С корреспондентом на разведку

Наступила середина лета 1943 года. Полк Матикова периодически ходил на штурмовки, вел почти ежедневную разведку войск противника. И в жизни младшего лейтенанта Алексея Рогожина, казалось, тоже не было каких-то заметных перемен. Он регулярно получал письма от матери из Тулы, писал ему брат Николай, товарищи и только не дождался весточки от той, которая стала так дорога, и он не знал, где она и что с ней.

На фронте по-прежнему стояло относительное затишье. Мучила жара, зной не проходил даже ночью. На взгорках солнце выжигало рыжие плешины, изнемогали травы, деревья, трескалась земля. Иногда налетал суховей, и тогда до самого неба поднимались тучи горячей седой пыли. Она затягивала горизонты, покрывала стволы пушек и пулеметов.

Самолеты поднимались в воздух с большими интервалами, дожидаясь, пока осядет после взлетевшего штурмовика пыль. На сборы групп в воздухе тратилось драгоценное время. Это срывало график, задерживало нанесение ударов по врагу.

В один из таких дней Алексей раньше обычного пришел на аэродром. Он был мрачен и хмур. Вчера штурман полка летал на его самолете, и после неудачного приземления в деревянных балках, скрепляющих фюзеляж, появились трещины.

После тщательного осмотра механик Беседин доложил, что самолет под номером «13» окончательно вышел из строя. Из дивизии должны были пригнать звено новых «илов» с двумя кабинами, и Алексей, ставший «безлошадным», с нетерпением ждал этого часа.

Штурмовики вскоре появились над аэродромом и в четком строю попарно произвели посадку. В это время Рогожин находился около своей стоянки. Он видел, как из задней кабины одного, поблескивающего свежей краской, «ила» спрыгнул на землю рослый, широкий в плечах офицер с полевой сумкой на боку, внимательно осмотрелся и медленной, с развальцей, походкой пошел следом за летчиками к штабной землянке.

Алексей, поглядывая на самолеты, с надеждой думал: «Один из них будет мой. Какой окажется его судьба?.. Все одинаковые, как братья-близнецы, но один, вот этот с самой яркой звездой, — мой».

Подойдя к «илу», он погладил нагретый солнцем фюзеляж, легонько похлопал ладонью по плоскости, отошел в сторону, присмотрелся к грозным волнующим очертаниям боевых машин, ожидавших своих новых хозяев и готовых вот-вот взреветь мощными моторами и взмыть в небо.

Не успел Рогожин налюбоваться штурмовиками, как из штабной землянки его окликнул дежурный:

— Рогожин, к командиру!

Войдя в штаб, Алексей доложил о своем прибытии, стоя по стойке «смирно», с любопытством присматривался к офицеру с полевой сумкой и к летчикам, стоявшим вокруг стола.

— Вольно, Рогожин, — значительно сказал майор Матиков. — Присаживайтесь, знакомьтесь, — жестом указал он в сторону офицера.

Это был лейтенант в ладно сидевшей на нем почти новой форме. Откинувшись на спинку стула, он внимательно смотрел на Алексея светлыми глазами. Из-под лихо надвинутой на большой лоб пилотки виднелись темно-русые волосы. Во всей его плотной фигуре чувствовалась спокойная сила, уверенность в себе, в глазах светилось добродушие. Он слегка наклонил голову — это получилось у него совсем по-граждански, непосредственно.

— Владимир Иванович Степаненко, военный корреспондент газеты «Крылья победы».

Алексей козырнул лейтенанту и назвал себя.

— Вот, младший лейтенант, сегодня получите новую машину, двухместный «ил». И стрелок у вас теперь, — Матиков немного замялся, — особый стрелок. У лейтенанта имеется разрешение командира корпуса на полеты в должности стрелка, в том числе и на боевые вылеты, — уточнил Александр Пантелеевич. Он немного помолчал и, взглянув на недоумевающего Рогожина, пояснил: — Корреспонденту это необходимо, крайне необходимо, — подчеркнул командир полка, — для сбора материалов о наших летчиках.

— Вы, младший лейтенант, не беспокойтесь, — сказал Степаненко мягким голосом. — — Я уже имею несколько боевых вылетов и встреч с истребителями противника.

— Да что мне беспокоиться, — ответил Алексей, — до сегодняшнего дня я летал на одноместном самолете под номером «тринадцать».

— В самом деле? — заинтересовался Степаненко. — И как?

— Что как?

— Сколько раз были сбиты?

— А нисколько, — спокойно ответил Алексей и, улыбнувшись, добавил: — Хотя, надо признаться, вынужденная одна была. Но сел я на снег, и самолет почти не пострадал. Можно сказать, посадка оказалась счастливой...

— А в чем же было счастье? — с еще большим интересом глядя на Рогожина, спросил Степаненко.

— Об этом, товарищ лейтенант, говорить пока не будем. Давайте условимся так: после войны вы заедете ко мне в Тулу, в Гостеевку, и я расскажу вам все. Согласны?

— Конечно, согласен, какой разговор.

И Алексей опять вспомнил красивое лицо женщины, так похожей на Женю. Увидел и услышал врачующий голос: «Долго будешь жить, летчик». Он улыбнулся и добавил:

— Вы знаете, у меня тогда получилось, как в той пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

Тем временем майор Матиков, внимательно читавший какую-то важную бумагу, задумчиво подал ее сидевшему рядом подполковнику Пусторнакову, сказал:

— Итак, решено: летит Рогожин. Только надо организовать работу всех, кто будет ходить на разведку по одному и тому же маршруту, так, чтобы все их наблюдения сводились в единое представление о действиях противника, чтоб в конце создалась полная общая картина. — Командир полка встал и, обращаясь к Рогожину и Степаненко, произнес: — Слушайте мой устный боевой приказ. Сейчас вместе облетаете новую машину. Но чтобы впустую не гонять ее, сходите на разведку погоды в районы учебных зон и полигона, доложите. В 12 часов 30 минут пойдете на разведку переднего края и переправ через Северский Донец в районы Безлюдовки и Соломине. Надо посмотреть, какие есть подходы к этим местам, подобрать вероятные маршруты. Повторяю, летать вам придется, меняя время, утром и вечером, несколько дней по одному и тому же маршруту. Все замеченное прошу запоминать и заносить на карту. Сегодня вас будет прикрывать звено истребителей. Вопросы есть?

— Товарищ майор, вы говорили о каких-то новых указаниях по связи, — спросил Рогожин.

— Да, чуть не забыл. Вот они, познакомьтесь. Значит, сигналом «я свой самолет» в дневное время теперь будут два-три правых крена и одна зеленая ракета. У наземных войск сигналом «я свой» в светлое время служат белая ракета, треугольник, обращенный углом в сторону противника, на башне танка или автомобиля должна быть звезда, нарисованная мелом или известью. Позывной штаба нашей двести шестьдесят шестой авиадивизии: «Волна-166». Остальное вы уже знаете. — Матиков протянул руку Степаненко и добавил: — Желаю успеха.

