Птенцы и ракеты
Майор подвернул рукав полушубка. Стрелки часов слились на двенадцати — можно начинать. Он еще раз окинул взглядом знакомую поляну, кусты, поникшие под снежными шапками, голубые сугробы, а вокруг сомкнутая стена темного ельника. Ракета стояла на просеке вровень с деревьями, ее серебристый корпус тускло поблескивал, будто светился среди хмурых крон.
У ракеты выстроились солдаты в теплых куртках с широкими, как у верхолазов, поясами. На рукавах синие повязки с белыми цифрами. Лейтенант ожидающе поглядывал на командира.
— Приступайте, — сказал майор. — Открыть шахту!
Он махнул рукой, и, словно бы подчиняясь не команде, а этому жесту, посреди поляны шевельнулся и пополз в сторону сугроб, открывая черное отверстие. Сначала образовался узкий серп, он разросся в полдиска и наконец превратился в абсолютно правильный круг.
— Подвести агрегат! — Голос у лейтенанта звонкий, мальчишеский, ломкий.
Майор отошел в сторону, чтобы не стоять над душой у молодого специалиста. Сам справится. А не справится — позовет.
На краю поляны неровной шеренгой стояли бойцы подразделения. Старшина разрешил им потолкаться, согреться. Строго говоря, людей можно было и не приводить сюда. Но у майора такое правило: все подразделение участвует в подготовке ракеты от хранилища до самого пуска. Это ведь их общее оружие, они все в ответе за нее: и рядовые, и офицеры, и «старички», и новички.
Солдаты смотрели, как быстро и слаженно действует расчет агрегата. Стальные лапы крепко и нежно охватили тело ракеты, приподняли многотонную тяжесть. Вот она повисла над зияющим зевом шахты.
Самая ответственная операция. Нужна точность.
Лейтенанту жарко. Он расстегнул ворот куртки, шапка валяется на снегу. Большие малиновые уши топорщатся на остриженной голове. Он то припадает на колено, то отпрыгивает подальше от шахты, дирижирует левой рукой.
Майор спокоен: все идет правильно. И думает он не столько о ракете, сколько о лейтенанте. Сделать ему потом замечание насчет шапки или не нужно? Молодой пыл в общем-то понятен, но нарушать форму одежды тоже нельзя. Мало ли что азарт, мало ли что в жар бросило... Вы офицер, вы ракетчик и обязаны контролировать себя при любых обстоятельствах.
Мерзла щека. Майор снял перчатку, ладонью провел по лицу, ощутив гладкую продолговатую впадину. На ней нет мелкой, чуть покалывающей щетины. Почему-то шрам особенно чувствителен к холоду. Может быть, кожа на шраме тоньше, натянута туже? Не потрешь, так и обморозиться недолго. Особенно сейчас, в феврале. Погода обманчивая. Солнце вроде пригревает, а ветер ледяной, резкий...
Ракета уже скрылась в стволе шахты, только острый нос ее поблескивал в темном провале. Скоро закроется крышкой жерло, опять останутся на поляне лишь кусты да сугробы. Умные приборы проверят готовность всех систем ракеты, прощупают все ее суставы. А потом будет тревога. Может, днем, может, ночью, но обязательно будет. Прозвучит команда, и ракета умчится в небо, чтобы «поразить» намеченный объект. Люди и техника пройдут на полигоне еще одну боевую проверку.
Майор перестал тереть щеку, посмотрел на опушку. Что там делает младший сержант? Ходит вокруг толстой ели, задрав голову. Он чем-то взволнован, этот голубоглазый увалень богатырского роста. А когда младший сержант взволнован, он чуть-чуть заикается, и это плохо. У парня задатки командира, но в военное училище его могут не взять. Скажут — дефект речи.
Майор жестом подозвал младшего сержанта.
— Что там у вас?
— К-к-клуша! — ахнул тот басовито.
— Что?
— Клуша с птенцами, товарищ майор!
— В такой-то мороз?
