Первая награда

Ночью на степь обрушилась весенняя гроза. Молнии полосовали тьму, освещая округу, слепили глаза часовым, стоящим в накинутых плащ-палатках под крыльями штурмовиков. Дождь заливал взлетную полосу, капониры, размывал тропинку, ведущую в деревню. На склонах оврагов бурные мутные ручьи разъедали глубокие глинистые промоины.

К утру ливень утих. Солнце поднялось будто умытое, залило обильным теплым светом степь. Паром исходила земля. Дул легкий высушивающий южный ветер. На стоянках мотористы, механики и оружейники стаскивали с самолетов чехлы, маскировочные сетки, опробовали двигатели.

Дружно шагали из деревни на аэродром Алексей, Павел, Жан и Михаил. Немного поотстав, задумчиво шел Владимир Евсеев.

Кое-где в низинах еще отсверкивали стеклянно-прозрачные лужицы. Из ближайшего лесочка доносилось заливистое птичье пение. Но вот где-то далеко за горизонтом, затянутым текучим маревом, глухо тукнуло в землю — один раз, второй. И постепенно все степное пространство заполнил тяжелый сплошной гул. Сверкая плоскостями на солнце, стремительно промчалась эскадрилья истребителей. И снова над степью пала тишина.

— Эй, Володя! — кричали Евсееву летчики, — не отставай и не колдуй там со своими думами-передумами. Глянь, красотища-то какая!

Владимир молча улыбался, широко разводил руками, будто обнимая бодрящий утренний воздух.

Вот уже виднеются за кустами капониры, слышны веселые голоса технического персонала. Сегодня 1 мая, и все ждут чего-то необыкновенного и от начальства, и друг от друга, поздравляют с праздником. Только критически настроенный Дмитрий Иванович нет-нет да и поглядывает на далекий горизонт.

— В такой денек и «гости» могут появиться, — бормочет он, протирая и без того глянцевито блестящую плоскость штурмовика.

Оружейницы Валя Маленькая и заменявшая ее на время болезни другая девушка подтрунивают над Бесединым:

— Ну что ты за человек, Дмитрий Иванович? — выговаривает Валя механику. — Все тебе что-то мерещится.

Беседин многозначительно посмотрел на нее, вздохнул:

— Голубушка, ты очень и даже очень ошибаешься: я гляжу на жизнь реально.

Увидев направлявшегося к самолету Рогожина, он вытер руки ветошью, сунул ее в бездонный карман комбинезона и строевым шагом двинулся навстречу командиру. Рогожин усмехнулся. «Никак не поймешь его, где он серьезен, где дурачится». А Беседин уже вскинул руку к пилотке, остановился в трех шагах, доложил:

— Товарищ сержант, машина к боевому вылету готова.

Алексей поздоровался с ним за руку, подошел к оружейницам.

— Здравствуйте, труженицы. Как настроение?

Валина подружка, помня о своей недавней оплошности, опустила голову.

— Ай-яй-яй, — с шутливой бесшабашностью сокрушался Алексей. — Ну разве можно так?

— Простите, товарищ командир. Больше этого не повторится. И спасибо вам...

— Да что уж там... Но впредь подобного не потерплю. Буду докладывать начальству.

Обе девушки залились румянцем, радуясь, что все обошлось благополучно. Беседин, склонив голову, смотрел на них мудрым снисходительным взглядом.

От КП через рупор дежурный по полку объявил построение, и каждый внутренне отметил про себя: «Вот оно, началось...»

Все быстро построились, выровняли шеренги, и на поле вышел майор Матиков. Его сопровождали замполит, начальник штаба, знаменосец и двое ассистентов. Малиновый бархат знамени ниспадал тяжелыми складками вдоль древка, и знаменосец, сознавая всю значимость происходящего, был строг, четко печатал шаг.

Матиков, подождав, пока знаменосец выйдет перед строем полка, мельком взглянул на небо. Солнце било ему в открытое, смуглое лицо, но он не поморщился, только опустил глаза, услышав команду дежурного.

— По-олк! — затянул тот высоким срывающимся голосом и, выждав секунду-другую, снова, но уже окрепшим голосом, скомандовал: — Рра-ав-няйсь! — Шеренги чуть дрогнули, колыхнулись, выровнялись. Дежурный, не переводя дыхания, рубанул: — Смиррна-а! — и бегом бросился к командиру полка. Метров за десять он сбил ногу на шаг и, держа руку у напряженно вскинутой головы, отрапортовал:

— Товарищ майор! Летно-технический состав шестьсот семьдесят третьего штурмового авиационного полка для проведения первомайского митинга по вашему приказанию построен.