Рогожин отдал честь, и они с корреспондентом вышли из землянки и направились к новым самолетам. Возле одного из них уже хозяйничал Беседин. Это был, как и предполагал Алексей, тот самый, крайний в ряду, «ил», который он приметил еще до вызова к командиру полка.

Беседин вышел навстречу и, приложив руку к головному убору, доложил:

— Товарищ командир, самолет и мотор облетаны. Предполетный осмотр и проверка систем закончены. Стрелок еще не назначен.

— Да как же, Дмитрий Иванович, вот он. Знакомьтесь, лейтенант Степаненко.

Владимир Иванович крепко пожал руку удивленному механику и спросил:

— Давно на фронте?

— С первого дня войны, товарищ лейтенант.

— Значит, ветеран экипажа.

— Выходит, так.

Оружейница Валя Маленькая, как всегда, застенчиво опустив глаза, стояла у фюзеляжа самолета. Алексей представил ее корреспонденту. Подошедшие техник звена управления Илья Гаврилин и Марк Коган поздоровались и доложили, что их послали сюда для проведения предполетного инструктажа.

— А что, разве в этих пулеметных установках есть что-то новое? — спросил Степаненко.

— Да нет, — ответил Коган, — самая малость.

И они, засучив рукава, принялись за дело. Коган разговаривал с офицером на равных и радовался его осведомленности.

Через десять минут Степаненко уже опробовал оружие, а Марк, стоя на крыле, вслушивался в оглушающий грохот пулемета.

— Теперь вы все знаете, товарищ лейтенант, — крикнул Коган. — Можете лететь, благословляю. — И спрыгнул с плоскости, вытирая ветошью руки. Стоявшему возле крыла Алексею, с интересом слушавшему инструктаж Гаврилина по обращению с радиооборудованием, сказал: — Тебе с ним будет спокойно. Стрелок он, по всему видать, способный и надежный...

Рогожин надел парашют, полез в кабину своего нового, теперь уже двухместного «ила». Все здесь было почти таким же, как на его одноместном «тринадцатом». И все-таки это другая кабина и к ней надо было привыкать.

Механик, стоя на крыле, помог настроить приборы, застегнуть привязные ремни. Алексей присоединил шнур шлемофона к разъемной колодке и, нажав на кнопку СПУ, спросил у Степаненко, все ли у него готово. Получил утвердительный ответ.

Они взлетели и по небольшому кругу на высоте четырехсот метров прошли по всем учебным зонам, сделали пару виражей над полигоном и возвратились домой. Погода была сносная, видимость удовлетворительная.

После доклада Алексей сразу же взлетел и направился в условное место для встречи с истребителями прикрытия. Полет на разведку в этот час был назначен еще и потому, что приходился на время обеденного перерыва летчиков вражеской авиации, и командир полка надеялся, что Рогожин с корреспондентом не повстречают истребителей противника.

И когда через час он увидел возвращающийся с задания штурмовик Алексея, сердце его радостно сжалось, будто он после долгой разлуки встретил близкого, дорогого ему человека.

Выслушав доклад Рогожина о результатах разведывательного полета, майор Матиков крепко задумался, потер указательным пальцем правой руки лоб и, обращаясь к начальнику штаба, сказал:

— Да, не густо. Но я так и предполагал. Немцы народ аккуратный, маскируются умело и надеются застать нас врасплох. Но мы тоже не лыком шиты и кое-чему научились. — Он наклонился над картой, промерил циркулем маршрут и, поколдовав с линейкой, добавил: — Весь полет рассчитан на час: двадцать минут туда, двадцать обратно и двадцать — над районом цели. Надо еще раз на глубину до пяти километров осмотреть берег, не ведутся ли какие подготовительные работы по наведению мостов и переправ.

— Да, — согласился начальник штаба, — для этого требуется строительный материал.

— Именно поэтому надо тщательно проработать участок вблизи Безлюдовки — Соломино. Ясно, что они делают вид, будто эти места им безразличны, прячут свои зенитки, стараются усыпить нашу бдительность. Но именно здесь они что-то затевают. Поэтому сначала надо пройти по сегодняшнему маршруту, посмотреть, нет ли каких изменений. На обратном пути сфотографируешь берег. Если наши догадки правильны, то они и завтра не тронут вас. Самим ни в какие конфликты с воздушным и наземным противником не ввязываться. Первый полет сделаете в четыре и второй перед сумерками в двадцать один час. Ясно?

— Так точно. — Вопросы?

— Вопросов нет.

— Тогда можете быть свободными. Рогожина попрошу на минутку остаться.

Александр Пантелеевич прошелся по землянке, о чем-то думая, и когда дверь за Степаненко закрылась, спросил:

— Как корреспондент вел себя в полете?

— Нормально. Как опытный воздушный боец. В разведке он хороший помощник, наблюдательный.

Майор Матиков помолчал, помял в ладони подбородок.

— Полетишь опять с ним. И помни, никаких фокусов. Старайся поменьше светиться над передовой.

— Есть!

Командир полка протянул Алексею руку и участливо сказал:

— Иди отдыхай, да прихвати с собой корреспондента.

— Есть!

Алексей нашел Степаненко недалеко от стоянки своего самолета. Тот сидел на лавочке под корявым дубом с кустистой кроной и, положив на колени полевую сумку, что-то писал в блокноте.

— Впечатления записываете? — поинтересовался Алексей.

Степаненко с задумчиво-сосредоточенным выражением лица взглянул на него.

— Надо, Леша. Необходимо.

Рогожин, улыбаясь, с одобрением сказал:

— Ну что ж, товарищ лейтенант, пора готовиться к новым полетам. Так что сегодня ляжем пораньше. В четыре утра — вылет. В течение дня еще кто-то пойдет, а к вечеру опять мы. Чувствуете, как растет напряжение?

Степаненко засмеялся:

— Еще бы!

— Пошли на сеновал.

* * *

Утро выдалось солнечным, но прохладным. Ярко зеленел на краю аэродрома знакомый дуб. Каким ветром, в какой год было занесено сюда семя, сколько перенес он, вытерпел за многие годы. Ни ветры, ни бури не сломили его. Все выдюжил, крепко держится корнями за родную землю. Сегодня, взглянув на него, Степаненко со свойственной ему проницательностью подумал о том, что, видно, трудновато ему было в одиночестве: никто не помог в этой раздольной степи, не заслонил от суховеев и холодных ветров, поэтому и вырос таким корявым, суровым, с растрескавшейся корой. Но стоит, полный сил, и никому его не сокрушить. Уже подрастают и поддерживают выросшие вблизи и поодаль молодые собратья, шумят сочной яркой листвой.

Но настраиваться сейчас на созерцательно-философский лад было некстати — надо готовиться к полету. Это прежде всего.

Еще ночью, лежа рядом с Алексеем на свежем воздухе, подбивая к бокам пахучую, недавно скошенную траву, пытаясь поскорей заснуть, Владимир задумался над нерасторжимостью слова и дела, которые практически должны слиться в один большой, необходимый результат.

