Зинаида Ильина.

Комиссар Вера

Глава 1

Уже несколько раз писала Вера настойчивые заявления в военкомат с просьбой об отправке ее на фронт.

Заявления рассматривали и отвечали отказом. Вера понимала, что это справедливо: работа аппарата сотрудников Московского городского комитета партии по своей напряженности, оперативности, ответственности — та же передовая. По-военному четко решались сложнейшие вопросы: перебазирование на восток страны предприятий, прием эвакуированных, следующих через Москву из Прибалтики, Белоруссии, с Украины; формирование отрядов народного ополчения; организация госпиталей, сбор теплых вещей для посылки на фронт... Круглые сутки работал горком партии, загруженный неотложными делами, но инструктор орготдела Вера Тихомирова рвалась на фронт: не давая покоя, преследовала мысль, что она — летчица, и не на фронте! После очередного отказа Вера снова упрямо писала заявления и снова начинала ждать.

...В феврале сорок второго на заводе «Серп и молот» готовился к пуску новый прокатный стан. Сутками не уходили с завода рабочие, инженеры, техники, и сутками инструктор горкома партии Тихомирова была на заводе. Надо ли говорить, что значит для страны, для фронта новый прокатный!

В тот памятный для Веры день в ночную смену должен был состояться пуск стана. Пожалуй, это впервые случилось: так волновалась, что за весь день ни разу не вспомнила о заявлении!

И вдруг:

— Тихомирова! — перекрывая шум и лязг металла, донесся до Веры охрипший голос. — Тебе звонили из военкомата, просили немедленно приехать!

Неужели сбудется? Неужели?..

Вера бежала, не замечая стужи, не видя ничего вокруг. Два последних года время, словно спрессованное тисками событий, мчалось непрерывным потоком. Теперь оно замерло, будто остановилось. Путь от заставы Ильича до Красной Пресни был, казалось, бесконечен. Неужели сбудется?..

Сбылось! Обещали: скоро вызовут — и на фронт! Пойдет в авиационный полк, будет водить на врагов самолет У-2, так хорошо ей знакомый: до войны несколько лет водила У-2 по линиям ГБФ.

Вера ничего не сообщила мужу. Он служил недалеко: его авиаполк защищал Москву. Петр Тихомиров, капитан, инженер полка, ее муж, ее любимый, ее друг... А как хотелось сказать! Раз даже сняла телефонную трубку, начала вращать диск, но тут же решительно нажала на рычаг...

Вера мучительно ждала вызова: дни мчались напряженным потоком, и, как медленная лодка, плывущая навстречу его движению, тянулось ожидание...

В ясный апрельский день сорок третьего Вера Ивановна Тихомирова была приглашена начальником Главного политического управления Рабоче-Крестьянской Красной Армии Александром Сергеевичем Щербаковым.

— Партия оказывает вам большое доверие: вы назначаетесь заместителем командира по политической части пятьсот восемьдесят шестого авиационного истребительного полка. И, увидев, как метнулись ясные серые глаза, добавил уверенно: Комиссаром полка назначаетесь — непреходяще значение этого высокого слова. — Помолчал. — Дело трудное, время тяжелое. Но вы — коммунист, которому не впервой преодолевать трудности. Думаем, не оробеете?

— Постараюсь оправдать доверие партии.

Вера не узнала своего голоса так изменило его волнение. Она тихонько закрыла дверь, постояла минутку в коридоре — ноги не слушались. Минуты хватило, чтобы обрести привычную решительность. Захотелось, чтобы рядом был сейчас Петр. Кто, как не он, поймет и порадуется за жену, поддержит своей в нее верой.

Конечно, она разволновалась: поймала себя на том, что направляется в Колобовский переулок, в дом, который разрушен немецкой бомбой... А когда обнаружила промах, посмеялась над собой (нарочно вслух — коротко и сердито), решительно повернула и зашагала к Маяковке.

Дома она подняла на окне светомаскировочную штору, легла навзничь, подложив руки под голову, и стала думать. Вспомнила все, что узнала в политуправлении о 586-м истребительном. Это — один из женских авиационных полков, сформированных Героем Советского Союза Мариной Расковой.

Комиссаром при формировании полка была Ольга Павловна Куликова, кадровый военный. Она сумела в короткий срок сплотить юных патриоток в боевой коллектив, зажечь их сердца. Немалая заслуга комиссара Куликовой и в том, что сегодня полк успешно сражается в составе Войск ПВО.

...Черное небо, отраженное, умноженное волжской водой, пронизанное лучами прожекторов, загрохотало от зенитных разрывов. Немецкие бомбардировщики шли на Саратов, к мосту через Волгу, но повернули, не пробившись через огневой щит. И лишь один фашист уверенно приближался к важному военному объекту. «Юнкерс» схватили со всех сторон лучи прожекторов. И тут стремительной молнией сверкнул в луче «ястребок», вонзилась в самолет красная стрела трассирующих пуль... Так открыла боевой счет полка лейтенант Валерия Хомякова, выпускница, а потом инструктор аэроклуба...

Вера напряженно смотрит в окно. Весна... Но, словно символ, перечеркнута крестами на стеклах глубокая синева последней московской ее ночи. Хомякову она уже не увидит в полку. Валерия погибла в бою над горящими степями Сталинграда.

Вера досадовала на то, что не была в полку с первого дня, не разделила его судьбу с самого начала, хотя понимала — далеко еще до Победы...

Небо начало светлеть. Вера подошла к телефону, взяла трубку. Соединили очень быстро.

— Петя... — Голос дрогнул, но Вера собралась и спокойно закончила: — Постарайся быть в десять утра на Центральном аэродроме, я улетаю на фронт.

— Подожди, подожди... — Он, видимо, собирался с мыслями. — Ты что же, неправду говорила мне про медицинскую комиссию, которая тебя начисто забраковала?

— Уговорила я комиссию... — И вдруг рассердилась: — Я теперь тоже капитан, и мы равны по званию... — И тут теплая волна захлестнула сердце, и тревога за мужа, и боль. Может, в последний раз говорить доводится, а она-то... — Петя, родной мой! Я летчик, партийный работник. Сейчас самое важное — одолеть войну. Иду в пятьсот восемьдесят шестой авиационный истребительный замполитом вместо заболевшей майора Куликовой, приказ о моем назначении подписан. Что молчала — прости. Думала: вдруг не выйдет, а ты волноваться будешь. — И неожиданно для себя самой добавила: — Я очень люблю тебя...

Потом с минуту стояла, сжав горячими ладонями виски. «Вот и сказала». Успокоилась. Осмотрела комнату — точно в прошлое заглядывала: все ненужное во фронтовой жизни из вещей аккуратно сложено, убрано. Давно готовилась она к этому дню!

Осталось в ее строго разработанном плане последнее: письмо маме. Надо написать его спокойно и просто. Она знала: мама не заплачет, все поймет правильно. Работница-ткачиха, еще до революции мама помогала партии в подполье. Там, в родной Кинешме, впервые Вера пошла с матерью на фабрику «Томна», оттуда в красной косынке мать уезжала на партийный съезд делегаткой... Конечно, мама согласится, что дочь-летчица не может оставаться в тылу, как бы ни важна и нужна была здесь ее работа.

Слова ложились на бумагу спокойные, уверенные. Вере казалось, что мама, подперев рукой щеку, сидит напротив и смотрит на нее одобрительно. Словно бы такое состояние души когда-то уже было. Давно, далеко... Синее довоенное небо, небо ее нелегкого и все равно счастливого детства, светилось над ней, медленная Волга отражала белые перистые облака, Вера убегала по какому-то важному и ответственному делу, а мама улыбалась ей вслед, стоя на пороге старенького дома. Мать гордилась дочерью. Одна из первых в Кинешме пионервожатых — Вера Тихомирова. Первый пионерский отряд, первый сбор — все организовывалось при ее участии.