Матиков поздоровался с полком. В ответ грянуло мощное, крепкое:

— Здр... жела... товарищ майор!

— Поздравляю вас с международным праздником трудящихся — Первомаем!

— Урра-а-а, — прокатилось по рядам.

Дунул над аэродромом вольный ветерок, всколыхнул полковое знамя. Майор Зак, как всегда серьезный, выступил вперед и открыл митинг. Был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего. В тишине, нарушаемой только птичьим пением, звучали строгие простыв слова, но они глубоко западали в душу.

— Дорогие товарищи, — говорил майор Зак. — Наступает лето, а с ним полоса новых тяжелых боев. Противник стягивает в район Курска крупные силы, боевую технику. Гитлеровцы готовятся к реваншу. Так поклянемся же не посрамить наших дедов и отцов, отстоявших свободу и честь нашей Родины. Не посрамим земли русской! Будем громить гитлеровцев до полного их изгнания с нашей священной земли! Клянемся!

И строй на едином дыхании повторил:

— Клянемся!

Затем командир полка объявил приказ по армии о присвоении многим летчикам звания младших лейтенантов и о награждении отличившихся в последних боях, еще там, на Северо-Западном фронте, орденами Красного Знамени, Красной Звезды, медалями «За отвагу».

Алексею и его друзьям тоже были присвоены офицерские звания. Но того, что его награждают орденом, он никак не ожидал. Рогожин от изумления растерянно улыбнулся, покосил взглядом на стоящих рядом Евсеева и Джинчарадзе. Его подмывало толкнуть их, схватить на радостях в обнимку и пуститься в пляс. Все молодые офицеры, получившие награды, испытывали одинаковые чувства гордости, которые приходят только вот в такие незабываемые торжественные минуты.

Награды вручал командир полка. Когда Алексей вышел из строя и, чеканя шаг, направился к майору Матикову, он еще раз испытал до слез волнующее радостно-приподнятое чувство, принимая темно-малиновую коробочку, из которой командир полка достал сиявший на солнце орден Красной Звезды. И пока майор Матиков прикреплял его к гимнастерке Алексея, тот стоял не шелохнувшись.

Он, бывший слесарь Тульского оружейного завода, Алексей Рогожин, принимает первую награду земли своей, Родины. Отвечая на поздравления командира полка, он по-юношески звонким, срывающимся голосом произнес:

— Служу Советскому Союзу!

После обеда на зеленом лугу вблизи деревни состоялось партийное собрание. Алексею было известно, что на повестке дня стоит вопрос о приеме в партию.

Минуло больше полугода с того дня, когда его приняли кандидатом в члены партии. И теперь, сидя в окружении своих боевых товарищей, Алексей был задумчив, сосредоточен. Ребята тоже волновались и за себя, и друг за друга.

Майор Зак первым вышел к наспех сколоченному из ящиков столу. За ним цепочкой, подталкивая друг друга, стали рассаживаться на скамейках члены полкового партийного бюро.

Алексей и Жан сидели неподалеку от президиума на траве, уже просохшей после ночного ливня. Командир эскадрильи Александров, член партбюро, с ободряющей улыбкой смотрел на них, будто говорил: «Не дрейфь, ребята, все будет хорошо».

И этот солнечный день с благодатной прохладой ветерка, и неумолчный птичий пересвист, и то, что этот день случился на фронте, на войне, — все было для Алексея и его товарищей необычным и значительным.

Запомнились, жаром осыпали сердце заключительные слова замполита майора Зака:

— Помните, вам оказано большое доверие. Свято берегите звание и честь коммуниста.

* * *

Шумным, веселым и праздничным был тот вечер. Ребята поздравляли друг друга, пели, танцевали. Необыкновенно хороши были девушки. Они преподнесли молодым младшим лейтенантам и награжденным первые полевые цветы.

Алексей загрустил. Сегодняшний день, радостный, солнечный и тревожный, наполнял его душу непонятным всепоглощающим ожиданием. И он решил, что завтра после запланированных контрольных полетов предпримет попытку найти Женю. Он рассказал об этом своим товарищам: Марыгину, Жану и Михаилу Смирнову, от которых у него не было тайн.

Во второй половине дня неожиданно контрольные полеты были прекращены ввиду того, что старший лейтенант Багров, идя на посадку, открыл кран выпуска щитков вместо крана выпуска шасси. В результате — снесен маслорадиатор, погнут винт и обтекатели шасси.

После разбора полетов майор Матиков хмуро выслушал просьбу Рогожина и, вынув из нагрудного кармана остро отточенный синий карандаш, подписал увольнительную до двадцати двух часов.

