Стать солдатом нелегко
1
Лёха Жогин вернулся из армии. Ходил по улице в выгоревшей хлопчатобумажной форме, без погон. Будто свои владения оглядывал после долгого отсутствия: как, мол, вы здесь, не заскучали без меня?
Ох, уж и попортил до службы нервы этот Лёха папам, мамам, девчонкам да и парням, кто не мог за себя постоять! Как от песчинки в глазу, не было от него покоя никому в районе.
И вот он отслужил. С любопытством поглядывают на него жители улицы, на которой Лёха прежде «царствовал». Закадычные дружки его тоже встретили с большим любопытством. Хотели сесть на травку под забором в излюбленном месте, где раньше в карты играли, но Лёха осмотрелся, показал на свою одежду.
Сели на лавочку.
— Ну как? — посыпались нетерпеливые вопросы.
— Чего как?
— Ну, в армии...
Дружки все были моложе Лёхи, им только предстояло призываться.
Лёнька долго молчал, глядя куда-то вдаль, потом вздохнул и молвил:
— Армия, она ничего, но не дай бог такому в лапы угодить, к какому я попал.
— Генерал, что ли? Сердитый?
— Генералы, они ничего. С ними жить можно. Он подойдет, спросит: как живешь? Письма из дому получаешь? И пошагал дальше. А мне сержант попался. Крокодил настоящий!
— Зверь?.. — поддакнул Шурка.
— Хуже.
— Кто ж он такой, службист какой-нибудь? Ать-два, не вертухайся?
— Да Юрка наш.
— Кто? Кто? Какой Юрка?
— Да Юрка, в седьмом «Б» когда учился, его мать в милицию бегала. Помните? Ну, за портфель. Помнишь? Ты же, Блин, и забрал тот портфель, а меня таскали. — Лёнька криво улыбнулся. — Меня за всех вас брали. Кто бы чего ни сделал, все Лёха Жогин виноват!
Друзья потупились. Это была правда.
— Так почему же Юрка в командиры к тебе попал?
— У него десятилетка. В учебном подразделении побыл, поучился, и будь здоров, две лычки на погоны и отделение в зубы. Звание у него — младший сержант. Но для меня старше его не было! Ох, и мотал же он мне кишки, ох, и делал же харакири. Век его не забуду. Все он мне вспомнил, за всех отыгрался!
— А чего же ты ему в глаз не дал? — удивился Федька Блин, прозванный так за плоское веснушчатое лицо и белобрысые волосы.
— Там дашь! Там так дадут, что всю жизнь помнить будешь! Ох, и попал я! Вьет из меня веревки Юрка, да все с улыбочкой, все на «вы». «Рядовой Жогин, помойте, пожалуйста, лестницу, после дождя грязи натащили, не пройдешь».
— Неужто мыл? — ахнул Шурка.
— Мыл. И нужник чистил первые две недели я один. Потом сориентировался. Чего это я, как лопух, за всех работаю? Зажал самолюбие, сделал вид, будто подчиняюсь. Думал, потом уж за все отплачу. Иначе он меня до точки довел бы. Стал я вроде бы слушаться, а он похваливает: «А вы молодец, Жогин. Я думал, с вами труднее будет». А я себя еле держу, вот-вот на глотку ему зубами кинусь. Но держу тормоза и так это вежливенько отвечаю: «В истории и потруднее случаи известны: обезьяну вон в человека перековали». Смеется: «А вы к тому же еще и остряк, — говорит, — не подозревал!» А я про себя: «Смейся, смейся, уж я с тобой так поострю, когда время придет, острее быть не может». Уж какие я ему пакости не придумывал. И на глазах у невесты в день свадьбы фонарей наставить, и в помойку спустить, чтоб год потом отмывался. Ну, в общем, полное собрание сочинений составил!
— Ну и давай. Юрка вчера приехал.
— Знаю. В одном эшелоне прибыли. Вы его никто пальцем чтоб не трогали. Я все сам сделаю. Он мой, Я за все два года должен удовольствие получить. Уловили?
— Заметано.
— Ну вот, а теперь по домам.
Пошли. Лёха немного впереди — походка у него ладная, грудь вперед, шаги один в один: восемьдесят сантиметров, хоть линейкой меряй. Дружки с боков. Руки в карманы. Плечи вздернуты. Глядят на Лёху и глазам не верят — он и не он!
И надо же такому случиться: только вошли в сквер, где прежде чаще всего проводили время, вдруг на тебе, прет навстречу Юрка. Тот самый, о котором только что говорили!
Шел он уже не в военной форме — костюмчик, галстучек, весь наглаженный, начищенный, будто и в армии не служил, был маменькин сынок, так им и остался.
Дружки на Лёху уставились. Как борзые — стойку сделали. Аж кончиками носов задвигали. А Лёха побледнел, глаза у него, как два пистолетных дула, на Юрку нацелились...
2
Алексей Жогин и Юрий Садовский учились вместе до восьмого класса. Вернее, Юрий учился и до и после восьмого, а с Жогиным мучились, тянули, чтобы восьмилетку закончил. Вся школа, особенно педагоги, вздохнула с облегчением, когда Жогина в школе не стало. Пошел он работать. Сначала взяли учеником в автомобильную мастерскую. Потом выгнали — запчасти таскал. Устроился в трамвайный парк, тоже долго не продержали. И все это время Жогин «по совместительству» хулиганил в своем районе. Досаждал ребятам из бывшей своей школы. Особенно не любил Юрика Садовского. Румяный и застенчивый, Юрий до шестого класса ходил в коротеньких штанишках. Даже девчонки звали его Пончик. Встретит Жогин Юрика в сквере и начнет выламываться: «Интеллигенция! Мы вкалываем, а они чистенькие ходят!» И наподдаст под зад пыльным ботинком, а огрызнется Юрик — так и по уху смажет.
Мать Алексея Жогина, болезненная женщина, плакала каждый день, молила бога:
— Господи, когда же его, ирода, в армию заберут? Уж скорее бы, господи! Хоть там из него человека сделают.
Однажды бедная женщина вернулась с базара сияющая, за многие годы впервые так радостно было у нее на душе.
— Услыхал бог мои молитвы! Не обошел меня, одинокую, своей милостью.
Милость свою всевышний послал Лешкиной матери в виде приказа министра обороны об очередном призыве в армию.
И поехал Лёшка вместе со своими сверстниками выполнять священный долг перед Родиной, о котором он имел довольно смутное представление. Поехал с надеждой как-нибудь перебиться положенные два года и вернуться домой, к старым друзьям и прежней свободной, веселой жизни.
Ехали с ним в одном эшелоне и ребята, недавно окончившие десятилетку. Юрка Садовский был среди них. Поглядывая на бывших одноклассников, Лёха думал: «Ну, эти у меня не пикнут, всё за меня будут делать». Однако вскоре их рассортировали, и многие ребята уехали в другой город. Жогин попал в полк, который стоял в небольшом поселке. Служба у Алексея пошла ни шатко ни валко: скажут раз — не сделает, пригрозят — ну, тогда как-нибудь через пень колоду выполнит. Сержант ему попался дослуживающий, не хотел нервы трепать перед увольнением в запас, махнул рукой — как хочет, лишь бы другим не мешал.
