{1}Гальдер делал записи в дневнике стенографируя, используя габельсбергский шрифт. — Прим. Hoaxer.

{2}Тафельрунде — "застольные беседы" (нем.).

{3}"Не понимаю. Мой муж работает в Берлине, я еду к нему" (нем.).

{4}Ср. этот эпизод с соответствующим у Ваупшасова ("На тревожных перекрестках: Записки чекиста"). — Прим. Hoaxer.

До границы ехал в купе один, временами читал, а больше смотрел в окно на знакомые белорусские леса и вспоминал прошлое. Особенно ярко оно встало передо мной, когда поезд остановился в Столбцах. Я окинул взглядом станцию, все до мелочей знакомо. Но выглядела она, разумеется, не так, как в памятную ночь: чистенькая, мирная, сонная, все здания наново покрашены, по перрону чинно прогуливаются пассажиры, жандармы, мелькают железнодорожные служащие. Никто мною не заинтересовался, и обошлось без происшествий, если не считать, что в купе появились еще два пассажира — русская женщина с мальчиком лет семи или восьми, необычайно развитым и общительным парнишкой.

Спутница моя оказалась женой советского дипломата, впервые ехала за границу, в Брюссель. Все ей было внове, и она нервничала, особенно когда ее неуемный Вова слишком громко задавал различного рода вопросы.

— Мама, а почему носильщики похожи на полицейских?

— А почему у полицейских такие квадратные фуражки?

Мать просто не успевала отвечать ему, и он вскоре стал обращаться ко мне.

— Дядя, а почему они все в серебре, как Деды Морозы?

— Это у них галуны, Вова. Такая форма у польских жандармов.

—

Жандармы? — переспрашивал любознательный ребенок.— Так это же враги? И полицейские тоже!

— Ты замолчишь или нет! — восклицала мать.

Вова утихомиривался, однако ненадолго.

На станции Барановичи к нам вошел четвертый пассажир. Одет он был в длинную кавалерийскую шинель, сапоги со шпорами и военную конфедератку с кокардой в виде орла. Вежливо извинился за беспокойство и присел на краешек дивана. Его тут же атаковал Вова:

— Дяденька, вы польский жандарм?

Мать обмерла. Но пассажир ласково улыбнулся мальчику и на хорошем русском языке ответил:

— Нет, я не жандарм.

— Откуда же вы знаете наш язык? — последовал вопрос.

— Я много лет жил в России.

— А зачем уехали? Здесь вам лучше, да?

— Да. Если вы, мадам, не возражаете, я сниму шинель.

— Пожалуйста.

Новый пассажир снял шинель и предстал перед нами в длинной черной рясе.

— Ой, так вы же поп! — удивленно воскликнул Вова.

— Ты не ошибся, я действительно ксендз, как называют священников в Польше.

— А почему у вас шинель?

— Я военный священник. Полковый ксендз.

— Вот так штука! — сказал парнишка.— А в Красной Армии никаких попов нет.

Ксендзу не по душе пришелся наш маленький воинствующий безбожник, он помрачнел, схватил свою шинель, конфедератку и перешел в другое купе.

— Добился своего! — сказала в сердцах женщина и стала выговаривать сыну за бестактные вопросы, но вынуждена была замолкнуть. В нашем купе появился новый пассажир — невысокий господин в темном пальто и шляпе. Его встретила тишина, только слышно было, как постукивают колеса да позвякивает ложечка в стакане.