Телеграммы для Героя

Полк Матикова занимал один из аэродромов на территории Германии. Утром 10 апреля 1945 года старшего лейтенанта Рогожина позвал на КП оперативный дежурный:

— Рогожин, это ты?

— Да. Что нового?

— Зайди, узнаешь.

А глаза у него такие, точно видит перед собой необыкновенное чудо. Алексей откинул плащ-палатку над входом и шагнул в землянку КП. Дежурный — за ним и с улыбкой, широким жестом показал на стол.

— Смотри.

Алексей увидел какие-то бумаги, похожие на телеграфные бланки, недоуменно оглянулся.

— Ну и что?

— Эх ты, чудак, читай! — И он выхватил из кучи бумаг одну, развернул ее и протянул Алексею. Ничего не понимая, тот стал читать, в глаза бросились скачущие вверх-вниз торопливо наклеенные строчки: «Дорогого земляка, нашего славного туляка поздравляем высокой наградой Родины — присвоением звания Героя Советского Союза. Директор оружейного завода Д. Романов, партком, завком, комитет ВЛКСМ».

Тут только Алексей заметил, что телеграмма адресована на его имя. «Уж не шуточку ли апрельскую подкинули», — подумал он, улыбаясь, не веря еще, что он — Герой. Алексей стал читать одну телеграмму за другой. «Поздравляю боевого друга с присвоением высокого звания Героя Советского Союза. Степан Карнач». Только эта, вторая или третья телеграмма, выхваченная наугад, заставила Алексея окончательно поверить в то, что в жизни его произошло ошеломляющее событие. «Степан шутить не будет». Обернувшись к дежурному, он широко заулыбался, протянул ему бланк телеграммы, сказал:

— Ты смотри, правда!

— А я что, сказки тебе рассказываю? Глянь, сколько их. — Он запустил руку в кучу бумаг, поворошил. — Герой Советского Союза! Это понимать надо! Поздравляю тебя. — И обнял Алексея, стискивая руками его мускулистые плечи, прижался к щеке, тронутой щетинкой. — Побриться надо. Обязательно. В такой-то день!

Будто в кадрах немого кино увидел Алексей весь свой путь от начала войны до этого дня. Увидел оставшихся под Демянском своего первого командира полка майора Козлова и сержанта Лобанова, отдавших жизни за освобождение харьковской земли сержантов Белова и Смирнова, погибших у переправы через Северский Донец младших лейтенантов Мурачева и Горячева, вспомнил бросивших свои машины на стволы артиллерийских батарей Джинчарадзеи Синенкова, своего любимого комэска Героя Советского Союза капитана Александрова, друзей Марыгина, Бутузова, замполита майора Зака и еще многих других кого выхватила, осветила растревоженная память. Рукавом вытерев лицо, Алексей сгреб со стола телеграммы и шагнул к выходу.

Он шел по аэродрому, прижимая их к груди, и улыбался. Давно не было такой радостной, по-мальчишески просветленной озорной улыбки на его тронутом весенним загаром лице. Шел к своему замаскированному штурмовику, стоявшему на опушке небольшой рощицы. А когда его спрашивали, в чем дело, он каждому отдавал телеграмму, принимал поздравления и чувствовал на лице неудержимую улыбку. «Ах, Лешка, Лешка, безвестный ты гостеевский пацан. А теперь — Герой... Мать узнает, вот будет рада...»

Вспомнил, как в августе сорок второго заезжал домой, в Гостеевку. И мать, маленькая, в темном платке, длинноватом плюшевом жакете, увидев его, заплакала. Он подошел к ней, нежно обнял, а она сказала: «Ты живой, сынок...» И поныне он слышит этот голос — столько в нем было радости и боли за него.

Растревоженный воспоминаниями, Алексей подошел наконец к своему штурмовику. На плоскостях лежали горьковато пахнущие с распускающимися почками ветки берез. Алексей сел, прислонившись к колесу, закрыл глаза, покачал головой. К нему подбежал стрелок Алеша Голубев, бросился обнимать.

— Товарищ командир... Золотой вы мой человек! Дайте я вас расцелую.

С минуту они катались по земле, тискали друг друга и смеялись, как дети. Потом встали. Алексей, оправив под ремнем гимнастерку, шагнул к фюзеляжу штурмовика, провел по нему ладонью, стирая налет пыли, сказал:

— Самый младший из моих дружков, спасибо и тебе.

После был митинг. Командир полка Герой Советского Союза подполковник Матиков, стоя у лозунга «Будем воевать, как наши Герои Алексей Рогожин и Анатолий Рыбаков!», поздравил обоих, обнял и расцеловал. Алексей, волнуясь, собрался выступить с речью. И пока шагал по мягкой, идущей в рост апрельской травке, вспомнил тот августовский день сорок третьего года, когда в самый разгар боев под Харьковом выступал на собрании.

— Товарищи! — сказал он. — Мы на Северском Донце были?

— Были! — хором ответили летчики.

— Нас там сбивали?

— Сбивали.

— Так вот, на Шпрее не собьют. Вот и весь мой сказ.

Летчики шумно выражали свой восторг Алексею за такую короткую, оптимистическую речь.

