Черт и Геббельс

К середине февраля 1943 года Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение предпринять наступательную операцию с целью ликвидации Демянского плацдарма.

По данным разведки, было известно, что к этому времени противник усилил свою авиационную группировку отъявленными летчиками-штрафниками, которые называли себя «вольными охотниками» и славились особой хитростью и жестокостью. Они прикрывали свои наземные войска, пытавшиеся вывести боевую технику через Рамушевский коридор.

Перед 1-м штурмовым корпусом, в который входил и полк капитана Козлова, была поставлена задача помешать этим замыслам противника. И хотя капитан Козлов сообщил подчиненным о решении командования не посылать штурмовики на задание без прикрытия, комэск Александров крепко призадумался. В его эскадрилье была в основном необстрелянная молодежь. Худо-бедно до этого летал с опытными воздушными бойцами, а тут вот... Хотя и самому ему шел всего-навсего двадцать первый год, Александров, глядя на своих подчиненных, со щемящей жалостью думал: «Ведь все зеленые. Вырастут, конечно, научатся драться. А пока... Беречь, беречь их надо, по-хозяйски беречь. Весь огонь, максимум огня, принимать на себя... Но как? Как всех закрыть собою?» Эта мысль не давала ему покоя.

Как-то в каптерке у Савинича он увидел несколько банок масляной краски.

— Слушай, старшина, а кисточки у тебя есть? — обрадованно спросил он Савинича.

— И такое добро имеется, — с достоинством ответил тот.

— Дай мне, пожалуйста, три банки краски и пару кисточек, — попросил Александров, осененный внезапной мыслью. — Надо подмалевать машины. Краска кое-где облупилась.

Своей затеей поделился с механиком по приборам и радиооборудованию сержантом Владимиром Никитиным, который хорошо рисовал, мастерски оформлял боевой листок. Ближе к вечеру, когда полетов уже не намечалось, Александров разложил на плоскости кисточки, вскрыл банки. Обмакнув кисточку в краску, чуть откинувшись корпусом назад, провел на голубом фоне руля поворота извилистую линию. Прищурившись, всмотрелся. «Нет, не получится у меня», — подумал с сожалением и попросил Никитина:

— Давай, Володя, у тебя лучше выйдет. — И пояснил: — Нарисуй геббельсовскую морду, костер и все прочее, как договорились...

Никитин заинтересованно взял кисть, довольно ловко резкими мазками набросал большую голову на тонкой шее, в страхе сведенные к переносице птичьи глаза, подрисовал узенькие плечики. Голова вышла как бы вжатой в них. Короткий срезанный нос повис между впалыми щеками. Над лысеющим теменем лег реденький зачес. Александров, топчась рядом, гудел:

— Ну, ты талант, сержант. Прямо вылитый Геббельс получился. Только, может, зря стараемся. Капитан Козлов узнает, нагорит нам, поди.

— Может быть, — отозвался Никитин. — Надо чехол приготовить. Если на горизонте появится начальство, накроем киль и руль поворота.

Никитин с увлечением продолжал рисовать. Вот перед геббельсовским лицом проросли рожки, наметилась ухмыляющаяся мордочка усатого зеленоглазого черта. Подрисованные руки огромными клещами защемили кадыкастую шею Геббельса. Александров повернулся и спросил:

— Что такое? Не понимаю.

— Сейчас поймете, — ответил Никитин.

Под Геббельсом он изобразил костер. Языки пламени снизу охватывали туловище главного гитлеровского пропагандиста.

Александров усмехнулся.

— Володя, подрисуй Геббельсу голую задницу и хвост. Стало быть, порточки-то уже сгорели.

— Это мысль, — отозвался Никитин.

Он старательно двумя скобочками, как запятыми, обозначил тощие обнаженные ягодицы, отошел в сторону.

— Добро, — сказал Александров.

— Погоди, командир, еще не все, — ликовал Владимир и кругообразным движением кисти пририсовал Геббельсу поросячий хвостик.

— Браво! — ликовал Александров. — Спасибо, сержант.

В это время у штабной землянки показалась стройная фигура командира полка.

— Володя, натягивай скорее чехол, — смеясь, прошептал Александров.

Никитин, суетясь, проворно влез на козлы, растянул чехол по фюзеляжу и, ловко набросив его на киль, за-; бормотал:

— Мать честная, всю картину смажем, а, командир?

Александров сожалеюще кивнул, оперся носком сапога на колесо и поставил банку с кистью к красному боку тормозной колодки.

Капитан Козлов медленно обходил стоянки, внимательно осматривал самолеты, расспрашивал механиков о неполадках, о том, в чем нуждаются. Подошел он и к штурмовику Александрова. Поздоровался. Взглянул на чехол, недоуменно спросил:

— Это что за маскировка?

Механик вытянул руки по швам.

— Производим сушку чехла, товарищ командир.

— Так, так. Что, краска облупилась? — он кивнул на банку, стоявшую у колодки.

— Так точно, подновить решили, — ответил Александров.

— Разноперый выйдет самолет, — упрекнул командир. — Что, нужной краски что ли не нашлось?

— Так точно, товарищ капитан, не нашлось, — не моргнув глазом, ответил Александров.

Механик, нагнув голову, прятал усмешку.

