А жизнь идет

После многодневных метельных бурь утонувший в снегах аэродром расчищали силами не только личного состава авиаполка и батальона аэродромного обслуживания. Пришлось обратиться за помощью к жителям окрестных деревень.

В шесть часов утра всех пришедших распределили по объектам, раздали орудия труда. В ход пошли широкие совковые и штыковые лопаты, фанерные волокуши, объемистые плетеные корзины, поставленные на сани.

Работали дружно и, когда совсем развиднелось и расползлись по низинам усталые рассветные сумерки, полевой аэродром Баталы был готов к приему и отправке «илов» на очередное боевое задание.

Прогноз погоды дали удовлетворительный. Сверху продолжал сыпать мелкий снежок. По расчищенной дорожке, как по глубокой траншее, Алексей Рогожин подошел к стоянке. Беседин копался в моторе. Он еще издали приметил стройную фигуру командира, закрыл лючок в капоте, положил в карман комбинезона специальную отвертку и вышел навстречу. Он поднес испачканную в масле широкую ладонь с застывшими пальцами к солдатской ушанке и бодро доложил:

— Товарищ командир, самолет к полету готов.

— А как мотор? — сдерживая улыбку, спросил Алексей, зная наперед, что ответит механик.

— Мотор, как зверь, ревет, аж страшно, — известной всему полку фразой ответил Беседин.

— Ну, какой же зверь, Дмитрий Иванович? Вчера, когда прогревали, чихал, какая-то свеча не работала.

— Так звери-то, товарищ командир, разные бывают. Вчера был больной, а сегодня поправился. На шестом цилиндре свечу заменил, зарычал ровненько, без перебоев. Да вы и сами увидите.

— Значит, прогревал?

— Так точно! Замечаний нет.

— Ну, спасибо, Дмитрий Иванович. Теперь вижу, что «зверь» наш по небу соскучился. Пора ему и поразмяться.

— А к вам Джинчарадзе не заходил?

— Жан? Он вернулся?

— Да, они рано утром пригнали с завода самолеты. Их капитан Елисеев привел. «Илы» все двухместные, с иголочки. Со стрелком-то веселее летать, а, товарищ командир? Может, и нам дадут?

— Да нет, Дмитрий Иванович, полетаем еще на старом. Я уже привык к одиночке.

— Слыхали, Марк Коган, механик по вооружению из второй эскадрильи, соорудил на самолете Мурачева кабину для стрелка, и сам летает на боевые задания. Здорово. А?

— Да, Марк на все руки мастер. Поэт, — с восхищением сказал Алексей. — Значит, ты видел, как садилась группа Елисеева?

— Да, сели они нормально. Я бегал посмотреть новые машины. Елисеева с температурой сразу в санчасть увезли, простудился он. А наш Джинчарадзе, Николай Стрельцов из второй эскадрильи, Юрий Балабин из третьей и все остальные отдыхать ушли. Они в Мигалово самолеты свои откапывали, устали. С ними прилетел старший лейтенант. Кажется, Багров. Говорят, назначен комэском третьей...

— А еще про что говорят? — спросил, улыбаясь, Алексей.

— Про пожар, конечно. Вы что, не слыхали?

— Нет. Я сюда прямо из дома.

— Это под утро случилось. Чемпион наш, Коля Сретенский, малость обгорел. Сегодня после полетов капитан Козлов даст оружейникам второй эскадрильи взбучку.

Внезапно появившийся комэск Александров прервал их беседу. Выслушав доклад Рогожина, спросил:

— Как настроение?

— Бодрое, товарищ командир! — ответил Алексей. — Мы их бьем, они отступают.

— Молодец, — похвалил комэск. — Пойдешь моим ведомым. Объяснять долго не буду, маршрут прежний. Все делать по ведущему. Понятно?

— Так точно! — обрадовался Алексей.

— Готовьтесь, — сказал комэск и зашагал к своему самолету.

В десять часов Александров уже выводил четверку по узким, пробитым в глубоком снегу рулежным дорожкам к наспех утрамбованной взлетной полосе.

Не прошло и двадцати минут, как снова налетел ветер, облака опустились почти до земли, и группе «илов», имевшей задание уничтожить артиллерийские и минометные батареи в районе Грушевидной рощи, пришлось с полпути вернуться домой.

Посадку произвели в снежных вихрях, почти вслепую. Вертикальная видимость была меньше пятидесяти метров. Снежная пелена застилала горизонт, казалось, что вся поверхность земли пришла в движение. Комэск очень переживал за своих подчиненных Бутузова, Евсеева и Рогожина. Они впервые сажали тяжелые машины с бомбами и эрэсами на борту в таких условиях. К счастью, все обошлось благополучно. Никто не сошел с посадочной полосы и не застрял на рулежной дорожке.

Александров радовался растущим успехам своих питомцев. Он и раньше верил, а теперь воочию убедился в том, что не зря опекал своих «птенчиков» в первых полетах: теперь они оперились и встали на крыло.

Вечером в столовой Алексей узнал подробности о случившемся пожаре в землянке техсостава 2-й эскадрильи.

...Накануне в связи с нелетной погодой было решено снять, отрегулировать и почистить все бортовое оружие штурмовиков.

Оружейники трудились сутками, не покладая рук: снимали с «илов» и таскали в землянки тяжелые пушки и пулеметы, вычищенные и отлаженные на лютом ветру несли к самолетам, ставили на место и пробовали работу.

На улице гуляла метель. Время было за полночь, когда от раскаленной трубы времянки вспыхнуло подвешенное под потолком пропитанное парами масел полотно, защищавшее рабочие места от песка, сыпавшегося сквозь щели перекрытия.

Механики, похватав оружие, бросились к выходу. Сретенский замешкался, пытался погасить пламя, но сделать это не удалось. Ему опалило брови, ресницы. Прикрывая лицо согнутой в локте рукой, Николай на ощупь отыскал разобранный пулемет, подхватил его обеими руками и кинулся прочь из землянки.

— Выходи скорее! — поторапливал его Илья Гаври-лин, направляя на огонь шипящую струю пены из красного пузатого огнетушителя.

Сгибаясь от боли, Николай как-то боком выбрался из землянки и упал лицом в снег. К нему подбежали товарищи. Лена Рогожникова и Саша Дроздова наспех перевязали его и доставили в лазарет. После обработки ожогов и перевязки он, помахивая нестерпимо горящими руками, пошел в палату. В коридоре неожиданно повстречал своего комэска капитана Елисеева Николая Трофимовича. Оба обрадовались, как будто не виделись вечность. Елисеев, обхватив за плечи Сретенского, спросил:

— Коля? Что с тобой?

Сретенский, придерживая забинтованную руку, рассказал о случившемся.

— Ну, не беда, — утешил его Елисеев. — Главное, глаза целы, а остальное до свадьбы заживет.

— Да что вы, товарищ капитан, о какой свадьбе речь? У меня же семья, дети.

— Да я пошутил, — посмеиваясь и подталкивая Николая в бок, сказал комэск.

— А вы почему здесь, товарищ капитан? — спросил Сретенский.

— Простыл, температура подскочила, боюсь, не воспаление ли легких. Тогда здесь надолго пропишут. Сейчас самая работа начинается. Наши наступают, такая силища движется, что у фрицев земля будет гореть под ногами.

На следующее утро Елисееву полегчало. Температура спала, и он уже тихонько напевал свой любимый романс «Гори, гори, моя звезда». Поутихли боли и у Сретенского. После завтрака они сговорились сыграть в шашки, у сестры-хозяйки взяли затертую доску, притулились в уголке на тумбочке.

Обожженные руки болели, но любимое занятие отвлекало Николая, и он радовался, глядя на шашечную доску, как быстро слагаются в его голове логические цепочки ходов.

Сыграли четыре партии. К восторгу Елисеева, две он с таким шашечным бойцом, как Сретенский, закончил вничью. Воодушевленный, он предложил Николаю «контровую» пятую.

Сражение было упорное. Но опыт и мастерство Сретенского взяли верх.

— Ладно, сдаюсь! — согласился Елисеев.

Вечером после ужина, о многом переговорив, они разошлись по своим палатам. Сретенский под впечатлением такой цепкой игры Елисеева вспомнил о том, как на днях во время зарядившей непогоды давал сеанс одновременной игры почти всем желающим. Особенно ему запомнился ершистый, упрямый тулячок Леша Рогожин.

