Начало поединка

Густой заснеженный лес остался позади. Дорога, на которую вышли летчики, была загромождена разбитыми санитарными машинами. В морозном воздухе остро пахло взрывчаткой и горелым железом. Везде, над всей округой, до самого западного горизонта, затянутого дымной мглою, за островками молодых деревьев, будто в страхе убежавших от лесного массива и притулившихся здесь, в низине, угадывалась тревога. Она усиливалась тем, что сюда докатывался гул артиллерийской канонады, слышалось стрекочущее, неровное тарахтение мотора.

Летчики остановились, огляделись. Алексей Рогожин, широкоплечий, подтянутый, в солдатской шапке набекрень, уже заметил, как из-за крутых заносов, пофыркивая дымком, показалась крытая полуторка с большим красным крестом на выцветшем брезенте.

Георгий Белов, большой, неторопливый в движениях, поскользнулся на заметенном раскате и, подтянув лямку вещмешка, остановился у края дороги. Марыгин и Лобанов топтались рядом, озябшие, они тоже глядели на приближавшуюся машину.

— Ну, асы... Чего носы повесили? Держите высоту! Посадка еще не скоро, — подбодрил товарищей Алексей. — Лучше посмотрите туда... Что там фашисты натворили... Неужели не видели санитарные кресты?

— Где же люди? — тихо спросил Марыгин, всматриваясь в разбитые машины.

Рогожин надвинул шапку ниже, поправил светлую прядь волос и кивнул в сторону громыхавшей полуторки.

— А вон и люди.

Что-то изменилось в воздухе, даже тарахтение мотора стало тише. И как будто потемнели снега. Но в небе было безоблачно. По-прежнему слепило солнце, мела поземка. И тогда все увидели, что полуторка замедлила ход и кто-то, высунувшись из кабины, прокричал: «Воздух! Ложись!» А сверху, точно из-за солнца, рос, давил на землю до звона в ушах вибрирующий вой.

Из машины кубарем выкатились люди и, ломая хребты сугробов, бросились в сторону от дороги. Пробежав десяток шагов, они упали лицом вниз и неподвижно застыли на искрящемся снегу.

Запрокинув голову, Рогожин смотрел, как, сверкая остеклением кабины, на них почти отвесно пикировал «мессершмитт». «Не падать! Только не падать! — приказал себе Алексей. — Площадь попадания в лежачего увеличится». И срывающимся голосом прокричал об этом и своим товарищам, и санитарам, и шоферу.

Он стоял, широко расставив ноги, в смерзшихся ботинках, в короткой не по росту шинели. Товарищи его кто где ничком лежали в колеях, над их спинами горбатились тощие вещмешки.

Зубы Алексея выбивали дробь. Все тело просило, требовало: «Прячься, прячься! Заройся в снег!» Но он как будто занемел. Оглушающие вой и грохот промчались над ним. Пушечно-пулеметная трасса бросила в лицо снег и крошево земли.

Алексей чуть присел, поворачиваясь вслед за набирающим высоту «мессершмиттом». На его фюзеляже успел различить оскаленную звериную пасть. И вдруг закричал, затряс кулаками:

— Ну, сволочь! Мы с тобой еще встретимся!

А «мессершмитт», сделав боевой разворот, опять нырнул к дороге и ударил из пушек. Выходя из пикирования, он накренился, и Алексей увидел смеющееся лицо немецкого летчика.

Сделав горку, самолет исчез за вершинами деревьев, и когда поутих рев его двигателя, из кузова санитарной машины донесся исторгнутый болью стон.

— Подъем! А ну, подъем! — крикнул Алексей своим товарищам. — Бегом за мной к машине. Там раненые.

Полуторка накренилась, осела на пробитую шину, из-под ее капота струйками выходил дым. Отряхнув снег, к ней уже спешили пожилые, в мятых грязных халатах, в съехавших набок шапках два санитара и шофер.

Первым подбежал легкий на ногу Рогожин, заглянул через задний борт в кузов, где лежали вповалку несколько раненых. Один из них с размотанным на голове бинтом, путаясь в нем, цеплялся за стойку кузова, слепо вытянув перед собой окровавленную руку, кричал хриплым, рвущим душу голосом. Сверху над ним, через рваные пулевые отверстия в брезенте, прорывался нежно-розовый солнечный свет.

Один из санитаров неловко и тяжело занес ногу за борт, перевалился в кузов. Осмотрев стонущего раненого, быстро поправил бинт на его голове. Стоя на коленях, он оглядел неподвижные тела остальных, спешно потрогал их, пощупал пульс и неожиданно поднял сжатый кулак, погрозил в небо:

— Ну, фашист, придет и твой черед... Скорей давай сумку, Иваныч, перевяжем живого. — Шмыгнув носом, под которым топорщились заиндевелые усы, глухо произнес: — Один только остался. А остальные уж там... Им не надо...

Его напарник, сухой, со впалыми щеками пожилой боец, молча стянул с головы шапку. Глядя на него, сняли шапки и летчики, шофер бросал на дымящийся мотор хрупкие комья снега, ругался.

Алексей с непокрытой головой стоял у кузова машины и впервые ощутил тяжкую значимость всего происшедшего, перед чем надо обнажать голову.

А санитар, перевязывая руку стонущему раненому, говорил:

— Успокойся, сынок. Тут этих бандюг хватает. И хоть бьють их наши, а они все шкодють и шкодють. Редкий рейс без них обходится.

И точно в подтверждение сказанному, в небе снова возник рокочущий звук мотора. Он приближался, становясь все мощнее, в него изредка вплеталось дробное таканье пулеметов. От полуторки тянуло едким дымом горелого масла. Шофер с бледным решительным лицом подскочил к летчикам.

— Тикайте, хлопцы... Вин опять чешет. — И бросился через обочину под кромку сугроба.

— Стойте! — крикнул Алексей. — Стойте! Я же говорил, так ему будет труднее попасть в нас.

— Стой, если жить надоело, — ворчливо отозвался шофер, зарываясь в снег.

Санитары последовали его примеру. Товарищи Алексея неуверенно посматривали на него, поглядывали в небо. Алексей тоже посмотрел и, щуря свои отчаянные глаза, неожиданно веселым голосом произнес:

— Вон они летят... Над лесом. — Помолчал, всматриваясь, и улыбнулся счастливой детской улыбкой. — Да это же наши орелики гонят его, гада.

Первым, трусливо прижимаясь к земле, промчался плоский «мессершмитт» со звериной мордой на фюзеляже, а следом, сотрясая воздух пулеметными очередями, гнались два «яка».

В это радостное мгновение для всех, кто стоял или лежал на дороге, не было роднее, желаннее этого победного рева моторов наших истребителей.

Когда самолеты исчезли в лучах низко стоявшего солнца, Алексей сказал:

— Хотел бы я видеть, фашист, как ты теперь улыбаешься. Очумел, видать, от страха и рвешь когти на бреющем.

Поднялся заинтересованный этими словами шофер, отряхнулся от снега, спросил уже не по-украински, а по-русски:

— А вы откуда и куда, сынки?

— Да мы, бать, летчики, идем в свою часть.

— Выходит, и вы... эти самые, «ястребки»?

— Нет, — значительно поправил его Алексей, — мы — штурмовики.

— Вон что, — протянул шофер, с уважением глядя на летчиков и обернувшись к подошедшим санитарам, пояснил им, кто такие эти ребята и куда лежит их путь.

— Ну, в добрый час, летуны... — сказал усатый санитар. — Идите, встречайте своих. Они давеча туда, — он глазами показал на запад, — низко пролетели. Говорят, этих штурмовиков гитлеровцы боятся пуще дьявола.