«Береги себя»

Не теряя времени, Алексей отправился в деревню Нелидово. Он не сомневался, что Женя обрадуется его неожиданному появлению.

Все это время стояла жаркая погода. Таяли в сиреневой дымке далекие горизонты. Временами высоко в небе проходили группы самолетов, разматывая над степью глохнущий гул, и он долго не исчезал, тревожил слух.

Шагая по обочине пыльной степной дороги, Алексей вслушивался в переливчатое пение жаворонков, и хотя мысли его омрачались тем, что идет война и не сегодня-завтра может начаться такое, отчего вздрогнет земля и заполыхает небо, он чувствовал в себе неистребимый дух молодого здорового оптимизма.

Он думал: «Пусть война. Но пока дышу, значит, живу, а раз живу, значит, надеюсь. И ничто так не помогает жить, как надежда». Он шел, слушая разудалую счастливую трель жаворонков, льющуюся звенящими беспрерывными ручейками откуда-то из глубины небесной сини, и неожиданно запел, шагая в такт песне:

Шел он долго, наконец дорога свернула влево и на пригорке в окружении садов забелели хаты деревни Нелидово. Алексей сорвал былинку жесткой полыни, растер веточку пальцами. «Горька, как полынь, — подумал он, вдыхая терпкий запах. — О чем так говорят? О жизни и любви?..» Он поднес веточку к лицу, улыбнулся своим мыслям. «Вот скоро встречу ее, как она там?»

Возле хат стояли автомашины, фургоны, толпились на улице санитары, жители деревни. Поодаль, среди верб, пряталась зенитная установка. Проходя мимо толпы, Алексей поздоровался, спросил у курносой веснушчатой девушки, где находится лазарет.

— А вон наискосок бревенчатый дом, — ответила она, играя жаркими синими глазами.

Алексей направился к указанному дому. Из-за изгороди, попыхивая цигаркой, вышел дневальный, поинтересовался:

— Тебе чего, милок?

— Мне, папаша, кого, — улыбнулся Рогожин. — Необходимо повидать военврача, старшего лейтенанта Евгению Ильиничну Быстрову.

Красноармеец оценивающе смерил его взглядом.

— Иди прямиком вон в энти двери. Там и найдешь старшего лейтенанта, начальника лазарета то есть.

«Вот как, оказывается, Женя — начальник лазарета...» — Поблагодарив солдата, Алексей прошел за изгородь, не помня себя от радости и волнения.

В тесном коридорчике было сумрачно и прохладно. Из одной двери вышла женщина в белом халате и шапочке, пошла ему навстречу.

— Простите, — сказал Алексей, замирая от волнения, потому что узнал Быстрову. — Здравствуйте, Женя!

— Леша, милый, нашел, — тихо произнесла она. — Здравствуй, здравствуй, Рогожин. Какой ты... — И, покачивая головой, улыбалась, легонько трогала его за плечо. — Ну что же мы стоим? Я так переживала за тебя в тот раз, что ты остался без моего адреса. Боялась, как бы чего не случилось. Я не суеверная, но случается, что если человек чего-нибудь очень желает, жизнь обязательно подстраивает ему все наоборот. Хорошо, что ты жив и здоров. Пойдем.

Она, как маленького, повела его за руку к выходу. Мимо сновали санитары, громко о чем-то разговаривали. Старый солдат с винтовкой, опечаленно глядя на Алексея и Женю, сутулился у изгороди, вспоминал о своей молодости.

Женя провела Алексея в чахлый садик. Они присели на скамейку. Поодаль в тени отдыхали выздоравливающие. Женя посматривала на него сбоку, а он по молодости лет не догадывался, что она верит и не верит, что пришел, не забыл ее скромный, по-мальчишески застенчивый парень. «Сколько в нем непосредственности! Какой смешной и милый...» — думала она.

Алексей чувствовал, что его распирает от радости, и казаться суровым и серьезным не мог.

— Женя, мне хочется смеяться и петь от радости. — Он сжал ее тонкие пальцы в своих ладонях, заглянул в лицо. — Ну, как добрались в тот раз?

— Все обошлось. И успели вовремя. Роженице помогла. Такой бутуз родился, — засмеялась она, — прямо загляденье! А как ты? Как у тебя дела?

— Нормально, как положено.

Она порывисто придвинулась к нему.

— Будь осторожен, Леша. Прошу тебя. Слышишь?

— Слышу. Только ведь война. Все может быть. Но раз решил стать соколом, вороной не буду. Или не так?

— Ну, так. Только...

