Удар по «тиграм»
Накануне вечером из штаба дивизии был получен очередной приказ. По разведданным в указанный район прибывали один за другим эшелоны с танками, которые противник намеревался сразу же бросить в бой. Приказ был краток: во что бы то ни стало помешать разгрузке и уничтожить вражескую технику.
Задание не из легких. Станция была в буквальном смысле нашпигована зенитной артиллерией. Александр Пантелеевич решил вести полк сам. Утром он еще раз связался с командиром 247-го истребительного авиаполка подполковником Кутихиным:
— Приветствую, Яков Николаевич, как настроение?
Услышав оптимистический ответ, Матиков напомнил:
— Итак, сегодня в семь ноль-ноль вылетаем с твоими орлами. Задачу мы уточнили с тобой вчера вечером. Будь добр, не запаздывай.
— Не беспокойся, Александр Пантелеевич, — ответил Кутихин. — Мои орлы всегда наготове. Было бы дело.
Штурмовиков и истребителей связывала крепкая дружба. Полк Кутихина, прибывший в район базирования штурмовиков, уже не один раз успешно прикрывал «илы», участвовал в боях. Были в полку смелые, отважные летчики: Василий Шевчук, Степан Карнач, Иван Базаров, Николай Буряк, Анатолий Шаманский, Николай Шутт и другие. Под их надежным прикрытием штурмовики чувствовали себя уверенно.
В назначенный час три шестерки «илов» в сопровождении двенадцати «яков» взяли курс на Борки. Бомбовая нагрузка штурмовиков была увеличена. Помимо средних бомб, они имели на борту противотанковые авиабомбы, которые при малом весе и габаритах прожигали мощную броню «тигров» и «пантер», к тому же каждый штурмовик нес под плоскостями по восемь эрэсов и боекомплект к пушкам и пулеметам.
Далеко внизу в сизой дымке медленно проплывала земля: темно-зеленые острова лесов, извилины серебристых речек, взблескивающие пятна озер, игрушечные деревеньки и села.
— Приготовиться! — прозвучало в наушниках. — Приближаемся к позициям противника.
Рогожин повернул ручку бронешторок. Плотно, неслышно сомкнулись их створки. И сразу за колпаком кабины сверкнули огненно-белые клубки разрывов.
Ведущий Павел Алексеев начал маневрировать. Рогожин потянул ручку управления на себя и, не давая крена, нажал на правую педаль. Штурмовик пошел вправо и вверх.
В наушниках слышалось легкое потрескивание да надрывно гудел двигатель. Кажется, кругом не было никого. «Где там Синенков, Балабин?» Краем глаза Алексей увидел их. «Летят, летят мои товарищи!» Зенитный огонь стал ослабевать. Напоследок фашисты дали залп из крупнокалиберных — огромные черные шапки зловеще повисли сзади. Тут Рогожин вспомнил о Леше Голубеве, включил СПУ:
— Как жизнь?
— Вся в цветах салюта, — хрипловато ответил Леша. — А как у вас?
— Точно из воды вылез, — пошутил Алексей.
— Держись, командир!
— Держусь...
В наушниках снова раздался голос Матикова:
— Приближаемся к цели.
Уже видны станционные постройки, узенькие расходящиеся и сходящиеся пути. Тупичок. Неприметная, затерянная среди степей, тихая и на удивление зеленая станция не ждала удара.
Алексей пристально присматривался к земле, не было заметно никакого движения — все как будто вымерло. За окраинами поселка тянулось бесконечное жнивье с разбросанными тут и там копнами соломы. На всякий случай по команде Матикова штурмовики стали в боевой круг. Прошли над станцией и полем. Тишина. «Что за черт, — подумал Алексей. — Уж не сюрприз ли какой фашисты устроили?»
Снизились до бреющего. Под крылом стремительно бежало перекрещенное следами машин серое жнивье. Молчали лесозащитные посадки, окаймляющие поле. Алексей всматривался в узкие полоски леса: уж если есть зенитки, то наверняка прячутся здесь, на станции им укрыться негде.
Сделали круг, потом еще один. По-прежнему было тихо. И вдруг штурмовик младшего лейтенанта Юрия Балабина сделал горку и, с левым разворотом войдя в пикирование, ударил из пушек по одной из многочисленных копен, в беспорядке раскиданных на широком поле.