— А как же вы? — спросил Алексей, кивая на поврежденную машину.

Шофер махнул рукой.

— Нам не привыкать. Поедут еще машины следом, подберут, — вздохнул он, с тоской глядя на изрытую дорогу, — а мы пока этих, — он кивнул на кузов, — земле предадим.

Алексей проследил за его взглядом и тут только заметил лежавшие возле сгоревших, уже заметенных снегом машин, человеческие тела.

— Все тут остались, — сказал второй санитар. — Как шли три машины, так все тут и остались. И раненые, и наш брат, санитар. Только мы вот, благодаря ей, — он кивнул на полуторку, — застряли в лесу и долго выбирались, а их тут налетело... Глянь, сколь воронок-то накопали. — Он поднял полу халата и достал из кармана телогрейки кисет, бумагу и непослушными пальцами стал свертывать цигарку. — Должно, шли по другому делу, а тут мы подвернулись. Ну и надумали покуражиться, пошкодить, как псы собачьи, над беззащитными... Вот, смотрите, запоминайте дела фашистов, злей воевать будете.

Летчики стояли, глядя на загроможденную машинами дорогу, испятнанную черной, развороченной взрывами землей, и в душе у каждого поднималось еще неосознанное, по-юношески яростное, неуемное желание схватиться с врагом сейчас же, сию минуту, — и мстить ему, мстить за все: и за эту дорогу, как рваная черная рана, лежавшую среди снежной белизны, и за разбитые, изувеченные машины, главное, — за этих погибших людей. Вдруг из кузова полуторки донесся крик, тот, от которого вздрагивает и взрослый, точно младенец умирающий зовет его, ищет у него спасения. Летчики подвинулись к машине, притаили дыхание.

В кузов быстро залезли оба санитара, но раненый уже вытянулся, затих. Устало сгорбившись, два пожилых человека сели на борт, помолчали, потом медленно встали, слезли на дорогу. Летчики с нетерпеливым ожиданием смотрели на них, и когда усатый санитар поднял лицо, они увидели его почти белые от сдерживаемых скупых слез глаза, и что-то такое скорбное плескалось в них, чего они не могли понять.

— Идите, — сказал санитар. — До ваших недалеко. Верст пять будет, не боле.

И Рогожин с товарищами пошли гуськом, куда указал санитар, неся в своей душе и печаль, и горечь от боли, лежавшей в ней непреклонно и тяжко, как камень.

Время полета истекло

Спустя час они остановились у штабной землянки. Над заметенным ее накатом курился желтоватый дымок. Недалеко от опушки, за колючей метельной мглой, виднелись горбатые силуэты штурмовиков. Короткие шинели подбивал ветер, запорашивал снегом обмотки, солдатские ушанки, красные сержантские треугольники на петлицах.

Взглянув на своих спутников, Алексей грустно улыбнулся: у Лобанова, Марыгина и Белова потемнели лица, на висках заиндевели волосы. Еще бы: от станции Пено до аэродрома Баталы протопали больше десяти километров. Пристукивая застывшими ногами, летчики подмигивали друг другу, улыбались.

— Ну, асы, как будем докладывать? Ввалимся толпой или пошлем представителя?

— Вот ты и представляй, — обрадованно сказал Марыгин, с тонкими чертами лица и живыми насмешливыми глазами, туляк, земляк Алексея. Он зябко поддергивал лямку вещмешка, моргал длинными ресницами.

Алексей вопросительно взглянул на остальных. Хмурился плотный в плечах, сдержанный Лобанов. Застенчиво смотрел озябший Белов. Выражение лица Алексея, казалось, спрашивало: «А почему я?»

— Иди, иди, Леша... — подтолкнул его Марыгин. — Ты у нас самый бойкий... И вообще казюк, потомственный оружейник, комсорг, лыжник, пловец, плясун, певец и голубятник.

— Давай, давай, наваливай, — с усмешкой сказал Алексей. — Не хотите греться, мерзнете тут, на ветру. Вон как закручивает. Вишь? А я пошел...

Ребята шагнули к нему, выбили из складок шинели набившийся снег.

— Ну вот, теперь все в порядке. Обмоточки сам отряхнешь. Вон и веник лежит.

Алексей нагнулся и пахучим полынным веником махнул по обледенелым шнуркам.

— Все! Теперь ты чистый, казюк, но все равно поддержи командира, когда он падать начнет от твоего внешнего вида.

Марыгин взял Алексея за борт шинели, притянул к себе и строго сказал:

— Ты там, землячок, недолго... Всю биографию не рассказывай. А то застынем тут. Понял?

Задев плечом косяк низенькой, с белыми полосками инея в пазах, двери, Алексей остановился на широких ступеньках землянки. В желтом сумеречном свете коптилки он разглядел три фигуры, склонившиеся над картой. Никто из них не обратил внимания на вошедшего. «Кто же тут командир?» В петлицах одного Алексей заметил три шпалы. «Подполковник! Значит, к нему». Шагнув со ступенек, он окунулся в тепло землянки, зашуршал свежей соломой, постланной на полу, глухо громыхнул наледью каблуков:

— Товарищ подполковник!

Подполковник с досадой мельком взглянул на него, кивнул в сторону. Алексей растерянно повернулся к майору с крупной головой и седыми висками. Хотел было обратиться к нему, но майор карандашом, зажатым короткими пальцами, энергичным жестом указал на капитана.

Капитан Козлов сидел на табуретке, устало опустив покатые плечи. Напряжение, в каком он находился последнее время, не проходило: в его ушах еще звучали тревожные голоса замполита майора Зака и начальника штаба подполковника Пусторнакова: «Неужели никто не вернется?»

— Все, майор, — сказал Пусторнаков, — чудес не бывает, время полета истекло.

«Да, — подумал капитан Козлов, — чудес не бывает». И все же он надеялся на чудо. «Должен хоть кто-нибудь прилететь. Ведь на задание ушли опытные летчики: капитан Панкин, старшие лейтенанты Шебанов, Яровой, Бутко, сержант Данилов».

Он вздрогнул, когда на улице послышались веселые голоса, чавкнув, отворилась сырая набухшая дверь, и с клубами морозного пара ввалился этот, розовощекий сержант. «Ну вот, — мрачно подумал капитан Козлов, — как раз вовремя и пополнение пришло».

И в нем поднялось такое непреодолимое чувство протеста, что он, увидев этого так неказисто одетого сержанта, представил, как завтра он должен будет дать ему самолет и послать туда, откуда сегодня еще никто не прилетел... «Нет, нет и нет! Я лучше сам, сам буду летать. По три, по пять раз, только бы... Нет!»

— Товарищ капитан, сержант Рогожин с группой летчиков из трех человек прибыл для дальнейшего прохождения службы.

«...А их надо учить. Учить их надо. Они ведь, как и все сейчас, ускоренного выпуска — взлет-посадка». Он поднял на сержанта усталые глаза, внимательно осмотрел с головы до ног и медленно разомкнул жесткие губы:

— Ты кто? Механик?

Алексей качнул головой: «Неужели он не расслышал? — подумал с досадой. — Ведь я только что доложил...»

Черные густые брови капитана поднялись, наморщился крутой лоб.

— Может, вооруженец или воздушный стрелок?

— Никак нет, — сухо ответил Алексей.

— Ну, кто же ты?

— Летчик!

— Ле-етчик? — изумленно переспросил капитан. — Да ты послушай, комиссар, — обратился он к майору, — что он говорит... — Козлов выпрямился, расправил плечи. — Летчик? Как у тебя шапка держится на голове, а?

Алексея опалило жаром. «Все, пропал. Сейчас выгонит или отправит обратно в ЗАП»{1}. В этой смерзшейся короткой шинели, в обмотках, высоко под самые колени охвативших его ноги, Алексей чувствовал себя неуклюжим, ненужным.