Письмо маме она убрала в карман шинели. В одной руке — легкий чемодан (точно такой же купила Петру, положила на видное место — это ему сюрприз), в другой — огромная нитка «бус» из металлических кружек, весело звенящих и сверкающих (подарок девушкам от рабочих «Серпа и молота»). Тяжелая дверь подъезда хлопнула глухо — будто отсекла прошлое.

Центральный аэродром совсем рядом, полчаса езды. Скоро она увидит Петра. Сердце колотилось так, словно шла на первое свидание, хотя поженились почти десять лет назад. Десять лет! Помнит: сероглазый авиамеханик рядом с ее самолетом. Когда она вернулась из рейса, он ждал ее. Потом он всегда ждал ее из рейса.

Почти десять лет они любят друг друга, а сегодня, может быть, расстанутся навсегда...

«Брось, Верка, что это ты размякла!» — сказала себе сердито.

Петра она увидела издали. Гремя кружками, кинулась к нему, и больно сжалось сердце, когда разглядела, какое усталое, расстроенное у него лицо. Обоих в миг встречи пронзила да так и не отпускала мысль: может, видятся в последний раз...

С напускной веселостью, оглядев ладную фигуру жены в новенькой военной форме, Петр сказал:

— А ты у меня молодец, товарищ капитан!

Вера с обостренным, почти материнским чувством смотрела в родные глаза, сжимала жесткие вздрагивающие ладони, и болело, болело о нем сердце...

— Эх, Петр, накупаемся мы в Волге в первое мирное лето! Вот тебе слово: два часа из воды не вылезу...

Это она нарочно, чтобы не осталось у него горького чувства. И решила: пусть теплая летняя послевоенная Волга под Кинешмой, где всегда проводили отпуск, останется как маяк надежды в дни разлуки...

К вестибюлю аэровокзала подошла машина, из нее вышли генерал-майор Антонцев, заместитель командующего Войсками ПВО страны, и его адъютант. Готовый к вылету, Ли-2 ждал на взлетной полосе.

— Ну, пора. До встречи, родной, — тихо сказала Вера мужу. — Пиши мне почаще.

Антонцев летел в район дислокации 586-го истребительного под Воронеж, с ним — новый замполит полка.

Прорулив совсем немного, Ли-2 пошел на взлет, без круга лег на курс.

Прижавшись лбом к холодному иллюминатору, Вера далеко внизу увидела Петра. Вот и все, прощайте, Москва, дом, муж... Она старалась быть спокойной, ей казалось, что у нее это получается. Но генерал Антонцев вдруг тихо положил руку ей на плечо:

— А вы не стесняйтесь, Вера Ивановна, это у каждого трудно проходит, так и быть должно. Даже советую: поплачьте — при мне можно, — и все пройдет. Вот вам шоколадка из эн-зэ. — Отошел и начал рыться в портфеле — пусть одна посидит, придет в себя.

Но Вера уже была спокойна.

— Простите, товарищ генерал, это не повторится, — сказала твердо.

А он улыбнулся ей совсем по-отечески:

— Молодцом, товарищ комиссар!

Глава 2

Воронеж она увидела из иллюминатора — и не узнала. Руины вместо домов, обгорелые деревья, одиноко торчащие на развалинах заводские трубы, серые беззвучные столбы взрывов, встающие то тут, то там. Ей объяснили: фашисты заминировали при отходе все, что могли, — покореженные кровати, печи в домах, рухлядь, сложенную горкой в сарае. Возвращались в разбитый город голодные, оборванные люди, дотрагивались до того, что осталось от прежней, мирной жизни, и — взрыв, смерть...

Вера Тихомирова работала в Воронеже в тридцать пятом году пилотом в отряде спецприменений и очень любила этот радостный город. Увидев Воронеж сейчас, особенно серые, слабые взрывы, впервые обжигающе остро поняла, что такое гитлеризм. Ненависть к врагу закипела в груди, погасив опасения, сомнения — справится ли? Теперь Вера чувствовала: она сильная, вынесет все.

...Полк базировался под Воронежем с февраля сорок третьего года. Задачей полка было: во время бомбардировочных налетов противника прикрывать город, и также Лиски, Касторное, подходящие к ним участки железнодорожных веток и мостов через реки Дон и Воронеж, по которым непрерывно шли эшелоны.

Аэродрома в привычном понимании не было: на территории разрушенного гитлеровцами авиационного завода расчистили от мин часть прежнего испытательного поля. С этой взлетной полосы среди рассеянной фашистами минной смерти взмывали на «ястребках» советские летчицы, словно презирая смерть.

Вихрем пронеслось все это в голове замполита, когда она ступила на «полосу жизни».

Осмотрелась. Сразу бросились в глаза два красавца-»яка», стоящие на старте. Алые звезды сияли в лучах солнца, и даже здесь, на земле, «ястребки» казались стремительными. В кабинах замполит увидела девичьи лица в шлемофонах. Девушки настороженно следили за небом. Вера тоже подняла глаза и сразу заметила взвивающуюся зеленую ракету. В ту же минуту оба «яка», как две блестящие стрелы, ушли в небо. Девушки-техники в синих комбинезонах быстро убрали колодки, трап, инструменты, а к взлетно-посадочной полосе выруливала очередная пара «ястребков», чтобы застыть в боевой готовности.

— Товарищ генерал! — услышала Вера спокойный голос командира полка майора Гриднева. — Личный состав несет боевое дежурство в воздухе. Два самолета подняты на перехват цели.

Генерал Антониев принял рапорт, по его глазам Вера поняла: он доволен деловитой четкостью только что происшедшего на старте. Вместе со всеми они направились к санитарной машине, дежурившей на старте. Там — пункт связи. Взволнованные техники и вооруженцы толпились у машины. Их лица, огрубевшие от ветра и солнца, были совсем юными, и гордость за девушек, которую Вера ощутила в Москве, стала еще сильнее.

— Разведчика обнаружила служба оповещения. — Лукаво играя яркими глазами, высокая, статная летчица с прекрасной русой косой дружелюбно-испытующе смотрела на замполита. — Командир первой эскадрильи старший лейтенант Раиса Беляева.

Этих минут замполит не забудет никогда. Перед ней стояла сложная задача: в тяжелейших условиях военных действий стать душой, поддержкой, примером для каждой из юных летчиц, техников, оружейников, связисток, стать настоящим комиссаром — стойким, спокойным, мудрым и чутким другом.

— Ловко они пошли, правда? — улыбнулась Рая. — Вот увидите, вам у нас понравится, товарищ капитан.

«Понравится, понравится...» — по-хозяйски думала Тихомирова, знакомясь с условиями жизни и боевой работы девушек. Тревожно замерло сердце, когда увидела совсем недалеко от взлетной предупреждающие знаки «Осторожно: мины!», и сделала в блокноте первую запись: «Нажать на минеров». Ведь чуть промахнись при посадке (единственная полоса — не бетонная вовсе, просто укатанная земля) и — взрыв! «Сегодня же выясню у командира», — сердясь на кого-то, думала Вера.

Опускался на землю вечер. Беседуя, шли по самолетной стоянке первой эскадрильи генерал-майор и командир полка. Часть истребителей заруливала на ночь в капониры. Готовились к полету экипажи ночников. Технари, подстриженные под мальчишек, с челками, хлопотали у машин. Лица у девушек были очень усталые.

«Знакомиться с людьми буду завтра, — подумала Вера. — Сегодня моя задача — все осмотреть». Она направилась к серому полуразбитому зданию, видимо бывшему заводоуправлению, в котором расположилось общежитие.

Тоненькая девушка-дневальный лихо козырнула и улыбнулась приветливо:

— С прибытием, товарищ капитан! Дверь слева у лестницы — в вашу комнату.

Лестница — и не лестница вовсе: четыре широкие доски оперты на перекрытие второго этажа, скреплены поперечинами. Вместо пола слой свежего песка. Стоит большущая бочка с водой.

— Вода чистая, питьевая, товарищ капитан, — заметив вопрос в глазах замполита, охотно объясняла дневальная. — Водопровод разрушен, а девушки — чистюли, им воды много нужно. Нам ее издалека привозят — все колодцы вокруг гитлеровцы засыпали или отравили.

