным рукою бывалого артиллериста, на «Корейце» вновь загремело русское «ура», приветствуя взрыв и огонь у кормовой башни «Асамы». Командир канонерской лодки был счастлив: он знал, что пробить шестидюймовые плиты из лучшей закаленной стали, защищавшей башни японского крейсера, — это значит вывести «Асаму» из строя надолго, если не навсегда.
Матросы смотрели на горевшие японские корабли как зачарованные. Следы вялости, упадка настроения как водой смыло. Опять все подтянулись, глаза стали зорче смотреть, руки увереннее действовать. Комендоры целились особенно тщательно, и не прошло пяти минут, как палуба «Корейца» вновь огласилась победными криками: на поверхности воды не стало одного вражеского миноносца, нашедшего себе место на дне моря.
Отвлекшись боем, Беляев на несколько минут забыл о «Варяге». Он навел на крейсер бинокль, когда там одновременно вспыхнули два пожара. «Варяг» вдруг остановился и, имея заметный крен, стал поворачивать вправо.
Сигнал Руднева «Изменяю курс вправо» Беляев увидел, уже пройдя остров Иодольми. Мелькнуло предположение, что «Варяг» получил повреждения в руле. Беляев хорошо знал, что на любом корабле, от гички до броненосца, надо молниеподобно, но спокойно отвечать на любое явление в море. Избегая соствориться с «Варягом» по отношению к неприятелю, командир «Корейца» положил руля вправо на борт и, уменьшив ход до малого, описал циркуляцию в двести семьдесят градусов в левую сторону. Затем он снова вступил в кильватер «Варяга», повернувшего на рейд, и дал полный ход. Следуя таким образом, он продолжал стрелять по наседавшей японской эскадре, прикрывая крейсер сначала огнем орудий левого восьмидюймового и кормового шестидюймового, а потом только кормовым огнем.
Японцы продолжали бой, застопорив машины. Уходивших на рейд Чемульпо и продолжавших отстреливаться «Варяга» и «Корейца» теперь преследовали лишь два броненосных крейсера, которые по сигналу Уриу бросились в погоню и все время вели жестокую стрельбу...
Но потопить русские корабли или хотя бы заставить их отклониться от взятого курса на рейд не удалось, хотя на палубе «Варяга» творилось что-то ужасное. Японская шрапнель поражала русскую команду. Ядра рвали людей на части. Треск стоял оглушительный. А русские среди этого кровавого побоища продолжали действовать, маневрировать, прицеливаться, стрелять из орудий, как на учении. По «Корейцу» почти не били. Все внимание было обращено на «Варяга», по уничтожении которого предполагали быстро покончить и с канонерской лодкой...
И все же без четверти час русские корабли приблизились к нейтральным судам и стали подходить к якорному месту. Японские крейсеры прекратили огонь, так как их стрельба могла быть опасной для судов международной эскадры.
Испросив разрешение старшего, «Кореец» стал на якорь близ острова Обсерватории, имея за собою Чемульпо, а вслед за ним в час дня отдал якорь вблизи «Толбота» полуразрушенный вражескими снарядами, почернелый от копоти «Варяг».
Вскоре командирский ординарец передал офицерам приказание Руднева собраться на совещание в чудом уцелевшей кают-компании кондукторов. Когда все офицеры собрались, старший инженер-механик доложил офицерскому совету о результатах осмотра корпуса и механизмов корабля. Состояние крейсера после жестокого боя было таково, что всем стало ясно одно: «Варяг» уже не являлся боеспособным кораблем.
Руднев внимательно выслушал разноречивые, сбивчивые мнения своих офицеров по поводу того, как действовать дальше. Горячие, смелые, но мало реальные речи их были ему понятны. Но Руднев смотрел на них, и ему казалось бессмысленным, невозможным предположить, что через несколько часов все они почему-то должны будут умереть, вновь схваченные чужою, заранее подготовленной и хорошо рассчитанной на безнаказанность силой. Чувство протеста и возмущения охватило его. Он резко поднялся:
— Итак, господа офицеры, пора нам сказать последнее слово. Утром мы говорили: если не удастся прорваться — взорвемся. Сейчас выяснилось: первая попытка прорваться не удалась, вторая обречена на полный провал. Мы имеем полную непригодность «Варяга» к дальнейшему действию, постепенное наполнение корабля водою через пробоины, заделать которые нельзя, порчу рулевых приводов и большую убыль в людях. Вступить при таких условиях в бой с японцами — значит дать им слишком легкую возможность одержать победу над полуразрушенным крейсером. Моя душа возмущается против этого. Нам остается одно — затопить родной корабль, а самим высадиться на берег... Теперь нужно решить вопрос, как произвести эту высадку...