— Ну ладно, — чуть мягче сказал капитан, прохаживаясь по землянке, — летчик, так летчик. А как, говоришь, твоя фамилия?

— Сержант Рогожин, товарищ капитан.

— Вот что, Рогожин... Ты хоть можешь отличить Ут-два от Ил-два?

— Так точно. Могу.

Капитан несколько секунд помолчал, рассматривая его угловатую фигуру, с усмешкой, растягивая слова, сказал:

— Ну раз можешь, тогда зови остальных, а сам... — Он жестом подозвал к себе Алексея и, ткнув пальцем в маленький оттаявший синий глазок на оконном стекле, продолжал: — Вон, видишь, самолет стоит?

— Вижу, — недоуменно ответил Рогожин.

— Тогда оставь вещмешок здесь, а сам иди и скажи механику, чтоб прогрел мотор, словом, подготовил машину к полету.

— Есть, прогреть мотор и готовить машину к полету, — бодро отчеканил Алексей.

Товарищи толклись у землянки. Увидев Алексея, обступили его.

— Ну что? Как? Куда?

— Вон туда. — Рогожин взглядом указал на стоявший в стороне от взлетной полосы Ут-2.

Ребята понимающе смотрели на Алексея. А его зло распирало. Чтобы найти ему выход, он в сердцах махнул рукой.

— Вам в землянку, а мне командир приказал запустить вон тот, — он рукой показал на самолет. — Смеется он, что ли, над нами, братцы? Говорит, не летчики мы, а ледчики. Не те, мол, какие летают, а те, что лед возят. Ну-у, му-ужик будь здоров!..

Только успел выплеснуть из себя накипевшее, как открылась дверь землянки и вошел капитан. Сержанты вытянулись перед ним по стойке «смирно».

— Тоже летчики? — спросил капитан, с улыбкой рассматривая одежду ребят.

— Так точно, товарищ капитан, — ответил за всех Марыгин.

— Ну, хорошо. Потом поговорим. А сейчас идите в землянку, там майор Зак, замполит наш, займется с вами. Пообедаете, а потом попробуем одеть вас как полагается, и за работу... А ты что стоишь? — обернулся он к Алексею. — Хочешь без обеда остаться? Выполняй приказание. Марш к самолету.

Возле машины копался механик. Алексея он встретил сожалеющим взглядом, спросил:

— Ты чего, сынок?

Рогожин пояснил.

— Куда же ты в шинелешке-то? Простынешь.

— Нам не привыкать, — бесшабашно ответил Алексей.

— Ладно. Ге-ерой, — вяло проговорил механик. — На-ка тебе мою меховую куртку, все потеплее будет. А во-он там, — он показал рукой на ящик, — возьмешь валенки и рукавицы.

— Спасибо большое. Что за человек он? — полюбопытствовал Алексей, кося глазами на идущего к ним капитана.

Механик многозначительно пожевал губами.

— Козлов? Хоро-оший человек, лучше не сыщешь. И командир требовательный, но до-обрый, справедливый то есть.

«Ну, куда уж добрее», — с усмешкой подумал Алексей, облачаясь в просторную куртку механика и надевая его большие растоптанные валенки, перчатки в темных масляных пятнах. Он потопал ногами: «Обувка что надо, в самый раз, а марку перед командиром выдержу. Чтобы все чин чинарем было, как полагается. Пусть не думает, что молокосос какой-нибудь...»

Он обошел самолет слева направо, потрогал элероны, руль высоты и поворота, покачал винт, — все было в порядке. Накинув парашют, подогнал по росту лямки и, обив с валенок прилипший снег, взобрался на крыло, мягко прошел по ребристому резиновому коврику к передней кабине. Осмотрел ее. Подтянулся, неуклюже занес через высокий борт правую ногу, аккуратно опустил в чашку сиденья парашют, застегнул привязные ремни. В это время подошел капитан Козлов. Механик самолета, торопясь, вышел ему навстречу, приложил к головному убору руку. Приняв рапорт механика о готовности самолета к полету, капитан Козлов накинул парашют, вспрыгнул на крыло, с него в заднюю кабину и, поудобнее устраиваясь на сиденье, сказал:

— Ну, летчик, давай, показывай, что умеешь.

Как учили в тульском аэроклубе и таганрогской школе летчиков, Алексей крикнул механику:

— К запуску!

— Е-сть, к запуску, — протяжно ответил тот и дважды провернул винт.

— От винта!

— Есть, от винта-а! — пропел механик.

Алексей включил магнето, и мотор, выпустив сизое облако, застрекотал ровно, без перебоев. Погоняв двигатель на разных оборотах, Рогожин поднял обе руки вверх, что означало убрать из-под колес колодки, старательно вырулил к линии старта и попросил разрешения на взлет. Козлов разрешил. Алексей переместил вперед сектор газа, и самолет, поднимая за собой облако снежной пыли, сдвинулся с места и, набирая скорость, побежал по взлетной полосе.

Аккуратно сделав все четыре разворота, летчик пошел на посадку. Притер машину плотно у посадочного знака, а капитан через переговорную трубку шутит:

— Нормально. Молоко возить годишься, а здесь, на фронте, летать надо резче, энергичней. Ну-ка брось управление, посмотри, как это делается.

Алексей управление не бросил, легонько удерживал его. «Дай, думал, посмотрю, как ты летаешь». Козлов увеличил газ. Самолет после короткой пробежки оторвался от земли, быстро набрал скорость и прыжком устремился вверх. На небольшой высоте летчик сделал крутой, на одном левом крыле, разворот, убрал газ и перевел машину на снижение. Самолет почти у земли еще раз развернулся и побежал по переметенному снежными заносами полю. Все произошло быстро, решительно, четко.

«Чувствуется характер», — подумал Алексей с уважением.

— Вот так сможешь? — услышал он из переговорной трубки.

«Ах, черт, — подумал Алексей. — Да если б знал, что разрешишь так», — и вслух ответил:

— Смогу, товарищ капитан.

Он повторил все, что сделал до него командир. Правда, посадил не так чисто, несколько по-вороньи, но сносно. Капитан сказал:

— Это дело другое. Теперь заруливай.

Алексей уверенно повел самолет по узкой рулежной дорожке на стоянку, а командир не унимался:

— Слушай, сержант, вон, справа, боевой самолет стоит, видишь?

— Вижу!

— Так вот, сейчас пойдешь и скажешь, что я приказал подготовить его к вылету. — Он помолчал, как бы оценивая сказанное, и спросил: — Понял?

— Так точно, товарищ капитан.

Когда Алексей вылез из кабины, Козлов был уже на земле.

— Ну что ж, сержант, учили тебя, по всему видать, толковые люди: взлетать и садиться умеешь. Остальному научим, хотя спарки у нас пока нет. Поэтому полетишь сразу на боевом. Какой у тебя налет на учебном Ил-два?

— Шестнадцать часов, товарищ капитан.

— Мда-а, — сожалеючи выдохнул Козлов. — Ну что ж, куртку и валенки вернешь после полета. Я буду через пятнадцать минут, проверю твои знания по матчасти.

На пути к самолету Рогожин повстречался с майором из штабной землянки. Тот остановил Алексея, поинтересовался:

— Ты куда, сержант?

— Товарищ капитан приказал передать техникам, чтоб готовили «ил» к полету.

Майор Зак поднял брови и доверительно, тихо сказал:

— Иди назад и передай командиру полка, что этот самолет еще не облетан.

«Да, — подумал Зак, — видимо, инженер полка капитан Катилевский не доложил командиру, что «ил» не успели облетать». — И вслух сказал:

— Я сейчас облетаю его. Потом ты полетишь.