— Ну что ж, сержант, — сказал ему командир. — Молодец, что смотришь за техникой.

И ушел. Механик снова подвинул козлы, влез на них и стянул чехол.

— Как, командир, не смазали?

— Нормально. Иди, посмотри сам.

Никитин спрыгнул на землю, поправил шапку. Став рядом с Александровым, залюбовался своим произведением: на киле игривый черт с усами, ухмыляясь, держал в клещах тщедушную фигурку Геббельса и при отклонении руля поворота совал его в пламя костра.

— Гениально, — подытожил Александров. — Теперь слово за начальством.

Надвигались сумерки. Летчики и механики соседних самолетов давно уже приметили непонятные движения возле «ила» командира первой эскадрильи. Потянулись любопытные, разглядывали карикатуру, толковали меж собой:

— Заку должно понравиться, потому что дело это, Петя, политическое. Смекаешь, скоро гитлеровцы будут лить слезы и по Демянску, как льют их по Сталинграду.

— Ну и дал комэск.

— Теперь за тобой будут гоняться все «вольные охотники». Играешь с огнем.

— Себя демаскируешь.

Слушая эти рассуждения, Александров тайны своей не раскрывал. Стоял в сторонке, посматривал на черта и на Геббельса.

— Собьют, командир... Станут специально охотиться.

— Это точно. Пообещают бандитам большие деньги. Железный крест и отпуск домой в Германию.

— Да они за это черт-те чего наделать могут.

— Рискованно, комэск...

Александров отмахивался.

— Поживем, полетаем, увидим...

А сам думал: «Знали бы вы, для чего я стараюсь. Эх, да что там говорить...»

Начальник штаба Пусторнаков первым обратил внимание на столпившихся летчиков у машины Александрова.

— Чего они там собрались? — спросил он у капитана Козлова.

Командир глянул на майора Зака:

— Сходил бы узнал, в чем там дело?

Замполит подошел неожиданно. Остановившись в каких-нибудь десяти шагах, он бодро спросил:

— Что тут у вас происходит?

Летчики, вооружении, механики, прибористы расступились.

Майор поздоровался со всеми. Оглядел самолет и сразу понял, в чем дело. Он долго рассматривал карикатуру, наконец рассмеялся, но деликатно, с достоинством:

— Ну, комэск, берегитесь, Геббельс вам этого не простит.

— А я и не собираюсь у него просить прощения, товарищ майор, — ответил Александров, — наоборот... Разве не ясно по картинке, что его ожидает?

— Ну, ну, — произнес майор Зак. — Подождем, что скажет командир.

Алексей Рогожин, топтавшийся среди летчиков, не один, должно быть, думал: «Вот какой замечательный человек комэск! Все внимание фашистов отвлек на себя. Нас, значит, молодых, старается уберечь. Человек!..»

Утром из штаба дивизии пришел приказ на штурмовку одного из районов демянской группировки. Командир полка сам вышел проводить эскадрилью Александрова. Прислушиваясь к гулу запущенных двигателей, зашагал от самолета к самолету. У машины Александрова задержался. «Больно молода, неопытна эскадрилья. Но что делать? Где брать асов? Растить надо молодых, в боях растить...» Внимание его привлек киль самолета комэска. «Почему так небрежно подкрасили машину?» И тут глаза его вовсе расширились. «Во-он оно что... Ну, старший лейтенант... Это уже ни в какие ворота...»

— Товарищ старший лейтенант! — капитан Козлов сурово сдвинул брови. — Подойдите ко мне.

Александров уже с надетым парашютом шагнул навстречу.

— Это что за чертовщина? Кто приказал?

— Но…

— Отставить! — сердито крикнул командир полка.

— Но, товарищ командир... — еще раз попытался возразить Александров.

Капитан Козлов отрубил:

— Отставить!

За комэска вступился майор Зак:

— Командир, что ж теперь делать? Вылет срочный, задерживать нельзя.

— Развели тут самодеятельность, понимаешь, — уже мягче произнес капитан Козлов. — Впредь подобные штучки буду пресекать самым строгим образом. Учтите, старший лейтенант. А теперь давайте на старт.

Александров обрадованно крикнул:

— Есть, на старт!

«Собьют или не собьют?»

Группа, ушедшая на задание, состояла в основном из молодых летчиков. Капитан Козлов ходил по аэродрому, смотрел в небо, вслушивался, думал: «Ушли... А все ли вернутся? Комэск опытный. Да только очень приметен его самолет. Однако в этом есть свой резон. Решил все взять на себя. Думает, немцы будут охотиться за ним, увлекутся, а молодежь тем временем, хоть и не совсем умело, ударит по цели и вовремя уйдет. А комэску не привыкать, он виртуоз, вырвется. Вырвется — не вырвется... — гадал командир. — А если собьют? Где взять такого ведущего?»

Растревоженный, он вернулся на КП, хмуро взглянул на замполита.

— Что, командир? Переживаешь? Ничего... Александрова сбить не просто. Он выходил из многих переделок.

— Все это так, однако надо и беречься, — отозвался командир. — А он все берет на себя...

Томительно долго тянулось время. «Прошло только полчаса, а кажется, целая вечность», — думал капитан Козлов, продолжая мерить шагами узкую землянку.