На войне — как на войне. Вера Ивановна приоткрыла плохо пригнанную фанерную дверку и вошла в свое новое жилище. Видимо, здесь был умывальник: узенький топчан едва помещается рядом с тумбочкой. На тумбочке коптилка — стреляная гильза, сжатая сверху, фитиль торчит судорожным комочком. В комнатке пахнет бензином, за мутным окном громоздятся покореженные бетонные балки, вывороченный взрывом фундамент ближайшего к заводоуправлению цеха бывшего завода. Вера задумалась на минутку. Вот так же сегодня утром стояла она в своей московской комнате. Неужели сегодня? Давно и очень далеко была прежняя ее жизнь. И Петр... Вера тряхнула головой: «Не раскисать!» Поставила в угол легонький чемодан и вышла.

Под лестницей висела стенгазета. Вера глазами быстро пробежала ее. Заметки были неконкретные, совсем без критики, рисунков мало. Да и старый номер, незлободневный. Под цифрой «2» она вывела в блокноте: «Стенная печать».

— Первая эскадрилья! На ужин становись! — Звонкий девичий голос произнес слово «ужин» так аппетитно, что у Веры засосало под ложечкой, — она и забыла, что целый день ничегошеньки не ела, кроме шоколадки из эн-зе генерала Антонцева.

Столовая — серое, наспех сколоченное здание, словно нахмурясь, стояло на отшибе за полуразрушенной узкоколейкой. Неуютно было в столовой. Тусклые алюминиевые тарелки на столах, вместо кружек — банки из-под консервов «слезинка Черчилля»: так называли озорные девчонки союзническую фарш-колбасу. Ужин был невкусный. «Тут тебе, комиссар, тоже предстоит работа. Девушек надо кормить вкусно». Вера поймала себя на том, что мысленно ей, не освоившейся, кто-то в ней же самой, решительный, опытный, все замечающий, постоянно приходит на помощь. Она усмехнулась: «Раздвоение личности, но вполне объяснимое. Ничего, Верка, не робь, скоро и вторая половина на место встанет».

А когда кончился ужин, вытащила из вещмешка кружки и с веселым звоном опустила их на стол:

— Девушки! Это подарок специально для вас от рабочих завода «Серп и молот». Когда мне его передавали обер-мастер Честноков и лучший прокатчик Туртанов, кружки были еще теплые — сталь не успела остыть.

А мне казалось, что это жар сердец людей, которые гордятся вами, склоняются перед вашим мужеством и героизмом.

Не дождалась утра замполит. Да и нужно ли было? Долго разговаривали они в тот вечер — самый первый фронтовой вечер капитана Тихомировой.

Продолжался разговор в комнате штаба полка, самой большой комнате общежития, где при неверном, колеблющемся свете коптилки на планшете белела подробная карта района, разделенная на квадраты, лежал микрофон для наведения. Нежными, совсем невоенными были лица, склонившиеся над столом. Но когда, знакомясь, девушки крепко жали замполиту руку, у каждой в глазах Вера Ивановна прочитала решимость и отвагу, а на самом донышке — сосредоточенность, которую определила для себя словами — «опаленность войной»...

Словно спелые крупные вишни, глаза у Зулейхи Сеид-Мамедовой. Козыряет жесткой ладошкой:

— Штурман полка...

Вера Ивановна знала еще в Москве: Зулейха — первая девушка-азербайджанка, пришедшая в клуб Осоавиахима, ставшая летчицей, инструктором парашютного спорта. Казалось, в ней, Зулейхе, тысячелетняя покорность женщин Востока, дерзавших только в молитвах смотреть на небо, взорвалась словно пружина и выросла в страстную потребность завоевать небо. Штурманский факультет Военно-воздушной академии имени Жуковского окончила лейтенант Сеид-Мамедова в мае сорок первого...

Саша Макунина — начальник штаба. Она спокойно и уверенно смотрит на Веру Ивановну голубыми глазами, и трудно поверить, что еще совсем недавно с шумной стайкой подружек бегала Саша на лекции в Московский университет. С первых дней формирования женских полков, еще в Москве, студентка Макунина начала проходить курс военной науки.

У Анастасии Кульвиц — начальника связи полка — настоящая военная выправка: сказываются опыт и знания (за год до войны Анастасия окончила Ленинградский институт ГБФ). Ее тонкое большеглазое лицо выражает волю и высочайшую ответственность; еще бы, ведь хорошая связь в истребительном полку — первейшее условие успеха. И Вера Ивановна видит, как, знакомясь, разговаривая, улыбаясь, привычно вслушивается Анастасия в сообщения постов ВНОС, принимаемые оперативной дежурной. Посты ВНОС глаза и уши аэродрома. На значительной территории вокруг по всей линии фронта сидят в поле девушки с передатчиками и неотрывно смотрят в темнеющее небо. «Але, алё, доносится до них по радио хрипловатый и усталый голосок, — квадрат...» Быстро склоняются над чпртой девушки, уходит, шипя, в небо зеленая ракета, и к тот же миг срывается со старта дежурная пара истребителей: не пропустить врага к охраняемым объектам — эту задачу полк решает блестяще...

А потом открылась дверь и вошла очень красивая и статная девушка: глаза синие-синие, и словно песня в них. Только вот не понять сразу Вере: веселая та песня или грустная? Поймала себя на том, что улыбается, — так понравилась ей девушка. «Славный и сильный она человек», — подумала и очень обрадовалась, когда девушка сказала тепло:

— С приездом, товарищ капитан. — И представилась: — Парторг полка старший лейтенант Касаткина.

Вера и потом замечала: где появится Клава, там словно лучик света прибавится — такая ясная и открытая у нее душа.

— Расскажите нам про Москву! попросила Клава, и Вера увидела, как загорелись у всех глаза.

Инструктор горкома партии Вера Тихомирова хорошо знала, как героически живет и трудится Москва, и долго рассказывала об этом, умолкая лишь тогда, когда звучали позывные связи...

Дважды за эту ночь вылетали «ночники» навстречу невидимому врагу. Дважды ждал аэродром их возвращения. Пары вернулись благополучно: охраняемые объекты опасности не подвергались — самолет противника прошел на дальних подступах.

Перед тем как лечь спать, Вера написала коротенькое письмо: «Петр, дорогой мой! Не волнуйся — у меня все в порядке. Завтра решающий, очень важный день — приступаю к выполнению обязанностей. На днях напишу письмо длинное-длинное...»

Когда вышла, чтобы опустить письмо в ящик полевой почты, ахнула от неожиданности: хлынул на нее весенний воздух. Дурманяще пахли пробудившаяся земля и какие-то неведомые первые цветы. Небо — темное, синее, в ярких мерцающих звездах: не было природе до войны дела...

Глава 3

Так было уже не раз в ее жизни: перед важным событием оживал для нее памятный день.

...С замирающим сердцем Вера впервые без инструктора садится в самолет. Осторожно выруливает, осматривает пространство: не заходит ли кто на посадку, свободна ли взлетная; несмело поднимает руку, следя за дежурным по полетам. Старт! И вот он — первый стремительный взлет, первый разворот! Время как бы останавливается, и сердце тоже готово остановиться от счастья. Вдруг в наушниках — отрезвляющий голос инструктора: «Так, так, не торопись, убирай газ, тяни, смотри у меня, чтобы посадка была на три точки!» Взмокшая от волнения, идет она к своему учителю и судье, и сердце теперь стучит радостно...

Этой ночью Вера испытала все заново. Возможно, она спала и то был лишь сон, но такой отчетливый, что, вроде и не просыпаясь, услышала Вера торопливый топот сапог по сходням, увидела солнце, просвечивающее сквозь развалины за окном, и вскочила с тюфячка. «Неужели проспала?»

Она быстро взглянула в осколок зеркала, приделанный на стене, одернула гимнастерку, а когда посмотрела на часы, оказалось, что половина пятого утра!

— Давай, давай, Дробович, торопись, а то опять на построение опоздаешь! — послышался насмешливый, но ласковый девичий голос.