Он участливо улыбнулся и пошел к самолету. Алексей пожал плечами, вернулся назад. Капитан стоял рядом с механиком, поджидал Алексея.

— В чем дело? — строго спросил Козлов. — Почему не выполнил приказ?

Алексей доложил:

— Товарищ майор вернул меня. Сказал, что самолет не облетан, и он облетает его.

— Комиссар Зак? — спросил командир. — Опять будет свой класс показывать.

А сам с восхищением посматривал на резво рулящий к старту «ил». Развернув самолет в направлении взлета, Зак затормозил, затем дал полный газ. Тяжелый штурмовик сорвался с места, быстро набрал скорость, и Рогожин не уловил момента, когда он оторвался от земли.

— Видел, как надо взлетать? — гордо сказал Козлов. — У него самолет, как пушинка. Вон уже где!

Козлов поднял руку и посмотрел в небо. Там, подвывая мотором, совсем как истребитель, лихо виражил Ил-2. Потом он косо, крылом вниз, перешел в пикирование, пронесся в двух метрах над стартом и, круто задрав нос, вошел в боевой разворот.

Алексей с завистью наблюдал за полетом: «Во, замполит дает! Вот это замполит!»

Приземлившись и выйдя из самолета, майор Зак подошел к командиру и тихо, чтобы слышал только он, сказал:

— Зря ты, командир, на сержанта навалился. Ну ладно, на этом, — он кивнул на Ут-2, — слетал, а тут боевая машина. Всякое может быть. Да и проверочка требуется пообстоятельнее. Какой у него налет?

Козлов нахмурил брови, чуть скосив глаз, с состраданием посмотрел на взъерошенную угловатую фигуру Рогожина и, переходя на шепот, простуженно просипел:

— Какой там, комиссар, налет. Взлет — посадка.

— Известно, — согласился Зак. — Этих новичков надо будет еще долго учить. А ты его сразу...

— Когда, комиссар! У нас что, есть время? — Он еще раз взглянул на стоявшего по стойке «смирно» Рогожина и с каким-то непонятным раздражением и решимостью шагнул к нему. — Ну, что стоишь, сержант? Иди к самолету. Выполнишь два полета по кругу. Только поаккуратней при взлете. Снегу на полосе многовато, поэтому ручку не пережимай, а то заденешь винтом.

Он задал Алексею два наводящих вопроса по матчасти, спросил, когда летал последний раз на учебном Ил-2.

— Недели две назад, — неуверенно ответил Рогожин. Козлов одобрительно кивнул головой.

— Не забыл, как это делается?

— Нет, не забыл, товарищ капитан.

— Ну, хорошо. Не волнуйся, делай все, как учили.

Припомнилось Алексею, когда впервые увидел эту машину, с завистью подумал: «Вот на каком бы полетать...» И мечта осуществилась. А до того учился на Р-6 и на СБ, и на «бостонах». И ни в какое сравнение они не шли с этим мощным, грозным для врага штурмовиком.

А сейчас, когда позади были два пробных полета на Ут-2, Алексею хотелось так же, как это сделал майор Зак, пронестись над стартом в двух метрах от земли и крутой горкой уйти к облакам, но, поразмыслив, решил мальчишеское ухарство не показывать: неизвестно, чем это кончится, да и командир полка, кто его знает, как отнесется к такому лихачеству. Поэтому Алексей упирал больше на четкость, чистоту разворотов и на точную стремительную посадку. Когда вылез из кабины, Козлов прищуренными глазами посмотрел ему в лицо.

— Ну что ж, летчик, — одобрительно сказал он своим простуженным голосом. — На сегодня довольно. Завтра еще сделаешь пять полетов по кругу и сходишь в зону. Подробное задание получишь от командира первой эскадрильи старшего лейтенанта Александрова. А теперь верни механику одежду и марш в столовую.

Он оттянул рукав реглана, взглянул на часы и, качая головой, спросил у майора:

— Звонили в штаб?

— Да, — коротко ответил майор Зак и молча взглянул на небо, прислушался.

— Что там?

— Пока ничего.

— А как разведчики?

— Пошел второй час, вот-вот должны появиться.

Алексей тоже заинтересованно поднял глаза к горизонту. «Кого они ждут? Кто-то, видно, улетел и должен уже вернуться, а его все нет и нет? Неужели тех, о ком еще на дороге говорил санитар?»

— Разрешите идти? — обратился он к капитану Козлову.

Тот молча, с озабоченным выражением лица, кивнул Алексею.

В большой, оборудованной под столовую землянке было тепло и уютно. Вкусно пахло борщом и свежим хлебом.

Ребята заждались Алексея. Они сидели в окружении свободных от полетов летчиков, рассказывали о себе, расспрашивали о боевых делах. Слышался звучный голос высокого русоволосого старшего лейтенанта:

— Ушли на штурмовку аэродрома. Горючее уже кончилось, а от них ни слуху ни духу... — Он глубоко затянулся папиросным дымом, с интересом взглянул из-под белесых бровей на подошедшего Алексея. — Давай знакомиться. Комэск первой эскадрильи старший лейтенант Геннадий Александров.

Пожимая его крепкую широкую ладонь, Алексей назвал себя и спросил:

— А что, какая-нибудь надежда есть?

— Вся надежда, сержант, только на ненастье. Может, там, — он махнул рукой на запад, — метель разыгралась, и они попали в снежный заряд, заблудились, да сели где-нибудь у соседей. Переждут непогоду и вернутся. Прилетят разведчики, расскажут, что к чему...

С морозу и усталости аппетита прибавилось. Не успел оглянуться, как тарелка опустела. Александров, видя такое, попросил для новичка добавки.

— Наедай шею, сержант, пригодится.

Но Алексея и всех не покидала мысль об ушедших на задание. Он видел, как в столовую вошли командир полка и замполит, сели за отдельный столик, молчаливые и мрачные. Ели, заметил Алексей, без охоты, машинально.

«Переживают командиры, — думал Рогожин, — мы для них, что дети для отцов. Это точно. И душа болит, и ответственность несут какую за нас. Трудно им».

Еще несколько минут летчики находились в столовой. Ветер шумел над крышей, раскачивал вершины деревьев. Постукивала промерзшая, неплотно пригнанная дверь. Раза три вскакивал обманутый этими звуками Александров, выходил наружу. Возвращался, молча садился на лавку. Наконец не выдержал, сказал:

— Ладно, ребята, не унывай, будем надеяться на лучший исход. Ясно одно. Без прикрытия в этот район больше летать нельзя. Немцы перебросили туда свежие силы истребителей.

Он прислушался и вдруг опять сорвался с места, бросился из столовой. Следом донесся громкий радостный крик: «Летят!» Все выбежали на улицу и, подняв головы, старались уловить неровные звуки мотора.

Неожиданно из низкой облачности вывалился штурмовик, за ним тянулся дымный след. Вздрагивая и дергаясь, он с прямой отлого пошел на посадку. Надрывно, оглушающе раскатывался в воздухе рев обессиленного двигателя. Штурмовик шел косо, боком, как будто невидимые канаты тянули его за одну левую плоскость.

Все, кто наблюдал за ним в эту минуту, в изумлении смотрели на «ил», кричали. Один из механиков, худой, небритый, в отчаянии взмахнул руками — узнал свою машину. Сердце ли подсказало или по одним только ему известным приметам определил он, что это его самолет, который совсем недавно проводил в разведку. Механик обернулся на вышедшего из столовой командира полка и кинулся навстречу гудящему, обгорелому, с разбитым фонарем и полуоторванной плоскостью «илу».