Замполит сидел за столом и смотрел в оттаивающее окошко.

— Спокойней, командир.

Капитан Козлов, заложив руки за спину, нетерпеливо продолжал ходить по землянке. «Собьют или не собьют? Лучше бы сам полетел с ними. Все время летал, а нынче остался... И комиссар не мог».

Прошло еще пятнадцать минут. Он вышел наружу, глянул на затянутое серой пеленой небо. Ни одного звука, ни одного движения — сплошная тишина. Слышно только, как шумит под ветром лес за кромкой аэродрома. Вышел и замполит. Прищурился, посмотрел вверх, глухо сказал:

— Тихо как...

Капитан Козлов сдавленным голосом ответил:

— Осталось двадцать минут... Ну тридцать, и все...

— Не терзай себя, командир, — сказал майор Зак. — Не первый день на войне... Было вчера, будет и завтра. Уверен, задание выполнят, прилетят в полном составе.

Козлов с какой-то злой улыбкой посмотрел на Зака.

— Ты и в прошлый раз успокаивал меня, а прилетел только один.

— Да, успокаивал, потому что ты — командир. Ты облечен властью, призван командовать людьми. Командовать лю-ю-дьми, понимаешь?.. — подчеркнул замполит. — И еще: силы твои не безграничны, каждодневное недосыпание и вот такие терзания могут вывести тебя из строя.

Капитан Козлов взглянул на часы, высчитал:

— Еще двадцать минут и все. Штурмовка окончена. Пора уходить от цели.

Он вернулся в землянку, остановился позади радиста и в который раз спросил:

— Ну что, молчат?

— Молчат, товарищ командир, — ответил радист виновато, как будто из-за него оборвалась связь с командиром группы «илов», ушедшей на задание.

— Продолжайте запрашивать, — сказал капитан Козлов и подумал: «Да, слабоваты передатчики. Каких-нибудь семьдесят километров и все...»

Козлов открыл низкую дверь, шагнул за порог. Над аэродромом по-прежнему стояла давящая тишина. Небо было пустынным. Редко кто видел этого храбрейшего воздушного бойца таким возбужденным, как сейчас. Все знали, что в самые критические минуты он не терял самообладания, был весь подчинен твердому рассудку, но сегодня особый случай.

Подошел майор Зак, встал рядом. Каждый из них в эти минуты ощущал все больше сжимающееся время. Кое-где на стоянках самолетов маячили фигуры. «Тоже ждут, переживают, — подумал капитан Козлов. — Что принесет этот день?» Отогнув рукав реглана, он мельком взглянул на циферблат. «Семь минут уже. Кажется, пора». Но небо было пустынным. Жег лицо ветер. По аэродрому гуляла поземка.

А в это время Алексей Рогожин в отчаянии искал глазами машину комэска. После того как все они, отштурмовав, начали выходить из круга и перестраиваться для возвращения домой, внезапно замолчали зенитки, и через считанные секунды «илы» снизу были атакованы шестеркой «мессершмиттов» и четверкой «фокке-вульфов». Истребители сопровождения, висевшие выше, бросились на помощь штурмовикам, но отразить атаку противника не смогли. Часть машин все же получила повреждения.

Александров успел свалить свой самолет на крыло, развернулся и пошел один в лобовую на «мессеров». Но они не приняли боя, увернулись от дерзкого штурмовика, и он остался один вдалеке от своей группы, а «мессеры» и «фокке-вульфы», завязав бой с истребителями сопровождения, ушли наверх.

Воздух заполыхал отсветом трасс. Облачность на высоте была не густой, размытой — и они будто вырвались из нее. Рогожин видел их и помнил, что надо быть предельно внимательным, следить за окружающей обстановкой. «Но где же командир? И эти гады наседают. А что, если среди них тот, со звериной мордой на фюзеляже? Что, если повстречаемся? Вот дела будут...» Но какие дела, он представлял себе очень плохо.

Трассы хлестали над ним, сверкали, красноватым и зеленым взблеском резали глаза. И вдруг они исчезли — все истребители пропали, провалились куда-то. «У меня же остался запас снарядов, надо пустить их в дело». Внизу, где только что поработала эскадрилья, в дыму, в поднятой снежной замети выползали на дорогу уцелевшие автомашины, самоходные орудия, и Алексей, разгоряченный штурмовкой, хотел ударить по ним. «Проявляй инициативу», — вспомнил он наставления комэска и с мальчишеской яростью в душе, прежде чем начать атаку, оглянулся назад.

Два «мессера» ходили в стороне, высматривая добычу. Он нырнул в облачко, а выскочив, повел машину над лесом на восток. Этот маневр стоил ему тех нескольких сот метров, которые отделяли его от последнего штурмовика их группы, и он бросился догонять товарищей. Под соснами вдруг увидел палатку, дымившую кухню, солдат, столпившихся поодаль. «Завтракать собрались, сволочи. Сейчас я вам устрою — по-русски, с грохотом и свистом».

Чтобы добиться внезапности, он снизился до бреющего, потом сделал горку и, наклонив нос самолета, дал очередь из всех стволов по палатке. Увидел бросившихся врассыпную солдат, развернулся и прошел еще раз, добивая расползавшихся в страхе фашистов.