Вера Ивановна увидела маленькую девушку с переброшенными через плечо огромными кирзовыми сапогами. На ногах у девушки были неопределенного вида и цвета тапки. Вразвалочку она догоняла своих подруг.

— Что делать, — объяснила, горько улыбаясь, Клава Касаткина, — ножка у Дробович малюсенькая, тридцать третьего размера, а сапоги ей пришлось выдать ровно на десять номеров больше! Вываливается она из них при ходьбе, а когда стоит — только сапоги и видно.

У Веры сердце екнуло. «Ничего, — сказала, — наладится с обувкой». Теперь она уже не доставала блокнота: четко работал мозг, отмечая, запоминая, анализируя, вчерашней растерянности как не бывало.

На КП дежурила начальник химической службы полка старший лейтенант Нина Словохотова, застенчивая, сдержанная, с глубоким, задумчивым взглядом.

— Товарищ капитан, идет подготовка планшета к боевой работе, — отрапортовала она.

Вера просматривала сводки, схему расположения постов ВНОС, когда вошел командир полка.

— Знакомитесь? — И тепло улыбнулся своей особенной улыбкой. Только очень хорошие люди так улыбаются: губами, глазами, всем существом. Раньше знала: настоящий боевой командир. Теперь поняла: и человек отличный — душевный, тонкий, терпеливый.

Майора Гриднева перевели из мужского истребительного полка и назначили командиром 586-го, когда по болезни ушла работать в оперативный отдел штаба ПВО страны первый командир полка, замечательная советская летчица подполковник Тамара Казаринова. Знала Вера еще в Москве: заартачился было Гриднев, засмущался поначалу. Но понял быстро: ничуть не хуже летчицы-истребители в женском полку, чем мужчины-асы...

Вот и сейчас, будто угадав мысли замполита, сказал:

— Народ у нас отличный, воевать умеет, вот увидите. — Помолчал и добавил: — День сегодня тяжелый у меня, так что знакомиться сами будете, комиссар.

— Спасибо, товарищ командир. Меня не надо представлять, справлюсь, — чуть даже обиделась Вера. — Думаю пойти на старт, затем к связистам, потом на самолетную стоянку, в столовую для дежурных экипажей. Как вам мой план?

И снова командир улыбнулся дружески:

— Все верно, товарищ капитан, желаю удачи. А вечером соберем партактив и командиров эскадрилий.

Солнце распластало над аэродромом свои лучи. От столовой тянулись летчики, техники, вооруженцы, направлялись к самолетам. Начинался новый боевой день.

Вера тихо шла к старту и думала вот о чем. Воюют девушки, почти девочки, есть среди них восемнадцати-девятнадцатилетние, не вполне окрепшие физически, зато у всех до одной — горячие, отважные сердца. Все пришли в военкоматы добровольно, отправки на фронт добивались с трудом и упорством. А ведь там их ждала кровь и смерть, ждало напряжение всех физических и душевных сил, которое и мужчинам-то порой не выдержать. К тому же условия на полевом аэродроме предполагают оторванность, изоляцию. С каким волнением они про Москву спрашивали, как глазенки разгорелись мечтой и надеждой...

Задачи замполита так же важны, как и командира: политработники закаляют дух. волю. Ибо самый отличный специалист в любой области военных знании, идейно и политически не подготовленный, — еще не боец. Он просто струсит или падет духом, растеряет все свои знания и навыки...

Встал в памяти один далекий день, когда она по путевке ЦК ВЛКСМ в счет «500» вместе с двадцатипятитысячниками начала работать секретарем сельского РК в Хвалынском районе на Волге. В деревне Сосновая Мазо, возвращаясь после комсомольского собрания, у крайней избы Вера услышала крики: «Щас покажу тебе комунию!» Кинулась туда, распахнула дверь и увидела, что здоровенный бородатый мужик держит за растрепанные косы тоненькую девушку. Узнала сразу — учительница! Ах, как он был страшен, когда Вера, схватившись за рукав фланелевой рубахи, взглянула ему в лицо. Это было лицо врага. Но Вера выдержала взгляд, и мужик отпустил девушку. Что говорила тогда, не помнит, но слова находила самые нужные — за ними была правда. Разобрался он во всем и одним из первых вступил в колхоз. В тот день и поняла Вера, что такое сила правды, заключенной в слове. И другое поняла, очень важное для себя: «Есть у меня, оказывается, способность доносить правду до людей...» Потому, наверное, и встал неотвязно в памяти тот далекий день именно сегодня.

...Летная столовая на самом краю аэродрома оказалась чистенькой и маленькой, наспех сколоченной. У санитарной машины, где постоянно работала связь и были известны все новости, замполит познакомилась с труп пой летчиц: Аней Демченко, Ирой Ольковой, командиром звена Клавой Панкратовой. «Именно здесь нужно вывешивать боевой листок и сводки информбюро», — решила Вера.

Целое утро знакомилась она с девушками, во все вникала, обходя звено за звеном. А уже после обеда появился на старте первый боевой листок — выписка из сообщения Совинформбюро: «Войска Северо-Кавказского фронта вели наступательные бои в районе севернее Новороссийска».

Девушки столпились, примолкнув, — читают.

— Совсем другое настроение, девчонки! — зазвенел голос. — Ох и дам же я на радостях фашистам жару!

У замполита комок подступает к горлу: там, у Черного моря, родина Клавы Панкратовой. Составляя первую «молнию», знала Вера Ивановна, что услышит этот звенящий радостью голос командира звена.

Взволнованная, отошла Вера от старта, подошла к «ястребку», стоящему на ремонте. Оглянулась, ища глазами техников, и вдруг заметила на земле скомканный листок бумаги. Подняла — письмо, конверта нет. Она долго стояла в раздумье. Что-то тут не так. Письма на войне ждут, как самое дорогое, как живительную каплю надежды на будущее счастье, потому что они — частица такой далекой, желанной, недосягаемой прошлой жизни. И каждое слово в письме — огромно! За ним встают любимые лица, деревья под родным окном, теплая от солнца дорожка к речке, по которой бегала столько раз, что вспомнишь — и пятки ощущают прикосновение желтых песчинок. Письмо не раз перечитывают: медленно — при свете чадящей коптилки вечером; торопливо — в короткие перерывы между вылетами, под ветром, рвущим из рук дорогие слова. Вот и это письмо прочитано около пробитых вражескими пулями плоскостей самолета. И судорожно брошено комочком на раненую землю. Значит, чья-то горькая беда, и она, замполит, обязана прийти на помощь.

Вера расправила листок и положила его в карман: надо осторожно и как можно скорее узнать, кому из девушек прислано это письмо.

— Товарищ капитан, — услышала она голос адъютанта, — вас вызывают на КП!

Звонили из штаба дивизии: схватка с врагом в воздухе в марте этого года летчиц Памятных и Сурначевской рассматривается по всему фронту в авиачастях как пример отличного ведения боя истребителей при отражении массированного налета.

В такое с трудом верили прославленные асы: две юные летчицы из 586-го истребительного, встретив в воздухе двадцать фашистских бомбардировщиков, вступили с ними в бой и, сбив четырех, обратили остальных в бегство, заставили побросать бомбы где попало...

Вечером шло открытое партийное собрание полка, многие выступали. Потом слово взяла Памятных.

— Я сначала не поняла, что это бомбардировщики: много-много черных точек. Птицы? Потом решила: нет — слишком большая высота, к тому же идут ровными рядами... — Тамара энергично отбрасывает с высокого лба прядку волос, щеки у нее от волнения пылают. — Я Рае просигналила крылом, чтобы за мной держалась, и — на сближение с «птичками». Подходим: внизу под нами десятки фашистов. Пулеметами ощерились, тонны бомб несут на станцию, а станция-то уже близко, ни минуты нельзя терять! Тогда мы с Раей решаем использовать преимущество в высоте и внезапность, чтобы развалить первую группу. Из крутого пикирования открываем огонь по самой середке!

