Прощай, Северо-Западный!
Мартовским днем, когда на опушках лесов в полдень стеклянно плавилась под дыханием весенних ветров заледенелая корка, полк Матикова получил приказ срочно перебазироваться на Воронежский фронт.
Как и положено в армии, приказ был доведен до непосредственных исполнителей. Первой к перелету подготовилась эскадрилья Александрова. Высокий, худой, в потертом комбинезоне, он, чуть сутуля плечи, в последний раз обходил экипажи, отдавая распоряжения летчикам.
Алексей шагнул навстречу командиру эскадрильи, приложил ладонь к виску.
— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант.
Александров, направлявшийся к самолету сержанта Владимира Евсеева, остановился.
— Слушаю.
— Экипаж самолета Ил-2 под номером тринадцать к перелету по заданному маршруту готов, — отчеканил Алексей и замялся.
Александров пришел ему на помощь:
— Ну, что у тебя?
Алексей поправил светлую прядь волос, непокорно выбившуюся из-под шлемофона, повел глазами в сторону девчат.
— Понимаете, товарищ комэск. Моя оружейница Валя Маленькая, то есть Медведева, совсем расхворалась. Руки у нее болят.
Опытный летчик, под началом которого воевали лейтенанты, старшины и сержанты, Александров был очень внимателен к людям. Не однажды он видел, как эта невысокая хрупкая девушка в лютый мороз тащила на салазках к самолету под номером тринадцать бомбы, но никогда не жаловалась на трудности.
— Хорошо, сержант, — сказал он Алексею, — на новом месте постараемся выделить Вале в помощники кого-нибудь покрепче. Вопросы есть?
— Нет, товарищ комэск.
Алексей подошел к соседнему самолету и спросил Евсеева:
— Как дела?
— Все готово, — ответил Владимир, — хоть сейчас в бой. — И, сунув руку во внутренний карман комбинезона, вытащил свой знаменитый, известный всему полку талисман — подобие какой-то речной миниатюрной коряги, — подержал его на ладони, вздохнул.
— Ты, Володя, всех фрицев своим талисманом перепугал. Я вчера видел, как они от тебя драпали.
Владимир серьезно ответил:
— Не кощунствуй, Леша. Фашисты теперь действительно бояться нас стали. А это память о доме. Вроде бы пустяковая вещица, а прикоснусь к ней и чувствую себя надежней.
Пришел Джинчарадзе, коротко блеснул белозубой улыбкой.
— Ну что, дарагие? Пакидаем свае северное гнездышко? Да здравствует наш солнечный юг!
Он был подвижен и резок. В его красивом, с мягким овалом лице, обтянутом расстегнутым шлемофоном, сквозило добродушное выражение, но если при нем начинали говорить о противнике, он весь сжимался, его глубокие выразительные глаза наполнялись ненавистью.
За Жаном пришли лейтенант Синенков и сержант Бутузов, встали в стороне, прислушиваясь к разговорам. Бутузов стоял как обычно, немного изогнувшись и упираясь кулаками в туго перетянутую ремнем талию. Лицо его было обветренным, с шелушащейся кожей. Синенков был хмур, казался озабоченным, точно что-то потерял и не мог найти. Эти летчики уважали Рогожина, были дружны, с ними Алексей ощущал себя уверенней в бою.
Подошли ребята из второй эскадрильи — сам командир капитан Николай Елисеев, сосредоточенный, с худым продолговатым лицом; сержант Михаил Мурачев, строгий, с коротко постриженными на висках волосами, над шлемофоном, выбиваясь волной, лежал его непослушный чуб; сержант Николай Стрельцов, подставивший ветерку свои густые мягкие волосы. Во всей его фигуре было заметно спокойствие, в глазах жило романтическое выражение.
За своим комэском увязались Марк Коган и Николай Сретенский, с еще забинтованными руками. Оба по-деловому настроенные, ревниво присматривались к машинам первой эскадрильи. Малейший изъян превращался под их «въедливым» взглядом в грубейшее отклонение от нормы. Сретенский придирчиво расспрашивал рогожинского механика Беседина:
— Что, краски другой не нашел? Синяя надпись на голубом фюзеляже? Надо бы поярче. Красной, например.