— «Заря-четырнадцать», — раздался в наушниках голос Матикова. — Немедленно прекратить.
«В самом деле, зачем он бьет?» — подумал Алексей. Но каково же было удивление, когда он увидел, как копна вспыхнула и от нее повалил густой черно-масляный дым. «Так солома не горит», — успел подумать Алексей, а в наушниках — снова голос Матикова, неожиданно удивленный, радостный:
— В атаку по копнам! Под ними танки! Вперед!
Алексей потянул ручку на себя и с левым разворотом вслед за Павлом вошел в пикирование. Другие самолеты, следуя друг за другом, тоже ныряли вниз, били эрэсами и короткими очередями из пушек по копнам. Дым и огонь застлали поле. Не выдержав дерзкой атаки «илов», задирая стволы и волоча за собой клоки соломы, расползались по полю «тигры» и «пантеры» с черно-белыми крестами на башнях. Медленно и тяжело двигались они по жнивью, а сверху на них сыпались ПТАБы, и те, что ударялись о металл танков, взрывались и тотчас же над свастикой густо взвивался черный, с коптящими лохмотьями дым.
— Так их! Бей! — сквозь стиснутые зубы шептал Рогожин и, выбрав очередную цель, нажимал кнопку электробомбосбрасывателя.
Все поле заволокло сплошным дымом, а штурмовики в разрывах зенитных снарядов наносили удар за ударом, пока в наушниках не раздалась команда Матикова:
— Я «Заря-сорок», конец работы, идем домой.
Минуты риска
Враг, не считаясь с большими потерями в живой силе и технике, продолжал рваться к Обояни. Отсюда он намеревался нанести удар на Курск. С высоты полета можно было видеть, как по затянутым пылью дорогам ползли и ползли вражеские танки. Они шли большими группами, тяжело колыхаясь на рытвинах. Над ними постоянно висели самолеты. На смену одним прилетали другие.
В небе под палящими лучами солнца завязывались ожесточенные схватки. На земле бронированную мощь врага встречали артиллерия, врытые в землю самоходные установки, «катюши», минированные участки, заградительные противотанковые сооружения.
Прорываясь сквозь зенитный огонь, отбиваясь от «мессеров», штурмовики наносили по танкам и живой силе удары и под прикрытием истребителей уходили на свои аэродромы, чтобы пополниться боеприпасами и горючим, а затем снова появиться над полем боя.
В начале этого дня полк майора Матикова уже дважды поднимался в воздух, нес потери, и по останкам сбитых самолетов, как печально отмечали летчики, можно было без труда найти дорогу из района Обояни на свой аэродром.
Эскадрильи взлетели в третий раз, вернулись с многочисленными пробоинами в крыльях. Летчики были утомлены. Только глаза да зубы белели на запыленных лицах.
Пока механики и вооруженцы готовили машины к очередному вылету, летчики уходили под тент, стаскивали с себя мокрые от пота гимнастерки, бросались на траву, но и это не спасало. Земля дышала сухим жаром.
Официантки с виноватыми лицами приносили еду, но летчики почти не притрагивались к пище: просили воды и только воды.
Павел Алексеев успел накоротке поговорить с Тоней. Девушка не скрывала своих чувств. Улучив момент, она отвела его в сторону, в глазах ее таилась тревога. Тоня, волнуясь, легонько дергала Павла за портупею и шептала:
— Будь осторожнее, Павлик... Слышишь? Молю а прошу тебя во имя нашего будущего...
— Ну что ты, Тоня. Кто мечтает о победе, тот о смерти не думает.
Павел улыбался. Лицо его, пропеченное солнцем, будто вытянулось. Откинув голову, Тоня как будто издали присматривалась к нему и жалость переполняла ее.
— Ничего, Тонечка, со мной не случится, — говорил он. — Дай мне еще водички.
— Ты умойся, Павлик, — просила Тоня. — Будет легче. Павел не слушал ее, размашисто ладонью провел по лицу, стирая соленый пот.
— Да разве так делают? — вздыхала девушка. — Ты ведь пыль втираешь в кожу.
И принималась батистовым платочком вытирать пот вокруг его глаз.
Борис Синенков прошел мимо, улыбнулся, стеснительно отвел глаза. Рогожин издали махнул рукой: «Пора!». Павел отстранился от Тони, и она горестно кивнула ему головой, сжимая в руках платочек. Павел не любил прощаться перед вылетом и делал так, будто отлучается всего на минуту. Тоня обижалась, хотя понимала его.