И хоть не раз слышали девушки рассказ отважной подруги, сейчас, когда собрался торжественно весь полк, происходило, может быть, самое важное: осмысление подвига, проникновение в его глубь. Замполит видела, как, сопереживая подвиг подруг, загораются девушки, подтягиваются невольно, готовясь тоже совершить подвиг. Такое обсуждение — необходимо.

— Вышли из атаки — два бомбардировщика горят, к земле приближаются — взрывы столбами. Мы с Сурначевской снова атакуем уже рассыпавшийся строй, сближаемся до предела, я даже стрелка в последнем самолете разглядела... — Тамара на минуту замирает, и все замирают, будто в них целится враг. — Жму на гашетку — загорелся «юнкерс». И тут мой самолет завертело, понесло к земле...

Долго и горячо идет собрание. Собрание — праздник и урок мужества, разбор недавних боев. Осмысленное, оно останется в сердце и памяти навечно.

— Об осмотрительности я забыла начисто, когда увидела, что Томин самолет падает, — вскакивает Раиса, — от отчаяния ка-ак всажу в ближайший «юнкерс» залп в упор! Он вниз, в дыму весь. А у меня в кабине пар, сил нет, смотрю — масло того гляди закипит...

Никто в полку не спал в ту ночь, на КП надрывались телефоны — видели сверху летчицы обломки «ястребка»; неужели погибли подруги? Лишь под утро раздался звонок из штаба дивизии: живы героини, находятся в Касторном, прилетайте за ними!

— Привезли нас на машине в Касторное, — рассказывает Тамара. — На аэродроме встречает секретарь Курского обкома словами: «Видели мы с земли бой. Ну и молодцы вы, ребята!» Отвечаем смущенно: «Мы не ребята». — «А кто же вы?» — удивляется секретарь. Тут же шлемы сняли, волосы рассыпались. Все даже рты раскрыли: «Да ведь это девчонки!»

Ни одной бомбы не упало на Касторное. От двух истребителей, ведомых советскими девушками, улепетывали с позором фашистские асы.

...Ночью Вера Ивановна писала письма Петру, маме. И еще очень важное — в Московский горком партии: «Все в порядке, в строй вошла... С фронтовым приветом В. Тихомирова».

Вера, хоть и не желала себе в том признаться, была довольна первым фронтовым днем. Она гордилась своими однополчанками. Только вот не давала покоя мысль о скомканном письме. Все казалось замполиту, что кто-то предал прекрасную, удивительную девушку...

Глава 4

В самое время пришлось назначение Веры Тихомировой в полк — в историческое время подготовки и проведения великой битвы на Курской дуге.

Перегруппировались советские войска. Враг после поражения под Сталинградом готовился взять реванш. Почти беспрерывно, одно за другим, устремлялись крупные вражеские воздушные соединения и на вверенные под защиту 586-го авиаполка объекты. Летчицы круглосуточно, днем и ночью, прикрывали наземные войска, штурмовали огневые позиции противника, то и дело вступали в небе в жестокие схватки с опытнейшим врагом.

И было очень важно, чтобы аэродром встречал героинь дружной, слаженной, строго организованной жизнью, в которой бился пульс родной страны. Учеба — военная и политическая. Информация обо всем, что происходит на фронтах и в тылу. Душевное тепло и поддержка такие, как если бы это было в семье. Еда в достаточном количестве, чистая постель, наконец, полевые цветы на тумбочке в банке да и многое другое, а вернее, абсолютно все стояло на повестке фронтового дня замполита, парторга, комсорга полка...

А цветы в то лето росли по всей границе аэродрома: синие, белые, розовые, лиловые... Их аромат вселял в сердца легкую, едва различимую тревогу. Она странно не соответствовала напряжению, в котором жили люди, и все же не заметить ее было трудно. Вера видела, как вдруг то одна, то другая девушка вскидывала голову, устремляла взгляд на цветы. Вот тогда они и придумали с Клавой Касаткиной: на каждой тумбочке — букет. Технари и щелчки (так прозвали вооруженцев), несмотря на усталость, с радостью выполняли это поручение.

...Перед обедом выдалось относительное затишье.

Замполит стояла возле старта. Только что получили шифровку о том, что в полк на днях прибудет пополнение — пять новых летчиц. Для дежурящих на старте экипажей привезли обед.

Летчицы собрались у стенда сообщений информбюро: «На полях Саратовской области в настоящее время работает 213 женских тракторных бригад».

— Да, девчонки, не зря мы немцев били под Саратовом. И Лера Хомякова...

Там, на волжском берегу, стояла легендарная их подруга Валерия Хомякова, глядя на обломки сбитого ею «юнкерса». Среди обломков — поверженный враг, с которым один на один вела она ночной бой...

Вера понимала, как много значит для ее девочек это сообщение информбюро.

Клава Панкратова теребит крепкими руками шлемофон. Она веселая, Клава Панкратова, как все очень сильные люди. Любит песни петь: когда ей хорошо — от радости, а когда плохо — чтобы никто не заметил этого.

Маленькая и быстрая, похожая на задорного воробышка Ира Олькова; Аня Демченко, коротко остриженная, напоминающая мальчишку-подростка, черноглазая, резковатая, — обе задумались, посерьезнели.

В боевой готовности на старте «ястребки» Бурдиной и Лисицыной — заместителя командира полка. Лица у девушек строгие, какие бывают, когда ждут летчицы, сжимая штурвал, сигнала ракеты — «Воздух».

Тишина повисла вдруг над аэродромом — и так же быстро кончилась: на старт выруливал истребитель майора Гриднева. Вера поняла, что командир полка дал по радио сигнал Лисицыной — «Взлет», потому что зеленый огонек ракеты, блеклый в лучах солнца, беспомощно поник в воздухе, когда оба истребителя уже стремительно набирали высоту. И снова, как всякий раз во время такого вот мгновенного взлета навстречу врагу, отсчитывало сердце секунды громкими ударами.

На КП штурман полка капитан Зулейха Сеид-Мамедова сообщила отрывисто:

— Бой будет, враг обнаружен. — И немного погодя: — Они встретились, идет бой.

Весь личный состав полка, замерев, слушает команды с КП. Кто сказал, что время идет одинаково? Видно, человек, который не знает войны. В небе идет смертельный бой. Минуты, словно тягучий, расплавленный металл, прожигают мозг, кажутся бесконечной пыткой. Замполит понимает, что труднее всех сейчас техникам сражающихся самолетов. Нина Шабалина, техник командира полка, обычно неунывающая, с крепкими, как красные яблоки, щеками, стоит белей снега и неотрывно смотрит в облака. И видит замполит, что Катя Полунина, техник Лисицыной, серьезный и сдержанный солдат войны, — девятнадцатилетняя девочка, ранимая и нежная...

На этих девочках — двойное напряжение: тревога за товарищей, своих командиров, и — ответственность. Ведь и они сражались сейчас, ибо их руками пригнан, проверен, смазан каждый винтик боевой машины...

И когда наконец из облаков вырывается и идет к посадочной полосе зеленая краснозвездная птица, переливчатый от счастья девичий визг разрывает напряженную тишину, смешивается с гулом мотора.

Девушки несутся в вихре пыли и песка, поднятых с грунтовой дорожки пропеллером, и замполит бежит за ними к изрешеченной пулями боевой машине. Командир уже стоит у крыла. Снимая краги, улыбается устало, скупо — по-мужски.

— Ну? — глядит на него Вера.

— Четыре... Один «юнкерс» и три «фокке-вульфа»...

— Что — четыре?

— Да сбили мы с Лисицыной четырех фашистов! Гриднев стаскивает с взмокшей головы шлемофон.

— Где Валентина? — Замполит с тревогой смотрит в небо, в ярко-синие просветы среди белой июньской кутерьмы облаков.

— А вот идет. — И действительно, все ближе, ближе ровный, деловитый гул мотора. — За Валю не беспокойтесь, дралась она как надо — под стать лучшему парню... Хватка у дивчины настоящая — истребительская.