Он, сосредоточенно хмуря брови, все пытался найти такой ход, чтобы подковырнуть Сретенского. Все приговаривал: «Щас еще пару ходов и все». Но проиграл и ушел обиженный. «Да у нас, как он, пол-Тулы играет. А на оружейном — так похлеще есть. Подумаешь, Встретенский!» «А симпатичный паренек, — подумал о нем Николай. — Упрямый, отличный, должно быть, летчик».

Вспомнился спокойный, даже немного флегматичный, Балабин. После каждого хода мастера спорта Сретенского он слегка откидывался назад, чуть приподняв одну бровь, как бы выражая свое спокойное удивление тому, что произошло на доске. Затем низко наклонялся к ней, коротким энергичным жестом передвигал шашку, опускал руки и, сжимая их коленями, глядел на доску, дожидаясь, когда к нему подойдет «гроза» новичков Коля Сретенский.

Припомнился Николаю последний мирный день, весь пронизанный летним солнцем. Это было в Ростове-на-Дону. В помещении, где проходил полуфинал по русским шашкам, стояла тишина, только изредка от сквозняка приглушенно похлопывали тяжелые шторы. Николай тогда служил в Харьковском авиационном училище, и то, что в день двадцать второго июня так внезапно ворвалось в жизнь людей, занимавшихся мирным трудом, мирными спортивными состязаниями, потрясло его. В тот же день он сдал билет для поездки на родину, в Калинин, где его ждали родители, жена и сын, и возвратился в училище.

Теперь, находясь в санчасти, он перебирал в памяти многое-многое, удивляясь тому, что вот такие пути-дороги бывают в жизни. От Харьковского училища и пошло начало 673-го авиационного штурмового полка, в котором он служит.

Вечером следующего сумрачного февральского дня, показавшегося Елисееву и Сретенскому таким длинно-тягучим без трудного, но любимого дела, их навестили летчики — сержанты Михаил Мурачев и Николай Стрельцов, механики Марк Коган и Павел Сидоров.

Елисеев встретил их счастливой улыбкой и, широко раскинув руки, сказал стоявшему рядом Сретенскому:

— Ну, чемпион, сдавайся! Видишь, какое пополнение пришло. — И стал рассказывать товарищам, как он сегодня вчистую проиграл Николаю. — Представляете, и продохнуть не дал, жал так, что я не знал, куда деваться.

— Что же ты, Никола, командира обижаешь? — с иронией спросил Марк Коган. — Дождешься, что нам действительно придется помогать ему.

— Помогайте, пожалуйста, — ответил Сретенский. — Только в игре надо быть всегда честным. Что из того, если я нарочно проиграю товарищу командиру? Так неинтересно: исчезнет момент неизвестности и прекратится творчество.

— Верно говоришь, сержант! — похвалил его Елисеев. — Не давай яйцу курицу учить.

— Правильно, командир, — отозвался Михаил Мурачев. — На то он и мастер, чтобы нас учить, как надо побеждать.

— Ну а теперь смотрите сюда, — улыбаясь, обратился Марк к Елисееву и вынул из кармана шуршащей брезентовой куртки желтые ароматные антоновские яблоки.

— Вот спасибо! — поднимая руки, засмеялся Елисеев. — За такой гостинец тебя расцеловать надо. Теперь вижу, что ты настоящий маг, чародей то есть. Где достал?

— Есть тут у вас, товарищ командир, одна поклонница. Вот ее и расцелуйте, как поправитесь...

— Людмила, что ль?

— Она, — хитро улыбаясь, ответил Марк.

— А что же сама?

— Сама... Стесняется.

Елисеев быстро оглядел лица товарищей и, обернувшись к Когану, спросил:

— Значит, разыграли?

— Да что вы, товарищ командир. Ну, честное слово! — Марк отвернулся, пряча лукавую улыбку. — Ладно. Вы лучше послушайте, о чем у нас поговаривают. Верно, Павел, будто на новые «илы» будут ставить тридцатисемимиллиметровые пушки?

— Говорят, — согласился Сидоров. — Но пока все остается по-прежнему.

— Тебе что, Марк, надоело таскать семидесятикилограммовые? — усмехнулся Елисеев. — Хочешь, чтобы они весили по девяносто?

— Да нет, — вступился за друга Мурачев. — Просто он мечтает, чтобы у стрелка был не шкас и не крупнокалиберный пулемет, а пушка.

— Ну даешь, Марк! — удивился Елисеев. — Кстати, я слышал, что ты грозишься переделать все одноместные «илы» и посадить в них своих оружейников вместо стрелков?

— А много ли их, товарищ командир, осталось у нас? Помните, сколько было под Сталинградом? И если б сразу переделали, смотришь, кто-нибудь из тех, кто остался там, в сталинградских степях, сидел бы и сейчас с нами...

— Сколько их у нас, одноместных? — спросил Стрельцов.

— Всего шесть и один из них переделанный, — ответил Елисеев.

— Верно, — согласился Коган, — осталось пять. В первой один, на нем Лешка Рогожин летает, в третьей два и у нас.

Елисеев скосил глаза на Марка и пошутил:

— Наш Мурачев уже давно втроем летает с Коганом и шкасом.

— Уже говорите тогда вчетвером: шкас-то сделали двое — Шпитальный и Комарицкий. Однако завтра мы собираемся заменить наш скорострельный шкас на крупнокалиберный Березина, тогда нам станет еще веселее.

— Что ж, Марк, — сказал капитан Елисеев. — Спасибо тебе за то, что думаешь и помогаешь беречь людей и технику.

А все началось с разговора Марка Когана с летчиком Мурачевым, самолет которого он обслуживал.

— Как вы себя чувствуете во время боя в воздухе?

Мурачев, не долго думая, ответил:

— Неуютно, особенно, когда «мессер» с хвоста заходит.

— Вот-вот, и я об этом же... Вы взлетаете, а я остаюсь, чего только не передумаю, хоть реви тут от злости и бессилия помочь вам.

— Чем поможешь? — усмехнулся Мурачев.

— А вот чем, — ответил Коган и показал на стоявший у стеллажа снятый с «ила» пулемет шкас. — Если начальство даст добро, то кое-что может получиться.

И Коган коротко рассказал, как можно использовать люк позади бронекорпуса под самодельную кабину, где установить на фюзеляже пулемет, ящик для ленты, подвесить сиденье.

— Ну, а коли установим пулемет, то за неимением штатных стрелков буду сам летать с вами. Чем я хуже другого? Идет, товарищ командир?

На том и порешили. Инициативу Когана поддержал и комэск, и командир полка. С тех пор в свободное от основной работы время Марк вылетал на боевые задания. Не совсем, конечно, было удобно сидеть в «самоделке», но сознание того, что ты оберегаешь своего боевого друга и самолет, придавало уверенности. И как же был обрадован Коган, когда однажды ему удалось не только отбить атаку по привычке без опаски зашедшего в хвост «мессера», но и поджечь его меткой очередью.

Вначале Марку стало не по себе, когда «мессер», уверенный, что остается в безопасности, настолько приблизился к «илу», что за колпаком была отчетливо видна голова фашистского летчика, его ставшие внезапно огромными очки на шлемофоне.

Коган почувствовал за спиной знобящий ветерок, но взял себя в руки, успокоился. «Да он, фашист, должно, еще никак не сообразит, что за диво перед ним», — подумал Марк и нажал гашетку. Он не увидел дымной трассы своего пулемета — она гасла под слепящим зимним солнцем, — увидел совершенно другое, неожиданное: как будто впереди, перед лобовым стеклом брызнули ослепительные осколки и «мессер» стал отставать, терять высоту.

Мурачев тем временем бросил свою машину в пикирование на эшелон, и в завывании двигателя, в грохоте пушечных выстрелов не слышал, как позади него восторженно кричал, подняв руки, белозубый, со сдвинутым на затылок шлемофоном, несказанно обрадованный успехом Коган.

Вспомнив тот победный вылет, Марк улыбнулся и взглянул на Мурачева. Его воспоминания прервал Николай Стрельцов:

— Ну, братцы, нам пора. Завтра, если будет погода, опять полетим эту фашистскую пушку искать. Сегодня ночью она обстреляла аэродром наших истребителей.

Все встали. Прощаясь с Елисеевым и Сретенским, Мурачев пошутил:

— Вы тут долго не залеживайтесь.