Когда штурмовики, сделав над аэродромом круг, ложились на курс, девушка смотрела им вслед до тех пор, пока они не исчезали в небе и не смолкал гул их мощных двигателей. Повздыхав, она уходила в столовую, ловя на себе взгляды подруг, и ждала, ждала. И все эти семьдесят — девяносто минут казались обжигающей душу вечностью.
...Под крылом раскаленная степь. Из конца в конец на далеких горизонтах поднимаются к небу черные клубы дыма. Воздух пронизан испепеляющим светом солнца. По сторонам и впереди плывут, чуть опустив хвосты, тяжело груженые штурмовики. Где-то над ними бдительно следят за воздухом стремительные «яки».
Зеленоватое степное раздолье расстилается внизу. Черными вытянутыми пятнами выделяются пепелища сел и деревень. Тут и там догорают пожары. Вокруг все изрыто, взорвано, перемешано с землей. Прерывистой нитью тянутся ломаные, бесконечные линии траншей. Поодаль застыли с опущенными и сорванными башнями, с распластанными гусеницами танки. Широким, веерообразным полукругом шли они, спускаясь в низину, и теперь стоят, изуродованные, обгорелые, а рядом, почти лоб в лоб, прикрывая позиции артиллеристов, виднеются знакомые очертания тридцатьчетверок. И ничего живого, только обжигающий свет стоит над этим черным остовом степи.
Штурмовики низко проносятся над позициями. Мелькает в стороне шоссе. Скрываясь в низинах и вновь появляясь, оно натянутой тетивой уходит на север, на Обоянь. Летчики видят, как с юга по этой серой изрытой оспинками воронок дорожной артерии сплошной лавиной движутся танки.
— Приготовиться к атаке по колонне! — звучит в наушниках команда.
«Сколько их там? Сотня, полторы?» — думал Алексей, видя, как машины фашистов начали расползаться в разные стороны от шоссе. Они медленно рассредоточивались, осторожно обходили неровности почвы, выбирались на простор и, развивая скорость, устремлялись вниз. Шоссе будто накренилось под тяжестью сползающих одна за другой в несколько косых рядов стальных громад. Пыль, осевшая на обочинах, поднималась в воздух, ухудшалась видимость.
Штурмовики, еще не успев развернуться для атаки над рассредоточенной колонной, были атакованы «мессерами». Солнце светило в левый бок кабины Алексея.
Он вначале не заметил, как из этого блистающего яркого диска вывалились на него два «мессера», успел только крикнуть по СПУ Леше:
— Смотри за хвостом! — Затем, рванув ручку на себя, ушел вверх, ближе к своим истребителям.
Но и там было не лучше. Четверка «яков» уже металась над атакующими «илами», отгоняя многочисленную стаю «худых». Почти незаметные в солнечных лучах блеклые трассы связывали ревущие машины в единый вращающийся клубок. На какое-то время оторвавшись от «мессеров», Алексей бросил свой штурмовик в крутое пике. Стремительно приближалась серая степь с разбросанными, медленно ползущими, почти невидимыми в пыли, приплюснутыми коробками танков. «Успею разок-другой атаковать, — подумал он и, взяв небольшое упреждение, нажал кнопку эрэсов. — Получайте подарочек!»
Перед танком взметнулись черные султаны, сверкнуло острое пламя. А сзади были «мессеры». Алексею почудилось, как над кабиной пронеслась очередь.
— Леша, как?
— Смотрю. Стараюсь не подпускать.
— Держись. Уходим на высоту.
Только вывел машину из пикирования и начал поднимать нос, как опять увидел «мессеров». Они поджидали внизу. Снова пронеслись режущие трассы и, оставив дымный след, ушли в пустоту. Леша вдруг закричал:
— Есть один, командир!
— Молодец! Так держать!
Набрав косой горкой высоту, Алексей кинул машину в повторное пике. Внизу уже волоклись над степью черные дымы. Траурно-красными свечами горело несколько танков. Рядом взорвалась чья-то машина, и куски фюзеляжа, беспорядочно кувыркаясь, остались позади Мелькнула мысль: «Чей?» Подбадривая Алексея, Леша прокричал:
— Жми, командир! «Худые» подходить боятся.
