Обстрел под Старобельском

Летчики, собравшись в кружок возле машины Александрова, обсуждали создавшееся положение. Все, конечно, представляли, насколько трудно будет выбраться отсюда, можно ли рассчитывать в голой безлюдной степи на чью-то помощь? Строили разные предположения, гадали и так и этак, но каждый понимал, что майор Матиков не всесилен: улететь-то улетел, а где он добудет горючее и как доставит его на место вынужденной посадки, было загадкой.

Когда в глубине неба раздался резкий свист и вдалеке от самолетов рванул землю крупнокалиберный снаряд, все присели от неожиданности. Осколки с шепелявым воем пронеслись над «илами» и, срезая сухие стебли трав, веером рассыпались по степи.

Александров первый пришел в себя:

— За мной! — крикнул он и побежал к ближайшей балке.

Старший лейтенант, прислушиваясь к вою снарядов, окинул взглядом прилегших в низинке летчиков — все были целы.

Как выяснилось позже, линия фронта проходила километрах в десяти, и гитлеровцы засекли группу наших самолетов, приземлившихся в районе, никак не связанном с действующим аэродромом. Кто-то высказал опасение, как бы они не вызвали авиацию.

— Худо, братцы, — произнес Бутузов с невозмутимым выражением своего надменно-спокойного лица. — Побьют наши «илы» на земле, да и нам самим ноги не унести.

Джинчарадзе сердито крикнул:

— Зачэм каркать? Нэ каркай!

Минут десять била артиллерия, снаряды со свистом и воем прилетали откуда-то сверху и, вонзаясь в землю, поднимали большие фонтаны медленно оседающей земли. И когда где-то в глубине неба возникал быстро приближающийся раздвоенный вой, летчики с тревогой, больше чем о себе, думали о своих машинах. После очередного разрыва они, с радостью посматривая друг на друга, как бы спрашивали: «А штурмовички наши стоят?» и сами себе отвечали: «Стоят!»

Прижимаясь к мерзлой, только накануне освободившейся от снега земле, Алексей следил за разрывами снарядов, которые стали ложиться все ближе.

Выбрав момент, он оглянулся на командира эскадрильи Александрова и прокричал:

— Товарищ старший лейтенант, надо уходить, смотрите...

Очередной разрыв заглушил его голос, взрывная волна швырнула на спину сырые комья земли, запорошила глаза. Он инстинктивно попятился дальше к балке, но Александров приказал:

— Не паниковать! Оставаться здесь!

Лицо командира эскадрильи было сосредоточенным, блестели пристальные, решительные глаза. Чертыхаясь, Алексей остановился, вытер ладонью сочившуюся кровь с оцарапанной щеки, с досадой подумал: «Ну и положеньице. Глупее не придумаешь...»

Минуты тянулись медленно. Все близлежащее пространство затянуло клочковатым дымом и гарью. Десятка два метровых воронок темнели на ровной поверхности степи. Над некоторыми из них продолжал курчавиться желтоватый дымок. В промежутках между взрывами стал прослушиваться посторонний гул, и все обеспокоенно зашарили глазами по небу: «мессеры» или «юнкерсы»? Гул нарастал, приближался. Тогда Евсеев вскочил на ноги.

— Ура-а! Это командир! Видите? Матиков летит! Очередной разрыв как будто опалил его, и Евсеев сжал голову руками. Думали, что его зацепило осколком, но он, не поднимаясь с земли, заорал:

— Ур-ра! Подал сигнал, что жив, невредим!

Снаряды стали ложиться реже, и вскоре низко, почти над самой землей, появился командирский «ил». К всеобщему изумлению, под крыльями были подвешены две объемистые бочки.

Штурмовик Матикова приземлился метрах в трехстах от стоянки самолетов. Немцы неожиданно прекратили обстрел. Последний снаряд отдаленным шепелявым воем коснулся слуха летчиков и шлепнулся где-то в низине балки, разбросав по округе хрустящее эхо. Прошла Длинная томительная минута напряженного ожидания, но ничто больше не нарушало потревоженной взрывами и ревом мотора тишины.

Майор, выбравшись из кабины, уже шел навстречу летчикам широким быстрым шагом. Выслушав доклад Александрова, поглядывая в сторону, откуда била артиллерия, сказал:

— Ясно, стреляли они почти наугад. Но все равно надо поскорей выбираться отсюда. Горючее есть. Готовьтесь к заправке. Литров по сто каждому достанется.

Он повернулся и пошел к своему «илу». Через час все было готово к продолжению перелета. Летчики заняли свои места, ожидая сигнала командира полка на взлет.

Когда майор Матиков подал команду, Алексей нажал на пусковую кнопку, но мотор, израсходовав имеющийся в воздушной системе сжатый воздух, так и не завелся. Видимо, в карбюраторе не было ни капли горючего и запустить двигатель без стартера теперь было невозможно. Он доложил об этом Матикову.

Командир полка молчал. В наушниках слышалось потрескивание. Наконец он произнес:

— Скоро стемнеет. Задерживаться мы не можем. Поэтому останешься здесь с техником звена лейтенантом Дронниковым. Утром что-нибудь придумаем.

— Есть, товарищ майор, — ответил Рогожин.

Солнце садилось, накалив лучами прочищенную полосу неба. Ветер утих и тишина была такая, будто кругом все вымерло. Тем более странным показалось Алексею, как на остывающем фоне зари возникли черные, похожие на больших стрекоз самолеты и садились куда-то за горизонт. Присмотревшись, он обрадованно показал их Дронникову, и тот тоже оживился.

— Да это же ночники, товарищ сержант! — воскликнул он. — Я слышал, они на По-два летают.