Она помолчала. Алексей посмотрел на нее, осмелившись, спросил:

— Женя, ты думала... Думала обо мне? Она вздохнула.

— Откуда ты такой? Почему я должна видеть тебя во сне, бояться за тебя, за твою жизнь?

— Не знаю. Я не задаю себе таких вопросов. Вот встретил тебя — и рад судьбе. Спасибо ей.

— Я не о том, Леша, — медленно, в раздумье произнесла Женя. — В жизни вообще все сложнее устроено: за самое дорогое, за нежность к другому приходится бороться. На это нужны силы.

Алексей нахмурился. В словах Быстровой он уловил какую-то недоговоренность.

— Да, Женя... Я хорошо понимаю тебя. Только не будем об этом говорить. Большое спасибо за внимание ко мне.

Он не удержался, обнял ее за плечи, сразу ощутил, как вздрогнула, отстранилась она, но ничего не сказала, только глаза ее стали темными, настороженными. Тихо посмеиваясь, Женя взяла его за руку.

— Пойдем погуляем, — сказала она. — Ты не торопишься?

— У меня до двадцати двух увольнение, — ответил Алексей, — еще есть немного времени.

Они бродили по саду, вслушиваясь в шелест листвы, в легкое дуновение ветерка, начинавшего понемногу усиливаться. С дальнего западного горизонта наплывали кучевые облака. Погромыхивало.

— Хоть дождик бы пошел... — сказала она. — Такая духота по ночам. Очень трудно больным и раненым. Стонут, мечутся.

В голосе ее послышались нотки жалости.

— Трудно тебе, Женя... — сказал Алексей. — Зачем ты пошла на войну?

— Меня призвали. А если бы не призвали, я не смогла бы отсиживаться дома, когда такое творится. Кругом столько страданий — мороз по коже.

Время летело неумолимо. Алексею пора было уходить. «Дела, дела... — подумал он с досадой. — И никуда от них не уйдешь, как не уйти от любви, от нежности к человеку — так сказала Женя».

Она проводила его далеко за деревню.

— Спасибо, Леша, что пришел, — прошептала она, опуская ресницы. — Я могла бы проводить тебя еще дальше, но у нас вечерний обход, а затем старший врач батальона капитан Старовойтов собирает совещание. Видимо, предстоит перебазирование. Сейчас фельдшер Миша Жуков такую энергию разовьет, всем станет жарко. — Она пояснила: — Он у нас отвечает за своевременное обеспечение всей медслужбы новым помещением..

Алексей в растерянности посмотрел на нее. А затем привлек к себе. Женя припала к его плечу.

— Береги себя, Леша... Береги. — Отстранилась, откинула со лба густую прядь волос: — Ну, до свидания. В час добрый.

Расставаясь, Женя протянула Алексею свернутый листок со своим адресом.

Всю дорогу Алексей мысленно сочинял ей письмо, полное нежности и любви, но отправить его так и не пришлось. Вскоре произошли серьезные события, и они оба надолго потеряли друг друга.

Вынужденная посадка

С утра 3 июня выдалась теплая, ясная погода. В небе проплывали редкие облака.

В 14.30 командиров эскадрилий и звеньев вызвали на КП. Майор Матиков находился в первой половине землянки, на столе были разложены карты, стояли телефонные аппараты, старая с многочисленными царапинами на краске и выбитыми до белизны клавишами пишущая машинка. Во второй половине, за дощатой перегородкой, обычно проводились совещания, занятия, разборы полетов.

Кроме командира полка на КП находились замполит майор Зак, начальник штаба подполковник Пусторнаков и дежурный по аэродрому.

Матиков, тщательно выбритый, в коверкотовой гимнастерке, оживленный, поднялся навстречу, задел карту и аккуратным, точным движением поправил ее. Он вышел из-за стола, со всеми поздоровался за руку. С любопытством поглядывая на своих подчиненных, спросил о самочувствии, настроении. Ответы были положительными. Тогда командир полка пригласил всех к карте.

— Вчера поздно вечером мне позвонил командир дивизии. По разведданным, на аэродромах Основа и Рогань противник сосредоточил большое количество самолетов. Командование нашего корпуса получило задание уничтожить их. Эту задачу предстоит выполнять и нам. — Он обвел взглядом всех присутствующих. — Ведущим группы назначаю командира первой эскадрильи старшего лейтенанта Александрова. За ним идут Джинчарадзе, Бутузов, Рогожин, Алексеев, Курочкин, Багров, Першин, Синенков, Балабин, Деркачев. Замыкает группу Марыгин.