Алексей вдавил кнопку эрэсов и в следующий миг потянул ручку управления на себя. Внизу полыхало пламя. «Кажется, удачно я сейчас врезал», — подумал он. И тут же снизу раздался удар, штурмовик вздрогнул.
— Леша, как у тебя?
— Порядок. Но, кажись, в шасси попал снаряд.
— Как там наши?
— Вроде бы нормально. Только Боря пошел на снижение. С дымом и огнем.
— Какой Боря?
Но ответа не последовало. Алексей оглянулся. Два «мессера», посверкивая вспышками на плоскостях, били по штурмовику сзади, и Алексей почувствовал, как обильный пот струями потек за воротник, — сейчас его самолет был отличной мишенью.
Выручили Алексея истребители прикрытия. Два «яка» вывернулись со стороны солнца и атаковали «мессеров». Очередью подбили одного, и тот отвернул в сторону, второй, видимо, не желая оставлять своего ведущего в одиночестве, пристроился к нему, и они со снижением ушли на свою территорию.
Один из «яков», поравнявшись с «илом», убрал газ, качнул крыльями. За прозрачным колпаком кабины Алексей увидел знакомое, сосредоточенное лицо капитана Василия Шевчука. Алексей в знак благодарности помахал ему рукой. Еще раз качнув крылом, истребитель ушел вверх.
Теперь надо было осмотреться. Внизу на затянутой дымом земле все еще двигались оставшиеся невредимыми танки. Они беспорядочно расползались по степи, ища спасения, но вокруг было голо.
Делая разворот, Алексей пронесся над траншеей. Среди пыли, развороченной земли, среди обломков металла и дерева сражались наши артиллеристы.
— Держись, братцы! — закричал Алексей и, набрав высоту, ударил по танкам.
На аэродром возвращались, преследуемые «мессерами». Видно, обозлила эта удачная штурмовка фашистских летчиков, и они назойливо лезли в драку. «Яки» совсем замотались, защищая штурмовиков.
Свободно вздохнул Алексей, когда «мессеры» вдруг поотстали, видимо, горючее было у них на исходе. Машины выстроились в растянутый пеленг и не спеша потянулись домой. Недалеко от аэродрома истребители отделились, покачали на прощание крыльями и пошли к себе. Штурмовики один за другим начали заходить на посадку. Поджидая своей очереди, Алексей стал выпускать шасси. Но машину вдруг качнуло, и внизу кабины как будто что-то хрустнуло. На щитке приборов загорелась только одна зеленая лампочка. Тотчас же в наушниках прозвучал голос Матикова.
— Рогожин, будешь садиться последним. У твоей машины отвалилось правое шасси. Смотри в оба. — Матиков помолчал. Потрескивал эфир. Потом, вздохнув, Александр Пантелеевич спросил: — Сядешь?
— Сяду.
— Давай, мы поможем. Только спокойно, не волнуйся.
Как полагается, Алексей дал левый крен и выключи двигатель, чтобы при ударе машина не загорелась. Вот уже до земли осталось двадцать, десять сантиметров, наконец, толчок, и Алексей, точно выдерживая крен, с облегчением ощутил, что самолет устойчиво бежит на одном колесе, чуть подрагивая, готовый в любую секунду опустить правое крыло и тогда не миновать самого страшного.
Все, кто был в эти минуты на аэродроме, затаив дыхание, следили за посадкой «одноногого» штурмовика. Легонько касаясь тормозной ручки, Алексей, весь на пределе возможного, не двигаясь туловищем, выдерживал крен до конца, до того момента, пока «ил» не коснулся правой консолью земли, крутнулся вправо и замер.
К самолету мчалась, гудя сиреной, санитарная машина, бежали летчики, механики, техники. Раскрасневшись, прыгала от радости взволнованная оружейница Валя.
Алексей медленно выбрался на крыло, снял шлемофон, и все подивились, как почернело его лицо. Только белели, спадали влажными тяжелыми прядями спутанные волосы. Он подал руку и с радостью выкрикнул:
— Привет, братцы!
А у самого, как признавался потом Павлу Алексееву, поджилки тряслись: «За Лешку Голубева боялся. Не сумей посадить, как надо, чем могло бы все обойтись для меня и, главное, для Лешки»...
Подбежала Валя, затараторила:
— Ой, товарищ командир, как я рада, что у вас все хорошо получилось. А я так волновалась, думала, сердце выпрыгнет из груди.