— Ой, родные мои! — Катя Полунина опирается на плечо стоящей рядом Ольковой. — Знала же, знала, что все хорошо будет, а сердце едва не выскочило. К Лисичке моей чуть не улетело...

— Так ведь, так ведь, — восторженно щебечет Ира любимую свою приговорку.

И снова несутся к самолету девушки, налетают на Валю, а она, сильная, рослая, улыбается белозубо и озорно, будто и не было жестокой схватки с врагом.

Но замполит видит, как дрожит на донышке Валиных глаз тень только что пережитого напряжения...

Вечером шел теоретический разбор боя. Все летчицы и политсостав полка заново переживали воздушную схватку.

...Майор Гриднев первым увидел Ю-88. Вражеский бомбардировщик шел очень высоко, тысячах на семи, но преимущество в высоте все же было у нас — метров семьсот. Атаковали. Ю-88, не отвечая на вызов, пытался уйти. Снова атака. Вспыхнул правый мотор «юнкерса», он нырнул в облака, пытаясь скрыться. Но лейтенант Лисицына, пронизав облака, нагнала врага третьей атакой. И тут Гриднев увидел над ее самолетом алую ленту трассирующих пуль: прямо против «ястребка» заходил для новой атаки «Фокке-Вульф-190». Молниеносна реакция командира: в самое сердце вражеской машины вошли две пулеметные очереди; почти вертикально, распуская шлейф дыма, «фоккер» пошел к земле вслед за «юнкерсом».

Из облаков вывернулись еще два «фокке-вульфа». Гриднев атаковал. Но истощился боекомплект — замолчали и пулемет, и пушка. «Облака... Надо уходить в облака, дать поискать себя», — думал майор. Когда, пикируя, он вырвался из облаков, один вражеский самолет пошел прямо в лоб «ястребку». «Резко вверх, — тихо приговаривал Гриднев, выводя безотказную, слившуюся с ним машину. — Вот так! И порядок!» Тот, что преследовал его, и тот, что заходил в лоб, столкнулись. Огромным столбом огня и дыма падали они на землю, которую жаждали завоевать...

Вот какой был этот день. Еле успокоился аэродром.

Но для замполита день не кончился с отбоем: в два часа ночи Вера вышла проверять посты на аэродроме.

Техник Саша Ескина из ночного наряда по охране самолетов, подставив веснушчатое лицо лунному свету, задумчиво смотрела в темноту, туда, где колыхалась от ветра гряда цветов на развалинах. Не заметила, как подошла Тихомирова.

— Товарищ капитан, виновата: цветы нюхала...

— Ну и что же? И нюхай. Не отходи только... — Вера положила руку на худенькое плечо девушки.

— Война, а они пахнут... — вздохнула Саша.

Густой запах (хоть набирай в ладони и пей глотками, словно ключевую воду) стоял над аэродромом. Он перекрывал, поглощал все остальные запахи: бензина, масла, горелого металла, пороха...

Глава 5

О технарях, как ласково называли в полку авиационных техников, замполит думала часто. Физическая нагрузка и моральная ответственность на них лежат огромные. И капитан Тихомирова вместе со всем политсоставом полка старалась чутким отношением, заботой облегчить их тяжелый труд. Ездила в авиакорпус к генералу Василькову, договорилась об обмундировании: ушить, обменять, чтобы удобно работалось да и приятно было, — девушки есть девушки. Сапоги разыскала для маленькой Дробович, и та торжественно выбросила свои потерявшие форму и цвет тапочки. Преобразилась девчонка — откуда-то и выправка, и ловкость взялись. Опаздывать перестала.

...Вера пришла к техникам минут за сорок до отбоя. В комнате чисто, большинство кроватей еще заправлено, несколько девушек улеглись, вытянулись устало. Некоторые сидели за столом вокруг коптилки. Зоя Малькова писала письмо, и лицо ее было озарено тихой радостью: так пишут письма домой с войны, когда нормально идет служба, когда не коснулась смерть друга, командира — того, кто рядом. Зоя была далеко мыслями, даже не слышала, как вошла замполит. Катя Полунина что-то шила, ловко орудуя иглой. Вере хотелось подольше остаться незамеченной, понаблюдать за девушками, угадать, чье письмо носила в кармане гимнастерки уже несколько дней. Но, прервав коротенькую посиделку, все вскочили, приветствуя вошедшую.

— Не помешала я, девочки?

— Конечно, нет, товарищ капитан. Садитесь, расскажите нам что-нибудь о Москве... Мы как раз о Москве говорили, соскучились — ужас! — за всех ответила Катя Полунина.

Катя — комсомолка, очень хороший техник. Замполит присматривалась к ней: по существу, девушка уже коммунист. Того же мнения и Клава Касаткина. Надо поговорить с Катей и всеми техниками о их огромной роли в полку. Тут налицо комплекс: «Летчицы — это да. Они подвиг совершают, а мы, мазюки, возимся день и ночь с мотором, дыры в крыльях латаем. Хотя, конечно, летчикам без нас не обойтись». Замполит уже не раз слышала такое. Что ж, надо работать. Вот с Катюши и следует начать.

Вера устроилась поудобнее на табуретке.

— Я вам самую последнюю московскую новость скажу. Совинформбюро сообщило: в Малом театре прошла премьера пьесы Леонова «Нашествие».

— А? Что я говорила! — Женя Борок даже вскочила. — Я письмо получила от подруги: кинотеатры работают, театры работают! А они мне не верят!

— А пирожные продают в кондитерских? — У Дробович от сладкой этой мысли глаза загорелись.

— Вот пирожных не продают. Всё по карточкам, строго по норме.

«Девочки вы мои, — думала Вера Ивановна, — тяжелейшую мужскую работу несете на плечах, почти без отдыха, а при слове «пирожное» волнуетесь».

— Не слушайте вы ее, товарищ капитан, она у нас просто сластена.

— Уж и помечтать немножко нельзя, — обиделась Дробович. — Я не только про это... Я стихи про Москву сейчас прочту. — Шмыгнула к кровати, достала листочек и с чувством прочла:

Заглянула дневальная в дверь, изобразила лицом какой-то смущенно-настойчивый знак. Вера поняла: отбой, спать пора. Спускаясь к себе, думала: надо про Москву стенд срочно сделать. Много значит для всех нас великое это имя.

На утренней поверке Вера обратила внимание на безучастное лицо Вали Скачковой. Вспомнила: вчера вечером Валя лежала, отвернувшись к стене, хотя чувствовалось, не спит. И сердце стукнуло: ее письмо.

Была Валя знающим техником, со стажем. Вере рассказывала о ней Клава Касаткина, неутомимый парторг, которая знает о девушках все: недаром же она душа полка. Рассказывала Клава и такую историю про Скачкову.

Под Сталинградом пришлось Валиной эскадрилье работать одно время в составе мужского полка. Парни посмеивались поначалу: «Тоже — механики!» В трудную минуту Валя и Саша Ескина парней этих выручили. Крепко их с тех пор ребята уважать стали: «Девчонки — первый класс механики! Люкс!»

Студентка Московского авиационного института Валя Скачкова пришла в полк, как и все, добровольно. Кто же посмел обидеть такую девушку?

Вечером, когда закончились полеты, к капониру, в который уже поставили самолет, подошла Тихомирова.

— Валя, можно мне поговорить с тобой?

Девушка насторожилась, подтянулась, тревожно сбоку посмотрела на замполита. Будто ждет — сейчас ее окликнут откуда-то издалека.

— А что случилось, товарищ капитан?

— Случилось. Ты должна мне помочь разобраться в одной истории.

Она нарочно это сказала: «Должна помочь...» Увидела, как что-то расслабилось, отпустило в девушке. Валя сорвала травинку, задумчиво прикусила ее.

— Чем же я могу помочь?

— Понимаешь, Валя, я нашла письмо — смятое, кинутое.