Штурмовик заполнил гулом и скрежетом аэродромное поле, пронесся над стоявшими и радостно махавшими руками людьми, убрал крен, коснулся взлетной полосы и запрыгал на ее неровностях, взметая снежную пыль. Звук двигателя неожиданно оборвался. Вспарывая колесами снег, самолет все больше сползал в левую сторону, крутнулся на месте и замер. Дым окутал его со всех сторон. В кабине и под плоскостями взблескивали языки пламени, Капитан Козлов подбежал к машине, полез на крыло. Сзади его ухватил за реглан майор Зак.

— Товарищ командир...

— Брось, комиссар! — крикнул Козлов. — Брось! Мне летчика... Вытащить его надо...

Капитан Козлов, задыхаясь в дыму, прикрывая лицо рукой, все же взобрался на плоскость. Трещала, осыпалась под огнем краска. Жаром обжигало легкие. Козлов нащупал голову летчика, плечи, стал отстегивать привязные ремни.

Механики оттеснили командира в сторону, вытащили наружу летчика. Голова его валилась на грудь. Спина и рукава кожаной куртки дымились, но ее быстро сняли и бросили в снег. Летчика уложили на носилки, накрыли одеялом. Толпившиеся в дыму люди услышали властный голос командира:

— Марш от самолета! Немедля!

Только успели отбежать в сторону, как пылающий штурмовик взорвался. Высоко взметнулись над полем иссиня-черные клубы дыма, внизу заплясало пламя.

Летчика отвезли в санчасть. Командир полка с опаленными бровями и обожженной щекой, хмурясь, направился в штабную землянку. Зак шел с ним рядом.

«Да, — горевал капитан Козлов, — вся надежда была на разведчиков, а прилетел один и то раненый, без сознания. Что же случилось с другим? И где остальные? Погибли? Или все-таки вернутся? Вернутся... Хотелось бы верить в это».

Они подошли к землянке, остановились у входа.

— Рисковый ты, командир, — вытирая снегом закопченные руки, сказал майор Зак. — Могло бы рвануть и пораньше.

— Могло, да не рвануло, — с усмешкой ответил капитан.

— Это не ответ. Не рвануло сегодня, завтра полк из-за несоблюдения элементарной техники безопасности может лишиться командира.

— Что я слышу, комиссар! — улыбнулся Козлов. — Какие нежные и зрелые речи. Прямо мама родная. Спасибо большое за заботу. Я тоже люблю позаботиться. Да и должность у меня — сплошная забота. Только утром, подчиняясь приказу, я опять пошлю туда, — он поднял глаза к небу и махнул рукой, — еще шестерку, а может, две, сколько потребует обстановка... А вернутся назад или нет, ни ты, ни я, никто не знает.

Они отряхнули снег друг с друга и вошли в землянку. Козлов посмотрел на часы и обернулся к начальнику штаба.

— Надо звонить в дивизию, — решительно сказал он. — Во что бы то ни стало узнать о судьбе остальных.

Козлов подвинул к себе телефон, сдернул с головы шлемофон. Дивизия звонила в воздушную армию, армия — в стрелковые войска на переднем крае. Наконец оттуда подтвердили, что слышали взрывы в тылу врага и эхо пушечных очередей, но самолеты в указанное время назад не пролетали. Видели, как двух «илов», летевших без прикрытия, трепали «мессеры». Один «ил» был подбит и сел на вынужденную. Второму удалось уйти.

— Назад не пролетали. Где они? Что с ними? Нет... Без прикрытия туда ходить больше нельзя. Это должно быть ясно всем.

Пусторнаков и Зак стояли молча, наклонив головы. По землянке, по темным углам ее метались неясные тени. Пламя неровно прыгало над гильзой, оставляя в воздухе тонкие рваные нити копоти. Оконце парило холодом. Было неуютно и одиноко.

На своем «иле»

Ранним январским утром после завтрака всем вновь прибывшим летчикам выдали новое добротное обмундирование. Старшина обозно-вещевой службы Иван Савинич, уверенно шагая впереди летчиков, повел их на склад, вынул большую связку ключей и, войдя в темную землянку, долго гремел какими-то чайниками, пустыми банками, показывая спину в плотном ватнике. Летчики стояли у входа, пристукивая стынущими в ботинках ногами. По низу клубился белый пар. Наконец старшина выпрямился, повернулся к летчикам и широким жестом пригласил пройти в землянку. Покопался в карманах ватника, вытащил затертый блокнотик и огрызок химического карандаша.

— Ну, орлы, — сказал он бодрым голосом. — Сейчас я сделаю из вас настоящих летчиков. Весь воздушный флот будет завидовать вам.

Савинич внимательно осмотрел ребят с головы до ног, выдал каждому коричневый меховой комбинезон, поблескивающий многочисленными молниями, добротные яловые сапоги, мягкие, на толстой войлочной подошве унты, зимние меховые шлемофоны, меховые перчатки и все остальное, что требовалось для полной экипировки летчика.

— Можете не примерять. Все размеры соответствуют. Если ошибся, с меня причитается. Только не надейтесь. Ошибаюсь редко.

— Товарищ старшина, а где же регланы? — удивленно спросил Марыгин.

— Регланы, товарищ летчик, будут потом, за них еще повоевать треба, — недовольно буркнул Савинич., И, нахмурив белесые брови, показал пальцем на ведомость. — Расписывайтесь, и марш на выход.

Когда выбрались из землянки, Рогожин, показывая пальцем на рассерженного Марыгина, расхохотался.

— Реглан захотел. Ой, не могу. Ой, мальчишка.

Марыгин сердито отвернулся, ответил:

— Ладно, ладно! Тоже мне, старик нашелся. — Выражение его смуглого лица стало сосредоточенным. Он остановился, придержал возле себя Лобанова и Белова: — Ребята, он что? Оскорбил меня, а? Я — мальчишка?

И пошел на Рогожина, навис над ним своей ладной рослой фигурой.

— Леша, проси прощения. Иначе распотрошу все твои шмотки, — и потянулся к его обмундированию, зажатому под мышкой.

Алексей отскочил:

— Но, но! Регланщик! Успокойся, пожалуйста!

— Ребята, — сказал рассерженный Лобанов, — будет вам шебуршиться, летчики называются... Вам бы в детский сад. Эх, действительно мальчишки.

И зашагал по направлению к дому, куда их определили на постой. Остальные по узкой тропке гуськом поплелись за ним.

Они долго примеряли обмундирование, оглядывали себя. Марыгин разводил руками, растягивая в улыбке черные усы, делал строгое выражение лица, расправлял под скрипящим ремнем гимнастерку и тонким голосом, изображая женщину, пищал:

— Ну и как материалец? — И басом отвечал: — Да и сам я не хуже. Нарасхват пошел. А старшина — «трэба». А? Чем я ему не приглянулся?

— А тем, Миша, — съязвил Рогожин, — что физиономия у тебя на цыганскую смахивает. Вот Савинич и боялся, что сопрешь что-нибудь со склада. А поэтому взял и вытурил тебя, да и нас заодно как дружков твоих.

— Ребята, он обидел меня, — закричал Марыгин. — Я так это не оставлю. К барьеру его.

Он полез на Рогожина, повалил на разостланную по полу солому, и пришлось Алексею, напрягая силы, выбираться из-под него. Шумно дыша, Рогожин уселся на скамейку, откинулся к стенке.

— Ладно, Миша, больше не буду. Ой, не надо! Ой, больно! — счастливо смеялся Алексей.

Савинич действительно не ошибся, комбинезоны и все остальное оказалось им впору.

— Надо же, — удивлялся Марыгин. — Всем все как раз: и перчатки, и сапоги, и унты. Леша, а тебе шлемофон не жмет?