— Успешных вам полетов, ребята, — улыбаясь, сказал Елисеев. — А эту пушку проклятую обязательно найдите. Иначе она наделает дел. Воронки-то от взрывов остаются большие?

— Да, — ответил Коган. — Приличные, метра три.

— Надо внимательно просмотреть указанные маршруты, — посоветовал Елисеев.

— Найдем, — заверил командира Стрельцов, — обязательно найдем!

— Смотрите, а то я помогу. Завтра же буду проситься на выписку.

Ночью пушка снова напомнила о себе. Над аэродромом часу в одиннадцатом провыл первый снаряд и разорвался у дальней опушки леса вблизи стоянок самолетов 3-й эскадрильи. Следом еще в разных местах разорвалось несколько снарядов. Часовые попадали в сугробы. Но нашлись среди них смекалистые, сообразили, что бьет одиночная дальнобойная пушка среднего калибра.

Рано утром бойцы БАО заровняли воронки на летном поле, и капитан Козлов, давая задание, озабоченно сказал:

— Первоочередная ваша задача, товарищи, на сегодня остается штурмовка артиллерийских и минометных батарей противника в Грушевидной роще, что в двух километрах восточнее Семкиной Горушки. Но и не менее важно найти и уничтожить орудие, обстрелявшее ночью наш аэродром. Пока известно только направление полета снарядов. Поэтому всем на маршруте к цели и при возвращении обратно смотреть в оба. Кто найдет ее и уничтожит, тому скажем огромное спасибо.

После штурмовки сержант Николай Стрельцов немного поотстал от своей группы и летел на бреющем, накреняя штурмовик то в одну, то в другую сторону. И вдруг внизу мелькнула широкая заснеженная поляна. Присмотрелся и увидел фигурки вражеских солдат под соснами. Стало ясно, что потревожил их грохот низко летящего «ила». Он тут же сказал по СПУ своему стрелку Курносову:

— Ваня, поляну видишь?

— Вижу.

— Это то, что мы ищем.

— Кажется, так, командир.

«В самом деле, — подумал Стрельцов, — что там может быть, если не замаскированное орудие?»

— Ваня, — напомнил он, — сейчас мы развернемся быстренько. У нас два эрэса осталось и немного снарядов. Полыхнем?

— Полыхнем! — весело ответил стрелок. Стрельцов развернулся, вывел самолет на поляну и тут-то ударили по нему «эрликоны» гитлеровцев. «Поздно»! — сказал про себя Стрельцов и нажал кнопку эрэсов. Сделав разворот, он увидел, что всю поляну заволокло дымом. Курносов бил из крупнокалиберного пулемета по длинному стволу пушки, выставившемуся из-под сорванной взрывом маскировочной сетки. По СПУ Стрельцов спросил у Курносова:

— Ну как, Ваня?

— Кажется, промазали мы, командир.

Он всегда говорил «мы». За это Стрельцов и уважал стрелка, и теперь, оставшись без боеприпасов, лишь посетовали на себя и сокрушенно подумали: «Эх!»

Но место они засекли. Вернувшись благополучно на аэродром, Стрельцов вначале ничего никому не сказал и Ване приказал молчать.

— Что толку трезвонить-то, пока не проверят, — сказал он и добавил: — Иди отдыхать.

— А вы куда, командир?

— Известно куда, на доклад.

Курносов потоптался возле самолета и отправился в землянку, где его встретили друзья.

— Живой! Ванюшка!

— А Стрельцов, командир твой, где? Курносов ответил спокойно:

— Живой, здоровый. — И, чтобы избежать дальнейших расспросов, сказал: — Ушел к комполка на доклад.

Все смотрели на Курносова озадаченно, а он, перебирая ремешок на шлемофоне, загадочно помалкивал.

* * *

Капитан Козлов встретил Стрельцова строгим взглядом.

— Почему опоздал, отстал от группы?

Николай снял шлефомон, и лицо его расплылось в улыбке. Глядя на него, Козлов понял: произошло что-то необычное.

— В чем дело, сержант, докладывайте.

— Товарищ капитан, я бил эрэсами по пушке.

— Да ну? — вырвалось у Козлова.

Они были в землянке вдвоем, поэтому оба в первое мгновение почувствовали себя и серьезными, и одновременно лихими мальчишками, как будто разгадавшими тайный замысел противника.

Первым пришел в себя капитан Козлов. Подойдя к столу, он склонился над картой, спросил:

— Где?

Стрельцов вынул из планшета карту, развернул ее и показал место цели в квадрате. Капитан Козлов красным карандашом перенес координаты на свою карту. По его лицу Николай определил, что командир хочет о чем-то его расспросить. Но Козлов молчал, только ритмично постукивал карандашом по крышке стола. Потом он медленно встал и, протягивая Стрельцову руку, сказал:

— Благодарю, сержант!

В этом дружеском рукопожатии Николай почувствовал теплоту, уважение к нему старшего товарища, командира. Он улыбнулся и спросил:

— Разрешите идти?

— Да, — ответил Козлов, — можете быть свободны. И когда Стрельцов вышел, он взял трубку и соединился с командиром дивизии полковником Родякиным.

— Докладываю, — сказал Козлов. — Вражеское орудие обнаружено. — И назвал координаты его расположения.

Полковник Родякин секунду помедлил, опустил к столу руку с телефонной трубкой, внимательно посмотрел на нее и, опять приставив к уху, сказал:

— Спасибо, капитан. Как фамилия летчика?

— Сержант Стрельцов, товарищ полковник.

— Передайте сержанту Стрельцову мою благодарность. Минуту назад мне сообщили, что сержант Талгат Бегельдинов видел, как ваш летчик обстрелял пушку эрэсами. После него Бегельдинов тоже нанес удар по вражеской позиции.

Да, кстати, комкор генерал Рязанов просил известить, что третьего марта будет у вас и прочитает лекцию о новой тактике штурмовой авиации... Так что вы подготовьтесь.

— Понял вас, товарищ полковник, — ответил Козлов.

— На завтра боевой задачи вам не ставлю. Объявите командирскую учебу. Тема такая, записывай: изучение района боевых действий и уточнение линии фронта. Прокладка маршрута, порядок выруливания, взлет, сбор в воздухе и полет по маршруту. Порядок встречи с истребителями. Связь с КП. На этот пункт обратите особое внимание, потому что мы сейчас получаем новые двухкабинные машины, оборудованные радиопередатчиками.

Дальше. Порядок захода на цель и уход от цели, наблюдение за отстающими самолетами. С оружейниками проведите химподготовку. Остальной технический состав работает на матчасти.

— Товарищ полковник, так это же целый курс. Мы не успеем.

— Успеете, — строго сказал полковник Родякин. — У вас впереди три дня. Если будет летная погода, теоретические знания закрепите практикой. Все понятно?

— Есть, товарищ полковник, провести занятия и при возможности закрепить их на практике.

— До встречи, капитан.

— До свидания, товарищ полковник.

Комкоры

Командир 1-го штурмового авиакорпуса генерал-майор авиации Василий Георгиевич Рязанов, волевой, целеустремленный, талантливый военачальник, часто бывал в авиаполках, непосредственно руководил боевыми действиями. Он не ущемлял самостоятельности своих подчиненных, напротив, все его усилия были направлены только на то, чтобы помочь избежать ошибок, сделать свое дело как можно эффективнее, главное — достичь победы с минимальными потерями.

Назначенный в середине сентября прошлого, 1942 года командиром 1-го штурмового авиакорпуса, генерал-майор Рязанов, прибыв на Северо-Западный фронт, сразу же принялся внимательно изучать не только сложившуюся фронтовую обстановку, но и местность, над которой предстояло летать, чтобы лучше познать ее характерные особенности при часто меняющихся погодных условиях.

С целью ознакомления с положением дел в дивизиях и полках корпуса Василий Георгиевич на маленьком трофейном самолете, выделенном в его распоряжение заместителем народного комиссара обороны СССР по авиации генерал-полковником Александром Александровичем Новиковым, перелетал из дивизии в дивизию, из одного полка в другой. Он не только знакомился с условиями базирования авиационных частей, уровнем подготовки летного состава, но и всячески добивался внедрения в практику боевых действий новых тактических приемов нанесения ударов по цели.

Как и было обещано, 3 марта сорок третьего года он прилетел в 673-й штурмовой авиаполк. Сопровождали его командир 266-й штурмовой авиадивизии полковник Родякин и адъютант комкора лейтенант Александр Дресвянников.