Сказав, что он снова соберет офицеров, когда все выяснит с командирами иностранных судов, Руднев круто оборвал совещание и заторопился на «Толбот».
Через короткое время к спущенному трапу «Варягам стали подваливать одна за другой шлюпки, вельботы и катера иностранных кораблей. На всех иностранных кораблях были уже подняты пары, дымили трубы: суда готовились на всякий случай к выходу в море, их командиры торопились снять с «Варяга» всех раненых и команду. Спотыкаясь на развороченных палубах крейсера, доктора и санитары разбрелись по кораблю. Все было обуглено, перевернуто, везде были лужи крови.
Содрогаясь перед тем, что видели, санитары поднимали раненых, переносили их в шлюпки. Матросы укладывали вещи. Крейсер постепенно пустел.
— Лихо управились, — сказал старший офицер, подойдя к стоявшему у самого трапа Рудневу. — Без десяти четыре, а на «Варяге» хоть шаром покати. Спасибо все-таки иностранцам, всех разместили, и довольно сносно.
Руднев не отвечал. Совсем по-детски он влез на поручни перил и сидел на них, неотрывно глядя на рейд. Его поза, весь нахохлившийся вид чем-то смутно напоминали птицу, посаженную в клетку.
— Что это?.. Никак с «Корейца» последняя четверка отвалила?.. — продолжал старший офицер и, посмотрев на часы, добавил: — Не пора ли и нам, Всеволод Федорович? Все судовые документы уложены, лежат у часового. Старший и трюмный механики и все хозяева отсеков на местах, ждут.
Руднев продолжал сидеть, нервно попыхивая папиросой, прилагая все усилия, чтобы скрыть овладевшее им волнение. Со стороны «Корейца» один за другим с промежутками в две-три секунды прогремели два взрыва. Руднев соскочил, взял под козырек. Его примеру последовал старший офицер.
Когда все было кончено, командир сказал:
— Отжил свое «Кореец», вечная ему память! Хорошая была канонерская лодка. Кабы не тихоходность, узлов побольше — и помирать не надо. Видали, как ее корпус распался на три части?.. Пора и нам! Приказывайте открывать кингстоны. Флаги оставить на месте: «Варяг» погиб в бою!.. Снимите с поста часового.
Последние боевые сборы к походу на Порт-Артур были закончены. В течение всего 26 января японские военные суда одно за другим выходили в море. Японская эскадра готовилась к внезапному открытию военных действий против России.
В пять часов вечера главные силы адмирала Того подошли к острову Роунд в сорока-пяти милях от Артура. Здесь Того просемафорил миноносцам первого, второго и третьего отрядов истребителей: «Согласно полученным указаниям, атакуйте врага. Желаю полного успеха!»
Миноносцы, отделившись от эскадры, полным ходом пошли к Порт-Артуру.
Стоя в тесной застекленной рулевой рубке, Масадзиро, начальник 1-го отряда истребителей, покашливая, мужественно преодолевал приступы возобновившейся с утра малярии. На посеревшем от внутреннего напряжения лице натужно играли желваки, жестко хмурились брови. Масадзиро был недоволен, что быстроходных крейсеров «Ниссин» и «Кассуга», только что приобретенных при посредстве Италии у Аргентины, в составе эскадры пока еще не было. За последние дни между японскими моряками только и было разговоров об этой покупке. Говорили, что она состоялась по явно повышенным ценам с особого разрешения парламента. Передавали за достоверное, что Россия тоже торговала у Аргентины эти суда и за такую же точно сумму, но великий князь Алексей требовал от фирм, производивших продажу, крупного куртажа в свою личную пользу, вследствие чего сделка не состоялась. По последним сведениям, «Ниссин» и «Кассуга», обслуживаемые командами, составленными из английских моряков, еще в середине января ушли из Сингапура прямо в Иокосоко, где и ожидались со дня на день. Следовательно, сейчас они могли быть уже здесь. Несмотря на то, что эскадра Того основательно и тщательно подготовилась к внезапному налету на базу русского Тихоокеанского флота и сконцентрировала для этого превосходящие силы, Масадзиро не особенно верил в успех затеянного предприятия. Он давно знал русских моряков — их неустрашимость, самоотверженность, выдержку — и боялся, что перед лицом надвинувшейся на них опасности они организуют уничтожающий отпор и сами начнут преследование японской эскадры в море. Именно здесь и понадобились бы для победоносного единоборства быстроходные «Ниссин» и «Кассуга».