Он поднялся раньше Алексея, примостил зеркальце меж сухих прутиков плетня, окружавшего хату. Будить хозяйку, чтобы согрела воды, было неудобно, поэтому обошелся холодной, набранной прямо из рукомойника, прибитого к углу сарайчика, тщательно развел в мыльнице пену, побрился и через несколько минут, чувствуя приятно помягчевшую кожу, с удовольствием умылся.

Мысли его были спокойными, во всяком случае, он старался не думать о плохом. «Вот так вот, дорогой Володя, — в лес ходить да волков бояться, где это видано?

Да и как иначе? Чтобы правильно и хорошо рассказать о деле, надо самому уметь кое-что. Хорошо бы написать очерк о стрелке и назвать его «Щит экипажа». — Он вспомнил слова песенки, которую не раз слышал от авиаторов: «Будешь ты стрелком-радистом, а в душе пилот. Будешь ты летать на «иле» задом наперед». — И он грустно улыбнулся.

Алексей тоже поднялся, быстро умылся, развязывая приготовленный с вечера вещмешок, сказал:

— Присаживайтесь, перекусим немного сухим пайком и — айда. — Оглянувшись на сарайчик, где спали товарищи, проворчал: — Дрыхнут, дьяволы. — Ножом вскрыл банку консервов, нарезал хлеба, поинтересовался: — Как настроение?

— Боевое. А ты запасливый, младший лейтенант.

— Повоюешь, товарищ лейтенант, будешь...

Молча поели, собрались и пошли на аэродром. Дмитрий Иванович уже заканчивал хлопоты у штурмовика и, как обычно, доложил:

— Самолет к полету готов. Мотор, как зверь.

— Во дает, — оглядываясь на Степаненко и как будто извиняясь за такую вольность своего подчиненного, произнес Алексей.

Они оба, улыбаясь шутке механика, за руку поздоровались с ним; быстро осмотрев машину, надели парашюты, забрались в кабины. Владимир проверил пулемет. Рогожин тем временем запустил двигатель, прокалил свечи и вырулил на взлетную полосу. А через минуту штурмовик был уже в воздухе и, пройдя над аэродромом истребителей прикрытия, стал в вираж, поджидая их взлет.

Сопровождать их должны были опытные летчики-истребители во главе с командиром эскадрильи 247-го истребительного авиаполка капитаном Степаном Карначем. Вместе с ним на это ответственное задание летели старшие лейтенанты Анатолий Шиманский, Николай Буряк и лейтенант Николай Попов. Радиообмен в этом полете был запрещен, и капитан Карнач, подойдя вплотную к самолету Рогожина, поприветствовал его покачиванием крыльев и вместе с ведомым круто ушел вверх. Вторая пара осталась внизу.

«Опять идем на вражескую территорию», — думал Владимир, всматриваясь в расстилавшуюся в туманной дымке степь, в тонкие нити дорог и речек, в отсверкивающие пятна озер.

Через несколько минут миновали передовую. Перелетели Северский Донец. Откуда-то с его заросшего густым кустарником берега их обстреляли зенитки, и Владимир, увидев красноватые брызги трассы, вспомнил, как Алексей говорил ему: «До чего же не люблю летать под обстрелом зениток. Когда «мессер» или «фоккер» хочет атаковать тебя, ты знаешь, где он, чувствуешь его, ждешь. А зенитные снаряды видишь только после разрыва и не знаешь, где же разорвется очередной?»

«Пожалуй, Алексей прав», — подумал сейчас Владимир, косясь на разорвавшийся в стороне зенитный снаряд, потом рывком повернулся в противоположную сторону — там тоже среди синевы неба черно-оранжевыми гирляндами осыпался разрыв, оставив после себя шевелящуюся шапку дыма. «Пристрелялись», — подумал он, и неприятное состояние помимо воли охватило его. Он шевельнул плечами, точно сбрасывая с себя это оцепенение не страха, а напряженного ожидания того, что произойдет. Но в следующую секунду ощутил, как его прижало к борту кабины. Сначала он не понял, что случилось, но затем догадался: летчик делал противозенитный маневр. По СПУ он услышал голос:

— Как дышится?

— Нормально, — ответил Владимир. Рогожин продолжал:

— Сейчас будет Безлюдовка, пройдем вверх по реке до Соломино, там развернемся и над правым берегом спустимся вниз. Посмотрим за зеркалом воды, нет ли перекатов над подводными переправами.

«А командир полка оказался прав, ни «мессеров», ни «фоккеров» не видно, — подумал Алексей. — Может, рано, и летчики спят?»

Как ни всматривался Рогожин в берег, но ничего нового рассмотреть не удавалось. По СПУ он с досадой пожаловался Владимиру:

— Все, как и было, хотя нет, видите, у самого берега длинный сарай?

— Вижу.

— Откуда он взялся?

— За ночь построили. А вот что под этой крышей, боеприпасы или стройматериалы, трудно понять.

— Ну что ж тут трудного?

В следующее мгновение самолет с креном провалился вниз, и Степаненко почувствовал, как его потянуло из кабины. Так он висел на привязных ремнях, пока сила инерции снова не приковала к сиденью.

— Не волнуйтесь, — услышал он в наушниках бодрый голос Рогожина. — Проверим их нервишки и, кстати, заглянем под крышу.

Самолет на большой скорости несся над гладью воды, как раз на уровне берега, где стоял сарай.

— Смотрите! — закричал Алексей. — Видите бревна и понтоны? Это готовые части переправы. Дайте по ним пару очередей, пусть латают.

Степаненко взял упреждение, и дымная трасса скрылась под крышей сарая. Оттуда в панике стали выползать и выбегать перепуганные фашисты. С зенитных установок, расположенных вокруг, спешно сдергивались маскировочные сетки. Но было уже поздно: «ил» Рогожина, сделав небольшую горку, ушел далеко.

Северский Донец петлял, и Алексей едва успевал перекладывать машину из виража в вираж, чтобы удержаться над руслом извилистой реки. Истребители прикрытия шли выше и несколько правее. Так было обговорено заранее, чтобы не привлекать к себе внимание. И все же на всем протяжении остального маршрута их обстреливали зенитки. Видимо, гитлеровцы уже знали, что произошло с сараем у Безлюдовки.

После разворота над Соломине Алексей углубился в тыл противника и при пересечении дороги Белгород — Муром встретил большую колонну танков. Он круто развернул машину и пошел над дорогой, пытаясь сосчитать их. Теперь по ним стреляли. Вокруг «ила» замелькали трассы.

Алексей спросил у Степаненко:

— Сколько?

— Около тридцати коробочек, — ответил Владимир.

Истребители прикрытия несколько приотстали, и когда Степаненко заметил нагонявшие их четыре посверкивающие на солнце точки, он подумал, что это «яки». Но в следующую секунду его точно обожгло: «мессеры» шли чуть выше «ила» и с большей скоростью. По СПУ он передал Рогожину:

— Командир, сзади сверху на удалении четырехсот метров — две пары «худых».

— Действуйте, — ответил Алексей. — Я попытаюсь маневрировать, не дать им прицельно стрелять по нам.