Алексей улыбнулся.
— Спасибо, Валя. — Он нежно тронул ее за плечо. — Я и сам боялся. Ну ладно, теперь все позади.
К самолету быстрым шагом подошел майор Матиков, приказал всем построиться. Вручая Алексею медаль «За отвагу», сказал:
— За умение владеть собой и образцовую посадку на одно колесо объявляю вам, младший лейтенант Рогожин, благодарность. — И посмотрел на Алексея по-отцовски добрыми глазами.
Рогожин вытянулся и охрипшим непослушным голосом ответил:
— Служу Советскому Союзу!
В этот день было уничтожено 50 танков, 75 автомашин, подавлено 9 точек зенитной артиллерии, сбито в воздушном бою два самолета противника. Не вернулись с боевого задания лейтенант Синенков и младшие лейтенанты Марыгин и Першин.
По дороге в столовую выяснились подробности: кто приземлился на вынужденную, а кто спустился на парашюте. Сели за столы. Тоня, подававшая обед, вопросительно взглянула на Алексея, с которым всегда рядом сидели Синенков и Марыгин. На молчаливый вопрос Тони он ответил:
— Видели, как самолет Бориса загорелся и пошел к земле, видели и парашют, а кто на нем спустился, стрелок или летчик, — неизвестно. Миша Марыгин сел на вынужденную, а где Першин, пока неизвестно.
Тоня вспомнила стеснительный взгляд Синенкова, когда она прощалась с Павлом Алексеевым, и такая горькая спазма перехватила ей горло, что она, звякнув тарелками о стол, отвернулась, прижав платочек к глазам.
После обеда пришел почтальон. Алексей Рогожин получил долгожданное письмо от Жени. С волнением развернул он синий треугольник, торопливо прочел: «Здравствуй, милый Леша...» Она скупо сообщала о своих фронтовых делах, все беспокоилась о нем, просила чаще писать.
Но и эта неожиданная радость не могла отвлечь Алексея от мысли о не вернувшихся из полета друзьях.
Один на один
Когда Синенков почувствовал сильный удар по мотору и увидел вырывающееся из-под капота пламя, он еще не знал, что в его самолете перебито управление.
Борис тут же по СПУ приказал стрелку прыгать, но ответа не последовало.
Положение стало катастрофическим: самолет все больше задирал нос и вот-вот должен был свалиться в штопор. Ждать не было времени, и Борис, выключив зажигание, выскочил на крыло, пытался заглянуть в заднюю кабину. Но увидеть стрелка ему так и не удалось.
Охваченный косматым исчерна-желтым пламенем, штурмовик вонзился в землю недалеко от шоссе, ведшего на Обоянь. Могучий взрыв всколыхнул воздух, долго катилось, прыгало по ложбине эхо, и Синенков, удачно приземлившись на парашюте, слыша этот грохот, с горьким сожалением долго смотрел в ту сторону горизонта, где в бегущем мареве, разорвав его, поднимался кудлатый столб дыма и пыли. «Прощай, дорогой друг», — мысленно проговорил он, вероятно, погибшему вместе с самолетом стрелку. Он вспомнил задушевные слова песенки о стрелке-радисте. И какое-то непонятное ощущение вины перед ним овладело Борисом.
А в стороне, к югу, в добела выжженном небе, взмывая и падая вниз, дрались на вертикалях истребители. Ниже, деловито разворачиваясь по кругу, почти отвесно ныряли к земле штурмовики, и с их плоскостей срывались, мгновенно взблеснув острыми всплесками эрэсы. Все это происходило в двух-трех километрах от той травянистой низинки, куда приземлился Борис.
Невдалеке поблескивало почти сплошь высушенное неглубокое озерцо. По его бережкам щетинилась густая пахучая осока, топорщились корявые кусты лозняка.
Собрав парашют, Борис направился к воде. Но подступиться к ней было невозможно: илистый бережок оказался вязким. По нему метался туда-сюда, кланяясь остренькой головкой, серенький шустрый голенастый куличок. Завидев человека, он, прихрамывая, побежал к противоположному, заросшему лозняком берегу. «Эх, мать честная, — пожалел его Борис, — вот люди — и такую кроху напугали. Ну, беги, беги, трогать тебя не буду».