Ведущим второй группы будет командир второй эскадрильи капитан Елисеев. — Майор Матиков перечислил участников и продолжал: — Порядок выполнения задания такой: Александрову со своей группой нанести удар в четыре пятнадцать по аэродрому Основа с целью уничтожения самолетов на стоянках.

Елисееву со своей группой в то же время нанести бомбово-штурмовой удар по аэродрому Рогань.

Маршрут полета, — он наклонился над картой и, поставив карандаш в исходный пункт Уразово, спросил: — Все нашли? — И получив подтверждающий ответ, продолжал: — Молодовое, Сороковка, цель. Профиль полета — высота тысяча сто — тысяча четыреста метров. Перелет линии фронта сделаете в районе Молодовое на высоте тысяча пятьсот метров. После перелета линии фронта пойдете до Сороковки. Обратный маршрут: Мохнач, Купянск — Уразово. Атаку следует производить одним заходом и в зависимости от обстановки.

Первая группа с пункта развертывания идет через Большую Даниловку, заходит на цель с северо-востока на юго-запад. Вторая группа производит заход с северо-востока со стороны черепичного завода. Выход осуществлять на Васичево с левым разворотом. Уход от цели на бреющем до пункта сбора.

Боевой порядок групп — правый пеленг. Интервал между шестерками — сто пятьдесят — двести метров. Дистанция между группами — одна — две минуты.

Первая группа вылетит в три двадцать пять, вторая — в три двадцать восемь.

— Итак, уточним линию фронта. Прошу внимания. — Он наклонился над картой и, водя карандашом по ней, перечислил пункты и ориентиры, через которые проходила линия фронта. — Все ясно? Вопросы есть?

Вопросов не было.

— Тогда готовьтесь, — приказал майор Матиков и окинул летчиков внимательным взглядом.

Майор Зак вышел проводить группу.

— Помните, ребята, на какое задание идете. Говорить лишнего не буду. Скажу только: ждем вашего возвращения. Успеха вам.

Козырнув замполиту, летчики направились к своим самолетам. Алексей был горд, что вместе с другими ответственное задание будет выполнять и он, — значит, командир надеется на него, верит ему, но одновременно чувствовал смутную тревогу. Это был, конечно, не страх, а то душевное состояние человека, который понимает, что впереди предстоит смертельная схватка с врагом.

Он оглянулся на своих товарищей. «О чем они думают? Что их тревожит? Может быть, то же, что и меня. Все мы опасаемся самого худшего, что может быть с нами, — не выполнить боевого задания. Что тогда подумают о нас командир, товарищи?»

Алексей тряхнул головой: «Довольно. Сейчас надо думать только о главном, о том, как лучше выполнить задание».

Не успел Алексей подойти к своему «илу», как механик подбежал к нему с докладом:

— Товарищ командир, машина к боевому вылету готова. Двигатель в исправном состоянии. Баки заправлены полностью, бомбовая нагрузка — шесть пятидесятикилограммовых бомб. Боекомплект пушек, эрэсов и пулеметов полный. Докладывает механик самолета старший сержант Беседин.

Алексей смотрел на красивое озорное лицо механика и невольно улыбался.

— Жалко, командир, стрелка у нас нет. Хвост незащищен, — сокрушался Беседин.

— Ничего, — ответил Алексей, — не впервой... А Беседин снова за свое:

— Давайте я вам парашют помогу надеть.

Он взял парашют, натянул лямки на плечи Алексея и ловко стал застегивать тугие карабины, приговаривая:

— Вот это дело, командир, потому он и называется спасательный. В случае чего летчику на землю спуститься поможет. А самолет, что ж, самолет жалко, но жизнь дороже.

— Хорошо, спасибо, Дмитрий Иванович. Только зачем об этом? Нож мой наточил?

— А, нож... — заулыбался Беседин. — Вот он.

Нож был самодельный, сделал его сам Алексей во время нелетной погоды. Беседин приладил к нему ножны из толстого куска кожи, пришил ремешки для крепления к поясу. Однажды Джинчарадзе залюбовался ножом, попросил поносить, и теперь Алексей решил подарить его Жану.

— Эй, дорогой кацо! Возьмешь? — окликнул он товарища, помахивая взблескивающим на солнце лезвием.

Жан спрыгнул с плоскости и подбежал к Алексею. Рогожин протянул нож.

— Держи. Дарю на память.

— Ай, кацо! Ай, спасиба, дарагой!..

Алексей прикрепил ножны Жану на пояс.

Жан, любуясь ножом, ушел к своему штурмовику.

Алексей взглянул на часы. До вылета оставалось шестнадцать минут. Поодаль стояли летчики из другой группы. Среди них Алексей увидел Николая Елисеева, Николая Носкова, Михаила Мурачева, приветственно помахал им руками и полез в кабину. Осмотрел приборы, поудобнее уселся, опробовал рули — все было в порядке.