Ударила зенитка. «Ну а теперь дай бог ноги, — подумал Алексей. Тревога не покидала его. — Где же комэск? Что с ним?»

* * *

А Александров надеялся помешать гитлеровцам, отвлечь «мессеров» и «фокке-вульфов» от своих «птенчиков». И он помешал. Благодаря этому его маневру истребители сопровождения успели подойти и не дали расстрелять «илы» с близкого расстояния. Комэск развернулся и решил догонять свою группу на бреющем. Но появившаяся пара «худых» нарушила его планы.

Должно быть, немцев крепко озадачила эта верткая, стремительная «шварцтодт», и каждый из них решил не упустить великолепного случая пополнить свой счет сбитых на Восточном фронте самолетов. И они погнались за одинокой машиной, на которой ярко полыхал костер, корчился в клещах до смерти перепуганный Геббельс и ухмылялся зеленоглазый черт.

Каждый из немецких летчиков действовал в одиночку, и, может быть, это обстоятельство рождало сутолоку. Штурмовик огрызался огнем, умело уходил из-под трасс, взмывал вверх, падал вниз, скользил на крыло и совсем по-истребительски входил в боевой разворот.

Наконец, поняв свою тактическую ошибку, фашисты перегруппировались. «Добро, — подумал Александров. — Посмотрим, кто кого. Дешево вам не дадимся...»

Стрелок сержант Иван Капустенко доложил по СПУ:

— Командир, слева сверху два «месса», изготовились для атаки.

— Угощай их, Ваня, покрепче, а я буду тебе помогать.

Встречные трассы пулеметного огня легли рядом. «Пора уходить, — решил комэск. — Прижаться к земле и уходить домой». Снова заработал пулемет Капустенко. Блестяще-режущий след трассы разорвал над кабиной воздух, и Александров инстинктивно на секунду-другую зажмурил глаза.

Командир и замполит по-прежнему стояли на краю аэродрома, всматривались в подернутое облаками небо.

— Все... время вышло, — сказал капитан Козлов и опустил поднятую руку, оглянулся на замполита.

— Будем надеяться, командир, — сказал тот. — Горючего еще должно хватить по крайней мере на пять минут. Долетят, выжмут до капли из бензобаков.

— Хороший ты утешитель, комиссар, — скупо усмехнулся капитан Козлов. — Только у меня всегда в такие моменты не сердце, а комок боли. Вот оно как.

— Без потерь на войне не бывает, — сказал майор Зак. — Держись! От твоего спокойствия и наша бодрость духа зависит.

Слабый, едва различимый звук возник и, кажется, снова потонул в шуме ветра. Капитан Козлов шагнул с дороги, остановился. Майор Зак сдвинул шапку, вслушался. Тихий вибрирующий рокот плыл, глох, качался, растворяясь в пространстве, возникал снова. Капитан Козлов поднял руку, оглянулся на майора Зака, крикнул:

— Летят!

Теперь звук различался явственно. На стоянках самолетов забегали механики, оружейники. Командир и замполит, хотя и слышали нарастающий гул, с беспокойством глядели на посадочную полосу. Всякое могло быть. А им хотелось верить в хорошее. Рокот моторов разрастался, и вот из серой пелены возник, становясь все отчетливее, силуэт самолета, за ним второй, третий.

На стоянках замахали руками, закричали. Механики кинулись вприсядку.

Одна за другой приземлялись машины. Капитан Козлов, едва сдерживая улыбку, следил за ними почти не дыша. И пока не утих гул моторов, он все стоял, не в силах поверить тому, что сбился со счета.

— Шесть машин, — глянул он на замполита. — Ты считал?.. Кого же нет?

Широким шагом Козлов пошел к заруливающим самолетам. Он обнял вылезших из кабин летчиков, ищущими глазами оглядывая каждого.

— Кого нет? Александрова и этого... Как его? Молодого. Рогожина?

Летчики наперебой стали докладывать, что видели их целыми, невредимыми. Правда, в последний момент Александров и Рогожин куда-то исчезли, а что с ними произошло — никто не знал.

— Вот беда... Комиссар, что скажешь? Напрасно я разрешил ему лететь с такой карикатурой. И молодой этот, Рогожин. Хлесткий парень. Мог что-нибудь тоже выкинуть... Стоп! — почти шепотом остановил он самого себя, сдвинул шлемофон. — Слышишь?

В воздухе нарастал гул, все мощнее и мощнее, и вот вырвался из мглы, пошел на снижение самолет. По размытому темному пятну на киле командир понял, кто это.

— Он! Комиссар, он!

Комэск посадил машину четко, уверенно. Долго не сдвигал фонарь, сидел в кабине.

— Что с ним? Ранен?

Подбежав к штурмовику, капитан Козлов увидел за плексигласом суровое нахмуренное лицо Комэска. Замахал рукой.

— Что с тобой? Вылезай.

Выбравшись на плоскость, Александров прижал к бедру отдуваемый ветром планшет, спросил:

— Все пришли?

— Молодого нет. Рогожина.

Комэск поник головой. Спрыгнув на землю, подумал: «Сбили? Или увлекся, выкинул какой-нибудь фортель и отстал?»