Дмитрий Иванович, хитро прищуривая глаза, дружески шептал:
— Шел бы ты, Коля, откуда пришел. А то не дай бог нервы у меня не выдержат...
Сретенский посмеивался:
— Ладно, ладно. Что это за привычка — на замечания товарища так резко реагировать?
— Слушай, иди, — отвечал Беседин. — Да смотри, правильно реагируй во время своих сеансов. А то вот доберусь до тебя — обыграю. Сраму не оберешься.
Подувал теплый ветерок. Ближние леса тонули в сизой мгле. Небо было затянуто ровной белесой пеленой. Елисеев направился к машине Александрова. Тот, забравшись на крыло, что-то делал в кабине.
— Салют комэску-один, — приветствовал Николай Александрова.
Тот спрыгнул с крыла на землю, подошел к капитану, протянул руку.
— Готовы? — спросил Елисеев, кивнув на самолеты 1-й эскадрильи.
— Как всегда, — улыбаясь, ответил Александров.
— Летим через Калинин на столицу, — уточнил Елисеев, — оттуда на Моршанск.
— Маршрут мне известен, — сухо ответил Александров: он не любил, когда ему подсказывали.
Елисеев был годами постарше Александрова, а значит, как он считал, мудрей, поэтому смолчал.
Прибежал посыльный, передал, что командир полка объявил построение.
Северный ветерок, дувший вдоль аэродрома, усиливался. Он забирался под комбинезоны, регланы, и люди слегка приплясывали.
Протяжная, на строговато-бодрой ноте, команда дежурного «Ста-ановись!» встряхнула всех, поставила на место.
Из землянки вышли командир полка майор Матиков и замполит майор Зак. Дежурный, подав команду «Полк, смирна-а!», быстрым шагом пошел навстречу майорам, приблизившись к Матикову, стукнул каблуками, кинул руку к ушанке:
— Товарищ майор, летный состав по вашему приказанию построен. Докладывает майор Круглов.
— Вольно, — приказал дежурному Матиков, и тот, лихо повернувшись лицом к шеренгам, подхватил:
— Во-ольна-а!
Алексей, стоя в первой шеренге, видел, как Матиков, высокий, подтянутый, с молодым смуглым лицом, на котором светились упрямые глаза, вышел вперед, привычным, уже знакомым всему личному составу жестом поднял руку, словно быстрым взглядом засекая на своих часах время, и звучным голосом объявил:
— Сегодня в десять ноль-ноль нам приказано начать перебазирование на юг. Перелет будем производить тремя группами. Ведущим первой группы назначен я, второй — штурман полка капитан Козленко, третьей — командир второй эскадрильи капитан Елисеев.
Он помолчал, всматриваясь в лица летчиков, как будто надолго расставаясь с ними, и впервые подумал о том, что за короткое время, проведенное на Северо-Западном фронте, он успел сродниться с этими молодыми людьми.
— Перелет следует провести организованно и в указанный срок, — продолжал Матиков. — Через полчаса жду рапорт командиров эскадрилий и командиров групп о готовности. А сейчас хотел бы напомнить вот о чем, дорогие товарищи. Мы покидаем этот участок Северо-Западного фронта, где дрались с ненавистным врагом, не жалея своей крови и не щадя самой жизни. Мы потеряли здесь наших боевых товарищей. Они остались лежать в этой земле. Попрощаемся с ними и дадим клятву: на других фронтах, куда нас пошлет командование, не посрамим себя и этих священных могил...
«Как хорошо, здорово сказал командир, — глядя на Матикова, подумал Алексей. — Священные могилы, сколько их тут?.. Да разве забыть тех, кто погиб здесь, над демянским плацдармом? Но я жив и отомщу врагу и за ребят, и за моего боевого учителя майора Козлова, который научил меня упорству и выдержке, научил воевать. Не напрасно же написал на фюзеляже своего «ила» «Отомщу за майора Козлова!» А жаль, как жаль расставаться с Севером, с памятью о встрече с замечательной деревенской женщиной Татьяной Алексеевной». Рогожин закрыл глаза и как наяву услышал ее напевный грудной голос: «Долго будешь жить, летчик».
«Спасибо тебе, дорогая Татьяна Алексеевна, за хлеб-соль и добрые слова. Они успокоили меня в ту трудную минуту, укрепили мужество. И я буду делать все, чтоб поскорее пришла победа и к твоим детям вернулся отец.