— А им ничего. К-к-клесты это. Я сразу увидел: красный петушок так и вьется... Погибнут ведь они, а? — Сержант заглянул в лицо майора, дожидаясь ответа. У майора чуть дернулся побелевший шрам.
— Идите на место!
Майор прикинул: конечно, при пуске гнездо не уцелеет. В лучшем случае воздушная волна выбросит птенцов из гнезда. А то и сгорят. Жаль. Осенью тут поблизости хотела угнездиться белка, солдаты ходили к дереву, стучали по стволу палкой. Отпугнули. А клестов угораздило поселиться под самым носом.
Майор выслушал доклад лейтенанта. Молодой инженер говорил очень уж бойко и весело, пришлось охладить его пыл. «Ясно. Нормально», — сухо сказал майор, и лейтенант даже обиделся: опустились кончики полных, растрескавшихся на морозе губ. Майор будто ничего не заметил и позвал его посмотреть гнездо. За офицерами пошли все солдаты.
Снизу гнезда не было видно. Младший сержант показал: вон там. Можно, конечно, залезть, посмотреть, но ветки сейчас ломкие... Он развел руками — с его комплекцией, мол, никак невозможно.
Тут азарт снова овладел лейтенантом. Он сбросил куртку, шапку и, худенький, гибкий, ящерицей скользнул по стволу.
— Вижу! — вскоре донеслось сверху. — Точно, птенцы! Маленькие, странные какие-то.
— Зеленые? — спросил младший сержант.
— Точно, зеленоватые! Рты разевают. Я лучше спущусь, товарищ майор. Пусть мать согреет их, а то застынут еще.
— Нет, они выносливые, — сказал младший сержант, но кто-то усомнился:
— Откуда ты все знаешь, орнитолог какой! Ты вроде радиотехник, а не птицевод.
— Девушка одна училась со мной. А у нее отец птицами увлекается. По три десятка зимой держит. Я и клетки чистил, и за муравьиными яйцами в лес ходил...
— Вдвоем, конечно? — подначил все тот же голос.
— А ну т-т-тебя! — отмахнулся сержант. — О клестах речь-то, не обо мне. Пропадут птенцы.
Солдаты перестали смеяться. Майор хмурился, ловя на себе их взгляды.
Лейтенант, спрыгнув в мягкий сугроб, начал надевать куртку. Вздохнул застегиваясь.
— Мороз — и нежность такая на холоде. Ведь они почти голые, птенцы-то. Сколько заботы родителям, чтобы согреть-накормить... А, несуразная! — сердито дернул он нижнюю пуговицу, которая никак не лезла в петлю. Умолк и ни слова не сказал потом до самого военного городка. И солдаты тоже шли без песен, без обычного оживления.
Майор шагал позади, отстав от строя. Вьюга хлестала в лицо. Подняв воротник полушубка, майор думал, что теперь уже последние пурги. Скоро начнется весна, оживет лес. Много будет ярких красок, пения, веселого шума... А сейчас только клесты... Гнездо, наверно, качается от ветра... Нет, не очень. Ель старая, кряжистая. Гораздо сильней качались грачиные гнезда на вершинах берез, которые росли когда-то возле родного дома.
Давно это было, еще до войны, но как больно ранят воспоминания! Он будто чувствует свежесть весеннего утра, слышит гомон грачей. Черные, словно лакированные, вьются они вокруг гнезд, важно расхаживают среди луж, пробуют свои крепкие белые клювы. С прилетом грачей интересней становится жизнь. Можно пить березовый сок в роще, бегать на берег реки, смотреть ледоход.
А потом были фашисты. За селом построили аэродром. Летчики выбрали лучшие дома и отдыхали в них, вернувшись с бомбежки. Но возвращались не все, и, наверно, поэтому немцы становились злее день ото дня. Они шатались по улицам угрюмые, пьяные и пели хриплые, похожие на ругань песни.
Грачи не знали, что в селе теперь «новый порядок». Они прилетели с юга в свои гнезда, снесли яички и начали высиживать их. Потом призывно и требовательно запищали птенцы. Грачи радостно гомонили над ними, громко и беззаботно обменивались новостями... Это было так привычно, так мирно и хорошо! Но для фашистов эти звуки весны были чужими. Крики грачей будили их на рассвете, мешали выспаться перед бомбежкой.