Лобанов, Марыгин и Белов — все переживали в этот момент. Вспоминали, как совсем недавно, какой-нибудь месяц назад, шли заметенными дорогами со станции Пено к аэродрому Баталы, и Алексей рассказывал им о своей жизни, о том, как увлекся авиацией, как впервые получил летный шлем и кожаные перчатки. После первого полета он шел через всю Тулу пешком к себе в Гостеевку, размахивал шлемом и перчатками, и люди оглядывались на него, смотрели на рыжую шевелюру, а он был от счастья на седьмом небе. «Летчик...» А теперь вдруг нет его, и они никогда больше не увидят озорной улыбки, не услышат быстрого говорка. Нету Лешки. И все.

Понурые, они направились к столовой. Комэск Александров тут же покритиковал ведомых:

— Нельзя сбиваться в кучу. Я понимаю, практики маловато. Но надо всегда держаться за ведущим, следить за его действиями. — Он остановился и строго спросил: — Кто видел Рогожина последним?

Ребята молчали, опустив глаза. Не успели сделать и десяти шагов, как из сизой мглы над лесом вывалился штурмовик и беззвучно, на большой скорости, пошел к посадочной полосе. Вначале никто не понял, что произошло, уж очень быстро шел самолет. Мотор его не работал, хотя крутящийся диск винта со свистом резал воздух. Потом Марыгин крикнул:

— Братцы! Это же Лешка на своем тринадцатом!

— Он, — глухо отозвался Бутузов. — Ну, везучий, все же долетел. Как только бензина хватило? Хорошая у него машина.

Плотно сбитой толпой все побежали назад. Самолет быстро снижался. Коснувшись земли, взрыхлил снежную пыль, покачиваясь с боку на бок, пробежал сотню метров и, разворачиваясь к стоянке, чиркнул плоскостью по макушке сугроба и замер. Не успели летчики подбежать, как Алексей выбрался из кабины. Молодым петушком спрыгнул на снег, расстегнул комбинезон. От него шел пар. Белозубо улыбаясь, шагнул навстречу друзьям. Первым подбежал механик Беседин, обнял, уткнулся лицом в плечо.

Перед комэском расступились, пропустили его к Алексею.

— Докладывай, — сказал комэск, — почему потерял ведущего и оторвался от группы, что, каждый раз так будешь выкаблучивать или, может, хватит?

Он смотрел мимо Алексея, хмурил белесые брови. Рогожин вытянулся:

— Осуществил дополнительную штурмовку. В лесу недалеко от цели заметил немецкую кухню, уничтожил до двух десятков гитлеровцев...

— Добро, — прервал его комэск и повернулся к толпившимся позади летчикам и механикам. Показывая через плечо оттопыренным большим пальцем на Алексея, сказал: — Видали его? «Осуществил дополнительную штурмовку». — Он повернулся к изумленному Алексею. — Так-перетак, ты чем думал? А?

И понес, и понес. Крыл Алексея хлестко, круто. Тот стоял, понурив голову.

— Чему я тебя учил? Решил в одиночку действовать. Забыл о чувстве локтя. Вся группа из-за тебя рисковала. Понял, садовая голова? И сел... Как ты сел? С сухими баками и заглохшим мотором. А если б горючее кончилось чуть раньше, угробил бы себя и машину. — Комэск помолчал. Затем с придыханием сказал: — За подобные штучки отстраняю от полетов и объявляю выговор.

Алексей упавшим голосом произнес:

— Есть, выговор.

В столовой майор Зак, увидев входивших летчиков, сказал капитану Козлову:

— Видишь, командир, все вернулись. Выходит, помогла картиночка?

Капитан Козлов нахмурился. Коротко взглянув на замполита, уточнил:

— Скажи уж, что черт помог. Вернее, Геббельс. Штрафники боялись, в него попадут...

Первые потери

После ужина пошли в клуб, просторную землянку. Алексей был молчалив, хмур. Марыгин, видя его приунывшим, пытался расшевелить друга. О чем-то долго говорил, гудел на ухо. Алексей морщился: — Да отстань ты, репей...

— Кто репей? Я? — удивился Марыгин. — Ребята, он меня репьем назвал. Это как? Терпеть? Ладно, стерплю.

Отстав от Алексея, он подошел к летчикам, собравшимся вокруг печки, потихонечку затянул песню. Его поддержали, и вот уже с десяток молодых крепких голосов чеканили слова:

Алексей подсел ближе. Марыгин обнял его, заглянул в лицо смеющимися глазами.

— А хошь, Леша, спляшем? — предложил он. — Ты ведь хороший плясун. Давай на спор перепляшу тебя.

— Да ладно тебе, — отнекивался Алексей. — Охоты нет.

— Ну, ты не унывай. Комэск отходчивый, простит. Давай, а? Или дрейфишь?

Марыгин поднялся, поправил шапку и, ударив в ладони, выбил на утрамбованном земляном полу чечетку. Подмигнув шельмовато прищуренными глазами, поманил Алексея. Ребята стали подталкивать Рогожина:

— Уважь, Леша. Друг просит.

Все принялись хлопать в ладоши и пристукивать ногами. Алексей нехотя поднялся, неуклюжий в распахнутом комбинезоне, в унтах, в шлеме набекрень. Марыгин остановился.