Куличок, попискивая, скрылся в зарослях лозняка. Синенков осмотрелся и подошел к кустам. Тут можно было спуститься к воде. Где-то в отдалении бухали орудия. В ушах по-прежнему звенело, и может быть, потому он не сразу услышал потрескивание кустарника, когда подошел к нему ближе.
Присматриваясь, где поудобней зачерпнуть воды, он снял шлемофон, стянул с головы подшлемник, и тут, где-то совсем рядом грохнул выстрел. Пуля свистнула над головой. От неожиданности Борис плашмя упал на кочковатую сухую осоку, оцарапал лицо. «Кто?» Торопливо непослушной рукой он рванул из кобуры пистолет и несколько раз выстрелил на звук. Невдалеке качались верхушки кустов. «Наверняка немецкий летчик, — подумал Борис. — Тоже на парашюте спустился. Он, должно быть, видел, когда я переходил на этот берег...»
Чтобы выманить врага из лозняка, он решил притвориться мертвым и лежал, не двигаясь, плотно сжимая в вытянутой руке пистолет. Откуда-то из-за холмов доносилось рычание танков, кажется, они отходили назад, взбираясь на шоссе.
Пронзительно звеня моторами, низко промчались «мессеры». Когда их гул удалился, Борис пошел на хитрость: он застонал. Стон получился слабый, болезненный. Враг осмелел и выстрелил в его сторону еще три раза. Борис затих, а фашист, раздвигая кусты, ползком двинулся к озерцу. Слышно было, как он руками зачерпнул воду и стал глотать ее звучными жадными глотками.
«Вскочить сейчас, броситься к нему и всадить пулю, чтоб ногой не дрыгнул. Мордой бы в воду ткнулся», — с ненавистью подумал Синенков.
Стараясь, чтоб не треснула сухая ветка, он осторожно приподнял голову. Фашиста не увидел, поэтому стрелять посчитал бессмысленным. «Нужно внезапно подняться и прыгнуть туда, к воде, — лихорадочно думал он. — Враг не успеет развернуться и поднять оружие».
Эта мысль подбросила Бориса. Он метнулся к фашисту, но завяз по колено в тине и все же успел выстрелить в лежавшего на берегу врага. Еще один выстрел и снова неудача: фашист мгновенно повернулся и, ощерив зубы, тоже выстрелил наугад.
Тщательно прицеливаясь, они наставили пистолеты, но у обоих только мягко клацнули курки. Тяжело дыша, барахтаясь в иле, Борис понял, что рукопашной не избежать. Фашист сидел спиной к воде, опираясь на руки. Волнистые русые волосы спадали ему на лоб. Теперь, когда оба знали, что ничего смертоносного в руках у них нет, они несколько мгновений с настороженным любопытством рассматривали друг друга.
Лицо немецкого летчика было мокрым. С подбородка на грудь медленно спадали капли. Он исподлобья смотрел на Синенкова, тяжело дышал. Ненужный, бесполезный пистолет валялся у его ног.
Борис выбрался из вязкого ила, на четвереньках подполз ближе. Фашист вскочил, оступившись, угодил в воду. Поднялся и Борис. Фашист стоял, неуверенно покачиваясь на илистом дне, ловил воздух рукой, заведенной за спину.
— Ну что, фашист?
Тот, не сводя с него блекло-голубоватых глаз, напряженно следил за каждым движением. Борис носком поддел валявшийся пистолет, и тот, булькнув, исчез в воде.
Теперь, когда они стояли во весь рост, каждый мог более подробно рассмотреть другого. Фашист был росл, широк в плечах, с длинными, сильными руками. Лицо его, худое, с опаленными густыми бровями, после минутной растерянности приобрело самоуверенное выражение.
«Вот он, завоеватель, — подумал Борис, встречая его тяжелый взгляд. — Обыкновенный мужик. Только здоров, как бык».
А немец видел перед собой худощавого русского летчика. Лицо его было усталым, черным от загара и пыли. В мягких очертаниях рта таилось простодушие. И еще он увидел, лицо этого русского не было ни злым, ни испуганным. Оно было решительным и сосредоточенным. И враг почувствовал, что ему отсюда не уйти.
Он шагнул из воды и, наклонив голову, пошел на Бориса, знал, что силен, и надеялся на свою силу. Борис не попятился, но ощутил себя против рослого немца маленьким.