Заметил приземлявшиеся По-2 и командир полка. Голос его звучно ворвался в наушники Рогожина, все еще сидевшего в самолете с включенным приемником.

— «Тринадцатый», я «Заря-девять», как слышишь?

Алексей нажал на кнопку передатчика и коротко ответил:

— «Заря-девять», я «Тринадцатый», слышу вас хорошо. Прием. — И выключил передатчик.

— Разрешаю тебе сходить к соседям. Видел, они только что садились. Идти надо на юго-запад. До них километров шесть-восемь. Может, раздобудешь стартер. Свою машину оставь под охраной техника. Если завтра к девяти ноль-ноль не прилетишь, вышлю самолет с баллоном сжатого воздуха. Как понял? Прием.

— Вас понял, сходить к соседям. Раздобыть стартер и прилететь к девяти ноль-ноль.

— Ну, ни пуха...

Алексей прикусил губу, усмехнулся. «К черту же не пошлешь командира...»

На горизонте из-под редеющих туч сквозили стрельчатые лучи заходящего солнца. Штурмовики уже скрылись, затих гул их моторов, а Рогожин и Дронников, выбравшись из самолета, все смотрели в ту сторону, куда улетели товарищи.

— Ну что ж, пора, — тихо сказал Рогожин. — Вот, возьми на всякий случай. — Он вынул четыре гранаты и две обоймы к пистолету. Помолчав немного, спросил: — Есть хочешь?

— Да не мешало бы, — забираясь в кабину, отозвался Дронников.

Алексей достал бортовой НЗ, вскрыл ножом консервную банку, нарезал тонкими ломтиками зачерствевший хлеб. На обрывок газеты вывалил половину консервов себе, банку протянул Дронникову.

— На, наедай шею.

— Спасибо, — засмеялся техник.

Темнело. От земли тянуло холодом. Под ногами стала похрустывать примороженная ночным заморозком пожухлая трава.

Алексей, еще раз наказав Дронникову смотреть в оба, направился в сторону, где, по его предположению, находилась посадочная площадка По-2.

Пройдя несколько километров, он вышел на укатанную грунтовую дорогу. Постоял, прислушался. Кругом было тихо. Решил идти по дороге в надежде на попутную машину. Спустившись в низину, услышал позади себя приближающийся шум мотора. На пригорке показалась полуторка. Алексей поднял руку. Поравнявшись с ним, машина остановилась. Рядом с шофером сидел майор-артиллерист. Он распахнул дверцу кабины и спросил:

— Что, авиация, подвезти?

— Спасибо, товарищ майор, не откажусь. Мне надо срочно попасть на аэродром.

— Понимаю, сам был молодым.

— Да нет, товарищ майор, по важному делу.

— Ну, если так, тебе крупно повезло. В кузове сидят твои попутчицы.

Алексей быстро забрался в крытый брезентом кузов и увидел двух одетых в шапки, меховые куртки и валенки девушек.

— Говорят, вы мои попутчицы? — пошутил Алексей.

— Да нет, скорее наоборот, вы наш попутчик. Мы едем к себе, а вы, если не секрет, зачем к нам?

— Вот приедем на аэродром, тогда и узнаете. Кстати, далеко еще?

— А это смотря какой вы собеседник. Если неразговорчивый, то далековато.

— А что бы вы хотели от меня услышать?

— Ну, что-нибудь интересное. Говорят, летчики мастера заливать?

— Так говорят только те, кто ничего не знает о летчиках.

— Мы-то кое-что знаем... Сами обслуживаем их самолеты.

Машина затормозила, и майор крикнул:

— Давай, авиация, выпрыгивай, а то дальше провезем!

Алексей проворно вылез из кузова и помог выбраться девушкам.

В сгустившихся сумерках виднелись хаты. Подойдя ближе, Алексей разглядел невдалеке от деревни самолетную стоянку.

— Ну, летчик, — сказала одна из попутчиц, — мы пришли, а вам вон в ту хату. Там и найдете наше начальство.

— Простите, а как вас зовут? — спросил он.

— Нина, — ответила девушка.

— Нина, а может, проводите меня к командиру?

— Что же, придется быть вашим штурманом, — улыбаясь, сказала она.

Нина привела Рогожина к белой хате, окруженной плетнем, отворила скрипучую калитку и пропустила его вперед.

— Ну вот, летчик, вы у цели.

— Большое вам спасибо, Нина, вы отличный штурман. До свидания.

У двери его остановила девушка-дневальный и низким голосом спросила, кто он и куда идет. Рогожин знал, что на самолетах По-2 летают женщины, но так вот повстречать их во фронтовой обстановке довелось впервые.

Он оторопел, не зная, что ответить, и несколько секунд молчал.

— Ну что, миленький, — пошутила девушка-дневальный. — В гости идешь, а боишься?

Она приблизилась к нему, и Алексей увидел черные насмешливые глаза, лихую челку, выбившуюся из-под шапки. Он шагнул вперед, но девушка загородила дорогу, потребовала:

— Документы!

Алексей вынул из нагрудного кармана комбинезона летную книжку и протянул ее дневальному. Та внимательно изучила ее и уверенным движением возвратила Рогожину.

— Что же случилось, Алеша? — не то насмешливо, не то сожалеючи спросила девушка.

Алексей объяснил.

— Ах ты, беда какая, — совсем по-женски вздохнула она. — Пойдем провожу тебя к нашему командиру батальона.

В потемках они прошли через сенцы в хату. В свете коптилки Алексей рассмотрел молодую женщину в гимнастерке с офицерскими погонами. Прямые мягкие волосы спадали ей на плечи, подчеркивая бледность лица. В руке женщина держала гребень и смотрела на вошедших с нескрываемой досадой. Девушка-дневальный прошла вперед, доложила:

— Товарищ капитан, к вам летчик сержант Рогожин с просьбой.