Ну что ж, прощай, Северо-Западный. И здравствуй другой, неведомый!»
Строй разошелся, и летчики окружили майора Зака. Алексей подошел ближе, услышал:
— Вот прилетим на место и узнаем, — говорил замполит. — А пока, товарищи, ничего определенного сказать не могу, кроме одного: война — это тяжелая работа. Будем работать и на новом месте так же, как здесь, на Северо-Западном!
«Значит, куда-то под Курск, — подумал Алексей. Из газет и сводок Совинформбюро он представлял сложившуюся обстановку на южных фронтах. — Да, горячо, видно, будет там...»
Александров собрал своих летчиков, и они всей эскадрильей занялись последними приготовлениями в путь — прокладкой маршрута.
К десяти часам были заправлены и опробованы все системы самолетов, уложены в планшеты карты. В последний раз каждый из летчиков взглянул на аэродромное поле, куда с радостью садился после выполнения боевого задания. Но куда бы ни бросала молодых авиаторов переменчивая военная судьба, всюду земля и небо оставались своими. Их надо было защищать.
Время неуклонно приближалось к началу взлета. Летчики расселись по кабинам своих «илов», в нетерпении посматривали на небо, по которому ветер начинал раздергивать сплошную пелену. В разрывах ее кое-где появлялся и исчезал желтый солнечный свет. И тогда все на мгновение становилось по-весеннему обновленным и ярким. «Уж скорее бы на новое место, — думал Алексей, сидя в своем «счастливом» одноместном «иле». — А то еще развезет взлетную полосу, перелет придется отложить. И потом снова надо будет идти на старые квартиры, снова расставаться с этим краем...»
Но что-то тревожило Рогожина. Вдруг его осенило: «мессер». Так и не довелось ему рассчитаться с фашистом. «А может, придется встретить там. Чем не шутит фронтовая жизнь?» С этим ощущением как будто невыполненного долга или возложенных на самого себя обязательств он оставался до тех пор, пока не вырулил на старт самолет командира полка.
Вот он, быстро увеличивая скорость, сделал пробежку, разбрызгивая колесами снежную крошку, потом невесомо и словно нехотя повис над взлетной полосой, но неудержимая сила двигателя увлекала его вперед, и он, чуть покачивая крыльями, устремился вверх, затем сделал большой круг над аэродромом, поджидая остальные, взлетающие один за другим, самолеты. Их было всего двадцать два «ила», и все они, взлетев, взяли курс на Калинин с последующей посадкой в Москве, на аэродроме Тушино.
Внизу под крылом расстилались бесконечные леса, разделенные на квадраты поля, сожженные деревни. Среди потемневших мартовских снегов тянулись черные нити железнодорожных магистралей, и часто среди пустырей были видны разрушенные избы с подпалинами над оконными проемами. Над ними одиноко и скорбно вздымались остовы уцелевших закопченных печных труб — это была освобожденная от врага родная сердцу, истерзанная русская земля.
Здравствуй, Москва!
Столица встретила отличной погодой. Небо было чистое. Пролетая над окраинными городскими улицами, летчики видели спокойное деловое движение пешеходов, машин, военной техники, и если бы не она, можно было подумать, что Москва вполне мирный, не обремененный военными заботами город.
Никто из москвичей в этот день, наверное, не обратил внимания на группу штурмовиков, промчавшихся с низким гулом над пригородом, а если кто и обратил, то скорее по привычке в подобных случаях посматривать на небо.
«Илы», блестя плоскостями в солнечном свете, приземлились на живописный, расположенный в излучине Москвы-реки Тушинский аэродром. Пока летчики отстегивали ремни и выбирались из кабин, к самолетам подкатили бензозаправщики. Алексей, как и все его товарищи, только радовался такой расторопности. «Значит, нас ждали. Значит, нужны мы там, на юге», — думал он, спускаясь на землю.
Бензозаправщик, пятясь, подрулил к штурмовику. Из кабины высунулась голова водителя в старой шапке. Алексей подивился: «В такой-то солнечный день?»
Водитель вылез из кабины, поздоровался с Алексеем. Он был пожилой, с бледным худым лицом. Под шапкой белел бинт. Заправив шланг в горловину бака, кивнул на самолет:
— Летим, значит, «тринадцатый»! Сердечко-то не трепещет воевать под таким номером?