Валя отбросила травинку и сказала порывисто:

— Хорошо, что оно к вам попало... — На бледном лице выступил нежный румянец, засияли глаза. — Я места себе не находила, да только не из-за себя, боялась, вдруг кто из девчат письмо нашел, прочитал... Несправедливое оно, обидное, слабый и плохой человек его писал. А они, девушки наши, они — замечательные! Боялась я, что он их обидит. Я-то сильная, снесла его несправедливые слова — слишком хорошо знаю этого парня. А они — не знают!

Валя говорила быстро-быстро, видно, натерпелось в молчании ее сердце, слезы блестели в прекрасных серых глазах, и такая злость закипела в душе у замполита, что, попадись он ей сейчас, излупила бы.

— Выбрось ты его из головы и забудь. — Волнуясь, тоже сорвала травинку, ощутила губами терпкий вкус сока.

— Я уже выбросила. Отвечать ему не стану: хорошие мысли не для такого умишка. Пусть до Победы сидит в тылу. Одно только обидно: как он мог на фронт такое письмо написать! А любовь... растаяла сразу, как иней на плоскости моего истребителя утром ранней весною. И Валя улыбнулась сквозь слезы.

Они шли по краю аэродрома. Вера Ивановна обнимала Валю за плечи и думала: прекрасна душа русской, советской девушки, если в минуту крушения первой любви, среди смерти, пороха, жестокости и усталости, не о себе думает она, а о том, что предавший любовь парень мог обидеть тех, с кем она одолевает войну...

Глава 6

Замполит сидит, склонив усталую голову над сообщением Совинформбюро. Ночь. Коротким — всего в два-три часа — сном забылся аэродром. Лишь застыли в боевой готовности на старте дежурные истребители: зорко следят за небом глаза дежурных.

Решающее настало время. Для полка, для фронта, для страны, для всего мира. Враг сосредоточил под Курском мощные ударные группировки. Но силы Центрального и Воронежского фронтов Советской Армии им не уступали.

586-й истребительный авиаполк входит в состав 101-й истребительной авиадивизии. Полку поручено прикрывать переброску наземных войск Степного фронта по железным, шоссейным и грунтовым дорогам на участках Графская — Воронеж — Касторное, Воронеж — Масловка — Лиски. Каждый день вылетают летчицы и на сопровождение особо важных самолетов, идущих к линии фронта.

По пять, а то и семь боевых вылетов в сутки делают летчицы. Каждый боевой вылет — напряжение всех сил. Когда самолет садится на аэродром, лицо летчицы кажется измученным. А неугомонные техники с неизменными своими, охраняемыми, как драгоценность, инструментальными сумками — уже у самолета. Заправляют бензином баки, перехватывая друг у друга БЗ, дотошно осматривают каждую деталь в машине. Катят, согнувшись в три погибели, баллон со сжатым воздухом — под семьдесят килограммов в нем!

Быстро пополняется боевой комплект, хотя это и не просто: пушка, например, сорок пять килограммов весит! Только силачка Соня Тишурова может с ней управляться одна, без подмоги.

Вслед за вооружениями радистки проверяют связь: «Как слышите? Как слышите меня?» И вот уже снова зеленая ракета в воздухе, словно и не было смертельной усталости, летчица — за штурвалом.

Тихомирова — опытный партийный работник — понимает, как важна сейчас политическая работа в полку. Ведь боевой дух ничуть не менее важен, чем военная выучка...

Политработники полка и эскадрилий находились в самой гуще боевой жизни. На коротких, по-военному четких партийных и комсомольских собраниях обсуждались вопросы работы в новых условиях, говорилось о взаимовыручке, о готовности экипажей, роли коммунистов и комсомольцев на старте.

Замполит Тихомирова, парторг Касаткина, комсорг Крюкова почти не спали в эти дни: на старте, в общежитии, у самолетов их видели сутками напролет, о настроении каждого бойца они знали всё.

Трудно девушкам. К напряжению физических сил примешивается у многих и душевная боль: потеря близких, отсутствие известий об оставшихся в оккупации. И наряду с многими боевыми обязанностями не менее важным считает замполит внимание к душевному состоянию однополчанок — готовность сразу приходить на помощь, когда это требуется. Очень помогают агитаторы в минуты передышек перед вылетами. Есть общая, страшная беда, и, только свалив эту беду с плеч народа советского — разгромив фашизм в его логове, — можно будет пожаловаться и на личное горе...

Опытным, зрелым сердцем партийного работника чувствовала Вера Ивановна в тяжелые эти дни, что незаметно, исподволь зреет, закаляется в полку замечательное качество — дружба.

Большую работу вели агитаторы в эскадрильях: летчицы Оля Шахова, Маша Батракова, адъютант эскадрильи Инна Калиновская рассказывали о событиях на фронтах, о подробностях воздушных побед летчиков 2-й и 16-й воздушных армий, о героизме солдат и офицеров, об успехе летчиц звена Ирины Ольковой, только-только сбивших фашиста, и о том, как отлично летчицы во главе с Агнией Полянцевой сопроводили к линии фронта самолет с членами военного совета...

Но ведь и тут не само собой все сложилось, хотя бы с неугомонной Машенькой Батраковой.

Тоненькая кареглазая Машенька тяжело переживала беду: остались в оккупированном Красноармейске отец и сестренка. Однажды после отбоя капитан Касаткина долго ходила с Машей, обняв ее за худенькие плечи.

— Нельзя замыкаться, Маша. Раскрой сердце и пореви, а то запечется в нем беда. И потом, расскажу тебе о моем правиле: пока точно уж не случилось горе, не позволяю себе в него поверить. Заранее нельзя страдать — не хватит нервов. Согласна?

Маша, судорожно вздохнув, ничего не ответила.

— Давай так решим. — Клавдия пристально смотрела на Машу. — Ненавидишь фашистов, так надо боль души направить против них, жечь их этой болью, мстить им. Права я?

— Права. — Маша вскинула глаза. — Научи.

Так стала Маша Батракова агитатором эскадрильи.

...Июнь 1943 года. Армады фашистских самолетов рвутся к Курску. Две советские воздушные армии и истребительная дивизия ПВО отразили сильнейший массированный налет врага. Сто четыре самолета противника были сбиты в воздушных боях, сорок один самолет — зенитной артиллерией.

И рядом с летчиками из мужских полков неслись в «яках» недавние курсантки аэроклубов...

— Столько наших истребителей поднялось в небо, что трудно было разглядеть, кто с тобой рядом. А вражеская авиация делала один заход за другим — не прерываясь, шли бои, ох и жарко было! — Агния Полянцева вскидывает пушистые ровненькие брови, проводит ладонью по чистому лбу и вдруг улыбается счастливо: — Товарищ капитан! А ведь наши-то соседи так и не догадались, что с ними рядом девушки сражались за Родину... Значит, на равных!

Наверное, просто очень устала сегодня Вера Ивановна, если снова приходит к ней мысль, которая гнетет начиная еще с Москвы, а тогда, при назначении в истребительный полк, ударила сразу, как пуля: «Проклятая, давным-давно случившаяся авария...» Строго-настрого запретили врачи полеты на истребителе. На У-2 она летает. И все же ей больно сейчас.

«Надо собраться с мыслями, — приказывает себе Вера. — Спать сегодня некогда — завтра заседание парткомиссии фронта». И до первых лучей солнца, до первого жавороночного звонкого пения не спит замполит полка, а теперь и член партийной комиссии Западного фронта ПВО, думает...

Снова видит Вера прекрасные лица летчиц: Раи Сурначевской, Вали Лисицыной, Ольги Ямщиковой, Раи Беляевой, Агнии Полянцевой, Вали Гвоздиковой, Зои Пожидаевой, Тамары Памятных, Оли Шаховой, Гали Бурдиной. Почти все летчицы полка истоки своего героизма почерпнули в аэроклубах Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству — Осоавиахима. Их судьбы схожи.

Из трех женских авиационных полков, формировавшихся в Энгельсе, в истребительный отбирали самых опытных летчиц, девушек с наиболее высокими летными качествами.

Вот хотя бы Валентина Лисицына, сбившая двух фашистов в последнем бою.