Сигнальщик заметил, что навстречу миноносцам со стороны Порт-Артура движется какое-то судно.
Масадзиро отдал нужные распоряжения. Скоро миноносцы окружили и осветили боевыми фонарями судно, оказавшееся большим коммерческим пароходом «Фули». Пароход остановился, опустил трап, с его палубы понеслись приветственные возгласы и крики «банзай». Масадзиро вплотную пристал к пароходу. По трапу быстро сбежал вниз бородатый японец.
— Хэ! Хиросо! — окликнул Масадзиро.
— Я самый! — сказал японец, ловко вскарабкавшись на миноносец.
Озабоченно и торопливо они прошли вместе в каюту, откуда Масадзиро минут через двадцать вернулся в рубку. Тогда замелькали сигнальные огни, которыми начальник отряда вызывал к себе всех командиров флотилии. Каюта, где оставался Хиросо, заполнялась настороженными сосредоточенными людьми. Беря со стола одну за другой карты рейда и гавани Порт-Артура, штабной офицер поспешно размечал на них общее расположение русской эскадры и место каждого корабля, поминутно сверяясь с находившейся в его руках дислокацией, начерченной Хиросо еще в Порт-Артуре.
Пока штабной офицер занимался своим делом, собравшиеся в каютах командиры вполголоса беседовали между собой.
— Беру на себя уничтожить «Севастополь», — хищно блеснул золотом сплошь пломбированных зубов коренастый пожилой командир «Усугомо». — Заранее радуюсь смертям, которые настигнут сегодня множество русских.
— Моя душа тоже искренне радуется этому, — поддержал его Такео Хиросо. — Еще недавно я опасался: удастся ли нам быстро проникнуть в секреты и чудеса европейской техники? Но теперь вижу, боязнь оказалась напрасной. Священное происхождение японского народа предопределило его несравненное превосходство в смысле ума и воли над народами других стран.
— Ребенок воина является на свет при звоне оружия, ребенок нищего — при звоне милостыни о тарелку, — провел рукою по жестким волосам Асаи Масадзиро. — Япония выполнит свое священное назначение. Но задачи будущего не должны затемнять настоящих... — И он стал излагать присутствующим заранее и подробно разработанный адмиралом Того план внезапного нападения на Порт-Артур.
Штабной офицер дочертил последнюю карту, опустил ее на груду уже лежавших на столе. Четырьмя линиями обозначались на карте стоявшие в шахматном порядке русские суда в составе шестнадцати вымпелов: на внешнем рейде эскадренные броненосцы и крейсеры, в гавани миноносцы и прочие корабли.
Держа перед собой привезенный Хиросо план, Масадзиро стал давать командирам указания. Миноносцы должны все вместе прибыть к внешнему рейду и там рассыпаться. Каждый командир обязан направить свой миноносец к определенному для него русскому кораблю, указанному на карте, и выпустить в него мину. Нападение должно быть одновременным на все суда русской эскадры...
— Интересно знать: русские надели на суда минные сети? — сделал озабоченное лицо командир «Акебоно».
Масадзиро вопросительно посмотрел на Хиросо.
— Едва ли! — пренебрежительно махнул тот рукой. — Лично я несколько часов тому назад заграждений не заметил.
Однако, несмотря на его уверения, Масадзиро распорядился, чтобы все мины, выпускаемые в русскую эскадру, были снабжены режущими сетку аппаратами.
После этого он вручил каждому командиру карту.
Когда все уяснили себе план Того и получили дополнительные к карте устные разъяснения и советы Хиросо, Масадзиро торжественно сказал:
— Война — это высшее и благороднейшее занятие самурая. Я думаю, русские и в мыслях не имеют, что мы уже начинаем. И хорошо! Совсем не нужно заранее объявлять войну. Это совершенно непонятный, глупый обычай. Я уверен, что сегодня вы уничтожите весь их флот. Отдайте все силы святому делу. Уходя отсюда, оставьте мысли о своих личных делах, о своих семьях. Умирая за родину, вы прибавите новый цветок к своему семейному дереву... Пусть каждый из нас будет готов превратиться в прах во славу божественного тэнно.