Алексей стоял в тени за печкой и про себя посмеивался, смотрел на этих двух женщин, одну молодую рослую и другую, постарше, с золотистыми погонами, очень строгую, недовольную, очевидно, тем, что ей помешали привести себя в порядок.

Женщина-офицер наклонилась в сторону, чтобы лучше видеть летчика, усмехнулась.

— Выходи на свет, — сказала она. — Не бойся, не съем.

Голос у нее был чуть хрипловатый, но приятный. Алексей, хмурясь, вышел из-за печки.

— Садись. Рассказывай, что случилось? И он коротко изложил свою просьбу.

— Все понятно. Есть хочешь?

— Нет, спасибо. Я ел... Недавно.

— Что ты там ел в степи, сержант... — улыбнулась она и посмотрела на печку. — Хозяюшка, покорми-ка гостя щами.

Только сейчас Алексей заметил лежавших на печке простоволосую женщину и двух ребятишек, чьи льняные головки торчали из-за занавески. Хозяйка ловко спустилась вниз. Она была молода, крепка телом. Движения ее были энергичны, но плавны. Женщина зажгла керосинку и, разогрев, налила в миску щей. «Ох, женщины, — подумал Рогожин. — Кто мы без них?»

Он вымыл руки, вытер их висевшим рядом с умывальником рушником, бочком присел к столу и принялся за еду. Капитан смотрела на него тем же строгим взглядом, изредка коротким изящным движением гордо державшейся головы отбрасывала назад свои волосы.

Она сидела, закинув ногу на ногу в хромовых блестящих сапожках, тонкая обветренная рука лежала на столешнице. Иногда она постукивала длинными пальцами по столу, будто что-то решая про себя.

Когда Алексей поел и, поблагодарив, отодвинул чашку, она мягко сказала:

— Ну, не горюй. Завтра мы дадим тебе все, что требуется. Согласен?

— Спасибо, товарищ капитан. Но у меня в самолете техник остался, — ответил Алексей. — Одного его бросать на всю ночь как-то, знаете, не по-товарищески.

— Ничего с твоим техником не случится, — сказала капитан, — гитлеровцы — народ дисциплинированный, воюют только днем, — пошутила она. — Отдохните по-человечески. Завтра вам лететь.

— Не могу, товарищ капитан, — решительно возразил Алексей. — Как хотите, а выручайте меня. Очень прошу вас. Прикажите выдать бочку горючего и подготовить стартер. Я завтра поутру, часов в семь, прибегу.

— Ну что ж с тобой делать, сержант? — Она пожала плечами и, обернувшись, сказала хозяйке: — Поможем человеку? Заверни ему для техника кусок колбасы и хлеба. Да, там машина должна за грузом идти, — обратилась она снова к Алексею. — Подвезут тебя немного. Самолет-то свой найдешь? А то ведь ночь на дворе.

— Найду. Как не найти. По дороге до балочки и по ней прямо к самолету и выйду.

— Значит, самолет твой у балочки стоит?

— Так точно, километрах в трех от нее.

— Тогда в семь ноль-ноль встречай стартер на дороге. Ну, в добрый час, — она позвала дневального и приказала проводить Алексея до машины.

С тем и расстались. Рогожин добрался к самолету в девятом часу. Было темно, глухо. Только далеко-далеко на горизонте время от времени поднимался текучий свет. Дронников, услышав шаги, вылез на плоскость.

— Ну, как ты тут? — спросил Алексей.

— Живой. Холодновато, правда.

— Залезай в кабину и поешь. Я вот тут принес угощение от командира БАО. Она обещала утром дать бочку бензина и стартер. В семь надо быть на дороге, если ничего не изменится, машина должна прибыть к этому часу.

Когда рассвело, он побежал к дороге. Минут через сорок в отдалении послышался шум мотора. Полуторка с приспособленным на ней стартером остановилась у обочины. В кабине сидели двое: водитель и сопровождающий. Алексей подбежал к машине и, радостно улыбаясь, сказал:

— Вот спасибо, девушки. Хороших вам женихов.

— Ладно, жених, садись, поехали, — сказала девушка-водитель.

Полуторка, осторожно прощупывая колесами призамерзшую земную твердь, свернула с дороги в указанном Алексеем направлении и двинулась по краю балки в степь.

Ежась от утреннего холода, Рогожин смотрел через заднее стекло кабины на шофера. Радостное чувство выполненного дела охватило его. Он улыбался, вспомнив, как бывало мать, Мария Семеновна, по утрам гнала его в школу: «Вот лихоманка тебя возьми, глянь, ребята уже пошли, а ты все на крыше сидишь».

Нехотя спускался Алешка на землю, посмотрев еще разок на своих голубей: «Гуль-гуль-гуль...» — подхватывал сумку с книжками и бежал догонять ребят. Голубей он очень любил.

Однажды зимой, тринадцатилетним мальчишкой, вылечил залетного турманенка. Окрепшую птицу выпустил, но турманенок вернулся, сел на крышу и завертел головой — где ты, хозяин?

Мать писала Алексею: «Как придти немцам в деревню — голуби снялись и улетели. Долго их не было. Думала, не вернутся. Да и возвращаться некуда было: фашисты, прослышав, что я мать военного летчика, подкатили пушку и ахнули по дому. Сама едва ноги унесла, спряталась у соседей. А ушли фашисты, и голуби прилетели. Поселились среди развалин, по утрам ворковали. Спасибо нашим деревенским, помогли починить дом».