Самолетик Рязанова, а за ним Ил-2, в котором находились комдив и адъютант, приземлились на аэродроме Баталы ранним утром. Было сумеречно. Сыпал легкий снежок.

Штабные радисты корпуса уже успели сообщить в полк о вылете комкора. В папахе, тепло одетый, стройный, подтянутый, Василий Георгиевич легко спрыгнул с крыла на землю. Ночевавший на аэродроме командир полка капитан Козлов вышел встречать его, начал докладывать.

— Добро, — вежливо остановил комкор. — Где тут у вас переждать можно, пока люди завтракают?

Командир полка повел прибывших в штабную землянку. Там уже весело потрескивала «буржуйка», пахло смолистыми сосновыми дровами, дымком.

Василий Георгиевич распахнул реглан с меховой подкладкой, сел на табурет. Наклонившись, протянул к печке руки. Задумался. На его моложавом, по-мужски красивом, обветренном лице забегали отблески огня. Казалось, комкор вспоминал о чем-то давнем. С минуту сидел он так, отогреваясь, затем прижмурил глаза, с трудом отвел их от раскаленной печки, крепко потер ладони и спросил у командира полка:

— Петр Павлович, а чайком нас не побалуешь?

Адъютант Дресвянников быстро раскрыл чемоданчик, вынул пачку чая.

Василий Георгиевич покосился на лейтенанта. «Сколько раз твердил, чтобы не возил с собой всякие припасы», — подумал он, но, увидев, что адъютант недоуменно пожал плечами, махнул рукой.

Снаружи донесся приглушенный рокот моторов. Василий Георгиевич прислушался, усмехнулся: это приземлилась пара истребителей, сопровождавших его в полете. «Вот дает Белецкий! То не допросишься, а тут, пожалуйста, целый эскорт. Зачем?» — мысленно упрекнул он своего соседа, комкора 1-го истребительного авиакорпуса.

Через час все собрались в столовой, и Василий Георгиевич выступил с сообщением о своих наблюдениях. Два часа с небольшим перерывом, плотно прижавшись друг к другу, сидели летчики на длинных лавках и, затаив дыхание, слушали комкора.

Генерал Рязанов стоял у карты и рассказывал о новых тактических приемах штурмовой авиации, предупреждал о возможных ошибках во время боевых полетов, в особенности после схваток с истребителями врага.

— Самое важное, товарищи, на что обращаю ваше внимание — это болотисто-лесистая местность, над которой нам предстоит выполнять боевые задания. Из опыта вынужденных посадок мы знаем, что она представляет большую опасность для поврежденных в бою самолетов и, следовательно, для самого экипажа. Необходимо хорошо ориентироваться, особенно когда летишь на поврежденной машине, потому что в любой момент может потребоваться площадка для вынужденной посадки. И тут надо точно знать, куда сядет твоя машина. Поэтому я требую, чтобы каждый летчик хорошо изучил районы, над которыми пролегают маршруты полетов к целям и обратно. Без этого никто из вас не будет выпущен на боевое задание.

Он помолчал, держа указку за оба конца, внимательно посмотрел на летчиков. Чья-то рука по-школьному потянулась вверх. Белобрысый сержант с коротко стриженными густыми непослушными волосами поднялся со скамейки, глуховатым баском произнес:

— Сержант Рогожин. Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться.

— Да, пожалуйста, — отозвался Василий Георгиевич.

— Вот нам говорят, — продолжал Алексей, для солидности кашлянув в кулак, — что после штурмовки в случае нападения «мессеров» надо строить оборонительный круг. Так? — Он прищурил глаза, точно прислушиваясь к своей мысли. — Ну а если нас всего четверо, как его построишь? Маловато... Для хорошего круга требуется машин восемь-десять.

— А если вас все же четверо? — улыбаясь, спросил Василий Георгиевич. — Что будете делать?

— Строить маневр «ножницы». Только для меня лично все это теория, товарищ генерал-майор. Маловато практики. Поэтому есть предложение: тренировочки организовать — бой штурмовиков с истребителями, чтобы каждый сам попробовал и увидел, что у него получается.

Рязанов улыбнулся широко и приветливо.

— Правильно, сержант! Молодец! — похвалил он Рогожина. — Садитесь. Творчески воевать хотите. Так вот, на днях штаб корпуса организует такие «тренировочки». Только это будут не тренировочки, а серьезные, очень серьезные учения. Об этом будет соответствующий приказ.

Он помолчал, осматривая обращенные к нему лица, выслушал вопросы и ответил на них просто, толково и обстоятельно.

Были и так называемые «жалобы». Рязанов всегда при случае требовал, чтобы их «заявляли» ему. Он не любил слова «жалобы» и про себя называл их заявлениями личного состава.

Положительно ответив на многие из них и удостоверившись, что все удовлетворены, генерал отбыл на аэродром в сопровождении полковника Родякина и капитана Козлова.

Погода резко ухудшилась. Надвинулись тучи, подул ветер. Заметался, замельтешил в воздухе реденький снежок. Но с каждой минутой он становился все гуще и гуще. Когда прибыли на аэродром, Родякин посоветовал генерал-майору переждать непогоду.

— Дела, полковник, — отозвался Василий Георгиевич и пошутил: — Разве ты боишься непогоды на своем «иле»?

— Но все-таки, товарищ генерал-майор, — предупредил Родякин, — погода тоже бывает нелетная.

— Да тут недалеко, — бодро сказал Рязанов. — По коням! В случае чего «перезимуем» у истребителей. Кстати, нам не мешало бы и поговорить с ними об общих делах. Да и они заждались меня. — И он послал адъютанта к стоявшей в готовности паре истребителей сопровождения предупредить о скором взлете.

Аэродром истребителей встретил комкора начинавшимся бураном. Но по радио летчик и сам Рязанов сообщили, что обязательно сядут у них, поэтому Белецкий принял все необходимые меры, чтобы облегчить посадку гостей. И пока самолет генерала делал круг, вдоль посадочной полосы были зажжены сигнальные фонари. Все это требовало от батальона аэродромного обслуживания четкости действий и большого труда.

Белецкий радушно принял Рязанова. В теплой деревянной избе, под завывание метели, пили чай. Рязанов вспомнил о недавнем совещании командиров корпусов, на котором подводились итоги боевой работы авиации на Калининском и Северо-Западном фронтах, и сказал:

— Все мы считаем, что Ил-2 имеет ограниченную возможность борьбы с истребителями противника, и защита у молодых летчиков одна — оборонительный «круг». О других известных приемах и говорить не приходится. Вот я и пришел к мысли просить тебя помочь организовать межкорпусные учения, — он дружески улыбнулся и продолжал: — Между штурмовиками и истребителями. Тем более у нас есть хороший пример. У комдива Николая Петровича Каманина здорово учатся летчики. Там один лейтенант, Борис Шубин, чего стоит. На учениях показал такое, что не каждому истребителю под силу будет сделать. Он так крутит свой одноместный «ил», что истребители за голову хватаются. Я даже спросил у него, не желает ли он пересесть на «як» или «лавочкин». Отказался, — с подчеркнутым удивлением произнес Рязанов. — Что скажешь на это, командир истребителей? — спросил он у Белецкого.

— Понимаю, что речь идет о боевой подготовке твоих штурмовиков, — отозвался Белецкий, прихлебывая горячий чай из кружки. — Я готов ради общего дела, несмотря на напряженность обстановки, помочь организовать эти учения. Тем более, что многим истребителям они тоже пойдут на пользу.

Рязанов оживленно взглянул на Белецкого:

— Слушай... Кто у тебя самые лучшие, самые крепкие, самые затейливые ребята?

Белецкий улыбнулся, отодвинул от себя кружку:

— Да у меня все такие. Возьми хоть тридцать второй полк Героя Советского Союза майора Василия Петровича Бабкова, так он весь из асов, да каких. Один одного лучше: Александр Семенов, Сергей Долгушин, Владимир Орехов, Иван Холодов, Андрей Баклан. Да что перечислять, все они Герои Советского Союза, первоклассные воздушные бойцы.

— Добро, — сказал Рязанов. — У меня в штурмовых тоже есть кое-кто... Вот в шестьсот семьдесят третьем полку капитана Козлова, например, есть летчики, которым можно только завидовать. Один Александров чего стоит. Это за его машиной с чертом и Геббельсом на киле безуспешно гонялись фашистские охотники. А молодой... Эх, дай бог памяти. — Он потер ладонью по лбу: — Вспомнил, Рогожин! Он мне сегодня задал задачу. Надо, говорит, провести учебный бой штурмовиков и истребителей.