— Нет, батя, не трепещет, — ответил Алексей. — Тринадцатый номер оказался для меня счастливым. Штурмовичок что надо! Мотор, как говорит мой механик, — зверь! Кого хочешь догонит. — Алексей любовно коснулся крыла самолета и спросил водителя: — Не жарко тебе?
— Эх, милок, — вздохнул шофер, — зябко мне. Мерзну после того, как контузило месяц назад на Северо-Западном. Зажали «мессера» на дороге. С тех пор болит головушка. В шапке легше. — Он потоптался на месте, боязливо потрогал затылок.
— Отлежался бы в госпитале, — посоветовал Алексей с сожалеющим вниманием, свойственным молодости. — Чего мучить себя?
— Меня и так с полевого аэродрома отправили, — упрекнул водитель. — А был я у истребителей, — мечтав тельно сказал шофер. — В полку Героя Советского Соки за майора Бабкова, — он поднял палец вверх и гордо) посмотрел на Рогожина. — Ох, и лупили они фашистов. Жуть. Может, и ты слыхал?
— Конечно, слыхал. Там у меня земляки дерутся.
— Кто же?
— Герои, отец, туляки.
— Да знаю, что герои, у них весь полк из героев состоит. Я спрашиваю, фамилии какие?
— Сергей Долгушин и Владимир Орехов.
— Ну, ентих-то все знают, — сказал шофер. — Они там в командирах, особливо один, небольшой такой капитан Долгушин. Он еще чуток прихрамывает после ранения. Эскадрильей командует! А тот, что повыше, тоже капитан, — в заместителях ходит. Ух и ребята — гроза! Как полетят, фашисты в разбег пускаются. — Он с хитрецой посмотрел на Рогожина и добавил: — Оно и понятно, иначе конец... А в госпитале-то надоело валяться, насилу выпросил себе выписку, хоть вот сюда. Вот маненько оклемаюсь, буду опять проситься к своим. — Он помолчал, присматриваясь к Алексею. — Как там щас на фронте-то?
— Ну, теперь после Демянска фашисты долго не очухаются, — авторитетно ответил Алексей: ему хотелось, чтобы водитель подумал о нем, как о бывалом летчике, но тот в задумчивости покивал головой, шагнув к бензозаправщику, завернул кран.
— Хватит, уже под пробку. — И, повернувшись к Алексею, спросил: — Если не секрет, теперя куда летите? Алексей тряхнул головой, спросил:
— А сам-то откуда будешь?
— Да я почти твой земляк. Аккурат за Тулой городок на шоссе стоит. Чернь, знаешь, небось?
— Как не знать?
— Так вот я из-под энтой Черни. — Водитель забрался в кабину, сказал: — Ну, в добрый час. Тебя-то, тулячок, как зовут?
— Алексей...
— А по батюшке?
— Да чего там?
— Ну все же?
— Арсентьевич.
— Может, тоже станешь Героем, Алексей Арсентьевич?..
Рогожин смутился, неопределенно пожал плечами и сам, не зная почему, вдруг сказал:
— Может быть, отец. Буду стараться.
Оказывается, по аэродрому давно уже бегал посыльный, искал командира прилетевших летчиков и, наткнувшись на Александрова, просил его оповестить всех, что в столовой их ждет обед. Александров посоветовал ему обратиться к командиру полка:
— Вон он, на первой дорожке, высокий такой, а тот, что пониже, замполит наш.
Посыльный метнулся в указанном направлении, а командир эскадрильи тем временем передал своим летчикам, что всех их ждет вкусный московский обед.
Спустя десять минут весь полк в сопровождении посыльного шагал по одной из тушинских улиц.
«Тушино! — думал Рогожин. — До войны здесь проходили торжественные, захватывающие дух воздушные парады осоавиахимовцев. Здесь летал, ходил по этим тротуарам бесстрашный Валерий Чкалов...»
Алексей пристально смотрел по сторонам, ощущая в себе значительность этого дня. Внутренне подобравшись, он шагал рядом с высоким, шедшим с развальцей Александровым, видел спешивших по тротуару женщин, стариков, детей и, раньше не думая об этом, теперь понимал, что он, простой паренек из тульской деревеньки Гостеевки, — защита и опора и для москвичей, и для своих земляков, и для всех соотечественников.