— Нормально, Миша. Только реглан-то я раньше тебя получу. Вот увидишь.

— Это мы еще посмотрим; — обиженно ответил Марыгин, открывая дверь посыльному.

— Кто из вас сержант Рогожин? — войдя в избу, робко спросил тот.

— Я, — ответил Алексей. — А в чем дело?

— Вам приказано срочно прибыть на аэродром. Форма одежды летная.

Посыльный козырнул, повернулся и вышел. А через двадцать минут запыхавшийся Алексей уже докладывал командиру первой эскадрильи старшему лейтенанту Александрову о своем прибытии.

— Ну вот, — сказал комэск, придирчиво осматривая подчиненного. — Теперь дело другое. Надеюсь, в комбинезоне и унтах удобнее, чем в шинели и ботинках?

— Еще бы, товарищ командир, — улыбаясь, ответил Рогожин. — Раз, два и порядок, а там скатывай, расшнуровывай. Сколько времени уходит. Да и тепло, как на печке.

— Ну, раз доволен, сегодня сделаешь пять полетов по кругу и два в зону. — Он посмотрел на Алексея и спросил: — Не много будет, а?

— Нормально, товарищ командир!

Александров положил на его плечо руку и, широко улыбаясь, шепнул:

— Летай, туляк, пока я добрый. — Он, как-то по-особому сутулясь, сверху вниз взглянул на Алексея, будто: оценивал его пригодность для какого-то большого и важного дела. — Только помни, — добавил строго, — что в воздухе могут быть не только наши самолеты. Поэтому особое внимание обрати на осмотрительность. И в зоне после каждой фигуры не забывай восстанавливать ориентировку. Чтоб в любое время мог отыскать свой аэродром. Понятно?

— Так точно, товарищ командир!

— Тогда пошли.

Шагая за комэском, Алексей терялся в догадках, к какому самолету ведет Александров? Широкая спина его и вся высокая, немного сутуловатая фигура неторопливо, но энергично двигалась вперед по уже расчищенным самолетным стоянкам.

На аэродроме в этот час было шумно и многолюдно. Ревели самолетные двигатели, урчали тягачи и заправщики. Механики и мотористы копались в самолетах. Оружейники пробовали пушки и пулеметы, подвозили на санях черные крылатые тушки бомб, укладывали в ящики гирлянды лент с разноцветными снарядными головками.

Девушки в телогрейках и ватных штанах разгребали лопатами снег. «Эх, мать честная, и этот народец здесь», — подумал Алексей. Разгоряченные, румяные, они посмеивались, стреляли глазами в незнакомого молодого летчика. Одна из них, низенькая, почти девочка, выпрямилась, стянула с ладоней рукавицы и, выпятив обветренные, в кровоточащих трещинках губы, подула на свои красные руки, морщась и пожимая худенькими плечами, подмигнула Рогожину.

Александров подошел к самолету под номером «13», оглянулся на Алексея. Из-под плоскости выбрался плотный, в просторном ватнике механик — шапка набекрень, сощурил хитрющие большие глаза, покосился на Рогожина. Комэск потянул за рукав Алексея.

— Знакомьтесь.

— Старший сержант Беседин, — представился тот и добавил: — Дмитрий Иванович. Ваш механик, командир. А вот эта девушка — Валя Маленькая! Подь-ка сюда, Медведева.

Низенькая девушка с потрескавшимися губами подошла, глянула на Алексея снизу вверх голубыми озерцами глаз.

— Наша оружейница Валентина Медведева, — сказал Беседин. — Краса и гордость всего полка.

Девушка сконфузилась, опустила глаза.

— Уж вы скажете, Дмитрий Иванович...

— Ха, — усмехнулся Рогожин. — Да какой он вам Дмитрий Иванович. Зовите его просто Дима. — Алексей обернулся к Беседину, спросил: — Вы, Дмитрий Иванович, не против?

— Да я-то не против, — улыбаясь, ответил Беседин и кивнул в сторону моториста. — Только он тоже Дима. Потому так и зовут нас, чтоб не путать: его Димой, а меня Дмитрием Ивановичем.

— Ну раз такое дело, — растерянно ответил Алексей. — Тогда пусть все остается как было.

Валя сняла рукавичку и элегантно протянула Алексею твердую, в красных трещинках крепкую ладошку. Пожимая шершавую руку девушки, Алексей подумал: «Да, достается им тут на морозе».

— Ваш командир, — сказал Александров, кивнув на Алексея, и, взяв его за локоть, подвел к самолету. — А это твоя машина. Смотри... Самая счастливая в полку. Номер тринадцать. — Александров похлопал ладонью по крылу «ила» и засмеялся. — Ни одной царапины!

Рогожин окинул машину цепким, оценивающим взглядом. И в самом деле: ни на бронекорпусе, ни на фюзеляже и крыльях не было ни вмятин, ни заплат. «Мой! Наконец-то у меня свой «ил». — Он коснулся рукой заиндевелой плоскости, посмотрел на кабину, фюзеляж, киль, хвостовое оперение. — Чуть облупилась белая краска. Не раз обстрелян и ни царапины». Отступив назад, он взглянул на машину со стороны. Гордый, стремительный силуэт самолета был нацелен вперед, готовый взмыть в небо.

Расплываясь в улыбке, Рогожин шагнул к «илу», прижался плечом к фюзеляжу. Потом обернулся, весело взглянул на командира эскадрильи. Ловко забрался на крыло, залез в кабину, поправил лежащий в чашке сиденья парашют, взялся за ручку управления, отклонил ее вправо, влево, вперед и, откинувшись на бронеспинку, ощутил ее твердую от холода упругость, на секунду прикрыл глаза и засмеялся, сказав самому себе: «Отныне...»

Что-то знакомое со школьных лет прошелестело в этом слове, и он поднял кулак и погрозил тому, со зверем на фюзеляже «мессеру».

— Ну, гад, попадись теперь...

— Как машина? — улыбаясь, спросил Александров, когда Алексей спрыгнул с крыла на землю. — Понравилась?

— Очень, очень понравилась, товарищ командир!

— Машина-зверь, — уточнил Беседин.

— А что, это верно, — с нежностью произнесла Валя. — Самолет наш действительно страшный и грозный для врагов и ласковый, добрый для нас.

— Теперь я уверен, что машина попала в хорошие руки, — удовлетворенно сказал Александров и обернулся к Рогожину: — Продолжайте знакомство. Ровно в семь запуск и взлет. Повторяю: сделаешь пять полетов по кругу, дозаправишься и сходишь в зону на отработку мелких и глубоких виражей. Зона твоя будет над озером. После полета доложишь о впечатлениях. — Он кивнул Вале и пошел, поскрипывая унтами, к соседнему «илу».

Алексей остался со своим экипажем. И хотя раньше в аэроклубе и летной школе ему приходилось быть старшиной группы, но командиром экипажа он был назначен впервые. Подчиненные уже знали его, видели, как он совершил контрольный полет, радовались, что командиром у них хоть и сержант, но смелый, общительный, веселый человек.

Ему задавали вопросы: откуда родом, сколько лет, какое училище окончил, на каких самолетах летал. Алексей подробно, не хвастаясь, ответил на такие немудреные, но необходимые при знакомстве вопросы. Настроение у всех было хорошее, и хоть шла война, но в душе каждого члена экипажа жила, плескалась, искрилась молодостью надежда. У каждого была своя мечта, свое будущее, и каждый верил, что обязательно доживет до победы.