Когда подрос Алексей, другая страсть охватила его — самолеты. С семнадцати лет стал ездить из Гостеевки в аэроклуб на мясновский осоавиахимовский аэродром, что на окраине Тулы.

Путь этот был неблизкий. Выйдя из дома, спускался в овраг. Тут стоял легкий туманец, сыпалась под ноги холодная утренняя роса. Вздрагивая от прохлады, задирал голову вверх: солнце светило — хорошо, тучи хмурились — не беда. И будто на крыльях взлетал, бежал мимо пятьдесят восьмой школы, колхозного рынка, откуда доносило запахи антоновки и малосольных огурцов. Садился в битком набитый трамвай, громыхавший на стыках рельсов. Ехал, глядя на деревянные домишки, на булыжник, мостивший улицу до самого Московского вокзала. Спрыгнув на развороте, мчался к перекидному мосту, обгоняя всех. Одним махом одолевал ступеньки, бухая в дощатый настил моста.

* * *

Попетляв по улицам Мяснова, выходил к аэродрому, и глаза его светлели. Приглаживал рыжие вихры, счастливо улыбался: «Вот они, красавчики Ут-2». «Красавчики», похожие на гигантских стрекоз, стояли, недоступно и гордо раскинув широкие крылья над мокрым от росы зеленым полем аэродрома. Они манили Алешку, завораживали своей загадочностью. «Эх, время, времечко, — вздохнул Алексей, — золотое ты мое, дорогое».

А разве можно забыть тот первый день, когда надел летную форму — синий комбинезон, шлем, лихо надвинутый на густые непослушные волосы. Шел по мясновским улицам, не чуя под собой ног, в руке держал кожаные перчатки, пахнувшие так волнующе. Косил глазами по сторонам: смотрит ли кто или нет. Смотрели старушки, сидевшие на скамеечках у ворот, пацаны лупили глаза, тянулись следом за диковинным человеком, перешептывались.

А он шагал, гордо неся голову, восторженно думал: «Летчик! Я — летчик! Эх, мать ты моя родная».

Мины под колесами

Дронников радостно приветствовал подошедшую машину, во все глаза разглядывал девушку-водителя.

— Эх ты моя золотая, — запел он, забираясь в кузов сгружать бочку. — Вот умница: и веревки, и доски у нее есть...

Было уже половина восьмого, Алексей торопился, чтобы к назначенному часу успеть на место базирования полка. Заправив баки, запустил стартером двигатель и прогрел его. Поставив мотор на холостые обороты, вылез из кабины. Вместе с Дронниковым погрузили в кузов полуторки пустую бочку, по очереди поклонились девушкам:

— Большое спасибо, век вас не забудем.

— Да чего там, — ответила водитель. — Летите. Смелее бейте фашистов, да живыми оставайтесь.

— Будем стараться, — бодро ответил Алексей и, уже став на крыло, еще раз низко поклонился.

Дронников забрался в люк позади кабины летчика, помахал девушкам рукой. Алексей дал газ и повел штурмовик на взлет. Через минуту он был в воздухе, сделав круг над ночной стоянкой, покачал крыльями и, развернувшись, взял курс на Уразово.

Откуда ни возьмись из облаков навстречу вынырнула пара истребителей. Они стремительно приближались. По характерному очертанию их лобовой части, по плоскостям Алексей определил — «мессеры». Он развернулся и пошел на них в лобовую атаку. Вражеские летчики, увидев, что в «иле» сидит не робкий летчик, горкой разошлись в разные стороны. «Значит, будут атаковать сверху сзади», — подумал Алексей и пожалел, что он не один, а его «ил» не прикрыт с хвоста. «Не могу, не имею права рисковать жизнью другого человека. Надо уходить. Уходить во что бы то ни стало».

Дронников, почувствовав недоброе, вынул из-за пояса ракетницу, зарядил ее красной ракетой. «Если подойдет близко, пугану фашистюгу, — сжав губы, подумал он, — шарахну будь здоров». Он поднял голову и увидел, как сверху на них пикирует «мессершмитт».

Техник рукояткой ракетницы три раза постучал по бронированному корпусу кабины летчика, подавая сигнал опасности. Рогожин покрутил головой и тоже увидел пикирующий ему наперерез «мессер». Алексей вошел в вираж и стал разворачиваться в сторону Старобельска. Теперь он надеялся, что в случае чего может сесть на аэродром, который наверняка прикрывают зенитки.

Гитлеровец с невыгодной позиции выпустил очередь по снижающемуся штурмовику, а выходя из пикирования, сам попал в неприятное положение. Он увидел, как навстречу, рассыпая искры, метнулся красный шар выпущенной Дронниковым ракеты. Уходя от столкновения с ней, накренил свой самолет и чуть не задел крылом землю.

Летчик второго «мессершмитта», видимо, наблюдая за атакой своего товарища, решил не подходить близко, с дальней дистанции обстрелял штурмовик. Снаряды и пули пронеслись мимо, но одна из них, звонко щелкнув о заслонку маслорадиатора, повредила его, и Дронников увидел, как за хвостом их самолета потянулся темный, оседающий книзу шлейф. Он постучал по кабине Рогожина, и тот, сделав змейку, тоже заметил темный след, понял, что подбит.

Он привычно глянул на приборы. Все, казалось, было нормально, только резко упало давление масла и чуть поднялась температура воды. И чтобы не вывести двигатель из строя, Алексей решил идти на посадку. Под крылом самолета был уже Старобельск.

Рогожин без труда отыскал аэродром, присмотрелся — в центре лежал крест, запрещающий посадку. «Что бы это значило?» — удивился Алексей, но раздумывать было некогда, стрелка давления масла стояла почти на нуле, и он решил садиться на окраину.