Жогина это устраивало. Думал: лишь бы время быстрее летело. День прошел — и ладно, на двадцать четыре часа ближе к «дембелю».
Он совсем уже успокоился, надеясь, что служба так пройдет, как вдруг уволился покладистый командир отделения и появился в роте Юрка Садовский, Две лычки на погонах — младший сержант. Значит, эти месяцы Юрка где-то учился. Назначили Садовского командиром того самого отделения, где числился Жогин. Встретились они как старые знакомые:
— Привет!
— Привет!
Лёха обрадовался. «Ну, при этом совсем лафа будет! Этого я быстро к рукам приберу. Вот все и устроилось. Эх, дурак я, боялся армии!»
Садовский, напротив, не очень-то был рад встрече. Не имея опыта, он с опаской подумывал о своей предстоящей командирской деятельности. Побаивался встречи даже с обыкновенными, хорошими солдатами, и вдруг Лёха Жогин ему попал. Как им командовать? Как приказывала? Он способен на все — и обругает и ударит...
Юрий не был трусом, просто встреча с Жогиным спутала все его планы. Он закончил учебное подразделение отличником. Намеревался сделать свое отделение лучшим в батальоне, теперь все летело к черту: Жогин не даст работать, как бы Юрию хотелось.
С большой осторожностью приступил Садовский к исполнению своих обязанностей. Успокаивал себя: «Жогин прослужил уже немало, чему-то его научили. Рано паниковать, надо посмотреть, может быть, все пойдет нормально».
На занятиях по строевой подготовке Жогин команды выполнял если не от души, то довольно четко. Нельзя же стоять на месте, если все повернулись направо или налево. В спортивном городке тоже выходил к снарядам и пытался делать положенные упражнения. Но после окончания занятий произошла первая стычка. Садовский решил испытать, как будет выполнять Жогин не команды, а простые поручения. Лёха же, будто предвидя такой ход младшего сержанта, решил при первом же удобном случае дать ему урок, чтоб он понял на будущее, с кем имеет дело.
Готовились чистить оружие, надо было получить ветошь.
— Жогин, сходите за тряпками к старшине, — сказал младший сержант будто мельком, а сам насторожился — пойдет или нет?
— Чего-чего? — хищно напружинился Жогин.
— Сходите за ветошью, — повторил командир отделения, стараясь быть спокойным.
Лёха нехотя пошел, принес ветошь, а потом подошел к младшему сержанту вплотную и тихо, чтобы не услышал никто поблизости, прошипел:
— Я тебе вечерком покажу, навек запомнишь.
Садовский смутился, не знал, как поступить. Крикнуть, одернуть, влепить наряд за пререкание? Но что Лёхе наряд? Он и милиции не очень-то боялся.
Юрий смалодушничал, проворчал невнятно насчет того, что здесь, мол, армия, а не гражданка. Однако как следует не одернул распоясавшегося солдата. Так коса впервые нашла на камень...
3
Остаток дня Юрий был в отвратительном настроении. Презирал себя за малодушие. Проклинал день и час, который свел его с этим Жогиным.
Будь он покрепче, позубастее, может быть, и нашелся бы, как ответить этому горлохвату. Но Юра был типичный «маменькин сынок». До самого призыва в армию ему не разрешалось гулять позже одиннадцати, и мама давала деньги на билет в кино и на пирожное.
Обдумав создавшееся положение, Юрий решил рассказать обо всем командиру взвода лейтенанту Трофимову. Стыдно было, конечно, с первого дня признаваться в своей беспомощности, но другого выхода Юрий не видел.
Трофимов был плечистый, загорелый человек. Лицо у него немного грубоватое, голос громкий, взгляд прямой. Он не будет церемониться с Жогиным, быстро его поставит на место.
Улучив момент, когда в канцелярии роты находился один Трофимов (чтобы никто больше не был свидетелем позорного малодушия), Юрий зашел в комнату и сбивчиво рассказал командиру взвода обо всем.
Лейтенант выслушал его и явно неодобрительно спросил:
— Что же вы предлагаете?
— Наверное, или меня, или его надо перевести в другое отделение, — тихо сказал Юрий.
— Это самое легкое решение, — отрезал Трофимов. Он с беспокойством ждал сержанта из учебного подразделения, надеясь, что молодой, с новыми силами паренек бойко возьмется за дело. Прежний, не очень требовательный и флегматичный, не нравился Трофимову. И вдруг этот долгожданный помощник с первого дня раскис.
— Разводить вас в разные подразделения — это линия наименьшего сопротивления, — рубил Трофимов четкие фразы. — Разве можно подбирать по собственному вкусу начальников и подчиненных?
— Я думал, это не совсем обычный случай...
— Значит, Жогина от вас убрать, пусть с ним кто-то другой мучается?
Юрий покраснел. Об этом он не думал. А лейтенант, не щадя его и будто не замечая краски на лице Садовского, резко продолжал:
— Может, вы его боитесь?
«А что, разве не боюсь? — спрашивал себя Юрий. — Конечно, боюсь. Но почему об этом стыдно сказать прямо? Ведь это же правда! Нет, начну сейчас выкручиваться и лгать: что вы, товарищ лейтенант! Никак нет, товарищ лейтенант!»
Поскольку Садовский молчал, командир взвода и без его ответа понял: боится. Офицер ругнулся про себя: «Не было печали! И так работы по горло, теперь еще с этим «птенчиком» придется нянчиться, да и тот — Жогин, о котором он говорит, тоже, видно, гусь хороший!»
Конечно, проще всего было бы поступить, как предлагает Садовский: развести эту пару. И командира роты нетрудно убедить. При таком стечении обстоятельств, возможно, самым благоразумным было бы убрать Жогина из отделения Садовского. Но... Вот это «но» в характере Трофимова и делало самого офицера настоящим командиром. Он не позволял себе жить легко. Готовился к службе долгой и трудной.
Размышляя о том, как лучше поступить, лейтенант пришел к заключению: «На этом случае можно научить младшего сержанта, ведь с ним еще больше года работать вместе. Ну а если грянет ЧП? Тогда буду полностью виноват я: почему не доложил? Почему не принял меры по предупреждению ЧП? Что же я отвечу? Все знал. Все понимал. Но считал неприличным спихивать трудного солдата кому-то другому. Считал своим долгом растить молодого, неопытного командира. И наконец, мне самому интересно поработать, посмотреть, проверить свои силы в такой сложной психологической ситуации. Говорим мы сейчас о необходимости глубже вникать в психологию человека? Говорим. Вот и я решил вникнуть...»
Трофимов нахмурился, услышав внутренний предостерегающий голос: «Брось ты этот эксперимент. Набьет Жогин младшему сержанту морду, отдадут его под суд. Будут тебя склонять на всех собраниях и совещаниях. Зачем тебе все это нужно?»