Перехватив пистолет в левую руку, он быстро нагнулся и, зачерпнув горсть ила, швырнул в лицо немцу. Тот попятился, разлепляя глаза, что-то промычал и, неожиданно выбросив длинную руку, схватил Синенкова за горло вымазанными илом скользкими пальцами. Хрипя, Борис наотмашь ударил фашиста пистолетом по лицу. Бормоча непонятные слова, он разжал руку и, размазывая кровь, с вытаращенными побелевшими глазами зло смотрел на Бориса.
Следя друг за другом, они топтались на одном месте, выжидали момент для нападения. Куличок выбежал к воде, склонил головку, пискнул и печально посмотрел на них.
А там, где проходила линия обороны, опять грохотали орудия. Шедшие со стороны шоссе танки били по ним в упор. Куличок, напуганный этим грохотом, подхватился и скрылся в корнях лозняка.
Два человека, перемешивая ил ногами, все следили, двигались друг за другом. Они были похожи на странных борцов, вышедших на илистый ковер.
— Руссиш швайн, — прошипел фашист, ощерив рот с выдвинутой челюстью бросился под ноги Синенкова, сшиб его и, сильной пятерней накрыв лицо, вдавил пальцы в глазницы.
Нестерпимая боль пронзила виски, и Борис закричал диким, нечеловеческим криком. Он вдруг вспомнил, что в руке у него пистолет и, занеся его снизу вверх по дуге, стукнул врага по затылку. Тот обмяк, глаза его закатились, пальцы царапнули ногтями по груди Бориса и обессиленно сползли.
Боль резала глаза. Плохо видя, он вскочил и прыгнул на гитлеровца, увидел разинутый в крике рот и наотмашь ударил рукояткой пистолета по голове. Сердце Бориса выскакивало из груди. Задыхаясь, хватая ртом обжигающий воздух, он ударами ног, так, как это делают с бревнами, подкатил тело врага к берегу, перевел дыхание и свалил его в воду. Потом сел, бессильно опустил между ног руки, поднял на воду глаза. Мелкие волны расходились от берега, тревожили на середине озерца ряску, рябили от солнца. Борис провел по лицу ладонью.
— Ну, все гад... Наелся и напился. Вот так.
Куличок выбежал из-под корней, подергал головкой, что-то клюнул, пискнул и, горбясь, быстро перебирая длинными лапками, побежал вдоль бережка. Солнечный свет будто прилип к нему, играл и поблескивал на его крохотном тельце.
Небо, казалось, накалилось добела. Призрачно-серой мглой покрывался горизонт. Над позициями артиллеристов, за высохшими бурьянами, в слепящем солнце курились дымы.
Нестерпимо мучила жажда, но пить из озерца Борис теперь не хотел. Спотыкаясь, он побрел прочь, туда, где над вывороченной землей стлался сизый дым. Шоссе осталось позади. Оно уходило на север и на юг, где висела застойная мгла. По мере того, как Борис удалялся в северо-восточном направлении, южная сторона все темнела и темнела и наконец земля отозвалась далеким тяжелым гулом. Оиненков остановился и оглянулся назад.
Там, где проходило шоссе, медленно ползли черные косые полотнища пыли. Слышался внятный, все заполняющий вокруг гул. «Фашисты опять пошли...» — подумал Борис с холодком тревоги. Он посмотрел в сторону артиллерийских позиций. До них было километра два. Танкам, шедшим, должно быть, по проселочной дороге, наискось к шоссе, надо было пройти до позиций каких-нибудь три-четыре километра. «Кто быстрей, я или танки?» — подумал Борис. Но раздумывать было некогда. Низко пригибаясь к земле, он побежал, а гул, все усиливаясь, шел следом, настигая, давя его своей мощью.
Черный пот струился по лицу Бориса, и он ежеминутно вытирал его рукавом комбинезона. Из-под ног в пыльной траве порскали в стороны кузнечики. Гул разрастался, доходил до самого неба, и казалось, что он идет со всех сторон. Споткнувшись, Борис упал. Падая, успел оглянуться.
Позади него, за шоссе, в низине стояли, опадая, высвеченные солнцем клубы пыли, а над ними, быстро снижаясь и выставив вперед неубирающиеся шасси, к артиллерийским позициям мчались Ю-87, прозванные «лаптежниками». Борис понял: танки не спешат, ждут, когда бомбардировщики обработают позиции.