Штурмовик, слегка наклонив нос, планировал с выключенным двигателем. Вот уже вздыбилась серая, поломанная ветрами полынь. Все ближе земля. Алексей потянул ручку на себя, и колеса плавно коснулись земли. Штурмовик, покачиваясь с крыла на крыло, покатился по клочковатой пыльной траве к краю аэродрома, за которым был овраг.

А в следующую секунду позади раздался грохот, «ил» встряхнуло, он клюнул носом, затем, вибрируя всем корпусом, стал заваливаться назад.

Алексей поспешно отстегнул ремни, вылез из кабины, но не удержался на плоскости, скатился вниз и ахнул. Штурмовик почти переломился пополам. Он еще был окутан сизым летучим дымком, и в нем Алексей рассмотрел обломки отодранного от стального корпуса фюзеляжа, будто неведомое прожорливое чудище откромсало его и, разжевав, выплюнуло в сторону. «Мины! — мелькнула мысль. — Как Дронников?» Рогожин, тяжело дыша, заглянув в люк, увидел бледное лицо техника.

— Живой! — Он несказанно обрадовался, помог товарищу выбраться через разлом из самолета. Они сели на плоскость, загорюнились.

По разминированным проходам, обозначенным белыми фладаками, к ним бежали люди, махали руками. Ветер дул в их сторону, и поэтому Алексей не мог разобрать, что они кричали, о чем хотели предупредить, но догадался, что спускаться с самолета, тем более куда-то идти — опасно. Так они сидели, сокрушенно осматривая оторванное взрывом хвостовое оперение «счастливого» штурмовика под номером «13», и вздыхали.

Подбежавшие техники и механики, рабочие БАО и ПАРМа{2} остановились метрах в семидесяти от места посадки. Человек в телогрейке крикнул:

— Осторожно пролезьте под крылом и идите по следу самолета к нам.

Дронников, будто онемев от случившегося, молча поднялся и на корточках пролез под опустившуюся плоскость. По следу колеса левого шасси пошел следом за Рогожиным.

Алексея охватила тревога, что с Дронниковым сейчас может что-то случиться по его, Алексеевой, оплошности. Он остановился, подождал техника и, легонько коснувшись его плеча, сказал:

— Иди точно по моим следам. Так будет безопаснее.

Бисеринками пота взялось лицо Алексея, когда он пошел по земле, где кончалась колея от шасси самолета. Сквозь суженные щели глаз смотрел на землю, на осыпавшуюся полынь и остро чувствовал ее горький запах. Он невольно втянул голову в плечи, шел, сжавшись, ступая осторожно, перешагивая подозрительные, отмеченные глазом места.

Со стороны за ними следили сбежавшиеся люди. Краем глаза он видел темневшую толпу. Еще шаг, еще хрустнула под ногой веточка полыни, прошуршала по голенищу сапога. «Дронников... Дронников идет следом...

А что, если?..» Его подмывало рвануться вперед и выскочить на простор, туда, где стоят люди. Они в безопасности, а он идет, и все никак не может выбраться из этого проклятого, вяжущего ноги места.

Последние метры Алексей прошел, как в тяжелом сне. Поняв, что вышел на разминированный участок, медленно рукавом комбинезона вытер залитое потом лицо, оглянулся на Дронникова. Тот, нагнув голову, бледный, все еще шел по следу. Алексей видел, как на его лице повисли крупные, готовые сорваться, капли пота. Он услышал хруст травы под ногами, его дыхание и протянул руку. Дронников протянул свою и стал рядом. Алексей с трудом перевел дыхание, хрипло сказал:

— Все. Выбрались...

И он вспомнил ту женщину из лесной деревушки и ее слова: «Долго жить будешь, летчик». Алексей улыбнулся, и они с Дронниковым пошли к ПАРМу.

Связавшись по телефону с Уразово, доложил майору Матикову о происшедшем. Внимательно выслушав сержанта, командир полка строго заметил:

— То, что проявил находчивость и смекалку — молодец. А за то, что нарушил инструкцию и сел на аэродром, где была запрещена посадка...

— Товарищ майор, — вырвалось у Алексея.

— Разговорчики, сержант, — повысил голос Матиков. — Вы прекрасно знаете, что военную технику надо беречь. А своим халатным отношением к ней вывели ее из строя. Потеряна боевая единица. — Затем, уже мягким голосом, добавил: — Но вы были, повторяю, находчивы, когда остались один в степи, хорошо держались в бою, спасли жизнь технику, и это заставляет меня не прибегать к дисциплинарному взысканию. Оставайтесь с ремонтниками. А мы завтра перелетаем на другую точку. Делайте, что хотите, а без «ила» в полк не возвращайтесь.

Выйдя из мастерских, Алексей подумал: «Хорошо, что так удачно обошлось. Но и моя вина тоже есть. Надо было, когда увидел крест, садиться где-нибудь в степи, а я поперся сюда. Вот, мол, герой, ждали — нет?»

Часов в одиннадцать на По-2 прилетели саперы из дивизии. Хмурые, недовольные, одетые в ватные брюки и стеганки, они ловко принялись работать щупами вокруг самолета и к концу дня извлекли штук двадцать мин.

К вечеру штурмовик подняли на козлы, скрепили фюзеляж и отбуксировали в мастерскую.

На следующий день Рогожин пошел туда похлопотать, чтоб ускорили ремонт. Был обеденный час. Ремонтники, только что отойдя от столов, перекуривали.