— Да, Василий Георгиевич, воевать — это тоже соревноваться, — задумчиво сказал Белецкий. — Нас заставили идти на это соревнование, и мы пойдем. Только ведь надо уметь учить и неопытных. И дело это ох какое непростое.

— Полностью с тобой согласен, — ответил Рязанов. Было уже пбздно. Адъютанты комкоров заглянули к ним, вопросительно посмотрели на своих начальников.

Комкоры договорились, что в ближайшие дни проведут учения по отработке маневра нападения и активной защиты.

Улеглись далеко за полночь, но долго не могли заснуть, подбивая под себя байковые одеяла, натягивая поверх полушубки, накинутые заботливым адъютантом Белецкого.

Уложив своего коллегу, он по-хозяйски вышел на крыльцо, взглянул на стоявшего у дверей знакомого часового, приложил палец к губам:

— Понял?

Часовой вытянулся, прижал к себе винтовку, прошептал:

— Так точно, товарищ лейтенант!.. — И, как будто самому себе, пояснял: — Комкоры отдыхают.

Адъютант помолчал и добавил:

— Не отдыхают, а думают во сне, понял?

— Так точно, товарищ лейтенант.

* * *

Вскоре была проведена подготовительная работа: полки, которым предстояло участвовать в учениях, провели предварительные занятия. На всех самолетах установили радиопередатчики и фотокинопулеметы. Летчики-истребители отрабатывали хитроумные маневры нападения, помогали штурмовикам лучше построить защиту.

В погожий день истребители, разделившись на группы сопровождающие «илы» и нападающие на них, завязали между собой учебный бой. «Илы» тем временем вышли на условную цель и, став в круг, начали «штурмовку». Истребителей условного «противника» оказалось значительно больше. Они связали боем почти всех защищавшихся. Штурмовики остались одни и продолжали заходить на «цель», обрушивать на нее холостые очереди пулеметов. Расправившись с истребителями прикрытия, самолеты «противника» ринулись к штурмовикам.

Генералы Рязанов и Белецкий находились на КП и внимательно наблюдали за атаками «яков», устремившихся на «илы». Штурмовики, оставшись без истребителей прикрытия, разделились на две группы. Одна продолжала упрямо выполнять задание, штурмовать цель, а другая вступила в схватку с истребителями «противника». Такой расчет был заложен в плане учения.

Рогожин был ведомым у Александрова, и как только ведущий пошел в атаку, сразу же устремился на «противника». Не давая ему возможности зайти в хвост александровской машине, сам пытался атаковать, совсем по-истребительски пошел в лобовую.

Накануне в районе учений были оборудованы наблюдательные пункты. Бойцы под руководством офицеров штаба установили на опушке радиостанции, замаскировали их, поставили для комкоров лесенки. С этого наблюдательного пункта Рогожин и услышал по радио одобрительный голос Рязанова:

— Молодец, тринадцатый! Грамотно воюешь!

Ободренный успехом, Алексей пытался повторить маневр, но летчик-истребитель оказался не из простаков. Он сделал «горку», развернулся и завис над машиной Рогожина. И когда Алексей увидел его, удивился мастерству летчика. Холодок пробежал по спине. «Ух ты, дьявол, — подумал он, вертя головой во все стороны. — Куда же он делся?..»

В это время на КП произошел такой разговор:

— Кто это так дерзко атаковал истребитель? — спросил Белецкий у Рязанова.

Тот, не отрываясь от бинокля, ответил:

— Тот настырный парень, о котором я тебе говорил. Туляк, кажется. А твой кто? Так лихо разделался с моим смельчаком.

Белецкий улыбнулся:

— Это, Василий Георгиевич, гроза фашистов Герой Советского Союза капитан Долгушин. Кстати, тоже туляк.

— Что ж, туляк на туляка — и оба не уступают в мастерстве друг другу, — сказал Рязанов. — Отличные летчики у нас с тобой, генерал. — И не удержался, чтобы не похвастать своими соколами: — Как-никак, а мой — совсем еще зеленый. Воюет-то всего какой-нибудь месяц, другой. А твой?

Белецкий взглянул на Рязанова.

— Мой с первого дня воюет. Героя получил за Москву...

— Авось и мой получит, — произнес Рязанов и дружески хлопнул коллегу по плечу.

После «боя» состоялась встреча участников на нейтральном аэродроме. Всем хотелось услышать мнения условных противников, лучше понять смысл их действий. После обзорных докладов представителей обеих сторон и ответов на многочисленные вопросы перешли к прениям. Высказали наболевшее, делились опытом. В перерывах знакомились друг с другом, и Рогожин, впервые увидев своего «противника», немного подивился его моложавому виду, строгим живым голубым глазам. Рукопожатие Долгушина было крепким, уверенным. Поинтересовались, кто откуда.

— С Гостеевки? — удивился Долгушин. — Да я там не раз бывал. Места у вас тихие. Голубей летает тьма. — Он отвел свои чистые, блеснувшие озорной искринкой глаза и тряхнул русоволосой головой.

— А ты лихой парень, — сказал он Рогожину. — Дай, думаю, попугаю «горбатого». И скорость у меня лучше, и вообще истребитель — машина, что надо, тут ничего не попишешь.

— Но, но! — в шутку прервал его Рогожин. — Мой «ил» тоже будь здоров. Да и я стараюсь...

Тут распоряжавшийся разбором учений начальник штаба истребительного корпуса генерал-майор Александр Алексеевич Парвов попросил всех участников занять места и приступить к обсуждению проведенного учения.

— Значит, так, — сказал он. — «Бой» штурмовиков с истребителями «противника»...

— Именно «бой» штурмовиков, а не наоборот, — подчеркнул генерал Рязанов, сидевший за столом президиума среди начальства корпусов.

Начальник штаба истребительного корпуса коротко обрисовал обстановку, в которой проходили учения, сказал, что мастерство штурмовиков за последнее время возросло, хотя и оставляет желать лучшего.

— Пришла пора, — сказал он, — в случае необходимости защищаться штурмовикам самим. Надо добиваться, чтобы меньше было потерь людей и машин — такова цель проведенных учений. Конечно, одновременно отрабатывалось мастерство штурмовиков и истребителей. Генерал-майор Рязанов как-то высказал такую мысль, — Парвов повел взглядом в сторону Василия Георгиевича и продолжал: — что все мы делаем общее дело — штурмовики и истребители, мы сообща защищаемся, но при необходимости надо уметь себя не поставить под удар. И в конечном счете, всегда помнить, что мы защищаем наше небо, нашу землю, жизнь и независимость нашего народа.

Затем он предложил начать обсуждение проведенных учений, подсказал, на что надо обратить особое внимание, призвал выступающих к самокритичности, чтобы полнее вскрыть недостатки.

Первым попросил слово Рогожин. В помещении было душновато, и от волнения, что он впервые выступает перед такой аудиторией, его слегка прошиб пот. Генерал Рязанов одобрительно кивнул ему:

— Давай, туляк, держи марку.

— Я что хочу сказать... — Рогожин едва не произнес слово «ребята», но вовремя спохватился. — Думаю о сегодняшнем учебном бое так: мне кажется, истребители показали нам, что еще многому и многому надо поучиться. Это видно из данных, которые были зарегистрированы с земли и на фотопленках. Есть у меня и личные наблюдения. Вернее, одно, — он прервал дыхание, глазами поискал сидевшего недалеко земляка. — Вот сидит командир эскадрильи Герой Советского Союза капитан Долгушин. Как он меня сегодня нашорыхал! — Рогожин обернулся к генералам, слегка поклонился. — Прошу прощения, у нас, туляков, есть такое словечко... Ну, напугал, значит. Повис прямо над кабиной. Честно признаюсь: был я ни жив ни мертв. Ладно — свой, а все же это был психологический удар. Дружеский, а удар. Фашист не стал бы тянуть. — Помолчав, Рогожин закончил: — Это одна сторона сегодняшнего учения. А об остальном пусть другие расскажут.

Говорили многие летчики — истребители и штурмовики. В их выступлениях чувствовалось, что штурмовикам еще крепенько надо подзаняться техникой пилотирования.

Затем сказали свое слово и руководители учений. Все согласились с мнением выступавших, что истребители действовали стремительней, целеустремленней.

Итог подводил генерал Рязанов.