«Видно, зенитчики вызвали их, — подумал тем временем Алексей, — и те поднялись по тревоге с какого-нибудь ближайшего аэродрома». Владимир же готовился открыть огонь по самолетам врага.

«Мессеры» разошлись: одна пара — вниз, другая стала заходить для атаки. Рогожин, решив, что лучшая защита сейчас — нападение, вошел в мелкий левый вираж, что давало выгодные условия для стрельбы из задней кабины и возможность почему-то отставшим «якам» быстрее настичь и отогнать «мессеров».

Этот маневр привел фашистских летчиков в недоумение, и они растерянно проскочили мимо. Но лейтенант Степаненко успел дать по ним несколько прицельных очередей.

Оказывается, подоспевшие истребители сопровождения на высоте проскочили вперед и теперь на лобовых шли в атаку на «мессеров», правая пара из которых все же успела, хоть и с большого расстояния, обстрелять штурмовик. Несколько пуль продырявили фюзеляж и плоскости, не задев жизненно важных его узлов.

Между тем первая пара «мессеров», проскочившая на большой скорости вперед, успела развернуться и пыталась атаковать «ил». Но истребители прикрытия, спикировав с высоты, отсекли их от штурмовика и заставили принять бой в невыгодных условиях. Один «мессер» был подбит и, распустив над Северским Донцом темный шлейф дыма, врезался в живописный берег, оставив памятником торчащий из земли крестообразный хвост.

Лейтенант Степаненко в этом бою израсходовал почти весь боекомплект. Но он был доволен: «мессеры», страшась его огня, так и не смогли подойти с задней полусферы и атаковать их самолет.

А вокруг солнце, высокое небо, тишина, только устало, натруженно работает сердце штурмовика. Рогожин осипшим от волнения голосом спросил Владимира:

— Живой?

— А куда я денусь? — ответил Степаненко. Помолчав, Алексей напомнил:

— Смотрите внимательней, а то «худые» могут опомниться.

Его распирала радость, сознание того, что они вышли победителями в этом трудном бою, и, не смущаясь, что, может быть, в этой победе помог случай, он поднял руку и закричал, но за рокотом мотора почти не услышал своего голоса:

— Я — Лешка Рогожин, ту-уляк!.. Фашистов луплю только так!

— Командир, а песенка у вас получается что надо. Припев уже, можно сказать, готов, а слова придумаем вместе.

Вернувшись на аэродром, Алексей доложил командиру полка о результатах разведки и сбитом совместно с «яками» Ме-109. Матиков сурово посмотрел на него, на взмокший воротник гимнастерки, на спутанные, прилипшие ко лбу волосы, сказал:

— За разведку объявляю благодарность. А за расход боеприпасов... — Он помолчал, как будто решая про себя: наказывать или не наказывать Алексея.

А тот, воспользовавшись заминкой Александра Пантелеевича, нарушая все уставные нормы, по-мальчишески, по-петушиному сорвавшимся голосом прокричал виновато:

— Да я не затевал драку, товарищ майор! Они, бандюги, понимая, что мы разведка, хотели с нами расправиться. Ну а мы со Степаненко дали им прикурить. — И, сделав небольшую паузу, добавил: — Со страшной силой...

Все, кто был на КП, покатились от смеха. Майор Зак, когда все отсмеялись, с улыбкой произнес:

— По-моему, Александр Пантелеевич, тут вопрос решается просто: за эти решительные действия летчик и стрелок заслуживают поощрения.

Выждав время, Алексей попросил у командира полка разрешения обратиться к нему.

— Обращайтесь.

— Товарищ майор, — сказал Алексей со значительным, хитроватым выражением лица. — Чтобы в дальнейшем мне не было никаких упреков, прошу выслушать истребителей сопровождения. Тогда картина станет еще более полной.

— Огорчу тебя, младший лейтенант, — ответил Матиков. — Летчики прикрытия доложат где надо о твоем поведении. Но хочу еще раз напомнить, что разведка — это не полеты на штурмовку. Даже, если бывает стыдно, надо уходить от схватки. А пока не забудь — в двадцать один повторный вылет. Задание то же самое. Только маршрут теперь пройдет севернее. Соломино не трожь. Там тебя еще помнят и постараются не упустить. — Помолчал, затем добавил: — Как корреспондент воюет?

— Отлично.

— Возьмешь опять?

— Так точно, товарищ майор. Мы хорошо слетались.

Изнурительными, опасными были эти разведывательные полеты над территорией противника. Но Рогожин и Степаненко справились с ними. Их донесения суммировались с другими, обобщались поначалу в штабе полка, затем передавались в дивизию, оттуда в корпус и в штаб фронта.

Это была, в сущности, обыкновенная ежедневная работа летчика и воздушного стрелка, работа, сопряженная с опасностью для жизни, но такая же, как, например, работа людей, поднимающихся рано утром, чтобы идти на завод, на шахту, на комбинат, где ничто не угрожало им, но иногда создавались условия, при которых крайне необходимо работать с полным напряжением сил, делать дело, не требуя наград.

Но как бы ни было в этой жизни тяжело, порой жестоко, она оказывалась щедрой и на доброту.

В эти напряженные предгрозовые дни, когда, казалось, им не будет конца, Алексей почти одно за другим получил от Жени три письма. Она писала, что лазарет переведен в другое место и поэтому увидеться им, вероятно, не придется — предстоит большая работа. Письма, написанные на листах, вырванных из школьной, в клеточку, тетради, дышали девичьей непосредственностью, трогательными просьбами беречь себя, но бить фашиста как полагается.

Ободренный и радостный, он ответил ей не менее горячо и нежно. Чувство его к Жене крепло с каждым днем, и самому себе Алексей представлялся теперь самым счастливым человеком на свете.

* * *

Пришла пора расставаться с Владимиром. В то утро они поднялись рано, посидели на завалинке вросшего в землю дома, глядя, как среди разорванных, с темной подпалиной облаков, поднимается ясное, спокойное солнце. Несмотря ни на что, природа бесстрастно вершила свои дела.

Степаненко вынул из полевой сумки блокнот, молча черкнул несколько строк, вырвал лист и протянул Алексею. Это были адреса Владимира — домашний и редакции газеты.

— Пиши, тулячок, как-нибудь на досуге, а я постараюсь написать что-нибудь о тебе, о наших полетах.

Алексей задумчиво кивнул, взял у Владимира карандаш и блокнот, пристроил его на коленях и тоже написал два адреса.

— Будет тоскливо — черкните, — сказал, возвращая блокнот. — Туляк будет рад прочитать и вашу кореспонденцию в газете и письма.

После завтрака они расстались, тепло, по-дружески обнялись. Алексей проводил Владимира до полуторки, поджидавшей его на краю аэродрома. Степаненко (ныне член Союза писателей. — В. Щ.) срочно отзывали в редакцию. Рогожин долго стоял, махая рукой и глядя вслед удаляющейся машине. Поднимался ветер. С запада наплывали темные тучи, сверкали далекие молнии. Приближалась долгожданная гроза.