— Стоп, ребята. Я — на спор! Леша, если не перепляшешь, — скидывай унты. Идет?

Веселое возбуждение охватило Алексея. Махнув рукой, он сказал:

— Э, где наша не пропадала.

Унты его и подвели. Разве в них спляшешь?

Марыгин плясал самозабвенно. Он так разошелся, отстукивая каблуками и прихлопывая ладонями, что под конец Алексей не выдержал, упал на солому в углу и задрал ноги:

— Стаскивай унты! Твои!

Марыгин растерянно заморгал глазами.

— Да ты что? Я пошутил. Какой же ты летчик без унтов? Вот дойдем до Берлина, тогда, пожалуйста, могу и взять. Отвезу их в наш тульский краеведческий музей, а под ними надпись будет: «В этих унтах туляк, Герой Советского Союза, Алексей Рогожин штурмовал Берлин».

— Ну, Миш, спасибо! Обязательно постараюсь. А ты уж не забудь насчет краеведческого.

Ребята дружно засмеялись, а Марыгин сказал:

— Хорошо, Леш! Клянусь, позабочусь. Только ты позвони туда, — он показал глазами вверх. — Чтоб я остался живым до победы...

— Ладно, ладно, — ответил Алексей, — обещаю.

* * *

Редко выпадавшие короткие минуты отдыха сменяли суровые фронтовые будни. На следующий день с боевого задания на аэродром не вернулись Александров и Лобанов.

Капитан Козлов был хмур. Расспрашивал летчиков, где, когда, при каких обстоятельствах был сбит Лобанов. Ребята стояли, опустив головы. Один Бутузов нарушил молчание.

— Я видел, что самолет Лобанова был неуправляем. Истребителей противника в этот момент рядом не было. Вероятно, в него попал зенитный снаряд, — неуверенно сказал он. Бутузов коротко вздохнул и виновато добавил: — О комэске ничего не знаю, была такая заваруха, но в районе цели никто, кроме Лобанова, не падал. — Он посмотрел на своих товарищей. Никто из них ничего не мог добавить, — Может, жив комэск. Сел на вынужденную или приземлился на соседний аэродром?

Алексей стиснул зубы. «Лобанов... Только час тому назад видел его. Он был весел и спрашивал меня: «Леша, ты письмо матери написал?» И все радовался: «А я несколько штук отправил. Правда, в них кроме жив-здоров, летаю, чего и вам желаю — ничего не сообщал. Но и то хорошо. Пусть знают, что и на фронте никого не забываю». И вдруг не стало боевого товарища...» Это вызывало у Алексея все возрастающую ненависть к фашистам.

Теплилась, утешала надежда, что, может быть, хоть комэск жив. Но тревога угнетала, и Алексей не находил себе места.

Механик Лобанова неприкаянно бродил по пустой стоянке. Порывистый ветер трепал его распахнутую куртку. Летчики с болью смотрели на него. А он все ходил и ходил, опустив голову, переставлял какие-то ящики с места на место, прислушивался, смотрел в небо. И молодые летчики не решались подойти к нему, успокоить.

Подошедший майор Зак похлопал механика по плечу, повернул к себе. Никто не слышал, что сказал ему замполит, только все заметили, как механик неловким движением руки махнул по лицу и слепо шагнул в сторону. Его шатнуло. Зак взял его под руку, пошел рядом. Летчики молча проводили их хмурыми взглядами.

Вспомнить погибшего товарища собрались в столовой. На столе, за которым обычно сидел Лобанов, стояла тарелка с дымящимся борщом. Летчики, сутулясь, смотрели на нее, и каждый вспоминал Лобанова, его строгое, немного задумчивое лицо, широко открытые глаза. Никто не смел шевельнуться, никто не произнес ни слова. Это была первая потеря из состава нового пополнения, горькая, ощутимая, как собственная беда.

Майор Зак, выждав несколько минут, нарушил тягостное молчание, поднялся, обвел взглядом летчиков и хрипло произнес:

— Мои дорогие товарищи... Память о нашем боевом друге мы сохраним в наших сердцах, — опустив глаза, он помолчал. — Всем нам тяжело. Война вырвала из наших рядов товарища и друга. Но я призываю вас не падать духом и продолжать делать свою боевую работу. Так будем жить и бить фашистов...

Расходились из столовой молча. В сером небе кружились снежинки. Ветер шумел в вершинах вековых сосен. Летчики, не сговариваясь, двинулись к штабной землянке. Всех одолевала одна мысль: как там комэск? А вдруг раздастся звонок и сообщат, что он цел и невредим и скоро прибудет на свой аэродром?

— Придется кому-то из нас зайти в штаб, — сказал Бутузов. — Давай, Леша, ты по старой памяти. А?

Алексей молча отворил дверь, вошел в волглую теплынь, козырнул.

— Разрешите обратиться, товарищ командир?

Капитан Козлов в накинутом на плечи полушубке сидел у телефона. Увидев Рогожина, кивнул, но, понимая, с какой целью пришел сержант, что тревожит его, произнес:

— Ничего пока не известно. Идите отдыхать, сержант. Завтра будет работа. Если позволит погода, пролетим по маршруту до цели.

Товарищи встретили Алексея нетерпеливыми взглядами. Он покачал головой, сказал:

— Приказано отдыхать. Пошли, ребята.