Но тут же против этого решительно выступило упрямое «но» в характере молодого командира: «Кто же ты? Командир или трусишка вроде этого «птенчика», который хулигана испугался? Нет, не бывать этому! Сам себя презирать буду».
И лейтенант решил действовать по-своему.
— Если вы такой боязливый, как же вы с врагами в бою биться будете? — спросил он.
— В бой я хоть сейчас... — живо ответил Юрий.
«Ишь какой храбрый, — усмехнулся лейтенант, глядя на румяное девичье лицо младшего сержанта, — «хоть сейчас!». Но, окинув стройную, ладную фигуру Садовского, смягчился: «А что? Не спасует! Ну день, два «покланяется» пулям и снарядам, а потом привыкнет, парень он, видно, неплохой, робкий, но не трус. Это разные вещи».
Почувствовав симпатию к младшему сержанту, Трофимов перешел на более сдержанный и доброжелательный тон:
— Давай обсудим все спокойно и подумаем, как тебе быть с этим Жогиным. То, что он остается в твоем отделении, это решено. То, что именно ты будешь делать из него человека, это тоже решено. Армия, товарищ Садовский, это такой мудрый и тонкий механизм, где все продумано и обусловлено многолетним опытом. Ученые вот вечный двигатель изобрести не могут, а военные его уже изобрели. Посмотри, кто в армии учит и воспитывает? Да вы сами себя и учите и воспитываете. Ты — срочной службы?
— Срочной, — кивнул Юрий; он с интересом слушал рассуждения лейтенанта: они были необычными.
— А учишь ты солдат тоже срочной службы? Так?
— Так.
— Вот и получается вечный двигатель — сами себя вы и учите и воспитываете. А мы, офицеры и разные начальники, вам лишь первичный толчок даем. Я вот, например, к каждой теме только затравку даю да вас, сержантов, учу, а дальше все вы сами отрабатываете. Так или нет?
— Я еще не знаю, не работал.
— Узнаешь. Вообще-то, конечно, я несколько упрощаю, — весело улыбнулся лейтенант, — командирам тоже есть что делать. Всесторонняя подготовка солдат, вопросы тактики, организация боя, обеспечение боя, обобщение опыта, разработка программ, методика обучения и... Да разве можно все перечислить? Я хочу, чтобы ты понял: черновую работу с солдатами ведете вы, сержанты, — Лейтенант поглядел Садовскому в глаза, как он реагирует. Взгляд у младшего сержанта был внимательный и пытливый. «Улавливает, — отметил Трофимов. — Ну что ж, пойдем дальше».
— Солдаты — люди разные, у каждого свой характер, к каждому особый подход нужен. Вот и давай выработаем твою линию подхода к Жогину. Кто он? По твоему рассказу, парень невыдержанный, хулиганистый, от которого можно ожидать не только грубости, но и рукоприкладства. Может он это сделать?
— Может. Но уступать ему, потакать тоже нельзя, это же неправильно, — возразил Юрий.
— Молодец! Верно подметил. А я разве сказал: нужно идти у него на поводу? Нет, я этого не говорил.
— Тогда как же с ним обращаться?
— Очень просто. В первую очередь вежливо. На «вы» и строго по уставу. Попытается не выполнить приказание — на первый раз предупреди, но заставь выполнить, второй раз — накажи. Приучи его к мысли, что ты не отступишься от своего слова. Если сказал — должно быть сделано!
Лейтенант помолчал, подумал: «Конечно, давать советы легко, а парню действительно трудно будет».
— Главное, ты его не бойся, на твоей стороне вся сила законов Советской Армии, уставы, все старшие начальники. Я тебе помогу, не хватит моих прав, ротного попросим вмешаться. Свернем мы рога этому типу, не сомневайся!
У Садовского стало легко и даже весело на душе. «С таким лейтенантом не пропадешь!»
— Извините, товарищ лейтенант, вы устали, а я вас задерживаю.
— Ничего, товарищ Садовский, время мы не зря потратили, линию поведения, мне кажется, выработали, если не совсем, то почти правильную, — засмеялся лейтенант. — Помните всегда: больше выдержки, все по уставу. Да, еще вот какая деталь. Он, наверное, ждет от вас несправедливости, притеснения за те обиды, которые вам до армии причинял. А вы, наоборот, поразите его благородством. Ни на один волосок больше, чем с других, не требуйте. Относитесь к нему ровно, как ко всем. Ну, шагайте!
Лейтенант пожал младшему сержанту руку, подморгнул сразу обоими глазами.
4
Настроение у Жогина было отличное: после того как он отказался немедленно идти за тряпками, ничего не случилось. Младший сержант сам не наказал и взводному не «настучал». «Порядок, — отметил про себя Лёха, — дело пойдет! Будешь ты у меня ручной, товарищ младший сержант Юрочка!»
Садовский тоже делал вид, будто ничего не случилось. На строевых занятиях учил солдат и по одному, и все отделение разом. На занятиях по тактике Жогин делал что и все. Понимал: открыто на рожон лезть нельзя. Но при каждой команде неторопливым ее выполнением, скользящей кривой улыбочкой давал понять Юре: вот, мол, смотри и понимай, не тебе как младшему командиру подчиняюсь, а обстановка этого требует!
Садовский очень хорошо понимал его. Следуя совету лейтенанта, не придирался к мелочам, но, сохраняя внешнее спокойствие и беспристрастность, в душе негодовал. Как ему хотелось заставить Лёху повторить все приемы раз по десять, чтобы слетела с его губ кривая улыбочка, чтобы покатился по его наглой роже пот в три ручья, чтобы бегал Жогин по-настоящему, а не вихлялся ни шатко ни валко!
Преодолевая штурмовую полосу, Лёха бежал трусцой, а двухметровую стенку обошел, не захотел себя утруждать.
— Плохо, товарищ Жогин, — сказал ему Садовский, — почти минута выше нормы.
— А мне спешить некуда, впереди службы еще больше года.
— На проверке ваш «неуд» все отделение подведет, каждый человек у нас более десяти процентов составляет.
Младший сержант говорил это, не только чтоб подхлестнуть Жогин а, хотел и «общественность» — отделение привлечь для нажима на Лёху.
Жогин ничего не ответил, встал в строй и беззвучно зашевелил губами, наверное, прокатывался по адресу командира отделения.
Когда шли занятия по противоатомной защите, все солдаты, борясь за десятые доли секунды, старались побыстрее надеть защитные средства. Жогин и здесь не очень торопился, натягивал хрустящие чулки и накидку не торопясь.
— Рядовой Жогин, вы уже мертвый, — шутил Садовский, показывая на часы. — В условиях применения атомного оружия каждая секунда — это жизнь или смерть.
— А мы против применения атомного оружия, — спокойно отвечал Жогин. — Замполит вон говорил, запрещения добиваемся. Или вы не верите, товарищ сержант, что Советский Союз добьется запрещения?