— Товарищи! Ясно одно: мастерство штурмовиков надо совершенствовать. Поэтому приказываю всем полкам моего корпуса уделять больше внимания технике пилотирования, чтобы к лету текущего года достичь требуемого уровня, уметь при необходимости защитить себя. — Он внимательно оглядел присутствующих и голосом сурово-торжественным произнес: — От этого во многом будет зависеть наша победа.

Расходились под впечатлением этих слов. Они вдохновляли, окрыляли, собирали всю стойкость и мужество в единое целое, крепили стремление победить во что бы то ни стало.

Западный ветер утих, на очистившемся весеннем небе высыпали крупные звезды, предвещая хорошую погоду. Настроение у летчиков было приподнятое, и каждый думал о новых полетах, о жестоких схватках с врагом. Всем хотелось, чтобы поскорее наступило новое фронтовое утро.

«Долго будешь жить, летчик»

День 7 марта сорок третьего года выдался летным. Яркое солнце проливало на заснеженную землю обильные потоки света. Заголубели леса. Дыхание весны становилось все ощутимее.

Накануне вечером от командира авиадивизии полковника Родякина был получен приказ: силами всего полка воспрепятствовать подходу резервов противника. Начальник штаба полка подполковник Пусторнаков стал готовить приказ на боевой вылет. Перед тем как сесть за стол, придвинуть к себе карту, бумагу и светильник, он внимательно выслушал командирское решение.

— Задание ответственное, — сухим голосом произнес капитан Козлов. В меховой безрукавке, он стоял перед столом. Свет керосиновой лампы освещал его лицо, глубоко запавшие глаза. — Поэтому, — продолжал он, пристально глядя на колышущийся лепесток пламени, — не следует включать в группу молодежь. Лететь должны опытные летчики.

— Жалеешь молодежь, Петр Павлович, — сказал Пусторнаков, присаживаясь к столу и подвигая к себе лампу и чистый лист бумаги. — Когда-то и они должны участвовать в ответственных заданиях. Результаты последних вылетов подтверждают, что опыт у них кое-какой накопился. Больше проявляют самостоятельности. Вспомните посадку в непогоду.

— Э, нет, Кузьма Федорович, — возразил Козлов. — Болею я за исход дела. Три дня — три вынужденных. Правда, у капитана Елисеева отказала матчасть, но сел-то он на лес, а оттуда — в лазарет. Только вышел и опять туда. В такое жаркое время терять ведущего, сами понимаете... Позавчера был подбит и пока не вернулся сержант Балабин, вчера — сержант Марыгин со стрелком, а что будет сегодня?..

— Так все они живы, а техника? Что ж о ней говорить? На то и война.

— Понятно, война. Тут не до вздохов. А все-таки, прежде всего — дело. Поэтому не могу рисковать.

— Кто же тогда полетит? — спросил Пусторнаков. — У нас больше половины летного состава — молодежь. Как быть?

Козлов молчал, сосредоточенно хмуря брови. Молчал и замполит, барабаня пальцами по столу. Наконец командир, взглянув на него, спросил:

— Вот главный охранитель молодежи сидит. Что скажешь, комиссар?

Майор Зак сжал руки.

— Приказ командира — закон, — ответил он. — Что тут толковать? И потом я согласен с начштаба, что среди молодежи есть отличные летчики. Не уступят и опытным нашим «старикам». Например? Сержанты Мурачев, Рогожин, Стрельцов, Джинчарадзе. Пожалуй, их можно вводить в настоящее дело. А кое-кого пора испытать в качестве ведущих. Думаю, если все обставить как следует, справятся.

— Добро, комиссар, — сказал капитан Козлов. — Пиши, начштаба, приказ.

Они коротко обсудили каждого из молодых, разделили участников на две группы, и начальник штаба склонился над листом бумаги, старательно принялся за составление приказа:

«Приказ № 21 от 7.03.43 г. аэродром Баталы.

Линия фронта проходит по рубежу Ляховичи, 1 км севернее Шотово, 2 км севернее Подолжино, Вязки, исключая Веревкино и Козлове».

Пусторнаков старательно выводил каждое слово, будто от того, как он напишет его, будет зависеть выполнение задания.

«673-й шап в течение дня уничтожает живую силу и технические средства противника в районе Козлове, Семкина Горушка, Красное Ефремово и не допускает подхода его резервов с севера и северо-запада.

1 группа: самолеты: № 10 — Александров — ведущий; № 18 — Джинчарадзе; № 12 — Бутузов; № 13 — Рогожин; № 16 — Елисеев; № 30 — Курочкин; № 31 — Пономарев; № 32 — Першин; № 36 — Деркачев; № 33 — Сунгатулин; № 37 — Оськин; № 15 — Подсевалов.

2 группа: самолеты: № 10 — Козлов — ведущий; № 29 — Мурачев; № 21 — Бутко; № 24 — Носков; № 27 — Крылов; № 26 — Живых; № 30 — Багров; № 36 — Гришин; № 33 — Сунгатулин; № 32 — Першин; № 37 — Оськин».

Пока начальник штаба писал приказ, капитан Козлов молча ходил по землянке, изредка поглядывая на Пусторнакова, склонившегося над столом.

Когда приказ был готов, капитан взял бумагу, коротким жестом встряхнул, выпрямил западавший уголок листа, стал читать. Должно быть, читая, он думал: «Номера самолетов и фамилии. Фамилии и номера. А за номерами — человеческие жизни. Молодые жизни. И я должен решать их судьбу. Имею право? Да, я командир и обязан делать это». Не переставая читать приказ, он отогнул борт своей безрукавки, вынул из кармана гимнастерки красный карандаш. Несколько секунд взгляд капитана был далеким, ушедшим как бы в самого себя. Потом он положил лист на стол, склонился над ним и коротко, но размашисто поставил подпись.

Никто не думал, что это была последняя подпись их доброго и требовательного командира, капитана Козлова Петра Павловича.

Первая группа самолетов, нанеся удар по танковой колонне противника, вскоре возвратилась на аэродром. Не вернулся лишь самолет под номером 15, ведомый летчиком Подсеваловым.

Александров направился на доклад к командиру полка. Козлов, в комбинезоне, выходил из штабной землянки, натягивая перчатки. Выслушав командира 1-й эскадрильи, нахмурился.

— Надо ждать... А о зенитках подумаем. Зайдем с запада. — И он направился к своей машине.

Стрелок Хамзин уже поджидал его. Оружейники тоже стояли рядом. Техник доложил о готовности самолета к вылету. Выслушав доклад, капитан сказал:

— Добро, — и забрался в кабину. Усаживаясь, оглянулся на Хамзина: — Как настроение, младший сержант?

Лицо стрелка осветилось по-мальчишески бесхитростной улыбкой.

— Настроение бодрое потому, как говорит летчик Рогожин, мы их бьем, они отступают.

— Ну, тогда полный порядок, держись! — весело ответил командир полка.

— Держусь, товарищ капитан!

Ему махали руками техники и оружейники, кричали:

— Счастливого возвращения, товарищ капитан!

Он поднял руку, затянутую перчаткой, кивнул и, оглянувшись назад, определил: можно взлетать. Мысленно перебрал в памяти всех, кто шел с ним, вспомнил, что не успел внести в приказ поправку о включении в группу вместо выбывшего из строя летчика сержанта Рогожина. «Да это тот туляк, которого я не так уж по-отечески принял в первый день. Ну, не беда. Парень он цепкий, настойчивый», — думал Козлов, пристегиваясь ремнями и натягивая на лоб очки.

Взлетели без задержки, один за другим, и растянутым пеленгом пошли по заданному курсу. Внизу расстилалось снежное безмолвие: поля, леса, застывшие реки, переметенные снегами овраги. Ослепительно сверкало солнце. Ровно гудели двигатели.

«Скоро выходим на цель, — посмотрев на карту, подумал капитан Козлов. — Надо изменить маршрут полета и ударить с тыла».

Оглядываясь назад и по сторонам, он видел, как строго выдерживают курс идущие за ним штурмовики, а чуть выше и сбоку — истребители прикрытия.

«Идут хорошо, — отметил он про себя и неожиданно увидел перед собой бесшумно распустившиеся гроздья дымных разрывов. — Зенитки!» Плотный заградительный огонь противника заставил маневрировать. Это нарушило планы атаки и порядок построения штурмовиков и истребителей. «Да, — подосадовал капитан Козлов, — на этот раз они подготовились к нашей встрече образцово...» Он тотчас прибавил газ и вошел в пикирование. Следом за ним как по команде наклонили носы и другие «илы» его группы. Через несколько секунд внизу от прямого попадания над танками стали вспухать, подниматься ввысь клубы черного дыма.