— Привет, ребята, — Алексей пожал каждому руку. — Пришел просить вас подлечить мой «счастливый» штурмовичок. — Он с жалостью посмотрел в сторону сиротливо стоявшей машины, вздохнул.

Самолет, задрав нос, опирался на рваные концы фюзеляжа, и, казалось Алексею, молча, безотрадно взывал о помощи.

— Как бы дело организовать побыстрей, а, ребята?

Черноусый, с усмешкой в карих глазах ремонтник послюнявил цигарку, повертел ее перед носом.

— Дело можно организовать, сержант, если угостишь нас куревом.

— Хе, чего спрашивает... — Алексей засмеялся. — Да я вам хоть сейчас целый чемодан папирос и табаку могу притащить.

— Ой ли? — На спор!

Алексей протянул руку черноусому, вызывая его на пари.

— Ладно, парень, это, конечно, к слову... А все-таки папироской угостишь?

Алексей не курил, но положенные фронтовые папиросы и табак собирал. Целый чемодан набралось разного курева. Товарищи его тоже не курили, а отдать кому-то другому все было недосуг. Поэтому он еще раз заверил ремонтников, что папиросы и махорку сейчас принесет.

— Только бы штурмовичок мой побыстрей, а, ребята?

Алексей подошел к «илу», открыл люк, извлек чемодан, затем под ожидающими взглядами ремонтников принес его и поставил у ног черноусого.

— Во-о... — протянул тот и стал наблюдать, как Алексей, щелкнув замками, откинул крышку.

— Годится, — с достоинством произнес черноусый. — За такое богатство грех не потрудиться.

Но не вышло, как хотелось Алексею. Не хватало запчастей, да и не знали, с чего начать, как подступить к переломившейся пополам машине. Но вскоре кто-то предложил привернуть к фюзеляжу по две деревянные балки справа и слева.

Пока ремонтировали машину, полк перелетел в Викторополь. Алексей трое суток дневал и ночевал у самолета, похудел, лицо взялось рыжеватой щетинкой. Дни стояли жаркие. В нагретом воздухе выстаивалась духота. Пахло прелью трав. Слышалось, как стеклянно позванивают в оврагах ручейки и, казалось, от неба до земли стоит сплошной жавороний перелив.

Как и было задумано, к фюзеляжу штурмовика привернули болтами четыре балки, состыковали части, аккуратно склеили разлом, затем тщательно зашпаклевали и закрасили линию излома.

Ребята постарались на совесть. Алексей остался доволен работой, но, как ни крутись, а три дня пролетело.

Штурмовичок вышел на славу. Поблескивая свежей краской, хитровато переиначенный, он был готов хоть сейчас в небо, в бой. Правда, брало сомнение — не развалится ли в первом же полете.

Теперь надо было спешить в полк. Алексей распрощался с ремонтниками, забрался в кабину, запустил двигатель и, опробовав его, вырулил на все еще обставленную белыми флажками взлетную полосу. Сделав пробный круг над аэродромом, приземлился. За гулом двигателей слов было не услыхать, поэтому Алексей поднял руку и показал столпившимся вокруг штурмовика ремонтникам поднятый вверх большой палец:

— Высший класс!

Потом Дронников забрался в свой люк, оба помахали руками, и через минуту самолет поднялся в воздух.

Затишье

Стоял конец апреля. Степь покрывалась светло-зеленым ковром молодой зелени. Сочная трава тянулась к солнцу, пели, заливались на все лады птицы.

Полк был перебазирован ближе к фронту, под Валуйки, на полевой аэродром неподалеку от деревни Живая.

В свободное от полетов время летчики продолжали совершенствовать свое боевое мастерство. Отрабатывалось взаимодействие пар штурмовиков и групп с истребителями прикрытия. Командир дивизии много времени уделял новому методу. Совместно с командованием истребительного полка они отрабатывали разные варианты прикрытия. Например, ударная группа истребителей, следовавшая с превышением над строем штурмовиков, отсекала нападающего противника, сковывая его огнем, не подпускала к боевым порядкам штурмовиков. Истребители же непосредственного прикрытия шли следом за «илами» и выше метров на двести. Они отражали нападение отдельных самолетов, которые могли прорваться через боевые порядки ударной силы прикрытия.

После этих учений все детали полетов обсуждались в эскадрильях, звеньях, парах. В наиболее крупных учебных полетах, в которых участвовала значительная часть штурмовиков, во главе всегда шел майор Матиков. Иногда его заменял майор Зак.

Командир полка задавал такую нагрузку своим подчиненным, что к исходу дня, когда спадал жар палящего солнца, гимнастерки летчиков прилипали к спинам.

И несмотря на эти напряженные будни, летчики, в основном молодежь, вечерами не отказывались сбегать на танцы в совхозный клуб, куда собирались девчата из батальона аэродромного обслуживания и соседних деревень.

Как-то по инициативе майора Зака задумали подготовить выступление самодеятельных артистов. Эта идея особенно понравилась Алексею Рогожину и Михаилу Марыгину. Они и стали его главными помощниками.

На следующий день после полетов к Алексею подошел Марыгин и сказал, что майор Зак просил написать обращение ко всем желающим принять участие в самодеятельности. Алексей вырвал несколько листов из тетради, положил на крыло самолета и крупными буквами написал четыре объявления. Один листочек отдал Вале Медведевой и попросил передать командиру БАО, остальные вручил адъютанту 1-й эскадрильи лейтенанту Николаю Сидорову с наказом прикрепить на самых видных местах.

— Пусть читают и не обижаются, что не всех пригласили.

— Хорошо, сержант, я выполню вашу просьбу. А когда же будет концерт?

— Об этом еще рано говорить, товарищ лейтенант. Вот соберем народ, посмотрим, кто на что способен, тогда и добро пожаловать.