Беседин взобрался на плоскость, протянул руку оружейнице. Она тоже хотела что-то сказать Алексею. Раскрасневшись, заглянула к нему в кабину.

— Счастливого полета, товарищ командир. Мы с Дмитрием Ивановичем будем очень ждать вашего возвращения, — сказала она громким шепотом и оглянулась на Беседина, который делал вид, что ничего не слышит.

Штурмовик Александрова взревел и, набирая обороты, растворил все звуки в своем мощном победном реве. Через минуту он порулил на старт. Алексей, в порядке очередности, встал за Жаном и Бутузовым. Комэск спросил по радио:

— Все готовы?

Летчики поочередно ответили на запрос командира.

— Взлетаем попарно, — скомандовал он.

Аэродром остался внизу. Штурмовик Михаила уже делал первый разворот. Алексей, чтобы не отстать, срезал угол и пристроился к своему ведущему.

Выстроившись, вся группа взяла курс к линии фронта. Справа и слева шли истребители прикрытия. Минут десять летели в полной тишине. Ровно гудел двигатель. Алексей взглянул на карту. По времени скоро должно показаться Молодовое. «Значит, фронт близко», — подумал он.

Неожиданно зеленоватые прерывающиеся ленты появились в небе рядом с самолетом Бутузова. «Уже заметили, бьют», — отметил Рогожин, закрыл бронешторки радиаторов. Видя, что ведущий набирает высоту и уходит вправо, слегка потянул ручку на себя и, не давая левого крена, двинул ногой правую педаль. Тотчас же штурмовик боком пошел вправо. А разрывы остались на прежнем курсе. Они кучно распускались, похожие на пышные кусты белых цветов.

Затем в небе возникли огромные черные клубки — начала бить крупнокалиберная зенитная артиллерия. Машины оказались среди плотного огня, летчики энергично маневрировали. Алексей бросал свой штурмовик из стороны в сторону, то убирая газ, то давая его до отказа. Краем глаза он заметил, как трассы скрещиваются вверху, когда он отдает ручку от себя, и с остервенением разлетаются, когда машина идет вверх. Все говорило о том, что гитлеровцы работают умело, кипящее переплетение острых, стремительно пульсирующих пушечных очередей режет, кромсает воздух. Кажется, нет свободного места на небе, но самолеты еще остаются незримыми, упорно идут к цели.

Впереди — вражеский аэродром. Там тоже будет жарко. Но пока есть время открыть бронешторки, привести мысли в порядок, вытереть с лица пот. Он стекает из-под шлемофона прямо на гимнастерку. Кажется, и пистолет висит на боку тяжелым камнем. Сейчас бы поскидать с себя прилипшее обмундирование и с разбегу броситься в прохладную воду, стряхнуть навалившуюся тяжесть, но от этого желания только усиливается жажда, сохнет во рту, язык становится непослушным и шершавым.

Алексей слышит близкий бодрый голос командира эскадрильи Александрова:

— Внимание! Приготовиться. По курсу — аэродром.

Снова закрываются бронешторки, снимаются с предохранителей все огневые средства штурмовика. И опять бьют зенитки.

В этой яростной сплошной неразберихе переплетающихся трасс Алексей успевает схватить глазом большое полукруглое поле аэродрома, крошечные силуэты подкрашенных под цвет травы самолетов и видит, как от лесочка тянутся вверх разноцветные трассы эрликонов. Одна из них красной молнией взблескивает рядом справа. Чтобы обмануть зенитчиков, Алексей бросает самолет ближе к ней, теперь молния сверкает слева. В наушниках слышен голос Бутузова:

— Следуй за мной. Делаем два захода с левым разворотом. На выходе бьем по батарее.

Уходя от сверкающих трасс, штурмовик Алексея перешел вслед за Михаилом в крутое пикирование.

Стремительно приближается земля, растет, расширяется аэродромное поле, ярче зеленеет лесочек, яростнее летят из него трассы. Все это фиксирует глаз летчика, а тело, сжавшись в комок, ждет удара. Еще одна секунда, другая, и пальцы ложатся на гашетки пушек и пулеметов. Алексей ловит в прицел «юнкерсы», плотными рядами стоящие на дорожках, окаймленных кустарником.

Он нажимает на гашетки и чувствует, как от отдачи выстрелов штурмовик бьет дрожь, вздрагивают на приборах стрелки. Высотомер показывает шестьсот пятьдесят... Алексей трижды вдавливает кнопку бомбосбрасывателя. Самолет облегченно вздрагивает, становится легче, послушнее в управлении.