Ночной налет

В начале июля 1943 года германское командование готовилось провести крупнейшую наступательную операцию. Основные удары по советским войскам 1 оно предполагало нанести в двух направлениях: из района севернее Харькова группой армий «Юг» и из района южнее Орла группой армий «Центр». Смыкая эти гигантские клещи в общем направлении на Курск, оно намеревалось окружить советские войска и уничтожить их. Эта операция получила кодовое название «Цитадель». С советской стороны удерживать оборону намечалось в основном войсками Воронежского и Центрального фронтов, занимавших Курский выступ. Одновременно Ставка Верховного Главнокомандования сосредоточивала в районах Курской дуги крупные резервы.

Как-то майор Зак собрал на аэродроме летчиков, ознакомил их с содержанием газет. Все сводилось к одному: на фронтах ничего существенного не произошло.

— Да, засиделись мы, — высказал общее настроение Павел Алексеев. — Пора и полетать, порасправить крылышки.

Юрий Балабин искоса взглянул на него, усмехнулся:

— Успеешь еще опалить их...

Никто из летчиков не знал, что 2 июля Ставка предупредила командующих фронтами — генералов армии Ватутина и Рокоссовского о возможном наступлении противника между 3 и 6 июля и потребовала усилить наблюдение.

Ночь на 5 июля была туманной, тихой. Взлетали над передним краем осветительные ракеты.

На рассвете на вражеские войска, изготовившиеся к наступлению, на их батареи, танки, штурмовые орудия, стоявшие на исходных позициях, налетел огненный смерч.

Так, в преддверии летнего тихого рассвета, когда клубились в низинах туманы, еще спали птицы и ничто не тревожило предрассветную тишину, началась самая жестокая битва в истории Великой Отечественной войны.

* * *

А накануне вечером, 4 июля, летчики полка Матикова отдыхали. В совхозном клубе в честь выходного дня были устроены танцы. Со стороны фронта изредка доносило непонятный гул, а здесь, в клубе, при свете керосиновых ламп играл старый патефон. Летчики, старшим из которых было не больше двадцати четырех, задорные, веселые, лихо танцевали с принаряженными девчатами стремительный фокстрот, кружились в вальсе, мечтали под медленное танго. На лицах светились радостные улыбки, девушки манили блеском чистых доверчивых глаз.

Молодость оставалась молодостью. Как командир звена Алексей старался держаться солидно, но это не могло удержать его на месте. Дважды он выходил в круг и, поправив пилотку, отплясывал так серьезно, как будто совершал какое-то важное дело. Ему долго хлопали, вызывали на бис, но он, выйдя из круга, встал рядом со стрелком, тезкой Лешей Голубевым.

— Душно как, — сказал Леша. — Гроза, наверное, к утру соберется.

Алексей промолчал. Присматриваясь к танцующим летчикам, недавно прибывшим в полк, он подумал о том, что в боях они еще не бывали и, должно быть, не совсем представляют, что это такое. Конечно, можно было с полной уверенностью сказать, что их еще мальчишеские натуры переполнены желанием встретиться с ненавистным врагом, обрушить на него всю мощь оружия своих штурмовиков, применить все свои знания, полученные в летных школах. Но для боя этого недостаточно. Побеждает самый умелый, сильный смелый.

Рогожин с той суровой опытностью, что дала ему война, внимательно вглядываясь в лица летчиков, думал о том, то не сегодня-завтра кто-то из них может не вернуться с задания. Омраченный этими думами, он взглянул на Лешу Голубева и сказал:

— Духота — это одно. А вот затишье по всему фронту — как оно тебе? — Недоброе затишье, — согласился Голубев, — предгрозовое.

Точно в ответ на их слова в дверях показался посыльный. Вид его был озабоченный. Он поднял руку, кто-то тотчас же выключил патефон, и посыльный во внезапно наступившей тишине громко произнес:

— Всем комэскам срочно к командиру полка!

На секунду-другую Алексей увидел лица командиров эскадрилий: Александрова, Елисеева, Багрова, обращенные к дверям, где стоял посыльный. На них не было растерянности, только недоумение, тревожное, смешанное с готовностью сейчас же выполнить любой приказ. А комэски уже протискивались к дверям.

Алексей взглянул на часы. Смутная тревога охватила его, и он тоже вышел из клуба. Ночь дышала горячей, не успевшей охладиться землей, густым ароматом трав и натекавшим со стороны аэродрома запахом бензина. Во тьме слышались знакомые голоса.

— В чем дело? — пробасил Багров.

— Почему так поздно? — недоумевал Александров.

— Приказано, — отвечал посыльный.

Командир полка майор Матиков хмурился, видимо, был озабочен серьезностью предстоящего дела.

— Вот что, комэски, — сказал он, подходя к карте. — Из штаба дивизии получен приказ: сегодня перед рассветом уничтожить вражеский аэродром под Роганью. И, главным образом, — сжечь все склады горючего, которых там, по данным разведки, несколько. Маршрут и цель многим летчикам знакомы. Поэтому для подготовки к вылету даю сорок минут.

Александров тотчас же вернулся в свою эскадрилью, сообщил командирам звеньев о предстоящем задании.

Алексей почувствовал на лбу холодный пот. Он испугался за своих молодых летчиков — никто из них еще не летал ночью. «Это же очень сложно, — подумал он, — если не собьют, то при посадке могут поломать шасси, дать «козла», да мало ли что?»

Но приказ есть приказ. Тем более комэск жестко добавил:

— На задания уходят все.

— Разрешите выполнять?

— Выполняйте!

При выруливании на «иле» Рогожина лопнула трубка в системе охлаждения двигателя. Алексей выскочил из кабины. За ним спрыгнул на землю стрелок Леша Голубев.

— В чем дело, командир?

А «илы» уже взлетали. Разноцветные сигналы аэронавигационных огней (АНО), прочертив стремительную линию над взлетной полосой, быстро исчезали во тьме. Над аэродромом гудели моторы. Рогожин подбежал к майору Матикову, кинул к виску ладонь, доложил о случившейся неисправности штурмовика.

— Ясно. Бери мой.

Алексей со стрелком побежали на стоянку к командирскому самолету. Бежать было далековато. Парашют за спиной становился все тяжелее. Но вот проступили в темноте очертания самолета.

— Разрешение есть? — спросил механик.

— Так точно! Залезай, Леша!

Невдалеке взлетали последние «илы». Взлетел и Алексей, присмотрелся к темноте: одна россыпь АНО помигивала слева, другая — чуть ниже справа.

Подлетели к аэродрому прикрытия, стали в вираж. Снизу, из темноты, взвилась зеленая ракета. Через минуту к эскадрилье пристроились истребители. Алексей улыбнулся: приятно, когда тебя охраняют.

Полет шел нормально. Но вот по сторонам фейерверком начали вспыхивать разрывы. Алексей, как при этом положено, закрыл бронешторку радиатора. «Уже зенитки, — подумал он. — Скорее бы к цели, ударить, сжечь все и — домой». Он снял с предохранителей все огневые системы штурмовика, еще раз проверил, надежно ли закрыт радиатор, и осмотрелся.