Алексей не ожидал, что на первую репетицию соберется так много желающих. Майор Зак был доволен.

— Ну что ж, — сказал он собравшимся. — Даже в госпитале узнали о нашей затее. Все интересуются, когда к ним приедут с концертом летчики.

Посоветовались и решили, что первый концерт дадут в совхозном клубе через неделю.

Все очень волновались, но выступления прошли с большим успехом.

После концерта майор Зак похвалил самодеятельных артистов и сказал:

— Готовьтесь, через день мы едем в Вейделевку, в госпиталь.

Вечером, накануне отъезда, летчики тщательно отгладили свою летную форму, до зеркального блеска начистили сапоги, пряжки ремней, ордена и медали.

Девушки еще пуще летчиков навели шик-блеск. Кое-кто достал хранимые до поры до времени туфельки. Нашлась и губная помада и тушь для ресниц. У кого-то отыскались даже щипцы для завивки волос. Нагревали их паяльной лампой, взятой у мотористов. Шумно толпились, по очереди вертелись перед зеркальцем переукладчицы парашютов, оружейницы — Валя Медведева, Лена Рогожникова, Валя Редышева, Аня Галкина, Саша Дроздова, Надя Осипова и Тамара Иванова.

Девушки взгрустнули, вспомнив, как им доводилось прихорашиваться в былые, мирные времена. Но Валя Медведева подбодрила.

— Да что вы, девчата, к кому идем? К раненым людям. Они ждут нас веселыми, а не унылыми. Ну-ка, выше носики!

Пришел капитан Винцицкий, интендант из соседнего полка, невысокий, горбоносый, с тонкими черными усиками над вздернутой губой. Он подошел к одной из оружейниц, улыбаясь, взял ее под руку, отвел в сторону и, наклонив черноволосую голову с хищным ястребиным профилем, что-то зашептал. Девушка покраснела.

— Товарищ капитан, — сказала Валя Маленькая, — мы готовимся к общественно полезному мероприятию.

Винцицкий холодно, недоуменно взглянул на нее, но Валя отрезала:

— Вы мешаете нам...

Красивая, рослая, с большими глазами, Надежда Туманова поддержала Валю.

— Товарищ капитан! Дамы заняты своим туалетом...

Винцицкий недовольно посмотрел на Надю, козырнул и ушел.

В госпиталь отправились к вечеру. На импровизированную сцену вышел Алексей Рогожин. Несколько мгновений он смотрел на устремленные к нему лица раненых. «У каждого что-то болит, а пришли. Все ждут, что мы тут покажем... Эх, как они соскучились по всему мирному, веселому», — думал Алексей, проникаясь состраданием к этим натерпевшимся людям.

Сидели среди раненых врачи и медсестры, молоденькие, симпатичные девчата в белых халатах, сосредоточенные, усталые, серьезные и от этого очень милые.

Вдруг он увидел пробирающуюся между рядами женщину-врача с погонами старшего лейтенанта. Высокая, стройная, она шла, чуть наклонив красивую черноволосую голову в пилотке, смущенно извинялась. Шла, надвигалась на Алексея как неумолимая судьба. Ей предлагали место, но она пробиралась ближе к сцене. Глядя на овал ее лица, прямой нос, яркие губы, Алексей вспомнил ту лесную красавицу из северной деревушки и широко раскрытыми глазами смотрел на женщину-врача. «Как они похожи, — удивлялся он. — Но та была много старше».

Сердце его застучало гулко, торопливо, словно спешило навстречу чему-то неведомому.

Она все-таки села далековато от сцены, выпрямилась, что-то шепнула соседу, усатому хирургу, и, скрестив на груди руки, гордо откинула голову, отягощенную тугим узлом волос, собранных на затылке. Алексею показалось, что незнакомка разглядывает его, и, сжав кулак, неслышно кашлянул в него и подошел к краю сцены.

— Дорогие друзья! — произнес он и увидел, как по рядам прошло оживление. — Разрешите передать вам горячий, сердечный привет от летчиков, всего обслуживающего персонала шестьсот семьдесят третьего штурмового авиационного полка, пожелать скорейшего выздоровления и возвращения в строй.

Дружные аплодисменты были ответом на эти слова приветствия.

Алексей стоял, видя перед собой только одни большие, выразительные глаза незнакомки, пережидал, пока утихнут рукоплескания зрителей.

А они, словно он сказал что-то значительное, все хлопали. Те, кто был ранен в руку, бил в подставленную ладонь своего соседа, другой, боясь потревожить перебинтованную грудь, касался кончиками пальцев ладоней, третий, с перевязанной по самые глаза головой, постукивал в такт ногами.

Когда аплодисменты стихли, Алексей, чуть повысив голос, произнес:

— Наш концерт мы открываем выступлением знаменитого баяниста авиаполка механика Анатолия Станиславского. В его исполнении прозвучит вальс «На сопках Маньчжурии».

Станиславский был веселый, добрый парень. В полку он славился не только виртуозной игрой на баяне, но и своим знаменитым изречением; обычно, заканчивая исполнение, он склонял к мехам голову и, будто навек прощаясь с музыкой, вздыхая, тихо произносил: «Осталось еще тридцать два такта...» И это необыкновенно смешило всех, особенно девчат. Любили в полку Станиславского за простоту и незлобивый характер.

Выйдя на сцену, Анатолий поклонился. Алексей подвинул ему стул. Сам ушел за ширму и оттуда наблюдал за незнакомкой.

«Кто такая? Из соседнего госпиталя? — с волнением думал он. — Эх, не будь я на сцене — подошел бы к ней, потеснил этого старого усатого хирурга...»