«Ох и демагог», — негодовал Садовский, но, помня о «линии поведения», только и сказал:
— Вам, товарищ Жогин, в дипломаты надо идти с такой дальновидностью.
— А что же? И пойду! У нас все пути открыты!
— Ну ладно, поговорили, и довольно. Уложите защитные средства. Так. Внимание. Газы!
Лёха захрустел накидкой, чулками, потянул из сумки противогаз, однако движения его не стали быстрее. Садовский видел: может, но не хочет.
И опять подмывало Юрия прикрикнуть на лодыря да погонять как следует: «Отбой! Газы! Отбой! Газы!» Но нельзя. Надо проявлять выдержку.
На занятиях хоть и было трудно младшему сержанту, однако можно терпеть, тут все подразделение, тут и лейтенант часто подходит, тут и командир роты и замполит неподалеку. А вот когда занятия кончались, когда строй распущен и каждый стал сам по себе, здесь начинается самая трудная пора для командира отделения. Теперь, что бы ни сказал Лёхе, все против шерсти. Он службу понимал так: то, что в расписании, — закон, это как рабочий день. Семь часов отдай и не крутись. Но после этого я сам себе хозяин, меня не трожь. Я свое отбыл.
Ну а служба солдатская, как известно, продолжается двадцать четыре часа в сутки и плюс еще то, что могут добавить старшина, замкомвзвода и командир отделения.
Однажды младший сержант подозвал Жогина после обеда:
— Товарищ Жогин, приведите в порядок спортивный городок.
— Чего? — угрюмо буркнул Лёха. «После горячей пищи полежать бы, покурить, помечтать, а этот с уборкой лезет».
Садовский мог его и «кругом» повернуть без долгих разговоров, но, опять-таки помня об особой «линии» для Жогина, пояснил ему:
— Сегодня мы дежурное подразделение. Каждому дана своя работа. Вам поручаю подготовить к завтрашнему дню спортивный городок. Взрыхлите опилки под снарядами, подметите площадки...
Младший сержант не успел закончить, Лёха вытаращил на него глаза и прошипел:
— А больше ничего не хочешь?
Случайно поблизости оказался лейтенант Трофимов, он видел всю эту сцену. Гнев жаркой волной кинулся ему в голову. «Ах ты ничтожество! Сержанту такие слова!»
— Рядовой Жогин! — крикнул лейтенант. В казарме все притихли.
Лёха вздрогнул. С него мгновенно сдуло наглость.
— Вы с кем разговариваете, рядовой Жогин? С командиром отделения? Вы где находитесь, рядовой Жогин, в армии или на хулиганской «малине»? Вы что, свои порядки тут собираетесь вводить, рядовой Жогин?
Гнев клокотал в голосе командира взвода. Лёха перед ним сник, съежился, сделался маленьким и жалким.
— Я давно к вам присматриваюсь, рядовой Жогин! Запомните: здесь армия, и вся жизнь строится по воинским законам! Вам ясно?
Лёха молчал.
— Я спрашиваю, вам ясно, рядовой Жогин?
— Ясно, — буркнул через силу Лёха.
— А чтобы стало совсем ясно, посидите двое суток на гауптвахте за пререкание с командиром отделения! Идите!
Лёха быстро пошел к выходу. Потом побежал, лишь бы скорее избавиться от глядевших на него со всех сторон глаз. «Ну, Юрка, погоди. Я тебе все припомню!»
Когда Жогин ушел, Трофимов позвал Садовского в канцелярию. Офицер сел, закурил, предложил папиросу.
— Не курю я, — тихо произнес Садовский.
«Птенчик, — с неприязнью подумал лейтенант. — «Не курю»! Конфетки, наверно, кушаешь. Разве такой осилит этого горлохвата? Тут нужен сержант зубастый!»
В несколько глубоких затяжек выкурив папиросу, Трофимов успокоился.
— Садись, чего стоишь, — бросил младшему сержанту. — Вот так выработали мы с тобой «линию», — иронически сказал офицер. — Я же первый сорвался... Как ты с этим типом работаешь, удивляюсь!
— С ним каждый день и не раз такие стычки могут быть.
— Взять бы да оформить его куда следует, чтоб не мешал с нормальными людьми служить. Как думаешь?
Садовский замялся, потом ответил:
— Вы же сами говорили о пути наименьшего сопротивления...
Лейтенант закурил новую папиросу.
— Говорить-то я говорил. Но как это трудно осуществлять! Убедился?
— Да.
— Ну, ладно. Похныкали, и хватит. Я это все от злости тут высказываю. Теперь давай серьезно подумаем, как быть дальше.
— Мне кажется, нельзя все время уступками заниматься. Надо как-то его в общее русло вводить. Сейчас он не служит, а номер отбывает. А я, когда нужно подкрутить ему гайку, останавливаюсь. А то и задний ход даю. Пора брать Жогина в руки.
Лейтенант весело, с неподдельным интересом посмотрел на Садовского.
— А ты молодчина! Сразу видно, возмужал. Правильно говоришь, надо брать его в руки. Прежде нельзя было. Он еще после гражданки не обтерся, колючий был. Да и ты, не обижайся, конечно, после учебного подразделения не очень-то был опытный. Теперь вижу, в тебе командирская хватка появилась. Не хочешь терпеть в своем отделении недисциплинированного солдата. Силу в себе почувствовал. Это хорошо. Это для меня очень приятно. — Взгляд Трофимова потеплел.
— Ну что ж, давай подкорректируем нашу линию индивидуального подхода к Жогину. Именно подкорректируем. Я считаю, и раньше она в своей основе была правильной. В дальнейшем справедливость, вежливость, выдержка должны у тебя оставаться без изменения. Прибавь только требовательности. Как ты говоришь, в напряженную минуту не останавливайся и не отступай, а на пол-оборота гаечку подкрути. Период изучения и разведки кончился, переходим мы с тобой, товарищ Садовский, в наступление.
Лейтенант поговорил с младшим сержантом о других солдатах, прикинул, на какую оценку вытягивает отделение по отдельным дисциплинам. Дела шли неплохо.
— Если бы не висел у меня на шее Жогин, все было бы гораздо лучше, — вздохнул Садовский.
Лейтенант многозначительно посмотрел на него:
— Хотел я тебе высказать одну мыслишку, но воздержусь. Как-нибудь позже скажу. Поближе к увольнению. Если забуду, напомни.
— Есть!
5
С гауптвахты Лёха вернулся злой. Не глядел в глаза младшему сержанту. На гражданке ему приходилось бывать в милиции не раз. Но там было другое дело. Там знал за что. В драку полез в парке. Или пьяный в автобусе к девчонке приставал. А тут что сделал? Два слова поперек сказал этому суслику Юрке?
На лейтенанта Жогин не обижался. Он офицер, его работа такая. А этот, мамин сынок, Юрка, сам пришел срочную служить и так выпендривается.