Мальчишки не сразу поняли, что задумали немцы. К березам подъехала аэродромная машина-заправщик с длинным шлангом. Фашисты опрыскали березы какой-то жидкостью, а потом начали стрелять издали зажигательными пулями. Деревья вспыхнули враз сверху донизу При солнечном свете огня почти не было видно. Далеко разносились крики заживо горевших птенцов и взрослых птиц, не покинувших гнезда. А те, которые спешили на помощь, на крик, с разгона влетали в зыбкое розоватое пламя и падали на землю черными обуглившимися комочками.
Немцы толпились в сторонке, переговаривались и смеялись. Их начальник прикрыл нос белым платочком: в воздухе пахло паленым. И тогда маленький босоногий мальчишка бросился с кулаками на офицера в желтых крагах. И офицер, не переставая смеяться, со всего размаху стеком полоснул его по лицу...
Докладывая генералу о проделанной работе, майор упомянул и о гнезде клестов возле стартовой позиции на полигоне. Упомянул вскользь, но генерал заинтересовался. Он был не только начальником большого хозяйства, но и кандидатом наук, одним из создателей военного городка. И казалось, какое ему дело до каких-то там птиц, этому очень занятому человеку, еще не старому, но с совершенно седой головой, с усталыми глазами под стеклами очков. А он терпеливо выслушал майора и сказал с сожалением:
— Да, нехорошо. Каждый пуск — это праздник для всех нас, особенно для тех, кто начинает... Нельзя, чтобы у людей осталось пятнышко... Даже самое маленькое.
Майор понимал все, но сейчас, слушая генерала, он понял еще и то, что пуск состоится в ближайшее время, и это для него было важней всех других эмоций. Глядя на тонкие длинные пальцы генерала, спокойно лежавшие на стопке бумаг, майор думал: все ли готово на стартовой позиции? А где-то в подсознании звучала музыка. Эти вот пальцы и — клавиши пианино... Новогодний вечер в Доме офицеров, свечи на елке. И музыка. Кажется, это был Шопен.
Известно, что жены офицеров (разумеется, хорошие жены) спят более чутко, чем мужья, и первыми вскакивают при звонке или стуке. Кто может стучать среди ночи? Только посыльный! Женщина открывает ему дверь, сберегая для мужа те две-три минуты, за которые он успеет одеться и взять свой «тревожный» чемоданчик. Короткое прощанье — и его уже нет. Может, это учебная тревога и он вернется с рассветом. А может...
Звонок раздался вскоре после полуночи.
В прихожей послышался торопливый знакомый голос. Ну, лейтенант — это не шофер-посыльный. У майора сразу отлегло от сердца. Нехотя потянулся за кителем к а спинке стула.
— Вы извините! Вы очень меня извините, — с такими словами вошел в комнату молодой человек, которого майор считал слишком уж экспансивным.
— Чем обязан? — Тон у майора не особенно дружелюбный.
— Я на одну минуту всего. Я понимаю, конечно, не время. Но вот идея у нас. Гнездо ведь перенести нельзя, верно?
— Ну, нельзя.
— И младший сержант так считает, — сослался лейтенант на авторитетного знатока. — Но если нельзя перенести гнездо, то можно перенести все дерево вместе с гнездом. Аккуратно перенести, чтобы не сломать и не потревожить.
— На руках? Немыслимо.
— Нет, товарищ майор, тут вот и закавыка. Мы с младшим сержантом все обсудили. Но нам разрешение требуется...
Через десять минут телефонный звонок прозвучал на квартире генерала. Тот еще не спал: по вечерам выкраивал время для научной работы.
Услышав громкий, чуть смущенный голос, генерал подумал: хороший организатор и знаток техники этот майор, но слишком уж педантичный. Надо среди ночи доложить — так и доложит, хотя и дело-то не бог весть какое. Кое-что мог бы и до утра оставить. Генералы — они тоже люди.