А лесочек внизу все расширяется, ощетинивается вершинами деревьев. И кажется из их стволов вылетают эти разноцветные трассы и прошивают огненными клинками воздух перед машиной. Наконец стала отчетливо просматриваться огневая позиция зенитчиков.

Чуть довернув вправо, Алексей ловит в прицел земляную насыпь среди деревьев и нажимает соседнюю кнопку на верхнем овале обода ручки управления. Стремительные эрэсы, будто сгорбившись, огненными хвостатыми кометами послушно бросаются вниз. Где-то неподалеку они также срываются со штурмовика Михаила и тоже несутся к земляной насыпи. Что-то сверкает впереди, штурмовик подбрасывает, и Алексей чувствует смрадный запах разорвавшейся взрывчатки.

До земли осталось двести метров: пора выводить. Рогожин с усилием потянул ручку на себя и ощутил, как чугунная тяжесть перегрузки вжимает его в сиденье. Штурмовик проносится над объятой огнем батареей и на бреющем уходит в сторону Васичево.

Обстрел прекратился. Теперь появилась возможность осмотреться, нет ли видимых пробоин в крыльях, оглянуться на летящих позади товарищей.

Ведущий группы уже стал на обратный курс. В наушниках звучал его голос:

— Все целы? Подтягивайтесь, идем домой.

Линия фронта снова встретила их неистовым огнем. Приходилось усиленно маневрировать, менять высоту, скорость.

Неожиданно под машиной младшего лейтенанта Джинчарадзе вспыхнуло пламя, за хвостом черным толстым жгутом потянулся дым. Самолет беспомощно лег на крыло и пошел вниз. Сквозь шум и треск в наушниках Жан услышал настойчивый голос Александрова:

— Прыгай! Прыгай немедленно! Прыгайте оба! Я приказываю!

А Джинчарадзе, выключив зажигание, глубоким скольжением пытался сбить пламя. В наушниках все звучал требовательный голос командира эскадрильи Александрова, приказывающий немедленно покинуть горящую машину. Но у Жана была какая-то надежда на выносливость и верность ни разу еще не подводившего «ила» с бортовым номером восемнадцать.

И когда он услышал радостный крик стрелка сержанта Василия Ильенко, что им удалось сбить пламя, он понял, что и на этот раз штурмовик выручил их.

— Спасиба, дарагой Вася, за такую вэсть! — крикнул он по СПУ стрелку. — Теперь будем садица.

Линия фронта осталась позади. Внизу расстилалась бесконечная степь, разделенная на квадраты полей с небольшими балочками и зеленеющими сочной травой лощинами.

Чтобы не поломать винт и радиатор, Жан решил вопреки требованиям техники безопасности садиться на выпущенные колеса. Но вышло только правое колесо, левое было повреждено и оставалось на замке. Тогда Жан накренил самолет, стараясь как можно точнее сместить центр тяжести на правое колесо. И когда оно с мягким толчком коснулось поверхности, он все еще продолжал удерживать самолет в таком положении. Потеряв скорость, «ил» громыхнул консолью о землю, крутнулся вокруг опущенного крыла и замер.

Джинчарадзе счастливо улыбнулся, быстро отстегнув привязные ремни, вылез на крыло и сбежал по нему на землю.

— С приездом, дарагой Вася, — крикнул он стрелку удовлетворенным голосом. — Паздравляю с мягкай пасадкай. Паломак, кажись, нету. Харашо, что мы не бросили нашего баевого друга. Теперь нада скарей ехать за ремонтниками. — Он посмотрел на стрелка и продолжал: — Жалка, канечна, что тебе не павезло са мной в этам вылете. Но мой стрелок Алеша Лебедев забалел и тут ничего не паделаешь.

— Да я за последнее время с кем только не летал, — смущенно ответил Ильенко. — С Алексеевым, Елисеевым, Бутузовым, Рогожиным, почти со всеми.

— Ты прасти, дарагой, что не даставил тебя да дома, — пошутил Жан, — но я чесна пастараюсь эта сделать, как можна быстрее.

— Не стоит, командир, об этом... Вы тут ни в чем не виноваты. Главное, мастерски посадили подбитый «ил» на одно колесо и не поломали машину.

Не зная еще, что предпринять, они сели в тени крыла. Пахло разогретой солнцем землей, травами. Крупные ягоды земляники выглядывали из высокой травы, и Жан, дотянувшись до них, сорвал и бросил в рот, удовлетворенно чмокнув языком. Легкий ветерок таинственно прошуршал по метелкам еще не созревшего ковыля.