И всюду этот младший сержант Садовский присутствует неотлучно. Утром не хочется из-под теплого одеяла вылезать, а Юрка командует: «Отделение, подъем! Жогин, вы вчера опоздали на построение, подъем!»
На зарядке холодный ветер с дождичком: «Жогин, расправьте плечи, глубже вдох». Утренний осмотр: «Почему сапоги только спереди почистили, а кто будет задники чистить?» Прошел завтрак: «Рядовой Жогин, становитесь в строй, курить будете в ротной курилке». А на занятиях? «Товарищ Жогин, повторите! Рядовой Жогин, быстрее! Жогин, еще раз! Жогин, подтянитесь! Не отставайте! Заправьтесь! Расскажите! Покажите!»
И так без конца. Будто, кроме Жогина, у него перед глазами больше никого нет.
Только после занятий вздохнуть можно посвободней. Да и то при каждой встрече чего-нибудь найдет: «Выньте руки из карманов», «Поправьте шапку — звездочка набоку», «Подтяните ремень», «Почистите сапоги, завтра на утреннем осмотре задники опять будут грязные».
Уж в постель ляжешь, тут какие команды или замечания могут быть? Нет, пойдет командир отделения вдоль кроватей: тот портянки не повесил сушить, другой шапку не на вешалку, а на тумбочку положил. «А вы, рядовой Жогин, опять обмундирование сложили неправильно. Брюки должны лежать сверху, потом гимнастерка, под ней ремень. Все в таком порядке, в каком вы надеваете. Поправьте. Вдруг тревога будет. Вам полчаса на сборы никто не даст».
Нелегко было и Юрию Садовскому. Теперь трудность была не в страхе перед Лёхой. Давно уж он его не боялся. Теперь надо было самому быть образцом во всех отношениях, прежде чем с других спрашивать. Вот с тем же Лёхой. Если на турнике сам не можешь выполнить подъем силой, как же сказать: «Жогин, вот так нужно». Или на кроссе. Чтобы крикнуть: «Рядовой Жогин, не отставайте!» — надо самому впереди всех быть. Это же элементарно!
А Юра Садовский до армии действительно не очень-то был физически развитый. Две нашивки на погонах, они ведь сами по себе силы не прибавляют. И знаний тоже... Если требуешь с Лёхи: «Расскажите о поражающих свойствах радиации», так и сам их должен знать назубок. Во многих мелочах совсем недавно, год назад, сам был вроде Лёхи: и ремень поясной не затягивал, и ворот рубахи любил носить нараспашку, и руки в карманах держать было удобнее. Но, как говорит лейтенант Трофимов, идти в наступление надо во всеоружии. Чтобы получить право спрашивать с других, сам должен все выполнять образцово. Ох, нелегко было Юре заслужить это право.
С Алексеем Жогиным беседовали много раз и лейтенант Трофимов, и замполит роты старший лейтенант Крыленков, и командир роты капитан Зуев. Даже замкомандира батальона по политической части вызывал. Жогин неохотно отвечал на вопросы, не шел на откровенный разговор. Он считал: все эти беседы происходят в результате того, что на него «стучит» начальникам Юрка Садовский. Ну откуда они знают, что он, Жогин, служить не хочет, пререкается, плохо стреляет? Юрка «настучал»!
Однажды Лёха попробовал еще раз дать Юрке отпор, вывернуться из его цепкой хватки.
Младший сержант приказал ему заново вычистить автомат: в стволе нагар остался.
— Вот посмотрите, — говорил командир отделения, заглядывая в ствол и направляя его к свету.
Жогин не смотрел на оружие, а быстро зыркнул по сторонам, в комнате никого, кроме него и Юрки, не осталось. Солдаты закончили чистку и ушли.
— Патронник тоже грязный... В общем, надо лучше чистить, товарищ Жогин. — Младший сержант опустил автомат и увидел перед собой Лёху в позе, не оставляющей сомнения в его намерениях. Он стоял, уперев руки в бока, слегка расставив ноги, и кривил губы в издевательской улыбке. Юрию очень хорошо были знакомы и эта поза, и улыбка — так Лёха встречал свои жертвы в сквере недалеко от школы.
— В чем дело, товарищ Жогин? — спокойно спросил Садовский, а у самого гулко застучало сердце.
— А в том дело, товарищ Юрочка... Ты когда от меня отцепишься?
Садовский хмуро глядел на Лёху. Жогин с его наглым остановившимся взглядом, с хищно напружинившимся, будто для прыжка, телом был очень похож на того «гражданского» Лёху, которого все боялись. Но вдруг Юра ощутил, как напряглись у него бугристые мышцы, нажитые в армии. Ощутив в себе эти новые силы, Юрий радостно подумал: «Ты, Лёха, все тот же, но я уже не тот!»
Лёха, заметив реакцию Юрки, даже рот приоткрыл. И злость сама пропала. Вот так Юрка! У Жогина хватило рассудительности на то, чтобы трезво сравнить себя и плечистого Юрку. А сделав это сравнение, Лёха спасовал. Он сделал вид, будто ничего не произошло, и только сказал:
— Запомни наш разговор... Здесь не место счеты сводить. Но после армии я с тобой расквитаюсь. — Лёха взял свой автомат у младшего сержанта, покачал его на руке и с насмешкой проговорил: — Ладно, так и быть, вычищу, но и это тебе так не пройдет, не сомневайся.
Жогин повернулся и вышел из комнаты первым. Садовский задумался: «Что значит эта угроза? Уж не думает ли он, что я пойду у него на поводу? Неужели Жогин действительно меня ненавидит? Считает своим недругом? Что я ему особенного сделал? Не оскорблял. Не издевался, спрашивал как со всех. Требовал то, что полагается по уставу... Решил попугать меня? Думает, что спасую, а он прокантуется остаток службы. Доложить об этом лейтенанту или нет? Опять подумает, что я испугался. Он же уверен, что Лёха стал лучше относиться к службе... Зачем же тогда докладывать? Повременю...»
6
Подготовку к несению караульной службы, как и полагалось, начали за сутки. Лейтенант принес табель постов, распределил, кто и что будет охранять.
Солдаты стали изучать свои объекты: сколько окон, дверей, печатей, какое освещение, где сигнализация, откуда удобнее подкрадываться врагу.
Занятия проводил лейтенант Трофимов, он заступал начальником караула. Садовский, как обычно, должен был исполнять обязанности одного из разводящих. Проверив, как солдаты изучили охраняемые объекты, младший сержант задал несколько вопросов по уставу: «Что имеется в виду под неприкосновенностью часового?», «Как действовать в случае пожара?», Лёху спросил о боеприпасах.
— Сколько патронов дается караульному?
Жогин прищурил глаз и, глядя в лицо Садовского, ответил:
— Много дается. Хватит.
— Ну а точнее?
— Два магазина, по тридцать патронов каждый.
— Правильно. Когда караульный заряжает оружие?
— А когда захочет...
Солдаты засмеялись.
— Чего смеетесь? — вспыхнул Лёха.