— Ага, опять эти птицы! Ну, что там с ними придумали?
Постукивая костяшками пальцев, генерал старался уяснить, как предложение офицеров будет выглядеть на практике.
— Это реально? — спросил он.
— Так точно. Можно сделать прокладки.
— Техническая сторона понятна. Осуществимо ли это с биологической точки зрения?
— Наши специалисты говорят — да.
— Ах, у вас есть и такие специалисты! — усмехнулся генерал. И добавил коротко: — Разрешаю.
День стоял, как и накануне, солнечный, ветреный. В морозном воздухе разносились крики птиц. Клест-петушок резал воздух над солдатскими шапками, красной молнией мелькнул перед глазами майора. Желтая самка стонала в гуще елового лапника.
— Тише вы, тише! Потерпите немного, — успокаивал их майор, а у самого кошки скребли: вот перевезут дерево, родители испугаются новой обстановки и бросят птенцов. Тогда что?
— Веселей, веселей, товарищи! — покрикивал лейтенант, разрумянившийся на холоде. Майор в сердцах сам поправил толчком его шапку, съехавшую на затылок.
Голубоглазый богатырь — младший сержант топтался возле ели с пилой в руке. По расчищенной дороге подполз к дереву агрегат. Его мощные стальные лапы бережно охватили ствол.
Звенела пила, выбрасывая на снег желтоватые пушистые опилки. И когда она, лязгнув, вырвалась на свободу, спиленная ель продолжала стоять в объятиях машины. А потом медленно-медленно, почти не качаясь, старая ель поплыла по просеке все дальше от боевой позиции.
С истошным криком носился над деревом неразумный самец. А поодаль, чтобы не добавлять ему тревоги, шли ракетчики с топорами и веревками в руках. Ель нужно было не только поставить на новом месте, но и закрепить хорошенько, чтобы она простояла, пока оперятся и вылетят из гнезда птенцы.
Полигон. Командный пункт.
За широкой дверью пологий спуск. Мягкий ковер под ногами. Жгуты кабелей на потолке, на стенах. Равномерно гудит вентиляция, ее заглушает песня из репродукторов. Не очень громкая — она не должна раздражать. Говорит Москва, передачу слушает весь Советский Союз, и это сближает людей, несущих вахту глубоко под землей, со всей страной, с родными.
Эту передачу слышит сейчас и солдатская мать, и жена, и любимая...
Краски всюду мягкие, однообразные, ровные. И люди на первый взгляд одинаковые. У всех легкие удобные куртки. Но майор даже не по лицам, по фигурам, по наклону головы узнает своих подчиненных. Вот младший сержант. Улыбнулся командиру, а глаза прикованы к приборам. Уши закрыты шлемофоном. Вокруг блоки аппаратуры. Десятки блоков, электронный мозг — помощник сержанта.
Майор занял свое место у пульта управления. Тут абсолютная тишина. Ни радио, ни разговоров. Сосредоточенные спокойные лица.
Последняя проверка системы. Рука привычно включает тумблеры, поворачивает рукоятки. По кровеносным сосудам ракеты заструилась ее невидимая кровь — электрический ток. Вспыхнуло на пульте табло, качнулись стрелки приборов. Все параметры в норме.
— Ракета к пуску готова! — Динамики разнесли громкий, без интонаций голос по всем комнатам и залам подземной крепости.
Особые ракетные часы, показывающие тысячные доли секунды, начали неумолимо отсчитывать время.
— Внимание! Пуск!
Рука плавно утопила кнопку...
Хотелось броситься к перископу, увидеть, как взметнулась ракета, однако майор сдержался. Это в первый раз кажется, что от легкого нажатия кнопки не вырвутся на волю скрытые силы, не задрожит от их рева и гула земля. Но первый пуск был давно.
Он представил себе коловерть дыма и пламени, представил ракету, повисшую среди огненных вихрей и дрожащую от напряжения. С облегчением почувствовал он тот неуловимый миг, когда ракета, преодолевая земное притяжение, рванулась ввысь, к той цели, куда направили ее люди.