День этот запомнился Алексею надолго. После полетов по кругу и в зону на своем самолете друзья поздравили его с успехом. Все молодые летчики были приглашены к командиру полка. Когда расселись на новенькие, пахнущие смолой сосновые лавки, капитан Козлов, кашлянув в кулак, сказал:

— Ну что ж, товарищи, картина вашей летной подготовки предельно ясна. Но не боги горшки обжигают. Пройдет какое-то время, и вы научитесь воевать, успешно выполнять боевые задания. А пока всем необходимо пройти специальную программу по вводу в строй. И чтобы не было топтания на месте, мы постараемся каждому из вас, учитывая индивидуальные летные качества, подобрать упражнения, выполнение которых будет поставлено под строжайший контроль. Надо сказать прямо: сегодня не все были на высоте. Если сержанту Рогожину за взлет и посадку можно поставить хорошую оценку, то за эксплуатацию самолета на пилотаже он заслуживает порицания.

Сержант Белов не учел снос от бокового ветра, в результате чего упустил направление и выкатился за полосу. А один из вас, не буду называть его фамилию, не заметил приближение самолета инспектора, прилетевшего из корпуса для проверки техники пилотирования летчиков, и был условно «сбит» им. Сегодня все для этого молодого летчика окончилось благополучно, в другой раз может получиться хуже...

Поэтому приказываю: всем повторить инструкцию по эксплуатации самолета «Ил-два», вспомнить его устройство, все пощупать своими руками, надо привыкать к кабине, расположению рычагов и приборов. Особое внимание следует обратить на новую тактику штурмовой авиации, послушать советы бывалых фронтовиков.

Скажу вам, что времени на это отводится самая малость. Зачеты сдадите лично мне. Кто успешнее и быстрее справится с поставленной задачей, будет допущен к выполнению боевых заданий.

Капитан Козлов внимательно всмотрелся в серьезные лица притихших летчиков и, вспомнив недавний разговор с сержантом Рогожиным, уверявшим его, что все они еще в училище стали «академиками» по теоретическим дисциплинам, тихо, но так, чтобы слышали все, продолжал:

— Я отлично понимаю ваше нетерпение как можно скорее пойти на боевое задание и в деле доказать, на что способны. Но, дорогие товарищи сержанты, не надо оглуплять противника! — Козлов поднял указательный палец и, как будто подводя черту сказанному, резко опустил вниз. — Он тоже не лыком шит. Я убедился в этом на собственном опыте. Да и вы, — он еще раз оглядел всех присутствующих, — видели, как из группы лучших летчиков, ушедших на задание, вернулся только один, и тот пока находится в тяжелом состоянии. Знаю, что вы не из робкого десятка, но помнить об этом необходимо для того, чтобы учиться побеждать. И мы, ваши командиры, постараемся передать все, чему научились здесь, на фронте, и от того, как вы усвоите наш опыт, будут во многом зависеть ваши боевые успехи.

* * *

Прошел ровно месяц, как летчики прибыли в 673-й штурмовой авиаполк. Несмотря на напряженную обстановку на фронте, капитан Козлов все же смог обойтись силами основного состава, не раз побывавшего в боях. Приближалась двадцать пятая годовщина Красной Армии. К этому времени Алексей Рогожин успел сделать более семидесяти учебных полетов.

После проверки групповой слетанности комэск Александров доложил командиру полка о том, что программа ввода в строй молодого пополнения закончена.

Капитан Козлов встал и тихо сказал:

— Идем в столовую, дорогой поговорим.

Они вышли из штабной землянки, и капитан Козлов, прихлопнув дверь, продолжал:

— А вот майор Зак считает, что им надо еще полетать.

— Да сколько ж можно, товарищ командир? — удивленно поднял брови Александров. — Вспомните, как мы начинали... Прибыли в полк и сразу в бой.

— Тогда, товарищ комэск, было другое время. Теперь, хотя и жмет немец, мы все равно будем стараться как следует подучить еще необстрелянных летчиков. Этого от нас требует и начальство. Сам комкор генерал Рязанов постоянно звонит, интересуется, как летают вновь прибывшие молодые летчики. — Козлов задумался, потом, обернувшись к шагавшему сзади Александрову, спросил: — Кстати, а каковы результаты сегодняшней проверки?

— Это слишком громко сказано, товарищ капитан, — результаты. Просто я полетел с ними на «Ут-два», показал кое-что. Все они молодцы, стараются изо всех сил.

— А если серьезно?

— Ну, а если серьезно, то сержанта Рогожина можно смело брать на задание.

— А других нельзя? — строго спросил Козлов. — Другие что, хуже твоего сержанта?

— Почему хуже, они тоже летают грамотно, но кое-кому требуется небольшая шлифовочка.

— Что значит — шлифовочка?

— Ну, один высоко выравнивает на посадке, другой упускает направление при взлете, третий забывает затяжелить винт... Все это мелочи, но, как вы сами говорите, мелочи в нашем деле играют большую роль.

— Хорошо, завтра я сам займусь ими, а там уж посмотрим, как быть дальше.

Они медленно шли друг за другом по еле заметной тропинке. Обсуждали благополучно окончившийся фронтовой день.

Вечерело. Легкий морозец пощипывал щеки, поскрипывал чистый снег под мягкими войлочными подошвами унтов, бодрил пахнущий хвоей воздух. Козлов, шедший первым, остановился и, обивая снежную пыль, сокрушенно сказал:

— Придется завтра расчищать полосу.

— Нам не впервой, — ответил Александров и открыл дверь.

В столовой было шумно. В дальнем углу ее в плотном окружении летчиков с забинтованной головой сидел осунувшийся сержант Данилов. При виде командиров он вскочил с места.

— Товарищ капитан! Разрешите доложить?

— Садитесь, садитесь, сержант. Доедайте, потом доложите.

— Главное, жив остался, — обрадованно сказал Александров и бросился обнимать Данилова. Потом усадил его на место и стал расспрашивать, что произошло с ними в том трудном вылете.

Из рассказа Данилова стало известно, что еще при подходе к цели на них навалились недавно появившиеся здесь «Фокке-Вульфы-190». После первой их атаки самолет старшего лейтенанта Шебанова был подбит и, объятый пламенем, понесся к земле. Летчик и стрелок Медведев, видимо, погибли. Но «илы» все же прорвались к цели. После тяжелого боя при возвращении домой всем пришлось совершить вынужденные посадки. Так он вместе с капитаном Панкиным, старшим лейтенантом Бутко, стрелком Бельтиковым попали в санбат в Заборовье. О судьбе остальных летчиков ему ничего не известно.

После ужина на разборе полетов капитан Козлов неожиданно сказал:

— Завтра, если будет летная погода, в группе Александрова на боевое задание пойдет сержант Рогожин.

Остальные молодые летчики, услышав это, возроптали:

— Рогожин полетит, а мы что, хуже?

Вперед выступил Марыгин, щуря темные глаза, недовольно сказал:

— Уже месяц топчемся на месте, товарищ капитан. Другие воюют, а мы все взлет да посадка, надоело жечь бензин попусту.

Козлов постучал чайной ложкой по графину и строго сказал:

— Учеба ваша, товарищи, закончилась. Завтра последние проверочные полеты. А теперь спать. Всем спокойной ночи.

Комэск Александров подошел к Рогожину.

— Ну что, сержант, дождался своего дня? Завтра летим в группе. Хочу тебе дать один совет. Запомни его на всю жизнь: никогда не отрывайся от ведущего, а будешь сам ведущим, никогда не отрывайся от группы. Какое будет задание — пока неизвестно. Фашисты начали вытаскивать из-под Демянска свою боевую технику. Надо им помешать. Ясно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант.

Ответил бодро, а дрожь взяла с головы до ног. Ночь спал плохо. Забылся только перед подъемом. После завтрака ребята обступили Алексея.