— По команде разводящего заряжают оружие, — пояснил сосед.
— Значит, на меня нападение, а я буду ждать, когда разводящий прибежит и мне команду даст?
— На посту ты уже будешь не караульный, а часовой, там ты не только заряжать, но и стрелять имеешь право, когда потребует обстановка. Сержант про караульного спрашивает.
Садовский похвалил солдата:
— Правильно объяснил. Так вот, рядовой Жогин, до заступления на пост вы караульный. Когда я построю очередную смену и скажу: «Смена, справа по одному заряжай!», тогда вы присоедините магазин к автомату.
Жогин в душе ликовал: «Струхнул, сержантик! Ишь как все уточняет: «Когда я скажу», «Когда я прикажу».
В класс вошел командир роты капитан Зуев, невысокий, худенький, весь из жил и мускулов. Солдаты вскочили, командир взвода доложил, чем занимаются солдаты.
— Здравствуйте, товарищи!
— Здра... жела... това... капитан!
— Садитесь. Ну как, все готовы к выполнению боевой задачи?
— Так точно, — ответил Трофимов.
— Больных нет?
— Никак нет.
— Все понимают, почему караул — это выполнение боевой задачи? — Капитан поискал глазами, кого бы спросить... — Вот вы скажите, — он указал на Жогина.
— Потому, что в карауле стрелять можно.
Солдаты зашептались: «Опять подвел Жогин взвод. Надо же ляпнуть такое! Ротный подумает, что все так понимают».
Однако капитан знал, с кем имеет дело: Жогин в роте был известной личностью.
— Прежде всего, когда встали для ответа, нужно назвать свою фамилию: рядовой Жогин. Во-вторых, вы неправильно понимаете, в чем заключается боевая задача караула. Садитесь. Кто правильно ответит?
Сосед Жогина поднял руку и доложил точно по уставу, почему несение караульной службы является выполнением боевой задачи.
— Вам понятно, рядовой Жогин? — спросил капитан и добавил: — В карауле, как в бою, часовой защищает свой объект с оружием в руках. Как на фронте, часовой не имеет права оставлять объект без приказа, обороняет его до последнего патрона, до последнего вздоха и капли крови. — Обратясь к лейтенанту Трофимову, ротный вдруг спросил: — Не оставить ли вам Жогина в роте? Пусть подучит устав. А то скажет поверяющему такое, что опозорит роту на весь гарнизон.
У Лёхи заскребло в груди: «Опять успел доложить. «Настучал», суслик трусливый». Садовский, взглянув на Жогина, понял, о чем тот подумал, и невольно покраснел.
Лейтенант Трофимов решил переадресовать Садовскому вопрос командира роты:
— Что скажет на это командир отделения?
Юрий встал. Некоторое время колебался, что ответить. Проще всего сказать: «Я с вами согласен, товарищ капитан, пусть подучит». Это сразу разрешит все опасения. Жогин в караул не пойдет, боевые патроны не получит, роту подвести не сможет. Но ведь секунду назад Юрий прочитал в глазах Жогина уверенность, что все происходит по «доносу» командира отделения. Не взять Жогина в караул — расписаться в собственной слабости. Пойдет насмарку вся предыдущая длительная борьба с Лёхой. Прикинув все это, Садовский ответил:
— Товарищ капитан, рядовой Жогин просто не смог объяснить на словах, а нести службу он может. Не первый раз идет в караул. Раньше выполнял свои обязанности правильно.
— Что же, вам виднее. Вы его командир, — согласился ротный и, пожелав удачи составу караула, ушел.
Лёха поглядел на Садовского. «Что же это получается? Значит, он не фискалил начальству?»
Смена караулов прошла по всем правилам. Приняли охраняемые объекты, поставили новых часовых. Пересчитали в караульном помещении столы, табуретки, пирамиды для оружия, керосиновые лампы (их держали на случай, если погаснет электричество), посуду, плащи для дождливой погоды, свистки, даже щетки для чистки обуви.
Лейтенант сидел в своей комнате, перед ним на столе поблескивал пульт сигнализации с постов; на стене, в застекленном ящике, задернутая занавеской схема постов; в другой витрине — ключи от складов в опечатанных мастичными печатями мешочках. В углу комнаты железный ящик с боеприпасами на случай боя.
«Все рассчитано, все предусмотрено, — думал Садовский, — все расписано, когда, где и что применять. И людям определено каждому, как поступать. Четкий воинский порядок... А вот Жогин до сих пор не понимает важности этого порядка, необходимости строгой воинской дисциплины».
За год Садовский изучил своего подчиненного уж куда лучше. И в караул ходил с ним много раз. Казалось, Жогин постепенно сдает свои позиции. И вдруг — неожиданный срыв. «Где я допустил ошибку? Превысил требовательность? Вроде выполнял намеченную с лейтенантом «наступательную тактику» осторожно, без нажима». И тут Садовского осенило: «Так это выходка Жогина не что иное, как реакция на мою активность. Я пошел вперед, а он усилил сопротивление. Это же ясно. Мы в школе изучали: каждое действие вызывает противодействие. Правда, это закон механики, но, видно, и в отношениях людей такое тоже бывает. Ну ладно, пусть у Жогина ответная реакция, а до каких пределов она может дойти? Очевидно, будет зависеть от силы моего напора и от моего умения проводить нажим, не задевая его обостренное самолюбие. То есть прежняя справедливая требовательность, все наравне с другими, чтобы он видел — ничего лишнего ему не предъявляю. А попытка испугать меня — это самозащита. Лёха уже не тот уличный хулиган, каким он был на гражданке. Прошел год службы, так много давший каждому из нас! И тебе, Лёха, больше, чем кому другому».
Ночью на пост к Жогину младший сержант шел смело. Он знал, Лёха следит за каждым его шагом, будет пугать его, играть на нервах, пытаясь хоть этим насолить командиру отделения и приятно пощекотать свое самолюбие.
— Стой, кто идет?! — грозно крикнул Жогин, хотя он прекрасно видел Садовского.
— Разводящий со сменой! — громко и спокойно ответил Садовский на окрик часового.
— Разводящий, ко мне, остальные на месте! — приказал Жогин.
Все остановились, а Юрий пошел в темноту, откуда доносился голос Жогина. Он уже видел впереди черный силуэт Жогина и твердым шагом направился к нему.
— Стой, — глухо сказал Лёха.
Садовский остановился.
— Освети лицо фонарем.
«Все по уставу, и я должен выполнить...» Юрий достал фонарик. Включил его. Направил свет на свое лицо. А сам думал: «На нервах играет! Ну, поиграй, поиграй, Жогин, все равно ты у меня не вывернешься!»
— Подходи, — разрешил часовой.
Младший сержант погасил фонарик. Подождал, пока глаза привыкли к мраку. Увидев силуэт Жогина, направился к нему.
— Не признал тебя, — буркнул Лёха, оправдывая свой поступок.