Вот бежит вприпрыжку по тротуару мальчик в легком коротком пальтишке, с завязанным вокруг поднятого воротничка светло-голубым, видно, много раз стиранным шарфиком. «Где отец, мать этого мальчика? Какая жизнь ждет его? Что увидит он в грядущем будущем?» А вот идет молодая женщина в резиновых ботиках, в сером платке, туго охватившем ее склоненную голову, и в скорбной, зябко ссутуленной спине, в усталых шагах видел Алексей и горе ее, и беду. И жалость, простая человеческая жалость захлестнула его. Он проморгнул подступившие к глазам слезы, вскинул голову, глубоко вдыхая пронзенный летучим московским морозцем воздух.
В столовой их встретили приветливые, улыбающиеся официантки в белых фартучках. Для дорогих гостей был приготовлен вкусный обед.
Пока летчики с веселыми шутками и возгласами рассаживались за столы, официантки стояли в стороне, любуясь молодыми людьми, одетыми в летные комбинезоны с планшетами на боку. На лицах девчат отражались и восхищение, и то женское любопытство, которое всегда сопровождает подобные встречи.
Во время обеда в столовую принесли свежие газеты. Молоденький сержант в летной форме аккуратно разложил их по нескольку штук на каждый стол. Летчики потянулись к газетам. Всем хотелось прочитать репортаж с места событий под названием «Дерзкая штурмовка», в которой журналист лейтенант Степаненко рассказывал, как группа «илов» совершила налет на крупный аэродром и уничтожила более десяти вражеских машин.
Голоса в столовой приутихли. Потом летчики снова заговорили, обсуждая прочитанный материал: все, о чем писал корреспондент, было пережито самими.
На дорожку официантки завернули каждому по нескольку пирожков, пахнущих горячим подсолнечным маслом, пожелали счастливого полета.
Стало пасмурно на душе от того, что так скоро приходилось покидать этот мирный уют, этих ясноглазых девчат, и Жан, задержавшись в столовой дольше других, говорил высокой, пунцовой от смущения официантке:
— Прилетайте, дарагая, после победы к нам, в Грузию. Я обязательно встречу вас. Если не сможете, то сам прилечу в Москву. А поэтому мне нужно знать ваш адрес.
Он раскрыл планшет, вытащил из него блокнот, карандаш. Алексей, оглянувшись в дверях, увидел склонившегося над планшетом Жана, его густые черные пряди волос, короткие, аккуратно подправленные бритвой бакенбарды. «Красивый парень, — подумал Алексей, — девчонка, поди, теперь спать не будет».
Не знал он, что совсем скоро не станет веселого Джинчарадзе, как не стало Лобанова, майора Козлова и других товарищей-однополчан.
Прерванный полет
В двадцатых числах марта погода испортилась, начались метели, переходящие в слякотные дожди. Полк, прилетев в новый район, трое суток отсиживался на аэродроме. Авиаторы, кляня небесную канцелярию, изнывали от безделья. Но майор Зак не терял времени даром. Он организовал просмотр документальных фильмов о зверствах фашистов на оккупированных территориях.
Летчики увидели надругания фашистских извергов над советскими людьми. Алексей сидел в зале рядом со своими товарищами, смотрел на экран, чувствуя, как стучит в груди сердце. Он скосил глаза на Марыгина и Джинчарадзе.
Поза Жана была напряженной, как будто скованной, но по тому, как вздрагивали его ресницы, догадался, какие смятения, какая ненависть бушуют в нем.
— Сматри, Леша, сматри, — горько шептал он. — Что гады делают?
От волнения Жан говорил с сильным акцентом, задыхаясь от ярости.
— Фашисты, ани и есть фашисты.
Не дождавшись окончания сеанса, он вышел из зала. Позже Рогожин отыскал его на аэродроме, в кабине штурмовика. Жан сидел, вобрав голову в плечи, не мигая смотрел прямо перед собой. Алексей позвал его на ужин. Жан, не шевелясь, ответил:
— Спасиба, дарагой, не хачу.