Зенитный огонь расстроил группу штурмовиков, и теперь каждый из них выбирал себе цель индивидуально. Этим и воспользовались истребители противника. Они появились в тот момент, когда, как по команде, прекратилась стрельба зениток. «Яки» кинулись наперерез идущим со стороны солнца «мессерам» и завязали с ними бой. Но это, как потом оказалось, было лишь отвлекающим маневром. Три другие пары Ме-109 подошли к цели на бреющем и зашли в хвост «илам», выходящим из последней атаки.

Штурмовик командира полка, набиравший высоту, задымил, и из-под его капота показались жадные красно-бурые языки пламени.

Истребители прикрытия не сразу обнаружили свою оплошность, а когда рванулись вниз, было уже поздно: еще два «ила» уходили на свою территорию, оставляя дымный след.

«Неужели командир не видит огня?» — с ужасом подумал Алексей и, понимая, как безнадежно опаздывают истребители прикрытия, пошел ему на выручку. Поравнявшись, он жестами показал, что самолет горит и надо быстрей уходить на свою территорию, но Козлов сердито махнул рукой: иди, мол, вместе со всеми.

Машина командира продолжала лететь по наклонной к линии фронта. Алексей не отставал от него. «Будет, наверное, выбрасываться с парашютом, — решил Рогожин. — Хорошо бы место приметить». Только успел подумать так, как снизу вынырнул «мессер», и Алексей услышал дробный стук осколков по капоту машины.

Краем глаза заметил на фюзеляже ушедшего в облака «мессера» оскаленную звериную пасть. «Вот и старый знакомый», — подумал он. Алексей инстинктивно рванул ручку управления на себя и, поставив «ил» почти вертикально, послал вдогонку «зверю» очередь из всего бортового оружия. Когда он отпустил гашетки, сразу же ощутил вибрацию корпуса штурмовика.

— Ах ты, сволочь! — крикнул Алексей вне себя от ярости. — Подбил, гад. Теперь придется садиться на вынужденную.

Алексей вздохнул в отчаянии: «Не повезло...» Мотор самолета тянул все хуже. Выше над ним барражировала пара истребителей прикрытия. Один из них спустился ниже, летчик подошел к штурмовику, запросил, что случилось. Алексей объяснил жестами, в чем дело. Летчик кивнул головой, что означало: «Давай, мол, садись, прикроем».

Штурмовик, все больше теряя скорость, почти цеплял за верхушки деревьев. И когда Алексей проносился над маленькой лесной деревушкой, прямо перед собой увидел узкое длинное поле. Он выключил зажигание, перекрыл бензосистему и, подвесив машину на высоте нескольких метров, плавно подвел ее к земле. «Ил» мягко опустился на твердый наст и, взламывая его, проехал на фюзеляже десятка три метров, остановился на опушке.

Алексей отстегнул парашют, выбрался на крыло и спрыгнул на потрескавшийся наст. До своего аэродрома ему не хватило нескольких минут полета. Он обошел зарывшийся в снег «ил» и тихо сказал: «Прости меня. Постараюсь как можно быстрее вызволить тебя из этого плена». Горечь обиды терзала его душу от того, что ушел тот «мессер» с разрисованным фюзеляжем, ушел как ни в чем не бывало, подбив его самого. Алексей чувствовал себя бессильным что-либо сделать — так и выпустил бы в эту фашистскую гадину все, что было в пулеметах и пушках штурмовика, — да куда там, видно, руки еще коротки!

Через некоторое время Рогожин услышал за деревьями похрустывание наста. Выдернув из кобуры пистолет, насторожился. «Кто тут может быть? Немцы? Не похоже. Линия фронта далеко отсюда. Но кто же?»

Шаги приближались. Кто-то пробирался к опушке. Но за оснеженным молодым ельником было невозможно что-либо увидеть.

Прячась за фюзеляж, Алексей продолжал вслушиваться и наблюдать. С ближних к опушке елок с шорохом сыпался мелкий снежок. Потом неожиданно раздался звонкий в морозной тишине удар топора. Кто-то рубил сушину. Но кто и для чего это делал, — было непонятно. Оставалось одно — ждать.

Наконец он услышал треск падающего дерева, а через минуту вся осыпанная снегом на опушку вышла женщина, закутанная шалью, в телогрейке и широких подшитых валенках.

«Вот напугала... — с облегчением подумал Алексей. — Откуда она тут? Наверное, из той деревеньки». Он вышел из-за самолета.

Увидев летчика, женщина остановилась и радостно смотрела на него влажными от растаявшего снега глазами, казалось, утешала: «Ну вот, теперь все будет хорошо». Переложив топор в другую руку, она шагнула навстречу Алексею и низким голосом спросила:

— Здравствуй, ясный сокол, что случилось?

Невольно любуясь статной крестьянкой, ее красивым строгим лицом с большими выразительными глазами, вслушиваясь в полный доброты голос, Алексей ответил:

— Мой самолет подбили, — он посмотрел на свой «ил», — пришлось на вынужденную садиться.

Поправив заиндевелую прядь черных, с проседью, волос, она сказала:

— То-то слышу грохот и треск. Дай, думаю, сбегаю, может, помогу чем: схватила топор, полотенце, йод, — и сюда... Гляжу, ты целехонек стоишь.

— Да, цел, — согласился Алексей и все думал и не мог понять, где же видел это лицо? Может быть, во сне, в мечте его юношеской родилось оно, жило в нем, непотревоженное, полузабытое, и теперь вот явилось наяву, как напоминание о вечной и величественной, поднимающей дух красоте русской женщины.

Он чувствовал, как тепло и радостно ему от этого взгляда, как уютна и приветлива стала опушка под солнцем, склонившимся над этими неохватными лесными массивами, как морозный день неожиданно потеплел и на сверкающий наст легли чуть подсиненные веселые мартовские тени деревьев.

— Как же тебя зовут? — спросила женщина.

Он назвал себя. Стоял перед ней, мял в руках перчатки.

— А я каждый день хожу сюда за дровишками. Печку-то надо топить. Детишек у меня трое. Нужно обогреть, накормить. Мой-то воюет. Вот жду его не дождусь. Пишет: «Родная, сбереги ребятишек...» А как их сберечь по нынешним временам? Худо так говорить о своих детях, а куда от правды денешься?

Он стоял, ошеломленный ее броской, чуть приувядшей красотой, думал: «Откуда взялась здесь такая?» — и все слушал, слушал ее голос.

— А ты не горюй. Я дорогу тебе покажу, не заблудишься. Тут недалеко военные стоят. Пойдешь туда. Там и определишься куда тебе надо... А самолет твой никуда не денется, я посмотрю за ним. Дай-ка взгляну на него. Никогда раньше не видела их так близко.

Она подошла к «илу» по протоптанной Алексеем тропе, ступала легко, упруго, слегка отведя в сторону левую руку, чуть-чуть пританцовывая в такт тому душевному ритму, что жил в ней и, видно, будет жить до самых последних дней.

Осмотрев машину, она ахнула, увидев на обшивке фюзеляжа и плоскостях следы от пуль и осколков снарядов, заглянула в лицо Алексея.

— И ты живой?.. Ну, коль так, долго жить будешь, летчик... У тебя все еще впереди. Что так смотришь на меня, иль похожа на кого? А говорю так потому, что всяк, кто со мной встретится, жить ему век да радоваться. И ничто его не возьмет: ни огонь, ни железо. Муж мне так признавался. В каждом письме об этом твердит. Видишь, какие дела...

Женщина смотрела на него, а он думал: «Да, я цел. А как там командир? И другие, кто был подбит?» Это воспоминание тронуло и будто обожгло его сердце.

— Что приуныл? — участливо спросила женщина.

— Командир мой горел... Что с ним? Может, с парашютом выбросился?

— Страсть какую переносите вы, летчики, — вздохнула она и тихо попросила: — Помоги мне дровишки донести...

* * *

Три черноглазых пацана выглядывали из-за кожуха печки, когда они вошли в избу. Радостно засветились их глазенки, ребята загомонили:

— Мамка пришла, мамка пришла. Ой, а это кто? — И приутихли.