— Действовали правильно, товарищ Жогин, точно по уставу, — похвалил Садовский. — Обязательно доложу командиру роты, что вы устав знаете.
— Давай докладывай, ты на это мастер.
Садовского задели эти слова.
— Слушай, Алексей, ну сколько ты будешь упираться? Год уже служишь. Пора бы понять...
Жогин перебил его:
— Устав плохо знаете, товарищ младший сержант, часового упрекать на посту и наказывать его не разрешается. Только после смены караула, когда в казарму придем.
Садовский невольно улыбнулся.
— А ты не лишен юмора, Алеша, да и устав, смотри, как тонко знаешь. Что ж перед командиром роты спасовал?
— Ладно, веди, сам ты юморист хороший. У меня от твоего юмора все жилки уже болят.
— А ты расслабься. Отдохни. Легче будет.
— Ничего, ничего, Юрик, вернемся домой, каждый день наизнанку буду выворачивать.
Разговор принимал нежелательный оборот. Садовский прервал его:
— Ну ладно, поживем — увидим. Рядовой Чернышев, на пост шагом марш!
Жогин и Чернышев обошли склад, проверили печати на дверях, целы ли окна, и доложили о приеме и сдаче.
— Рядовой Жогин, за мной шагом марш, — приказал Садовский и, когда отошли от нового часового, тихо добавил: — Не забудь, что ты находишься в карауле.
— Не забуду...
7
Время шло. На исходе был второй год службы. Чем ближе к дню увольнения, тем веселее становился Лёха Жогин. «Скоро конец службе. Через месяц встречу Юрку на улице, наговорю ему все, что душа пожелает, а захочу — и в глаз дам. Вот жизнь! Эх, скорей бы!» У Жогина сердце дрожало от нетерпения, когда он думал о предстоящей свободной жизни. «Никаких тебе командиров, подъемов, зарядок, тревог. Спать ложись когда захочешь, вставай — хоть в полдень. Никто ни слова не скажет... Правда, работать придется. Мать старая, надо ей подсобить». Впервые здесь, в армии, появилось у Лёхи непонятное теплое чувство, когда вспоминал о матери. Прежде такого не было.
Лёха смотрел на себя в зеркало. Загорелый. Брови над зелеными глазами выгоревшие. Плечи раздались, округлились, грудь вперед.
«А я насчет здоровья подлатался тут неплохо, — довольно отметил он. — Рожа красная, да и шея как столб стала. Ахнут ребята, не узнают Лёху! Мать больше всех рада будет... Обижал я ее перед армией... Нехорошо. Надо будет кончать с этим. Мать есть мать... Да, отъелся ты, Лёха, на полковых харчах! Придется все новое заводить: костюм, рубашку, штаны. Старое теперь не полезет... Ну и здоров стал, поросят глушить об твой лоб можно!»
Лёха, очень довольный, отошел от зеркала.
У Юрия Садовского предстоящее увольнение вызывало смешанные чувства — радости, неудовлетворенности и даже вины перед кем-то.
Вернуться домой к маме, папе, в родной город, встретить ребят, девчат, ходить в кино «Комсомолец», готовиться в институт — это все хорошо и приятно. А вот расставание с лейтенантом Трофимовым, с ротой, с полком навевало грусть. Как-никак два года здесь прошло. Да какие годы! Если бы можно было положить на весы предыдущие восемнадцать лет и эти два, пожалуй, армейские два года перетянут!
Растирая полотенцем загорелое тело, Юрий тоже поглядывал в зеркало, играл тугими мышцами. «Мама онемеет, когда увидит все это. Теперь ей не придется просить: «Юрочка, умоляю тебя, съешь яичко, намажь хлеб маслом!» Теперь только за ушами пищать будет, как за стол сяду!»
Неудовлетворенность и даже свою вину младший сержант ощущал из-за Лёхи. Раньше Юрий был убежден: в армии перевоспитывают всех. Какой бы трудный человек ни попал, очистят его от дурных привычек, отшлифуют и выдадут на гражданку новеньким, что называется, без недостатков.
А вот Лёха, пожалуй, немногим переменился. И то, что он, Юрий, являлся его командиром и мало что смог сделать за полтора года, как раз и угнетало. Попади Жогин к другому, более требовательному сержанту, может быть, он сделал бы из Лёхи человека. А теперь вот уйдет из армии лоботряс с тем же, с чем пришел сюда, и вся вина за это ложится на командира отделения Садовского. Не смог, не сумел перевоспитать!
Лейтенант Трофимов заметил грусть в глазах младшего сержанта.
— О чем сокрушаетесь? Какие мировые проблемы вас озаботили? — шутливо спросил он.
Садовский откровенно поделился своими мыслями.
— Не печальтесь. Все нормально. Явления, а тем более психологические, не лежат на поверхности. Я убежден, наша с вами работа не пройдет бесследно. Жогин теперь уже не тот. Он и сам, наверное, это еще не сознает. Но внутри, — лейтенант поднес палец к груди и к голове, — внутри он совсем другой. Это обязательно проявится.
Садовский не соглашался:
— Я знаю закон диалектики о переходе количества в качество: постепенное накопление и скачкообразный переход. Но если у Жогина шло это накопление, где же переход в новое качество? Я его не вижу. Жогин каким был, таким и остался. Значит, я не справился со своей задачей. Не выполнил, как говорится, возложенные на меня обязанности. Это будет меня долго мучить.
— Брось ты демагогию разводить, — лейтенант перешел на «ты». Он делал это всегда, когда начинался простой дружеский разговор. — Трудился ты хорошо. И с Жогиным справился отлично. Другой мог бы с этим типом таких дров наломать, щепки до штаба летели бы. А у тебя все нормально прошло. Вдумчиво ты работал. А скачок у него произойдет. Не у нас на глазах, а где-то там, в гражданской жизни, но произойдет обязательно. Ты же сам говоришь о законе диалектики. А раз закон, значит, он на всех распространяется. Что твой Лёха — исключение?
Садовский думал, что Жогин, конечно, не исключение, но все же пока никаких авансов на коренной перелом в его характере Лёхой не выдано.
— К тому же у нас здесь не институт благородных девиц, — продолжал Трофимов. — Мы ведь не можем за два года из человека ангела сделать. Наша задача — воспитать советского солдата, преданного, мужественного, умело владеющего оружием. Ты уверен в преданности Жогина?
— В этом отношении вполне уверен в Жогине. Родину защищать будет, — твердо ответил Садовский.
— Ну а насчет мужества? — спросил командир взвода.
— В бою он держался бы не хуже других, — отвечал младший сержант. — В самой напряженной обстановке не растеряется. Парень он не робкий.
— Ну, вот видишь, — поддержал Трофимов. — Оружием ты его владеть научил, тактику он знает, физически подготовлен. Вот и получается, данную им присягу он может соблюсти в полной мере и до последнего дыхания быть преданным Родине, защищать ее умело.