Кто-то предложил зайти в землянку, где размещался технический состав. Гостям были рады. В углу топилась «буржуйка». Выведенное в маленькое оконце колено трубы накалилось, через его стыки выходили струйки сизого дыма. Было тепло, с мороза все сгрудились возле печки, тянули к ней руки, курили.

Пришел Беседин. Загадочно посмеиваясь, сказал:

— Сегодня, братцы, двойной праздник: День Красной Армии и день рождения моего командира, Алексея Арсентьевича Рогожина. Так что я приглашаю вас отметить эти две даты. Вот и чайник уже закипел. Как говорится: «Выпьем, няня, где же кружка? Всем нам будет потеплей».

— Не ври, Дима, — перебил его Марк Коган. — У Пушкина пьют с горя, чтоб сердцу стало веселей.

— У нас тоже горя хватает, — сказал Алексей. — А откуда ты, Дмитрий Иванович, узнал о дне моего рождения?

— Это военная тайна, — отшутился Беседин.

— Друзья! — воскликнул Рогожин. — А мне и правда сегодня исполнился двадцать один год.

— Да ну? Чего же ты молчал? — спросил Бутузов.

— Честно. Не до того было.

— Мы думали Дима шутит, — отозвался Владимир Никитин.

— Поздравляем, Леша! — закричал Марыгин.

— Удачных тебе штурмовок! — добавил Евсеев.

— Располагайтесь ближе ко мне. Давайте кружки, — примирительно сказал Беседин. — Тут шоколад и печенье есть.

— И вообще, вали все в кучу, — продолжал техник звена управления Илья Гаврилин, — сейчас поедим и на завтрак оставим. Опять аэродром расчищать придется, вон сколько снегу навалило!

Все оживленно толкались у печки, шутили, вспоминали прошлое, мирные дни и то, как тогда отмечали этот всенародный праздник. От тепла и чая лица ребят раскраснелись.

— Уютно здесь, — сказал Гаврилин, — а вот где наш командир?

— Небось, сел на вынужденную, — предположил Евсеев, — и завтра будет дома.

— Хорошо, если так...

Быстро летело время. Печка прогорела. Бутузов и Евсеев вышли за дровами. В темном небе по-прежнему шумел ветер, косо летел крупный снег. Они принесли по охапке сушняка. В «буржуйке» опять загудело пламя. Прислушиваясь к потрескиванию дров, все какое-то время молчали.

— А не пора ли на боковую? — зевнув, сказал Евсеев.

— Что ты, Володя! — удивился Алексей. — Дмитрий Иванович еще чайник вскипятил.

— Действительно, что-то вы все приуныли, — спохватился Беседин, вспомнив о своей роли тамады, потянулся за чайником.

И вдруг дверь распахнулась. Кто-то простуженным, сиплым голосом скомандовал:

— Хенде хох!

Хватаясь за пистолеты, летчики разом обернулись. В проеме, освещенный желтым светом коптилки, весь в снегу, с парашютом в руках, стоял комэск Александров. Из-за его плеча, улыбаясь, выглядывал стрелок Иван Капустенко.

Все вскочили, бросились обнимать, жали руки, подталкивали к печке, к теплу.

Дмитрий Беседин торопливо налил в кружки крепкого чая и протянул их комэску и Капустенко. Все наперебой зашумели:

— Садитесь, командир!

— Эх, вот жизнь! В один день и горе и праздник.

— Заждались вас, командир.

Бутузов, растолкав ребят, усадил комэска и его стрелка на табуретки, подвинул им еду.

— Ешьте, небось проголодались?

Тронутый таким вниманием подчиненных, Александров с чувством произнес:

— Спасибо вам за все.

Комэск видел, что его летчикам и техникам не терпится поскорее узнать, что и как с ним произошло. Тогда он первым нарушил молчаливое ожидание и, покачав головой, спросил:

— Что же вы все, други мои, разбежались в воздухе? Не гоже бросать командира, отдавать его на съедение «фокке-вульфам».

Летчики посмотрели друг на друга: оказывается, были «фоккеры», а их никто и не видел. Бутузов, вспомнив свой доклад капитану Козлову, опустил голову.

— Командир, мы потеряли вас из виду. Все глядели в оба, а вы, как в воду... Так ничего и не поняли, — за всех ответил Евсеев.

— Не мудрено, — медленно произнес комэск и задумался. Потом внимательным взглядом окинул ребят и тревожно добавил: — Не вижу Лобанова.

Алексей пояснил:

— Нет его. Не вернулся.

— Кто видел? — глухо спросил комэск.

— Я, — сказал Бутузов.

Александров помолчал, плотно сжал губы. И только сейчас летчики заметили на его щеках темные пятна.

— Поморозились, командир?

— Пустяки, пройдет, — ответил Александров.

Они только теперь начинали понимать, почему потеряли его из виду там, в воздухе над целью. Должно быть, он первым увидел и увлек за собой немецких истребителей, и они гонялись за ним где-то в стороне, лелея надежду сбить русского и получить желанную награду — уехать в Германию подальше от этих метелей и морозов и, чем дьявол не шутит, возможно, тем самым уцелеть. И все с уважением и благодарностью посмотрели на своего командира.