Долго не исчезали из памяти Рогожина страшные кинокадры. Кое-как, наспех поужинав, он отправился спать. Но не мог заснуть. Не спали и другие. Борис Синенков с тяжелым вздохом сказал:
— Смотрел я, ребята, на эти документальные съемки и думал, зачем человек родится? Для зверства? Нет, конечно. А для чего? Для подвига? Не каждый способен на подвиг. Говорят, для счастья. Фашисты тоже ищут себе счастья. А за чей счет? Вывод такой: не люди они, выродки человеческие. А кричат на весь мир: «Наши достижения, наша наука, наша техника». А если спросить, для чего ваши достижения, кому служит ваша техника? То ответ будет однозначным — варварам.
Только перед утром забылся Алексей тревожным сном. Растолкал его Александров.
— Сержант, а сержант, — тряс он Рогожина за плечо. — Что с тобой?
Оказывается, Алексей кричал во сне, и Александров, услышав, разбудил его.
— Опять этот сон приснился. Представляете, из пушки по избе шарахнули... А там ведь мать моя жила... Но ничего, будет и на нашей улице праздник!
— Ладно, ладно... — успокаивающе произнес командир эскадрильи, — пойдем свежим воздухом подышим.
Гудящий ветер кинулся им навстречу, засвистел в проводах и голых деревьях, захлопал оторванной доской забора. Темнота распростерлась над всем пространством, над полями и лесами, казалось, над всем миром.
Рогожин и Александров стояли рядом, плечом к плечу, и комэск говорил:
— Ничего, Леша, дыши глубже... Береги сердце, мотор свой. Без него и ты, и штурмовик твой — ничто. Туляки твои дали фашистам по носу, и мы постараемся им нервишки пощекотать!
— Спасибо, командир. Скорее бы выгнать этих гадов с земли нашей.
Ветер не утих и на четвертые сутки. Откладывать перелет дальше было невозможно, и майор Матиков поднял полк по тревоге. Летчики, дежурившие на аэродроме с утра, запустили двигатели, прогрели их и приготовились к взлету.
Казалось, все было готово к продолжению перелета: проложен и изучен маршрут, распределены обязанности экипажей, расписаны очередность их взлета и построения в воздухе. Но летчики волновались, нервно посматривали вверх на сыпавший снег и на край аэродрома, где стоял лидер-бомбардировщик Пе-2, прилетевший в первый же день пребывания полка на новом аэродроме.
Плотный низкорослый летчик был замкнут, неразговорчив, постоянно находился в самолете. Штурман и стрелок-радист были под стать своему командиру, держались в стороне.
Когда была дана команда «Приготовиться к взлету» и все заняли свои места, летчик с «Петлякова» быстро среагировал, запустил двигатели, прогрел их и вырулил к линии исполнительного старта. Он недовольно посмотрел на стоящего с поднятым флажком стартера, потом перевел взгляд на самолет майора Матикова и, поднимая правую руку ладонью вверх, как бы спрашивал: «Ну, куда же лететь в такую погоду?»
Но командир полка был непреклонен: он верил обещаниям синоптиков, что на маршруте и в районе посадки погода будет лучше. Секунду помедлив, взмахом руки дал лидеру знак начинать взлет.
Тот нехотя осмотрелся, закрыл фонарь, дал газ, и мощные моторы, взревев на форсажной ноте, потащили бомбардировщик вперед. Оставляя след на взлетной полосе, он начал стремительный разбег, веером разбрызгивая снежную крошку, незаметно оторвался от земли и перевел самолет в набор высоты. Следом, покачиваясь с крыла на крыло, уже мчался штурмовик майора Матикова.
Взлетели все, кроме сержанта Николая Стрельцова. В моторе его одноместного «ила» оказалась серьезная неисправность, и по приказу старшего инженера полка капитана Василия Ивановича Катилевского он был вынужден остаться на аэродроме до окончания ремонта самолета.
Тем временем все три группы «илов» собрались в небе над аэродромом в большой, похожий на затейливое ожерелье, круг и в целях безопасности полета в сложных погодных условиях с ограниченной видимостью стали растягиваться в длинную колонну. Следуя за лидером, они взяли курс на Уразово.