Вспомнил он сейчас о том дне, о том обещании дойти до реки Шпрее, до стен берлинских, а год-то тогда шел сорок третий, — сколько еще трудных воздушных дорог надо было пройти. Но он пришел, прилетел на берега Шпрее.

И теперь, выступая перед строем своего полка, уже повзрослевший, возмужавший, сдержанно поблагодарил за награду и, переведя дыхание, сказал:

— Пока идет война, буду бить фашистскую нечисть, не щадя своей жизни!

Митинг не успели закончить — с КП прибежал запыхавшийся посыльный от дежурного, подскочил к Матикову:

— Товарищ подполковник! Приказано срочно поднять две эскадрильи.

Рогожин и Рыбаков первыми бросились уточнять задание. Выяснилось, что на том берегу Шпрее сосредоточивалась у переправы танковая колонна. Комдив полковник Шундриков потребовал от Матикова уничтожить эту колонну, стремившуюся переправиться на восточный берег и дать бой нашим войскам.

Восемнадцать штурмовиков поднялись в воздух. В зоне ожидания к ним присоединилась группа прикрытия. Тотчас же по радио Алексей услышал голос Карнача:

— Леша, еще раз поздравляю! Жму твою твердую руку! Прием.

Алексей включил передатчик:

— Благодарю!

Карнач радостно ответил:

— Работай спокойно. Прикрою.

Ведущий первой эскадрильи Анатолий Рыбаков вмешался в перекличку:

— Прекратите посторонние разговоры, Леша, следи за воздухом. Выходим на цель.

«Вот и первое испытание, — подумал Алексей. — Раньше я был просто летчик. Спрос был один. Теперь спрос другой. Но что бы там ни было, остается одно — драться не щадя себя, до победы».

При подлете к цели небо пронзил неистовый зенитный огонь. В воздухе появились «фоккеры». Четверка «яков» тотчас пошла им навстречу. На вертикалях, в стороне от зениток, закрутилась карусель, забили неслышимые в реве двигателей пулеметы и пушки. А третья эскадрилья, возглавляемая Алексеем Рогожиным, маневрируя, шла сквозь зенитный огонь.

Белые и черные комки разрывов повисли на разных высотах. «Илы» первой эскадрильи заходили на батарею. Обломки металла, комья земли, пыль — все перемешалось на берегу Шпрее. Третья эскадрилья, прорвавшись сквозь зенитный огонь, уже пикировала на танки. Густо испещрив берег своими приземистыми тушами, они стояли, пофыркивая дымами выхлопных труб, в ожидании очереди у переправы.

Не успели штурмовики стать в круг, как сверху свалились «фоккеры», открыли огонь. Пушечная очередь прошла перед кабиной Алексея, и он спросил по СПУ стрелка:

— Не задело?

— Жми, командир. Цел наш самолет.

— Смотри за хвостом!

Карнач со своими уже взял «фоккеров» под опеку. Два из них, настигнутые «яками», метнулись вверх. Алексей пошел в атаку на танки. Похожие на гигантских лягушек, будто в раздумье рассевшихся на берегу реки, «тигры» и «пантеры» медленно начали расползаться. Но слишком тесно было им на небольшом пятачке земли. Они, казалось, терлись друг о друга, разворачивались, стремясь вырваться из-под удара. Алексей, выбрав четыре машины, довернул штурмовик. А снизу била зенитная батарея. Алексей почувствовал глухой удар по центроплану и тотчас же в наушниках услышал голос стрелка:

— Командир, я ранен.

Штурмовик падал. Плоскости, фюзеляж, хвостовое оперение, — все было изрешечено прямым попаданием зенитных снарядов. «Надо, — подумал Алексей, — во что бы то ни стало посадить самолет на живот».

«Ил», постепенно снижаясь, тянул все дальше и дальше от Шпрее, на восток, едва не цепляясь за верхушки деревьев. Наконец выплыла залитая солнцем поляна. Качнулись травы, ветер рванул за кабиной. Удар о землю подбросил Алексея к фонарю. Хватаясь за голову, гудевшую тупой болью, стиснув зубы, он с усилием отодвинул фонарь. «Быстрее, быстрее — что там со стрелком?» Торопливо перевалившись через борт кабины, он глянул на стрелка. Тот сидел, откинув к спинке голову с залитым кровью лицом.

Алексей выволок его из кабины, осторожно опустил на землю и, расстегнув ворот комбинезона, припал ухом к груди. Сердце билось, и Рогожин, радуясь этому, со слезами на глазах, зашептал ему на ухо:

— Ты живой! Слышишь? Живой! Потерпи немного.

Он разорвал индивидуальный пакет, положил голову друга к себе на колено и торопливо принялся перебинтовывать рану. Закончив, он бережно поднял стрелка на руки и пошел через кусты на восток.

Впереди в зарослях застрекотала сорока, послышался хруст сушняка под чьими-то торопливыми шагами. Алексей остановился.

Навстречу ему, перепрыгивая рытвины, бежали два бойца в плащ-палатках с автоматами. Рогожин стоял, чуть покачиваясь, часто дыша. Когда бойцы приблизились, он передал стрелка одному из них и хрипло сказал:

— Ребята, быстрей, помогите. Он живой, надо скорее в санчасть...

А через день, получив новый самолет, Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Алексей Рогожин вел эскадрилью на очередную штурмовку — путь теперь лежал на Берлин.