Очень сильный огонь справа. «Кто там — Марыгин, Горячев? И молодежь?» Но разрывы окружили его самолет, Алексею пришлось маневрировать. А вспышки разрывов неотступно следовали за ним, точно их притягивала неведомая сила. И казалась безуспешной затея уйти от них, спрятаться в густой темноте.

«Где же цель? — думал Алексей. — Скорее бы выйти на нее».

— Леша, как ты там? Держись, друг, сейчас выйдем на цель.

— Порядок, командир!

Мысль как можно быстрее и точнее выйти на цель овладела Рогожиным целиком. Впереди, на земле, мелькнули вспышки. Кто-то из впереди идущих уже начал сбрасывать бомбы. Алексей устремился туда, вспышки разрывов, окружавшие его, исчезли, только на земле пронзали темноту острокинжальные отсветы огня.

Рогожин понял, что находится над аэродромом, который он хорошо изучил, пролетая над ним не один раз, сориентировался и вышел на северную его окраину, где размещались бензохранилища. Снизился метров до пятидесяти и в смутном свете горящих от бомбовых ударов самолетов увидел емкости, вкопанные в землю. Горкой поднялся выше и, пикируя, ударил по ним. Широким полотнищем, жадно припавшим к земле, вспыхнул, расплескался огонь, потом все закрылось дымом, но пламя вздыбилось, и сверху заплясали коптящие оранжевые языки. Стало светло как днем. Багровые грибовидные клубы взметнулись к небу — «ил» мягко подбросило вверх, Алексей едва удержал его в равновесии, зашел еще раз и сбросил бомбы в эту клубящуюся массу огня и дыма.

Развернувшись и став на обратный курс, он был уже во власти забот о своих ведомых, скомандовал по радио:

— Если не развиднеет, садиться будете по мне. Прежде чем приземлиться, прошли над аэродромом, присмотрелись. Вскоре внизу в предрассветной дымке вспыхнула цепочка огней, и Алексей повторил ведомым:

— Садитесь по мне.

И первым пошел на посадку. Приземлились удачно. Только один из новичков, садившийся последним, слегка «споткнулся», самолет его поставило под углом к посадочной полосе, но он успел исправить свою ошибку. Алексей зарулил на стоянку, устало прислонился к спинке. И тут услышал голос стрелка:

— Командир, выключи АНО.

— Вот это я дал, — откликнулся Алексей. — Как это мы так опростоволосились?

Но нет худа без добра: аэронавигационные огни на штурмовике Рогожина привлекли внимание противника, и кто знает, возможно, он заслонил собой кого-то от смертельной опасности.

В этом ночном боевом вылете отличился Николай Елисеев. Он хорошо знал местность и забрался дальше аэродрома, пролетел над Роганью и, заметив у подъезда одного из домов скопление легковых машин, решил, что там происходит какое-то совещание. Николай набрал высоту и с пикирования ударил по зданию эрэсами. Вверх в клубах дыма и огня взлетали каменные обломки, взрывом опрокинуло, отбросило от рухнувшего подъезда легковые автомашины, а Елисеев, никем не преследуемый, вместе со всеми спокойно вернулся к себе на аэродром.

Уже гораздо позже узнали от партизан, что в ту ночь прилетевший из Германии штурмбанфюрер СС вручал в том доме своим летчикам награды, а затем отбыл на аэродром. Усаживаясь в свой комфортабельный Ю-52, он услышал в ночном небе гул моторов, но не придал этому значения. А в следующий момент на аэродром посыпались бомбы, и одна из них разнесла «юнкерс» вместе со штурмбанфюрером и экипажем.

А вражеские летчики, собравшиеся на банкет, были погребены под обломками здания, рухнувшего от прямого попадания эрэсов.

Приказ был выполнен, на аэродром вернулись без потерь. Все были довольны так успешно закончившимся трудным боевым вылетом. Долго рассказывали друг другу об увиденном и пережитом. Особенно радовались новички: «Оказывается, и мы что-то умеем».

Выступивший на разборе командир полка, хоть и объявил всем участникам боевого вылета благодарность, однако отметил, что впредь всем необходимо серьезнее готовиться к выполнению задания, особенно развивать наблюдательность, запоминать происходящее на земле и в воздухе. Надо постоянно изучать противника, знать его новые тактические приемы и совершенствовать свое мастерство.

Матиков отыскал глазами сидевшего рядом с Александровым Алексея и продолжил:

— В сегодняшнем ночном боевом вылете младший лейтенант Рогожин при подлете к цели забыл выключить АНО. Это говорит о том, что мы плохо смотрим друг за другом в полете. Но такая ошибка, можно сказать, случайно породила новый тактический прием. Рогожин в нужный момент отвлек на себя большую часть зениток и тем самым дал возможность другим экипажам прицельнее отбомбиться и атаковать. Враг понес ощутимые потери. В дальнейшем при похожей ситуации мы попробуем повторить этот прием. — Помолчав, решительно добавил: — Вот что. День сегодня будет напряженный, поэтому приказываю до десяти часов отдыхать.

Все встали и быстро разошлись по домам. Утром 5 июля стало известно, что противник перешел в наступление в районе Курской дуги. На участке фронта Соломино — Безлюдовка были наведены мосты через Северский Донец.

Полк Матикова получил приказ под прикрытием истребителей уничтожать в первую очередь переправы, технические средства и живую силу. Летавшие с утра на разведку летчики доложили, что фашисты продолжают переправляться через реку, в районе Соломино обнаружено большое скопление живой силы и танков, на всем участке фронта идут тяжелые бои.

В назначенный час собрав всех на совещание, майор Матиков познакомил летчиков с обстановкой.

— Сегодня, — сказал он, сдерживая волнение, — нам предстоит тремя группами в разное время нанести штурмовой удар по переправам и живой силе и технике противника. Первую группу из восьми самолетов в четырнадцать часов поведу я. Вторую — из двенадцати в шестнадцать часов поведет капитан Елисеев. Третью в девятнадцать часов — капитан Козленко. Маршрут полета будет такой: аэродром истребителей прикрытия — Шебекино — Разумное.

Боевой порядок правый пеленг пар в четверках и шестерках. Атаку производить с высоты восемьсот — четыреста метров тремя заходами с левым разворотом на свою территорию. За подбитыми и отстающими ведут наблюдение задние самолеты.

Пока мы будем на задании, всем остающимся здесь надо успеть подготовиться и перелететь на новый аэродром Волоконовка. Оттуда будет быстрее и удобнее добираться до цели. Вопросы есть?

Вопросов не было. Все расходились по своим самолетам в суровом молчании. Алексей шагал рядом с друзьями и не знал, что увидит их лишь через несколько дней: там, недалеко от переправы через Северский Донец останется лежать его новая машина под номером «14», а сам он вместе со стрелком, с парашютами и приборами за плечами, пешком да на попутном транспорте вернется в полк.

По ком плачет чибис?

В тот же час младший лейтенант Мурачев со своим нештатным стрелком и механиком по вооружению сержантом Коганом по приказу Матикова вылетел на запасной аэродром. Собственно, «главным» в этом полете был оружейник. Ему поручили срочно организовать на новом месте заправку боеприпасами прибывающих туда прямо с боевого задания штурмовиков.