Все сильнее пригревало солнце. Широкий откос пестрел цветами, сбегал к чуть заметной низине, где синело еще не пересохшее озерцо. Над противоположным крутым и глинистым берегом его струилось марево. Стрекотали невидимые кузнечики, блаженно квакали лягушки. Божья коровка взбиралась на тонкий, качающийся стебелек, замирала, как будто прислушивалась к дневным звукам и снова лениво продолжала свое путешествие.

— Ладно, пака сходим к озеру, папьем вадицы, а может, искупаемся. — Жан поднялся, взял парашюты и, взобравшись на крыло, положил их в свою кабину. — Тебе придется астаться у самалета. Бортпаек есть. Жди.

— Есть, оставаться у самолета и ждать, — бодро ответил Ильенко.

Они спустились к озерку. Берег его был покрыт толстым слоем ряски, из которой торчали многочисленные головы нежившихся на солнце лягушек. Жан присел на корточки, раздвинул ладонью ряску, сказал:

— Вада теплая, пачти гарячая. Пряма, как в бане.

— Нет, в это болото я не полезу, — сказал стрелок.

Тут со стороны населенного пункта показалась группа женщин, одетых в пестрые платья. Они медленно приближались по чуть приметной тропинке, точно раздумывали — подходить или нет.

Вскоре Жан и Василий разглядели, что в руках у женщин корзинки и узелки. Приблизившись к воде, они увидели сидевших в траве военных. Неуверенно остановились, переглядывались. Высокая черноволосая молодайка, окинув взглядом летчиков, засмеялась:

— Да это наши. Вон их самолет со звездой стоит. Ишь, голуби, притихли, а в небе сколько шуму от них, уши глохнут.

Она направилась к ним, посмеиваясь, а летчики изумленно смотрели на нее и на других женщин, шедших следом, и не знали, как им быть.

— Надо бы и нам навстречу выйти, — предложил Василий, оправляя под ремнем гимнастерку.

— Зачем? — прервал его Жан.

— Небось домашних пирожков несут. Ты их много едал на фронте?

Жан поднялся, пошел женщинам навстречу. Те остановились, смущенно посматривая друг на друга.

— А мы видим дым и самолет падает, вроде бы наш, — заговорила молодайка, выступая вперед. — Вот собрались искать вас, гостинцев вам прихватили. Нюра только, — она показала рукой на невысокую худенькую пожилую женщину, — все отговаривала нас, боялась, вдруг немцы. — Она повернулась к стоявшим сзади женщинам. — А ну-ка, бабоньки, выкладывай у кого что есть.

Женщины полукругом расселись на траве, достали из узелков хлеб, сало. Кто-то поставил баночку с медом.

— Ешьте, соколики. Ешьте. Хоть живые остались. А то намедни прибежали вот так же, а там яма да железо кругом. А от летчика ничего...

Ильенко вздохнул, улыбнулся и показал рукой на «ил».

— А наш штурмовичок стоит как ни в чем не бывало...

— Да мы уж глядим, — разом отозвались женщины. — Он крыло опустил, думали, вы в яму какую попали.

— Нет, — сказал Жан. — У нас одна наш шасси не вышла. Приедут ремонтники, враз наладят.

Женщины снова принялись наперебой угощать, потчевать летчиков. И казалось, что полчаса назад не было разрывов снарядов и грохота пушек, а все было каким-то тяжелым сном — так умиротворенно светило солнце, так задорно отстукивали свое кузнечики и пахли травы. И такими красивыми с загорелыми радостными лицами казались эти крестьянки, что Жан развеселился, и уже не они, а он угощал их, что-то говорил на своем родном языке, цокал языком, и женщины ласково смотрели на него, украдкой смахивали с ресниц набежавшую слезинку — так остро вспоминались свои мужья или братья, так хватко брала женскую душу тоска по ушедшим на фронт, что не удержать было слез. Заметив это, Жан нахмурился, поднялся, оправил ремень.

— Спасиба, дарагие женщины, — он низко поклонился. — А теперь скажите, где тут у вас паблизасти воинская часть? Мне нужна машина.

Женщины наперебой заговорили:

— Стоят наши. Как же, танкисты... Жан улыбнулся, сказал:

— Ну, ладно, Вася, ты тут ахраняй самалет, а я пайду. К вечеру успею дабраться к сваим.

Женщины тоже засобирались, стали рассказывать, как быстрее выйти на большую дорогу, где можно поймать попутную машину.

Жан еще раз поблагодарил всех и быстро пошел в указанном направлении. В сумерках того же дня он был уже дома.