— Ну, а как все было на самом деле? — первым поинтересовался Бутузов. — Объясните нам, непутевым...

— Да тут, братцы, и рассказывать особо нечего... Произошло это уж после того, как первый заход сделали. Как псы вцепились в меня «охотники». Они, оказывается, внизу нас ждали. Сверху-то им истребители сопровождения мешали. А на выходе из пикирования «ил» беззащитен: щелкнуть его не сложно. Ну, я разогнался с принижением, они — за мной. Вначале думали, им зайчик смирный попался, сейчас, мол, шпок его — и в кубан. А зайчик-то сам норовит шпокнуть, да и стрелок мой, Ваня, по ним лупит из крупнокалиберного. Когда они разобрались в обстановке, вы уже штурмовку закончили. Ну а я загнул боевой разворот и в облака. Вынырну, посмотрю — ждут, кружат, дьяволы. Уж больно им охота поймать меня на мушку. И поймали... М-да-а. Правда, случайно сам напоролся на очередь. — Он примолк, легонько коснулся щек, поморщился. — В общем, подбили. Зацепили маслорадиатор. Куда деваться? Думаю, надо как можно ближе к своим долететь. Перетянул линию фронта, мотор дает перебои, вот-вот заклинит. Гарью уже запахло. Не стал я ждать, пока он выйдет из строя, выбрал местечко в мелколесье и благополучно плюхнулся на живот. Пока полз, снега сдвинул перед собой целую гору. Весь самолет ушел под нее. Никакой тебе маскировки не надо. Только киль да кабину чуть-чуть загородили лапником — и все. Рядом будешь — не найдешь. Сделали что надо со своим «илом», огляделись. Оказывается, сели на дорогу. Так что самолетик наш дорогой можно будет свободно притащить домой.

Ну, простились мы с ним на всякий случай, взяли компас, определили азимут, взвалили на плечи парашюты, снятые приборы и айда... Вот тут-то, на радостях, сделали серьезную ошибку: не пошли по дороге, а решили напрямик, чтоб сократить путь. И — на тебе! Провалились в снег, а под ним — жижа, шипит, пузырится. Болото совсем не замерзло. Слышал я о нем жуткие истории: кто опускался сюда зимой на парашюте, здесь и оставался... Ну, думаю, попали: куда ни шагаем, — везде чуть не по колено.

Хорошо еще не в унтах, а в сапогах были, а то бы без ног остались.

Шли долго. Вокруг ни села, ни деревни. Тишина. Только где-то вдали погромыхивает. И знаете, что самое удивительное, вышли прямо на Баталы. Пригодилась, оказывается, туристская подготовка. Азимут выдержали точно.

Когда зашли на КП, командир аж растерялся. Упали, говорит, как снег на голову...

— Хорош снежок, — отозвался Бутузов, — килограммов под девяносто.

Александров косо посмотрел на Михаила.

— С парашютом и приборами, пожалуй, побольше будет...

— Доложили командиру, — продолжал комэск. — А он говорит: «Не буду портить вам праздничного настроения, сделаю это в другой раз. А сейчас идите скорее в землянку техсостава, туда пошла почти вся ваша эскадрилья». Мы сразу сюда. Вот и весь сказ. — Он повернул к себе стоявшие на самодельной подставке круглые самолетные часы и строго сказал: — Засиделись мы. Пора по домам.

Летчики простились и вышли на улицу. После долгого молчания Михаил Бутузов сказал:

— Хорошо, командир, то, что хорошо кончается. А могло все кончиться иначе...

— Да, — кивнув головой, согласился Евсеев, — могло. А не хватит ли, товарищ командир, так рисковать? Ты себя раскрыл, и они теперь специально будут охотиться. И нам, как только привезут твою машину, придется общими усилиями закрасить эту картинку. Чтобы твой самолет не отличался от других.

Александров обернулся и, глядя на летчиков, спросил:

— Выходит, вы меня осуждаете? Мало, что командир обещал снять стружку, и вы заодно? Я стараюсь изо всех сил, а получается напрасно?..

— Да нет, почему же, — примирительно сказал Евсеев. — Мы любим тебя. Это во-первых, а во-вторых, извини за такой разговор, но сам же ругал Рогожина, что он оторвался от группы. А теперь? — Евсеев встал перед Александровым и показал на Алексея глазами: — Получается, ведь он тоже делал это ради нашего общего дела. А мы, да и ты раньше думали так: что бы ни произошло, надо держаться друг друга. Держаться так, чтоб никто не смог нас разъединить: ни истребители, ни зенитки. Тогда мы действительно будем дружной, слитой воедино эскадрильей.

— Ну, сдаюсь, — сказал комэск. — Спасибо за урок, мои дорогие орелики. Сдаюсь без боя, и с этого дня я от вас никуда! Но и вы, надеюсь, будете платить мне тем же — никогда не отрываться от группы.

— Есть, не отрываться, — хором ответили летчики.

— Один за всех, и все за одного, — выпалил Рогожин.

— Значит, Геббельсу конец? — улыбнулся Евсеев.

— Согласен, — сказал Александров. — Ну а теперь пора и честь знать...

Поздним вечером летчики улеглись спать. На улице по-прежнему свистела вьюга, предвещая нелетную погоду.