На аэродроме их встретили техники стоявшего здесь штурмового авиаполка. К ним подошел коренастый сержант, козырнул.

— Старший группы оставшегося техсостава, — доложил он Мурачеву и назвал свою фамилию.

Коган, выступив вперед, поинтересовался:

— Фашист тревожит?

Сержант пожал плечами и как бы нехотя ответил:

— Летает.

— «Мессера»?

— Да, пролетали и «юнкерсы».

— Ну и что?

— Вроде бы принюхиваются. Еще не поняли, что это и есть тот аэродром, с которого их долбают.

— И вас пока не обнаружили?

— Конечно. Сам видишь, маскировочка что надо. Сержант покосился на Мурачева: «Что же это такое? Этот обо всем допытывается, а офицеру вроде бы и дела нет». Но рассудил правильно: на войне всякое бывает. Узнав, где находятся боеприпасы и горючее, Коган попросил сержанта и его товарищей доставить все ближе к стоянкам самолетов. Пояснил:

— Через час прилетит эскадрилья «илов». У нас всего полчаса на подготовку к боевому вылету. Понятно?

— Чего ж тут непонятного. Только у нас тоже технарей не густо осталось. Основной состав уже там, на новом аэродроме.

Бойцы принялись подносить из капониров ящики со снарядами и патронами, подвозить на тележках бомбы. Коган и Мурачев помогали оружейникам. Те между делом интересовались, как идут дела в полку, нашлись и общие знакомые. Сержант, молча таскавший ящики, неожиданно спросил:

— Как там Коля Сретенский?

— Сретенский? Шашист наш?

— Мастер спорта Союза, — значительно поправил сержант и укоризненно покачал головой.

Коган усмехнулся.

— Да вроде бы все нормально у него. В свободную минуту играет. Конечно, всех бьет, да еще как.

— Во-во, — оживился сержант. — Только меня почему-то не мог одолеть. Все ничья у нас с ним получалась. — Сержант оглянулся — слышит кто или нет. Но все были поглощены работой. — Ладно. При случае привет ему передавай. Давненько я его не видел. Сержант Дорочевский, мол, кланяется. Он знает меня.

— Да что там, — ответил Марк, — он сегодня-завтра будет здесь, сам и передашь. А вон и наши летят. Сейчас мы их обслужим и вперед!

* * *

На штурмовике Мурачева были заряжены пушки и пулеметы, подвешены эрэсы и бомбы. Михаил доложил ведущему о готовности к полету и начал взлет. Шли под прикрытием «Яковлевых».

Минут через десять полета Коган увидел, как в стороне мельтешат крохотные силуэты самолетов. Присмотрелся. «Эх, мать честная! — воскликнул про себя. — Подожди. Да что это такое?» Мурачев ведет штурмовик по прямой, ровно гудит двигатель. «Не видит он, что ли?» Нажал на кнопку СПУ: «Командир, посмотри вправо». Когда подошли поближе, поняли: штурмовики и истребители прикрытия ушедшей вперед группы сцепились с «мессерами».

Воздушный бой разгорался. «Илы», отштурмовав переправу у Соломино, были атакованы большой группой фашистских истребителей. Часть из них была задержана «яками», а часть все же смогла прорваться к «илам». Штурмовики встали в оборонительный круг и, постепенно оттягиваясь на нашу территорию, увлекали за собой «мессеров», которые не теряли надежды расправиться с «горбатыми». Но воздушные стрелки короткими очередями отгоняли их, не давали подойти и атаковать. «Надо бы выручить ребят», — думал Коган, внимательно следя за хвостом своей машины. «Ил», сбросив бомбы и отстрелявшись, выходил из атаки с набором высоты. Марк тотчас же увидел, как два «мессера» отвалили от группы и на большой скорости рванулись к потерявшему скорость штурмовику. Высота была небольшой, всего метров пятьсот. «Худые» быстро догоняли. Не отрываясь от прицела, Коган сказал Мурачеву:

— Командир, сзади на удалении четыреста метров два «месса».

«Ил» тотчас же начал противоистребительный маневр. А «мессеры» не отстают, пристраиваются: один ушел чуть вправо, а второй нырнул под фюзеляж, и Марк не мог его видеть. «Вот сволочь», — выругался он и, помогая себе руками, поднялся в кабине во весь рост, пытаясь осмотреть нижнюю полусферу. «Тьфу, где же он? — А самого уже охватило знакомое напряжение. — Сейчас будет стрелять». Марк сел на место, прижал к плечу приклад пулемета, внимательно присмотрелся. «Мессера» не было видно. И вдруг он вынырнул метрах в ста и встал в хвост.

«Серьезный фашист попался», — отметил Марк. Ему бы нажать на гашетку, но у него как у механика по вооружению была такая привычка: при пристрелке пулемета бить по цели двумя-тремя патронами — это всегда оказывалось результативней.

«Мессер» продолжал уверенно и нахально идти в хвосте «ила», готовый в любую секунду открыть огонь. Но Коган не терялся, прицелился, дал короткую очередь. В ответ «мессер» замигал красноватыми огоньками своих пушек, и тут же Марк услышал грохот осколков по фюзеляжу — и снова за пулемет. «Мессер» не отстает. Коган нажал гашетку в третий раз. Ствол пулемета дернулся, навстречу «худому» понеслась трасса. Но «мессер» шел как ни в чем не бывало. И снова Марк увидел огоньки, а вслед за ними, где-то у самого лица, раздался сильный взрыв и — темнота.

Он никак не мог сообразить, что произошло, ощупал себя и тут понял: лицо закрыл шлемофон. Резким движением сорвал его — в глаза ударил яркий солнечный свет. Из бронещитка разорвавшимся снарядом выбило кусок металла. «Вот это да, — изумился он. — Вот так садануло, аж шлемофон соскочил на нос. Та-ак».

Марк поднял глаза от бронещитка — «мессер» продолжал висеть в хвосте. Медленно и даже слегка склонив голову, Коган поднял пулемет, прицелился. Нажал на гашетку — тишина. Тогда он правой рукой принялся нащупывать ручку перезаряжения, не сводя с «мессера» глаз, делал это машинально, но ручки не было, перевел взгляд вниз, под ноги: там, на полу, лежали ящик с патронами и рукав для ленты. В отчаянии он выпрямился, поднял голову.

«Мессер» вдруг убавил скорость, накренился и с дымком, шедшим из-под капота мотора, скрылся в западном направлении. «Чего это он? — подумал Марк, задыхаясь от дыма, наполнявшего кабину, и догадался: — Наверное, патроны кончились или горючее. А может, я сбил его? Да и он нас, кажется, серьезно покалечил».

За самолетом, завиваясь, волочился длинный шлейф черного дыма.

Коган открыл люк бронекорпуса, посмотрел туда — огня не было видно. «Значит, масло горит», — подумал Марк. Он повернулся к Мурачеву, привстал. Тот спокойно держал ручку управления и смотрел вниз, готовился сажать покалеченную машину.

