И только корфиоты, старательно таща штурмовые лестницы, приближались к своей крепости без всяких воинственных мелодий: ни многочисленные албанцы, присланные турецким пашой, ни тем более турки доверия им не внушали.

Штурмовые лестницы разной величины тащили, конечно, не одни греки: они были во всех отрядах, но только русские матросы и солдаты старательно работали над ними, чтобы вышли они нужной длины и прочности.

Однако, чтобы приставить эти лестницы к крепостным стенам, надо было преодолеть множество препятствий, придуманных опытными инженерами на протяжении веков. Тут скалы громоздились на скалы, а рвы уходили в пропасть; здесь каждый метр пространства обстреливался со всех сторон; здесь все было рассчитано на то, чтобы противник, если только он вздумал бы отважиться на штурм, понес бы огромнейшие потери и отступил с позором.

Ушаков это знал. Он отчетливо сознавал и то, что французы, уже овеянные мировой славой непобедимости, будут защищаться как черти.

— Ну что, Хоботьев, как? — спросил он боцмана, ища на палубе места, откуда лучше всего был бы виден остров Видо.

Вопрос был совершенно неопределенный, но боцман понял своего адмирала.

— Должны взять, ваше превосходительство! — уверенно ответил он.

— Должны-то должны, да ведь народ-то сборный, — сказал Ушаков, глядя на остров.

— Не иначе как должны взять! — еще уверенней отозвался боцман.

— Что должны, о том нету спору, ежовая голова! — с легкой досадой уж глянул на него Ушаков.

Казалось бы, "речистый" боцман должен был замолчать после этого, но столь велика была его уверенность, что она так и просилась в убедительные слова.

— Обя-за-тельно должны взять, ваше превосходительство! — понизив голос, твердо сказал он, сам весь каменный, как та же крепость.

Ушаков хотел было обругать его попугаем, но услышал вдруг со стороны Видо грохочущее "ура" и застыл на месте.

— Лезут! — сказал около Ушакова командир корабля.

— Лезут! — повторил старший флаг-офицер Сорокин.

Действительно, лезли на скалы солдаты, взятые с русских равнин, где о скалах никто не слышал. Частым огнем в них стреляли французы, однако стреляли и они, — взвивались то здесь, то там белые пухлые дымки снизу.

Как только высадился весь десант и начался штурм, замолчали батареи судов Пустошкина, чтобы не перебить своих. Однако Ушакову видно было, что гарнизон Видо едва ли не многочисленнее, чем десант, так отважно идущий задать трезвону штыком, а между тем с того места, где стоял "Св. Павел", была возможность дать по французам два-три залпа так, чтобы рассеять их резервы и не задеть своих солдат.

Раздалась команда его, а следом за нею залп и тут же другой... В третьем не было уже нужды. Французов смело, как девятым валом, и не больше как через четверть часа зоркий марсовый матрос прокричал, что он видит на гребне острова русский флаг.

Обернувшись назад, поискал глазами и нашел Ушаков боцмана. Тот сиял, как медный самовар, начищенный толченым кирпичом.

— Молодец, Хоботьев! — крикнул ему Ушаков.

— Рад стараться! — выкрикнул боцман, выпятив четырехугольный подбородок.

Ни "Леандр", ни "Ла Брюнь", ни тем более бомбарда и галеры не могли отважиться выйти из бухты. Их разоружили для защиты крепости, и экипажи французских судов были теперь там, около своих орудий, на скалах.

Однако сколько осталось в крепости гарнизона и годных в дело орудий после нескольких часов жестокой канонады? Об этом хотел было спросить своего Сорокина Ушаков, но не спросил, сказал только как будто и с горечью, но в то же время и с уверенностью в успехе:

— Ну что ж, я ведь не Суворов и в самом-то деле, чтобы с одного штурма подобные крепости брать!.. Отобьют штурм нынче — завтра еще раз попробуем. А пока что скажи, чтобы подняли сигнал: "Благодарю контр-адмирала Пустошкина!"

Не отбил штурма гарнизон крепости так же, как и гарнизон острова Видо.

Дружный огонь судовых орудий, испытанная меткость русских матросов-артиллеристов, зря растраченные крепостью в начале боя, в полумраке, каленые ядра дали превосходство флоту над крепостью и обессилили гарнизон.

С моря не видно было, как идет штурм крепостных цитаделей, но разноязычные сборные команды с русскими морскими офицерами впереди шли неотступно следом за ротами русских солдат и матросов.

Французы защищались умело и храбро. Истратив патроны в залпах и беглом огне, они первыми переходили к штыку. На лестницы, приставленные к стенам, они обрушивали сверху огромные камни, ломая ими и лестницы и кости штурмующих. Отступая, они заманивали целые толпы в искусно замаскированные сверху волчьи ямы...

Но странно — все это только распаляло атакующих, лезших напролом.

Турки шли на штурм с большими мешками. Кривыми ятаганами отрезали они головы убитых ими или другими французов и поспешно совали в мешки; ведь не за что другое, как только за головы, должны были им платить в штабе Кадыр-бея по два пиастра.

Генерал Шабо с ужасом наблюдал из главной цитадели, как все ближе и ближе подбирались штурмующие, наконец, сам вместе со своими адъютантами вывесил сквозь одну из амбразур в виду флагманского корабля русско-турецкой эскадры длинный белый флаг — две связанные наспех простыни со своей постели.

Это было в два часа дня.

Ушаков приказал выставить сигнал отбоя, и тут же везде на судах затрубили горнисты. Крепость расцветилась флагами победителей-союзников. Бой умолк.