— Ну, везучий, ни пуха тебе, ни пера! — сказал Марыгин.

— Пошел к черту.

У самолета его встретили Дмитрий Иванович и Валя. Механик доложил о готовности машины к полету. Был он сегодня серьезен. В чистых глазах его угадывался вопрос: «Как ты, командир, чувствуешь себя?» Девушка, ежась от жгучего ветра, пыталась держаться бодро, но у нее это плохо получалось. Алексей улыбнулся ей, и она, ободренная его вниманием, поспешно заговорила. Губы ее застыли на холоде, были непослушны, но она старательно выговаривала слова:

— Командир, не забывайте сбрасывать бомбы по две штуки.

— Спасибо, Валя, помню.

— И еще — удачи вам, командир, на вашем, — она поправилась, — на нашем «иле». Бейте фашистов смелее. А самолет у нас, хоть и тринадцатый, но счастливый. Помните об этом, и все будет хорошо.

Беседин тоже напомнил, что и когда нужно делать, чтобы двигатель работал исправно.

— Спасибо, Дмитрий Иванович.

— Садитесь, — сказал механик, — я помогу застегнуть ремни.

Затем помог летчику запустить двигатель. Алексей опробовал его на всех режимах и, вслушиваясь в мощный оглушающий гул, посмотрел в сторону, где оставались Дмитрий Иванович и Валя, увидел их, обдуваемых потоком воздуха.

Взвилась, рассыпая искры, зеленая ракета. Алексей поднял руку. Они ответили ему, убрали колодки, и он повел машину к линии старта.

Морозная мгла металась за фонарем, надвигалось белое бесконечное небо. Штурмовик, раскидывая над аэродромом мощный гул, летел следом за ведущим.

К цели вышли на бреющем. Сзади и выше шла отвлекающая группа. По ней и стали бить зенитки. Основная группа — восемь штурмовиков, ведомая комэском Александровым, проскочила зону огня и нанесла удар по смешанной автоколонне, двигавшейся к наспех сделанной узкоколейке.

Рогожин шел во второй четверке. Он видел, как от разрывов бомб взлетали черные фонтаны мерзлой земли и, казалось, проседавшие на выходе из пикирования «илы» срезали их своими быстрыми крыльями. «Мать честная, — подумал Алексей. — Да так мы сами себя подорвем». Пикируя, он дважды нажал на кнопку бомбосбрасывателя и, как бы почувствовав облегчение, сразу рванул ручку на себя. «Ил» дернулся, затрясся от перегрузки и, медленно поднимая нос, чиркнул им по горизонту, пошел вверх.

Алексей завертел головой. «Где же наши?» Одиночество в первом боевом вылете — коварная штука. И он растерялся. «Идти вниз, могу со своими столкнуться. Значит, надо продолжать набор высоты, осмотреться». Но как только он поднялся выше атакующих, по нему ударили зенитки. «Ну, все, везучий, — вспомнил он слова Марыгина. — Вот тебе и крещение на счастливом тринадцатом». Но, не видя своих, он все висел и висел над целью, не зная, что предпринять, куда определиться среди этой белесой, иссеченной трассами эрликонов, пустоты.

А разрывы обступали со всех сторон. Белые шевелящиеся шапки одуванчиков подскакивали все ближе и ближе. Внизу блеснули остеклением кабин приотставшие штурмовики из второй четверки. Не раздумывая, он бросил свою машину вдогонку. Посылая вниз очередь за очередью, он в душе плакал горькими слезами. «Эх, Лешка, Лешка, какой же ты летчик! Ничего-то у тебя не выходит...» Тогда и вспомнил показавшиеся обидными слова капитана Козлова: «Молоко возить годишься...»

Будто из рукопашной вернулся вместе со всеми на аэродром. Мокрая гимнастерка холодила спину, и он стал зябнуть. Все тело ныло от напряжения, болела натертая воротником комбинезона шея, ступни ног выбивали дробь по педалям. Из самолета вышел покачиваясь. Прибежали товарищи: Лобанов, Белов, Марыгин. Смотрели на него, как завороженные. Тормошили, заглядывали в лицо. Марыгин засмеялся:

— Ребята, да он еле живой... Лешка, что с тобой? А ему было не до шуток.

— Завидовали? Давайте, попробуйте.

— Ну, ты не обижайся, — посерьезнел Марыгин, — придет время, попробуем.

— Я не обижаюсь, — ответил Алексей. — Но хотел бы поделиться первым боевым опытом. От своих не отрывайся, держись за хвост ведущего. И не теряй присутствия духа. Это опасно... Пока все.

Марыгин выступил вперед, поднял руку.

— Ребята! Ур-ра нашему первопроходцу!

Алексея бережно посадили на сцепленные руки, понесли в столовую. Он вырывался, но его легонько стукали в спину, уговаривали:

— Сиди смирно. Ты среди туляков, может, мы поэтому так и несем тебя, что ты потомственный оружейник, настоящий казюк. С Левшой за одним верстаком стоял, подковы для блохи подавал.

После обеда Александров отвел Алексея в сторону.

Лицо комэска не обещало ничего хорошего. Но он вполне миролюбиво сказал:

— Поздравляю с первым боевым вылетом, сержант. Как, хорошо было висеть над нами? Забыл, что я вчера говорил?

Алексей потупился:

— Где уж там хорошо. Я до смерти перепугался. И мне страшней всех зениток было столкнуться с кем-нибудь из своих.

Александров взглянул на него, сказал:

— Это хорошо, что так думал и не бросился, очертя голову, вниз. Тогда могло бы произойти непоправимое. Значит, есть у тебя выдержка. Только вот что: в следующий раз для полного осознания происшедшего будешь летать последним. Там никого у тебя не будет ни справа, ни слева.

Комэск сдержал свое слово. Назавтра снова полетели на штурмовку. Перед вылетом Александров сказал:

— Вчерашний разговор помнишь? Так вот, пойдешь последним. И не вырывайся вперед соседа. Следи за ведущим.

Только во время штурмовки Алексей понял, что значит быть последним. Казалось, весь зенитный огонь обрушился на него. Он бросал штурмовик вправо, влево, вниз. Руки и ноги сводило от напряжения. Несмотря на холод, по спине ползли струйки пота.

На земле Алексей узнал, что в этом и предыдущем полетах можно было не опасаться «мессеров» и «фокке-вульфов». Штурмовиков прикрывали асы 32-го гвардейского истребительного авиаполка. Были среди них и туляки Герои Советского Союза Сергей Долгушин и Владимир Орехов. Он читал об их героических подвигах в армейской газете. Вот бы встретиться, вспомнить аэроклуб, инструкторов, мясновский аэродром, окаймленный живописной Упой с заросшими ивняком берегами, город и родной оружейный завод. И Алексей твердо решил при первой же возможности наведаться вместе с друзьями в гости к землякам-истребителям.

После обеда Александров устроил разбор штурмовок. Особое внимание он уделял молодым, мало летавшим на боевые задания летчикам. Щадя самолюбие Алексея, не назвал фамилию, когда говорил о его растерянности во время первого вылета. Алексей слушал, опустив глаза, стыдился поднять густо покрасневшее лицо.

— Повторяю еще раз, никогда не отрывайтесь от группы, — строго сказал комэск, — в то же время не забывайте о маневре. Следите за действиями ведущего. Это пригодится вам не только сейчас, а и после, если хотите расти как будущие командиры звеньев, эскадрилий, полков.

Летчики заулыбались, толкали друг друга локтями.

— Да, да, не удивляйтесь. Многим из вас, я уверен, в недалеком будущем предстоит стать ими.

Слова комэска вдохновляли молодых летчиков. Все сильнее разгоралось у них желание — поскорее в небо, на боевое задание.