С низким сотрясающим гулом «юнкерсы» промчались к нашим позициям и стали в круг. Дрогнула земля, казалось, чудовищная сила раскалывала, раздирала ее на куски. Один удар следовал за другим. Померкло от пыли солнце.
Синенков не успел заметить, как среди бомбардировщиков и прикрывающих «мессеров» появились стремительные «яки». «Юнкерсы» поспешно стали расползаться в стороны, но «мессершмитты» не собирались уходить. Завязался тяжелый воздушный бой. Вот один из краснозвездных истребителей вывалился из дерущегося клубка, за его плоскостями тащилось клочковатое пламя. Клюнув носом, он попытался сбить его, но оно разгоралось все сильнее.
Борис вскочил, с нетерпением ожидая, что вот-вот где-то в стороне появится белое пятно парашюта, и когда оно, почти невидимое в солнечном блеске, вдруг расплывчато мелькнуло рядом с пылающим истребителем, он радостно подпрыгнул и в изумлении увидел, как пятно вспыхнуло, и пламя мгновенно сожрало его. Видимо, на пропитанный бензином купол попал огонь.
Синенков закрыл лицо ладонями, но когда открыл его, то увидел, как вдалеке от позиций трусливо уходили к западу «лаптежники». Борис взглянул в сторону шоссе. Оттуда неслышно выползали танки, широким фронтом двигаясь к артиллерийским позициям.
Сомнений не было — «тигры» и «пантеры» шли так, что он попадал в полосу их движения. Вжав голову в плечи, он бросился бежать. Слышал, как позади два раза рвануло землю. Борис не оглянулся. Сухой воздух обжигал горло, но он бежал и косил глазами на шоссе. Танки, колыхаясь, спускались сюда, в низину, и, стреляя, медленно настигали его.
«Я не успею, не успею... — в отчаянии думал он. — Надо было не останавливаться». Сил оставалось все меньше, но надо было бежать к своим.
И вдруг где-то вблизи резко, упруго рвануло воздух. Он поднял голову. Слева, наискось от него, над бруствером торчал ствол пушки. Синенков несколько секунд наблюдал за ним. Ствол дернулся, мелькнула острая вспышка огня. Тогда он, собрав все силы, бросился к огневой позиции, рванулся к этому спасительному стволу.
Подумал: «Танкисты увидят, из пулемета срежут. И все-таки вперед, Боря, только вперед». Правее от орудия, метрах в пятидесяти, стреляло второе. А дальше коротко и остро взблескивали над землей выстрелы еще одного.
Споткнувшись, Борис упал в воронку. А когда отдышался, то увидел в стороне танковую башню, потом вторую, третью, четвертую. Казалось, они выросли из-под земли. Секунду-другую Борис смотрел на эти башни, ничего не понимая, потом догадался: это били по приближающимся немецким машинам наши танки, врытые в землю на подступах к артиллерийским позициям. Тогда он вновь бросился вперед, перевалил через бруствер и увидел двух голых по пояс артиллеристов, торопливо и ловко действовавших у орудия. Близкий разрыв, дым и поднятая земля скрыли позицию. Когда дым рассеялся, Борис разглядел раненого артиллериста. Он стоял на коленях и судорожно хватал себя за живот. Между пальцами сочилась кровь. Второй, с черным лицом, оглянулся на своего напарника, рыдающим голосом закричал:
— Мишка! Дружочек ты мой дорогой!.. Осторожно положил его на спину, потом крикнул Борису:
— Давай, браток, снаряды. Мы теперь с тобой одни остались. — И вдруг изумленно прохрипел: — Стоп, да ты откуда?
— С неба...
— Ну, все равно. Давай! Потом разберемся. Вон он, сволочь, ползет.
Душным вечером, когда закат был сизо-багров и мглист, над степью поникла тишина. Отдавая смрадом, остывали догоравшие танки. Умиротворенно чернела вывороченная земля. Прогорклый серый дым оседал на сыреющей траве.
К полуночи на смену подошли свежие воинские части. Вместе с артиллеристами ушел с переднего края и Борис Синенков.
Только на вторые сутки попал он на свой аэродром. Товарищи издали увидели его, кинулись навстречу!
— Борька, живой! А мы ведь думали...
— Ребята, — растроганно шептал он, — родные, как я рад, что опять с вами.
Он счастливо покачал низко склоненной головой и по-мальчишески угловатым движением вытер лицо рукавом.