Небо, сплошь затянутое набухшими тучами, продолжало сеять мелкую водяную и снежную пыль. Штурмовики летели низко, но земля по-прежнему плохо просматривалась, видимость продолжала ухудшаться. Первым вслед за «Петляковым» со своей группой шел штурман полка капитан Николай Козленке, за ним вел эскадрилью капитан Николай Елисеев. Алексей Рогожин замыкал летевшую последней шестерку, ведомую майором Матиковым, стараясь не потерять из виду самолет идущего впереди сержанта Джинчарадзе. По времени полк скоро должен был прибыть в район назначения.
По-мальчишески радуясь тому, что, несмотря на дождливую погоду, они легко, быстро и точно добрались до места, Рогожин, вглядываясь в темные крыши домов, в наушниках шлемофона услышал голос летчика с Пе-2:
— «Заря-девять», впереди по курсу прямо под нами аэродром посадки. Как поняли? Прием.
Ему поочередно ответили все ведущие групп: Козленко, Елисеев и Матиков. Командир полка поблагодарил летчика, штурмана и стрелка-радиста с лидера за четкость действий на маршруте и пожелал счастливой посадки.
— «Заря-девять», вас понял, до встречи на земле, — ответили с «Петлякова».
Предсказания синоптиков не оправдались. Над аэродромом стоял туман, продолжал сыпать мелкий дождь. Вертикальная видимость была менее пятидесяти метров. Самолеты первой группы по одному начали заходить на посадку. Приближаясь к земле, они ныряли в молоко тумана, и что происходило с ними дальше, увидеть было невозможно.
Сделав три круга, Матиков посчитал, что если отвести на каждую последующую посадку две минуты, то летчики его группы не дождутся очереди и у них кончится горючее. Тогда каждому придется садиться на вынужденную. Чтобы не рисковать, он приказал капитану Елисееву продолжать посадку, командование полком до своего возвращения возложил на майора Зака, а сам решил пойти со своей группой на юг в район Старобельска, на полевом аэродроме переждать непогоду, а затем возвратиться в Уразово.
Через несколько минут полета погода действительно стала улучшаться: дождь кончился, увеличилась видимость. Неожиданно в наушниках Алексей услышал чей-то встревоженный голос:
— Товарищ командир, у меня кончилось горючее. Иду на посадку.
Алексей узнал — это был Джинчарадзе, и в страхе посмотрел на свой бензомер. Стрелка устало качалась, все больше опускаясь на ограничитель, вздрагивала, как будто старалась подняться хоть на одно деление, но пустеющие баки отдали мотору последнее горючее, и она обессиленно легла на нулевую отметку.
Матиков вошел в вираж, и вся группа зависла над предполагаемым местом посадки Джинчарадзе. Командир полка запросил:
— Сержант, как ты сел?
— Нармально, таварищ камандир, — бодро ответил Джинчарадзе. — Степь ровная. Можно рулить в любом направлении.
— Пройди туда, где надо раскладывать «Т».
По команде Матикова штурмовики снизились, и Алексей увидел фигуру Жана, который, раскинув руки, стоял неподалеку от своего самолета. Кругом расстилалась покрытая бурыми пятнами пожухлой прошлогодней травы бесконечная степь. Ее ровные просторы глубоко прорезали небольшие плоские балки, на дне которых лежали серые плешины не стаявшего снега, да маячили вдалеке загадочные курганы.
Матиков подал команду идти на посадку, и Алексей, услышав его решительный голос, мысленно похвалил командира: «Молодец, действует по принципу: один — за всех, все — за одного».
Друг за другом «илы» приземлились на уже подсохшую равнину. Летчики вышли из кабин, огляделись, не понимая, где они находятся. Командир полка собрал командиров звеньев. Решили слить изо всех «илов» остатки бензина в командирскую машину, и Матиков, не теряя времени, взлетел для восстановления ориентировки на местности.
Самолет его сделал большой круг над степью. В воздухе еще висела белая мгла. Майор Матиков передал дежурившему в самолете летчику, что пойдет вдоль железнодорожной ветки на юг.
Тревога за оставшихся в степи летчиков не покидала его ни на минуту. Александр Пантелеевич уже стал сомневаться в правильности своего решения оторвать группу от полка. Но что оставалось делать в создавшейся обстановке? Главное теперь было как можно скорее найти горючее.