— А это, сыночки, летчик наш в беду попал и сел во-он на той поляне, за лесом. Там и самолет его стоит. Бо-ольшой... «Илом» называется.

Мальчишки спустились с печки и подбежали к окну, но ничего не увидели, уставились на Рогожина круглыми от изумления глазами, перешептывались и ждали, что будет дальше.

Алексей сунул руку в карман и нащупал шоколад. Вспомнил, как отказывался от него и как кладовщица, улыбаясь, шутила: «Бери, бери, какой же ты летчик без шоколада?» Он достал прямоугольную плитку, шурша оберточной бумагой, развернул ее и, подойдя ближе к ребятам, сказал:

— Ну, давайте знакомиться. Меня дядей Лешей зовут. А вас как?

Старший и средний охотно назвали себя и взяли предложенные им порции шоколада, а младший застеснялся, наклонил голову и, спрятав ручонки за спину, еле слышно прошептал:

— Ваня.

— Держи, Ванечка, — как можно мягче сказал Алексей. — Знаешь, какой он сладкий?

— Какой?

— Как сахар, — ответил Рогожин. — Возьми попробуй.

— Нет, — стоял на своем Ваня. — У чужих не беру. Алексей растерялся.

— Да какой же я чужой, Ваня? Я наш, советский летчик. И ты наш, советский мальчик. Значит, я свой, родной тебе человек. У меня шоколада много, а у тебя его пока нет. Вот я и делюсь с тобой. Возьми, пожалуйста.

Но Ваня так и не взял. Тогда Алексей предложил матери Ванину порцию. Она нагнулась, сунула ее в карман рубашки сына и, ероша его мягкие волосы, сказала:

— Ешь, не стесняйся, солнышко ты мое. — И повернулась к Алексею.

— А это вам, — он протянул ей оставшуюся часть шоколада.

— Ой, что вы, что вы, — запричитала она. — Вам самим, небось, понадобится...

— Зачем мне? Я почти дома. Шоколад нам дают так, на всякий пожарный случай.

— Ну, спасибо. Давно не пробовала.

Она бережно взяла шоколад, тщательно расправила оберточную фольгу и положила на полку.

«Не ела, — подумал Алексей, — и не будет есть. Все отдаст своим детям».

— Ой, да что вы стоите? Садитесь за стол, — пригласила она Алексея.

Женщина подошла к печке, сняла с загнетки сушившиеся валенки и, открыв жестяную заслонку, тяжелым ухватом вынула накрытый сковородкой чугун.

— Вот и похлебка сварилась, — сказала она, наливая ее в глубокую глиняную тарелку.

Потом подала румяную драчону, соленые огурцы, вынула из ящика стола деревянную ложку и, как бы извиняясь, сказала:

— А уж хлебушка нету. Не обессудьте.

Разговаривая с гостем, поминутно посматривала на сыновей, делала знаки, чтобы не мешали. Но ребятишки народ любопытный. Средний вдруг спросил:

— Мам, а дядя летчик у нас останется или как?

Он засмущался, спрятал лицо в ладошки. Старший легонько толкнул его в спину, зашептал:

— Летчику некогда. Ему фашистов громить надо. Понимаешь?

— Понима-аю, — протянул тот.

Ребята о чем-то перешептывались, младший, замирая, тихонько изумлялся:

— Ой-я-я...

Было далеко за полдень, когда хозяйка проводила Алексея за околицу, указала на тропинку.

— По ней солдаты ходят к нашим девчатам. Они и протоптали. Ну, до свидания, летчик.

Алексей стеснительно улыбнулся.

— Вспоминать буду. Как хоть звать вас? Ведь я так и не знаю...

— Татьяной звать, Алексеевной.

— Ну, всего вам доброго, Татьяна Алексеевна. Она помахала ему рукой. Небо затягивалось белесой мглой, неусыпно светило, не хотело уходить за горизонт усталое негреющее солнце.

* * *

Из стрелковой части, стоявшей в резерве, Алексей на попутной машине добрался до аэродрома. Еще издали увидел толпившихся у штабной землянки летчиков, механиков, вооруженцев. Сердце его упало, заколотилось: «Неужели никто не вернулся? Или ждут, может, позвонят откуда-нибудь?» Его встретили со сдержанной радостью, пригашенной томительной неизвестностью.

— Ну что? — спросил Алексей.

Недавно сбитый и теперь вернувшийся с вынужденной, Марыгин в задумчивости скосил на него глаза:

— Пока ничего. Поехали на место падения самолета командира.

— Значит, погиб командир? — прошептал Алексей. — А кто еще?..

Голос его сорвался, и он опустил голову. Незабвенным остался в его памяти командир полка капитан Козлов, и строгость его, и требовательность, и та мужская тревога, с которой он переживал за всех.

Он вспомнил облако зловещего огня и дыма, которым был объят самолет командира.

* * *

Из боевого донесения:

«Оперсводка № 20, штаб 673 ШАП, аэродром Баталы 7.03.43 г.

В течение дня полк находился в готовности № 2 и произвел 34 самолето-вылета с общим налетом 43 часа 20 минут. Израсходовано боеприпасов: фаб 100–68; фаб 50–2; ао 25–89; РС 82–13; снарядов к пушкам: швак — 6200; Вя — 640; патронов к пулеметам: шкас — 14030; УБТ — 520.

В результате уничтожено 55 автомашин, 5 орудий, 63 артиллерийские точки, 9 танков, 400 солдат и офицеров.

Не вернулись с боевого задания:

Командир полка майор Козлов, воздушный стрелок младший сержант Хамзин, лейтенант Пономарев, сержант Гришин, воздушный стрелок сержант Грахов, сержант Оськин, воздушный стрелок сержант Кривоплясов, сержант Сунгатулин, сержант Подсевалов, воздушный стрелок младший сержант Голубев».

* * *

Вечером, когда в столовой собрались все летчики, замполит майор Зак вышел из-за стола, поднял покрасневшие глаза и глухим сдавленным голосом начал говорить:

— Погиб наш дорогой командир, погибли летчики и воздушные стрелки, — он перечислил всех, кто не вернулся с задания. — У каждого из нас останутся в памяти эти люди. У каждого, кто водит самолеты, кто идет на задание. А это значит, что они продолжают жить и бороться вместе с нами. — Еще раз замполит взглянул на место, где обычно сидел командир, что-то пульсирующее дрогнуло на седеющих висках майора Зака, и он натянутым голосом повторил: — Помянем доброй памятью наших боевых друзей. И еще скажу, товарищи, сегодня капитану Козлову присвоено звание майора. Всего день носил он его. Так отомстим фашистам за нашего командира!

Хоронили майора Козлова на маленьком кладбище недалеко от деревни Баталы. Памятником ему стал трехлопастный изогнутый при падении винт его штурмовика. Трижды прозвучал прощальный салют. И вдруг в небе возник нарастающий гул: сверкая под солнцем, прошли строем грозные «илы». Они летели низко, почти на бреющем, прощально покачивая плоскостями, отдавая последние почести своему погибшему командиру.

* * *

Через день штурмовик Рогожина был доставлен на аэродром и отремонтирован. Взяв банку синей краски, Алексей покрасневшей от холода рукой с угрюмым видом принялся выводить кистью по фюзеляжу надпись: «Отомщу за майора Козлова!»

Буквы выходили какими-то округлыми, несколько наклоненными влево и были похожи на идущих в атаку солдат. Алексей подправлял их стынущей рукой, и ничто, казалось, не могло остановить его решимости довести начатое дело до конца.

Подходили летчики, механики, мотористы. Молча, сурово смотрели на дело алексеевых рук. Пришли девушки-оружейницы. Валя Маленькая мигала заплаканными глазами, прикладывая к ним чистенький носовой платочек, простуженно кашляла.

Ждали нового командира. Он прибыл в часть утром в сопровождении замполита. Дежурный объявил построение полка. Высокий, красивый, туго перетянутый широким ремнем, командир стоял, чуть наклонив голову. Майор Зак выступил вперед и представил его личному составу.

— Знакомьтесь, товарищи, это наш командир полка майор Матиков Александр Пантелеевич. — Замполит не подчеркнул ни интонацией голоса, ни словом, что это новый командир, а сказал просто: наш командир. — Он воевал в соседнем штурмовом авиаполку нашей дивизии, а до войны служил вместе со многими из вас в Роганьской летной школе начальником отряда. Теперь будет воевать вместе с нами.