«Добрый человек лейтенант, хочет, чтобы меня не мучили угрызения совести, помогает обрести душевное равновесие», — подумал Садовский и спросил:
— А как быть с другими положениями присяги? В ней ведь еще сказано: клянусь быть дисциплинированным... беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.
— Ладно уж, не придирайся, — весело возразил лейтенант. — Ну, было дело, кочевряжился он первое время, а под конец служба у него ровнее пошла.
— А мне кажется, затаился он, приспособился...
Вдруг лейтенант что-то вспомнил. Хитро прищурив глаза, он пристально посмотрел на Садовского:
— Знаешь, ты не очень-то ругай Жогина! Ты ему еще спасибо должен сказать.
— Я? — удивился Юрий.
— Да, ты. Однажды я тебе сказал, чтобы ты перед увольнением напомнил об одном нашем разговоре по поводу тебя и Жогина. Что ж не напоминаешь?
— Забыл, — честно признался Садовский.
— Так вот, слушай. Если бы не Жогин, был бы ты обыкновенным командиром отделения. А в психологической борьбе с трудным солдатом ты такую хорошую школу прошел, что стал не просто младшим сержантом, а опытным, тертым командиром.
— Что же получается? — быстро спросил Юрий — он был поражен неожиданным поворотом в рассуждениях командира взвода, против которых нечего возразить. — Значит, хорошо, когда есть в подразделении недисциплинированные солдаты?
Лейтенант задумался.
— Хорошо, когда люди разные, естественные, когда мозгами шевелить нужно.
— Но как же тогда быть со стремлением к идеалу? Ведь в каждом деле и профессии люди стремятся к идеалу.
— Вот именно, стремимся, — подчеркнул Трофимов. — В этом стремлении, в этой борьбе вся красота и смысл жизни. Если бы взвод стал идеальным благодаря моему труду, моим бессонным ночам, выдержке, характеру, умению работать с людьми, тогда бы я почувствовал удовлетворение. А готовый идеал мне не нужен. Я должен создать его сам! Так что люди, убегающие от трудностей, те, кто ищет тихой заводи, лишают себя главного удовольствия в жизни — борьбы и горения! Помни это, Юрий Николаевич.
Лейтенант впервые за всю службу назвал Садовского по имени и отчеству, и это сильно повысило значимость его слов в глазах Юрия. В эти минуты Юрий понял еще одну причину своей грусти перед расставанием с армией: он очень привык к лейтенанту, полюбил его, как старшего брата. Его твердость и в то же время большая человечность во всех делах были для Юрия опорой.
Младший сержант знал: лейтенант не оставит человека в трудную минуту — ни в мирные дни, ни в бою. Никогда прежде не было у Юрия рядом такого близкого и надежного человека. И вот он есть, он рядом, но надо с ним расставаться.
Настал момент, когда лейтенант Трофимов и младший сержант Садовский подошли к развилке, где их дороги расходились.
В один из солнечных осенних дней на станцию подали эшелон для увольняемых в запас. Как и полагается мужчинам, лейтенант Трофимов и Садовский без лишней сентиментальности пожали на прощанье друг другу руки. И руки у обоих были крепкие и жесткие (как будто Юрик Садовский никогда и не был маменькиным сынком).
— Спасибо вам за все, товарищ лейтенант, — сказал Юра, и голос у него дрогнул. — Буду помнить вас всю жизнь.
— Спасибо и тебе, Юра, ты был хорошим помощником.
Попрощался лейтенант и с Алексеем Жогиным.
— Помни, товарищ Жогин, армейскую школу, она тебе в жизни пригодится.
— Ох и запомню! — весело воскликнул Жогин. Он, как обычно, шутил. — До гробовой доски запомню!
Стоявшие рядом солдаты засмеялись.
Эшелон тронулся, и военная жизнь с ее нерушимым распорядком дня, приказами и рапортами, занятиями и поверками, построениями и тревогами, поощрениями и взысканиями, похвалами и нарядами вне очереди осталась позади.
8
И вот в сквере окруженные дружками Лёхи два сослуживца: Юрий Садовский в чистом новом костюме и Жогин в выгоревшей военной форме, без погон. Стоят они и глядят друг на друга, в глаза. И у обоих взгляд жесткий и решительный. Только Лёха почему-то побледнел больше Юрки.
— Ну, как дома, Лёша? — спросил Садовский только для того, чтобы прервать тягостное молчание.
— Полный порядок, товарищ младший сержант, — ответил Жогин, и рука у него дрогнула, чуть не взлетела к козырьку. Вовремя спохватился, удержал.
Друзья Лёхи медленным шажком вперевалочку обступили Садовского со всех сторон.
Юрий покосился на них, усмехнулся: «Вот и ответ на мой спор с лейтенантом. Значит, не всех в армии исправляют. Есть исключения».
— Чего ухмыляешься? — спросил глухим голосом Лёха.
— Да вот смотрю... драться собираетесь, и чувствую, есть в этом и моя вина.
— Это как же понимать?
— Мало я тебя драил, Лёша.
— Драил ты меня хорошо, аж до костей шкуру спускал.
— Если на такое после службы способен, — Юрий кивнул на дружков, — значит, плохой был я командир.
— Да чего с ним рассусоливать! — вдруг взвизгнул Блин и кинулся на Юрку.
Лёха несколько секунд стоял в растерянности. Потом вдруг заорал во все горло, да так, что голос у него сорвался от перенапряжения:
— Отставить!!!
Но дружки не были приучены к военным командам, они коршунами налетали на Юрку.
— Стой! Отставить! — еще раз прохрипел Лёха, и в следующее мгновение его опытные кулаки обрушились на своих.
Первым кувыркнулся и отлетел в сторону Блин. Вторым брякнулся на землю Шурка. Остальные отбежали в стороны. Они переглядывались, не понимая, что произошло.
— Чокнулся, да? — обиженно спросил Блин, отряхивая брюки.
— Чего же трепался? «Полное собрание сочинений»... — передразнил Шурка.
— Заткнись, — огрызнулся Жогин.
Он чувствовал себя отвратительно: виноват был перед всеми — и перед младшим сержантом, и перед бывшими корешами. Ведь к правда же думал черт знает что сделать с Юркой. А вот увидел — произошло совсем непонятное. Лёха мучительно искал выход из этого унизительного положения. Но так ничего и не придумал. Он махнул рукой и пошел прочь. Отойдя несколько шагов, он подумал: «Как бы они этот взмах мой по-своему не поняли». Он оглянулся и сказал:
— Не трожьте его. — Лёха кивнул на Садовского.
— Заметано, чего уж там, — промямлил Блин.
Лёха двинулся дальше. Юрий поправил пиджак и медленно пошел по аллее. «Вот тебе и скачок! — радостно думал он. — Вот так Лёха! Молодец! Высокую оценку дал ты моей командирской работе. Надо обязательно написать лейтенанту Трофимову».
Лёшкины друзья остались в сквере. Они не знали, о чем говорить. Уж если Лёхе свернули рога в армии, что же о них говорить? Может быть, пока не поздно, самим браться за ум-разум?