Его штурмовик шел низко, почти на бреющем. Вскоре Матиков увидел очертания большого населенного пункта. Через минуту-другую он пролетел над ним, посмотрел на карту и, убедившись, что это и есть город Старобельск, без труда нашел аэродром. В центре его на посадочной полосе лежал большой белый крест, запрещающий посадку. Все поле пестрело развевающимися на тихом ветру белыми флажками, возле которых работали люди. Произвести посадку рядом с аэродромом было негде. Матиков выбрал подходящую площадку на другой стороне города, приземлился. Подмораживало. Где-то во дворе лаяла собака. Командир полка приказал своему стрелку оставаться на месте, а сам направился к окраинным домикам. Стрелок крикнул из кабины:
— Прихватите хотя пару гранат.
— Не похоже, что тут фашисты, — ответил Матиков.
Подойдя к изгороди, майор остановился, вглядываясь в надворные постройки, в голые черные яблони, опаленные огнем. Толкнул калитку, вошел во двор, постучал по резному наличнику.
Тотчас же к оконному стеклу прильнуло женское лицо и испуганно уставилось на него. Он попросил хозяйку выйти на улицу. Через некоторое время наружная дверь со скрипом распахнулась, и на пороге появилась худая женщина. Она недоверчиво смотрела на Матикова, прижимая к груди концы накинутой на голову большой темной шали.
— Не пугайтесь, я советский летчик. Это город Старобельск?
— Да, это Старобельск.
Женщина пригласила в дом.
Матиков поблагодарил хозяйку, спросил, не знает ли она, как пройти к штабу части, что стоит в городе.
— Да тут не одна часть, — сказала женщина. — Подождите минутку, сейчас мой Васюрка вас проводит.
В ожидании провожатого Матиков думал: «Немножко мы не дотянули. Но почему закрыт аэродром? Да теперь он и не нужен. Только бы горючее добыть».
Вышел Васюрка в длинном до пят пальто и старой шапке. Насупившись, сказал:
— Ну, пойдем, что ли.
Александр Пантелеевич, улыбаясь, оглядел его щуплую фигурку, поинтересовался:
— Сколько же тебе лет, Вася?
— А сколько надо, столько и есть, — сипло ответил мальчик.
— Вижу, ты суровый мужик. В школу-то ходишь?
— Нету пока школы. И учителев нету. Все порушили фашистяки проклятые.
Майор молчал, шагая рядом с Васей по разбитой автомашинами улице. Ему тяжело было видеть ноги мальчика, выскакивающие из стоптанных солдатских ботинок. Они хлобыстали на ходу, а Вася, наклоняясь и сопя, то и дело поддергивал вязаные шерстяные носки.
— Отец-то у тебя на фронте? — спросил Матиков.
— Там...
— Что пишет?
— Ничего. Ни слуху ни духу, — тихо ответил мальчик.
— Откликнется. Вот подожди малость — фашистов отгоним подальше, и напишет отец. А сейчас ему, поди, некогда. На фронте народ занятой.
— Гляди, так уж занятой. Соседские пишут, а наш все нет, — сказал Вася, и Матиков поразился, с какой суровой мужской простотой были произнесены эти слова.
«Рано возмужали дети, — подумал он. — Этакий пострел, а рассуждает, как взрослый». Узкая улочка с вывороченной грузовиками землей вывела к небольшому двухэтажному зданию. У входа стоял часовой с автоматом.
— Спасибо, Васюрка, — сказал Матиков. — Да ты прямо разведчик.
Мальчик, потупив глаза, снисходительно ответил:
— Да цельный день крутимся мы по городу. Как не знать?
Матиков подосадовал, что нечем угостить мальчонку, протянул Васе руку и пожал узкую заветренную ладошку, козырнув, сказал:
— А письмо от отца жди. Он непременно напишет. Вот увидишь.
Подойдя к подъезду и остановившись напротив часового, Матиков оглянулся. Мальчик стоял в своем длинном пальто и огромных ботинках, смотрел часто моргающими, полными слез глазами, и Александр Пантелеевич ощутил, как сердце его сжалось от бессильной тоски. Это чувство не покидало его и после того, как командир автомобильного батальона согласился помочь ему с горючим.
«Сколько таких ребятишек ждет отцовских писем?» — думал он, шагая вместе с сопровождавшим его сержантом к автомашине, на которой должны были подвезти бензин к штурмовику.