И вдруг мотор заглох. Наступила тишина. Коган посмотрел вниз и увидел, что кончилось плоскогорье и под самолетом разверзлась глубокая впадина. Мурачев, наклонив машину, начал планировать.

«А что, если врежемся в противоположный край этой низины?» — подумал Марк. Прыгать было уже поздно. Он спокойно сел на место, уперся руками и ногами в стенку кабины и приготовился к встрече с землей. Тут же ощутил, как летчик начал выравнивать машину. Он осторожно поднял голову: под ними снова была равнина, ручеек извивается, кустики топорщатся на бережку.

Штурмовик, теряя скорость, садился на фюзеляж. «Ох, Миша, Миша, ну ты даешь», — успел подумать Марк. Машина, громыхая гондолами шасси, уже тащилась по земле, оставляя глубокие борозды. Раздался сильный скрежет: радиатор, видимо, зацепился за что-то твердое. Самолет развернуло, хвостовое оперение его приподняло и грохнуло о землю. Тут же задняя часть фюзеляжа отвалилась от бронекорпуса, отъехала в сторону.

Ошарашенный Марк с каким-то безразличным видом нагнулся под турельное кольцо пулемета и вышел из своей разодранной надвое кабины.

Самолет с загнутыми концами мощного трехлопастного винта, прижав к земле свои широкие, чуть откинутые назад крылья, продолжал чадить. Дымные беловатые жгуты выползали откуда-то из-под капота и, подхваченные легким ветерком, нехотя поднимались ввысь.

Взглянув на кабину летчика, Коган увидел разгневанное лицо командира, пытавшегося сдвинуть назад подвижную часть фонаря.

— Сейчас помогу, командир, — крикнул Марк и поспешно вскочил на крыло.

Но все их совместные усилия были тщетны. Кабина пилота не открывалась. Осколок снаряда заклинил фонарь и, чтобы отодвинуть его, надо было чем-то отогнуть рваный металл. Однако ничего подходящего под руками не было. Тогда Марк, выхватив из своей кабины ракетницу, несколькими ударами рукоятки отогнул заусенец. Мурачев поспешно выбрался на крыло, отстегнул карабины, сбросил парашют, медленно обошел самолет, присел на траву и тихо со вздохом произнес:

— Все. Отлетался наш «Илюша».

И столько было жалости и недоумения в голосе Михаила, что Коган присел рядышком, обнял его за плечи. Мурачев молча достал платок, вытер пот с лица и, сглатывая подступающий к горлу комок, уставился на распластавший крылья самолет.

Посидев, они поднялись, осмотрелись. Тишина. Насколько хватало глаз, стлалась перед ними в знойном мареве степь. Сверху лилась трель жаворонков да изредка раздавался тревожный плач чибиса. Он беспокойно летал над поверженным самолетом и спрашивал: «Чьи вы? Чьи вы?»

— Не волнуйся, родная птаха, — поднимаясь, сказал Мурачев. — Мы не хотели тебя обидеть. Вот отгоним проклятого фашиста, и будешь ты мирно жить здесь со своим хохлатым потомством.

— А правда, командир, печальный крик у него, — задумчиво сказал Марк, — прямо за душу берет. Как там наши? Все ли вернулись?..

— Подожди немного. Вот придем домой и узнаем. Снизу по балке во весь опор к ним скакали четыре всадника. Подъехав и не слезая с лошадей, старший спросил: — Медицинская помощь нужна?

— Нет, — ответил Мурачев.

— Хорошо, но вы тут долго не рассиживайтесь. Линия фронта в полутора километрах. Все может случиться.

Они пришпорили коней и той же балкой поскакали назад.

Ручеек оказался небольшой речкой с камышовыми зарослями. Хотелось пить. Прихрамывая, Коган двинулся к реке.

— Стой, командир, что-то нога болит, нет мочи. Должно, мякоть задело...

Они с трудом стянули сапог. Нога уже начала распухать. Из раны сочилась кровь. Доковыляв до берега, Марк обмыл и перевязал рану. Потом переобулся, почувствовал себя лучше.

— Надо же, — горевал он, вспоминая конников и сумку с красным крестом, — можно было обработать рану как следует.

— Да не расстраивайся ты, дойдем потихоньку.

Мурачев снял с самолета радиостанцию, часы, компас, все это положил в кустах и сказал:

— Ты посиди здесь, а я пойду сдам машину местному начальству или найду какую-нибудь воинскую часть. — И он зашагал к селению, разбросавшему свои белые хатки по берегу реки. Минут через сорок он вернулся со справкой. Вместе с ним пришли три женщины. Они принесли хлеб, молоко, яйца, уселись возле Марка, со слезами на глазах разглядывали раненого.

Из-за кустов ивняка, подталкивая друг друга и шмыгая носами, появились деревенские мальчишки. Вперед выступил узкоплечий, лет тринадцати, паренек с засученными до колен штанами, с потресканными, в цыпках ногами.

— Товарищи летчики, — спросил он, — можно посмотреть ваш самолет?

— А почему нельзя? Можно, — ответил Мурачев. — Только у меня для вас будет ответственное, военное поручение. До приезда механиков надо покараулить самолет. И еще вот что: ничего не смейте трогать. Сегодня нарубите веток и замаскируйте штурмовик. Сделайте так, чтобы он издали был меньше заметен. Понятно?

— Понятно, — ответил мальчик с цыпками. — Все сделаем, как вы сказали. Обещаем. Сейчас сбегаем за топорами и примемся за работу.

Летчики встали, поблагодарили женщин и пошли в указанном ими направлении. Ребята молча сопровождали их, помогали нести парашюты. Вскоре они вышли к грунтовой дороге.

Летчики попрощались с ребятами, сели в попутную полуторку. Им встретилась колонна танков. Сверху ее прикрывали истребители.

Шофер поворачивал вправо, и летчики, поблагодарив его, вылезли из кузова. Отойдя на обочину, они присели и с замиранием сердца смотрели на эту великую силу, движущуюся в сторону фронта. И так весело и надежно стало у них на душе, что хотелось петь.

— Ну и лавина, — улыбался Мурачев, — слышишь, Марк, аж земля трясется.

— Тут и глухой услышит. Ух, и намнут они бока фашистам.

— Вот настал и наш черед. Такую силу им не удержать на своем хребте, сломается он здесь.

«Пусть ярость благородная вскипает, как волна...», — запел Марк, вставая с земли. Михаил подхватил слова известной песни, и они под грохот и рев моторов тяжелых танков двинулись вдоль дороги.

До аэродрома оставалось пять километров, но идти становилось все труднее. Нога у Марка болела, и они все чаще отдыхали. На одном привале около них остановилась черная «эмка», из нее вылез полковник. Узнав, что они летчики с подбитого «ила», предложил подвезти до аэродрома.

Через несколько минут однополчане уже обнимали Мурачева и Когана. Марка отвезли в санчасть. А спустя четыре дня он, прихрамывая, вернулся на аэродром. Работать оружейником было еще трудно, и командир полка разрешил ему летать с Мурачевым на боевые задания в качестве воздушного стрелка.