Когда зазвучала грустная величавая мелодия, как бы передающая печаль пустынных маньчжурских степей, в зале стало тихо.

Казалось, всех присутствующих охватили далекие воспоминания о мирных днях.

И Алексею вспомнилось, как пацаном бегал на мясновский аэродром с друзьями — заядлыми голубятниками. Соберутся, бывало, и ну нахваливать своих красавцев, а потом, будто сговорившись, одним криком выдохнут: «Три-четыре — ура!» — и выпархивают из рук сороки, чистые, турманы, трепеща крыльями, взвиваются высоко в небо. Были среди голубей и заводилы, сманивали к себе других. Придет Алешка домой, а на крыше рядышком со своими чужой сидит. Утром тащит его на аэродром, показывает: «Чей? Твой? Бери да воспитывай хорошенько, чтоб самостоятельным был».

Посмеивались друг над другом голубятники, распевали такую нескладуху:

Но ребячьи увлечения постепенно вытеснило главное. Охваченный грустью, он вспомнил, как в тридцать девятом году, осенью, после окончания аэроклуба, был направлен в Таганрогскую школу военных летчиков, затем, в сороковом, переведен в Краснодарское высшее объединенное училище. Дело свое любил крепко, хотя и случались промахи, но все же верх брала напористая рогожинская натура.

А баян все мучает, будоражит память, и зрители, раненые бойцы, слушают молча. Вот сидит далекая, недоступная женщина, и тонет в музыке ее лицо, и сама, как музыка, как жизнь. Алексей чувствовал, что не уйти теперь ему от этих глаз, от нежных, чуть продолговатых щек, от губ, будто прошептавших когда-то: «Долго будешь жить...»

Взволнованный и воспоминаниями, и тем, что концерт удачно начался, Алексей вышел из-за кулис, объявил следующий номер.

На сцену лихо вылетел Михаил Марыгин, хлопнул по голенищам начищенных сапог, подбоченясь, пошел по кругу, прищелкивая пальцами. Все ахнули: «Летчик-цыган, быть не может. Да нет, этот — настоящий цыган». В красных шароварах и синей рубахе, перехваченной витым с бахромой поясом, Михаил принялся выделывать коленца за коленцами. И вот уже будто нет войны, не надо тревожиться за близких, за этих людей, сидящих в зале.

Марыгин — вот он: глаза блестят, бьется черным крылом чуб над глазами, сыплется под ноги Алексею плясовая дробь, и уже нельзя сдержать себя, надо самому, очертя голову, выходить навстречу Михаилу, и Алексей выходит, широко раскидывая руки. И вдруг, точно мгновенно взрывается, кидает ответную дробь, вот они оба откаблучивают цыганскую зажигательную пляску. Зал рукоплещет. Слышны возгласы: «Браво!»

Когда закончили, хватило сил раскланяться. Алексей на правах конферансье держался поодаль, отдавая весь успех основному исполнителю — Михаилу. А публика неистовствовала, вызывала на бис. Давая Марыгину перевести дух, Алексей с шуткой-прибауткой походил по сцене, чувствуя на себе те далекие и близкие смеющиеся глаза очаровавшей его незнакомки.

Затем выступали девчата. Песню «Огонек» исполнила Валя Медведева. Неслышно вышла она на сцену, машинально тронула спадавшую на лоб челочку, оглянулась на баяниста. Он увидел широко раскрытые девчоночьи глаза, подмигнул и, изменив своей привычке, прошептал:

— Ну, Валечка, всего тридцать два такта. — И еще тише: — Раз, два, начали...

Пела Валя задушевно. Наблюдавший за зрителями Алексей видел, как то теплели, то снова становились суровыми их лица, точно отсвет неведомого огня шел к ним отсюда, со сцены, где стояла невысокая девушка в военной форме, в пилоточке набекрень, в хромовых аккуратных сапожках, и, кажется, сама чем-то напоминала ту девушку, которая провожала на позицию бойца.

Валю долго не отпускали. Она спела еще «Черные глаза» и «Синий платочек». Видно было, что девушка устала, и Алексей, жалея ее, тем же приемом, шуткой-прибауткой, притушил бдительность зрителей, объявил следующих «актрис»: Валю Редышеву и Лену Рогожникову. Девушки задорно исполнили украинский гопак.

Майор Зак был доволен выступлением полковой художественной самодеятельности. Он похвалил всех артистов, пожелал им дальнейших успехов.

— Вы делаете большое дело, — сказал он собравшимся участникам самодеятельности. — Вы сами не подозреваете, как раненые настроены сейчас. Ваши выступления помогут им скорее справиться со своими недугами.

Когда уезжали, машину окружили выздоравливающие. Один боец с рукой на перевязи, с черными насмешливыми глазами сказал майору Заку:

— Ну, вот этот рыжий-то, конферансье, вот артист, товарищ майор. Ну, артист. Наверняка из Москвы с фронтовой бригадой приехал.

— Что вы, — улыбаясь, возразил майор Зак. — Он вовсе не профессиональный артист. Он летчик. Штурмовик.

— Не может такого быть, — засмеялся другой раненый, с костылем под мышкой. — Пусть они не прикидываются летчиками. Артисты это. Особенно рыжий и цыган. Ну, спасибо вам огромное. Давно я не смотрел ничего подобного и, знаете, товарищ майор, как-то веселей стало жить.

Где-то здесь, среди этой возбужденной толпы раненых, среди говора и шума, оставалась та женщина-врач. Алексей все хотел ее увидеть, отыскать, но надо было уезжать. И он, мысленно расставаясь с незнакомкой, твердо решил, что рано или поздно, а найдет ее.