...Было это в тридцать восьмом году. Инструктор аэроклуба пришел в московскую школу, где в девятом классе училась Лисицына.

Валя решительно подошла к инструктору, спросила:

— А девчонкам можно поступить в аэроклуб?

— Можно-то можно, да только не просто это — стать летчиком.

— Я сильная, — обиделась Валя, — спортом занимаюсь и... очень хочу летать...

Лисицына оказалась способным курсантом: пройдя теоретический и практический курс, после первого же провозного полета-проверки она была допущена к самостоятельному вождению самолета. А через год, в тридцать девятом, с отличием окончила аэроклуб.

— Можно я останусь инструктором-общественником? — волнуясь, спрашивала она, потому что уже не мыслила своей жизни без авиации.

Ее оставили работать в аэроклубе, а вскоре приняли и в штат аэроклуба Пролетарского района Москвы. Валентина Лисицына была любимым инструктором курсантов: внимательная и терпеливая в полете, она становилась очень требовательной и строгой при разборе выполненного задания. К военному сорок первому сержант Лисицына, опытный и очень способный летчик, имела уже немало самолето-вылетов.

Летали девушки на истребителе «Яковлев-1». Экипаж грозной машины в воздухе — один летчик. Один на один с современным сложным самолетом, один на один с врагом. Летчик все должен делать молниеносно. В воздушном бою — сливаться с самолетом, чувствуя работу двигателя, в совершенстве владея техникой пилотирования, иначе не будет точной стрельбы.

А высота? «Як» — истребитель высотный. Тут нужен кислород, там совсем другое пилотирование, увеличиваются радиусы разворотов, при выходе из пикирования происходит резкая потеря высоты. А большие перегрузки, особенно если ведешь бой? А огромные скорости, требующие дополнительного напряжения? Плюс к тому условия: полевые фронтовые аэродромы, как правило, имеющие весьма и весьма ограниченные размеры при взлете и посадке, требуют от летчика особого мастерства.

Но и это еще не все. При тех же слагаемых сложности необходимо быть готовым к маневру, к ночным боям!

Вот какие это удивительные девушки! Вот почему тихо обожают летчиц неутомимые технари и, не соглашаясь со справедливыми уверениями, что сами они — героини, завидуют летчицам светлой и мечтательной девичьей завистью.

Вот почему не могут фашистские асы поверить в то, что валятся горящим ломом на землю их самолеты, сраженные умением и отвагой советских девушек, не так давно переступивших порог аэроклуба со словами:

— А девушек принимаете?

Глава 7

— Девочки, миленькие! — Глаза у Раи Беляевой вспыхивают как звезды. — Оживают города! Все, все будет еще, девочки! Ура, товарищ замполит! Спасибо за прибавку хорошего настроения!

При виде удивительной этой девушки, с самого первого дня их знакомства, у комиссара Веры всегда улучшается настроение. Столько в Рае огня, энергии, воли, радости неосознанной, лучистой, что кажется, она — олицетворение юной всепобеждающей жизни. На четырех обычных девчонок хватило бы Райкиной удали.

Ее все в полку любят, но не из-за ровной со всеми ласковости, которая присуща иным славным девчатам и которая сама по себе совсем не плоха в условиях мирных: живет себе женский коллектив, выполняет общую работу, и как приятно видеть всегда милую, ласковую подругу. Говорят в таком случае: наша общая любимица.

Нет, здесь совсем иное. Раю любят за умение дружить всерьез, за кристальную преданность другу без малейших поблажек и скидок.

С Олей Ямщиковой Рая дружила с детства: познакомились они в Вятке, куда Рая приехала из родного городка Зуевки поступать в техникум. А спустя несколько лет они встретились в Ленинграде. Был аэроклуб при заводе «Электросила». Было летное поле, где девчонки проводили свободное время. Учились летать и прыгать с парашютом, потом учили этому других.

Когда жизнь разлучала их, были письма.

«Лелька, — писала Рая, — дадим стране десять тысяч летчиков! Я инструктор-парашютист, и я хочу летать. Мои мечты сбылись. И это дает мне такое счастье в жизни!»

Оля училась в академии имени Жуковского, вышла замуж, родила дочку. Следила по газетам за успехами подруги: Рая, инструктор-летчик Центрального аэроклуба имени В. П. Чкалова, готовила кадры для авиашкол, участвовала во всех воздушных парадах в Тушине. За отличное выполнение группового пилотажа в женском звене на самолете УТ-1 летом 1939 года Раю Беляеву наградили знаком «За активную оборонную работу».

Она написала Оле, когда одной из первых добровольцем была зачислена в авиационный истребительный:

«Ты ведь уже окончила академию? Приезжай скорей, летчики так нужны здесь!»

Оставив на родных маленькую дочку, Ольга приехала в 586-й истребительный в очень трудное для нее время: пришло извещение о гибели мужа. Схватило за сердце страшное слово «похоронка» — слово, извергнутое войной, расползавшееся по судьбам тысяч и тысяч.

Было невыносимо тяжело. И снова Рая пришла на помощь. Отогрела, поддержала, спасла.

И вот тут произошел один случай...

«Ястребки» летают всегда парой: один самолет — ведущий, другой — ведомый. Потерять друг друга в бою нельзя, потому что, пока ведущий бьет по врагу, ведомый, повторяя в точности его действия, прикрывает от возможного нападения. Он — глаза и уши своего командира, его тыл в пекле боя. Потерять друг друга — почти равносильно гибели.

Получилось так, что, вылетев ведомой в первый раз, Оля по неопытности потеряла из виду самолет Раи Беляевой. Потеряла — и всё, и ничего нет удивительного, потому что чрезвычайно трудное и тонкое это дело для первого раза.

Тут бы дать скидку, простить: ведь такая дружба старая, такое горе горькое у подруги; обнять, сказать мягко: «Как же ты, Оленька, так, а?» А было иначе.

— Вы потеряли в бою своего ведущего, а значит, не выполнили боевого задания, — резко и жестко сказала Рая. — Вы окончили военную академию для того, чтобы в первом же бою вас сбил паршивый фашист?

В первую минуту Ольга опешила. «Как? И это — друг детства?» Потом поняла, что такой урок был необходим и долгая их дружба давала Рае право на него. Как этот урок помогал ей потом на протяжении долгих и жестоких фронтовых будней! Сколько раз мысленно говорила она спасибо своей Райке, когда в очередной раз выходила живой из огня благодаря обнаженности ее суровых слов. Для Веры, неугомонного комиссара, которая всю свою жизнь была в гуще наиболее важных для страны событий, а потому привыкла видеть людей в острых, трудных ситуациях, помогающих сразу понять в них главное, эпизод этот в дружбе Беляевой и Ямщиковой значил многое. А сколько было и других, ярких, коротких, как вспышка, эпизодов, дополняющих прекрасный портрет Беляевой!

Они часто беседовали, и потом долго-долго думала замполит о Рае. Что за удивительная девушка! Сколького добилась за свою жизнь и сколько еще успеет — напористая, горячая, беспокойная!

Наверное, была Рая похожа на замполита, коль так отзывались ее слова и поступки в сердце Веры, только не думала об этом комиссар.

Вот стоит Рая перед замполитом, улыбается, поблескивают на ее выцветшей добела от солнца и стирки гимнастерке орден Красной Звезды, на руке — золотые часики, именные, от трудящихся города Саратова, к которому не допустила Рая вместе с подругами ни единого фашиста с бомбовым грузом, и гордится, любуется ею замполит...

До войны, еще во время парада в Тушине, приметила Вера по почерку один самолет. Любовалась и думала: «Что же за дивчина с такой уверенной рукой, с таким высоким искусством, артистизмом прямо-таки танцует в небе? Надо обязательно познакомиться с ней».

Не собралась. Зато тут, под Воронежем, по замедленной тройной бочке, по петле с бантиком, по двойному перевороту над аэродромом, с каким возвращалась после боевого задания Рая, узнала: «Да ведь это она! Вот и встретились!» Зато и дала же замполит вместе с командиром Райке жару за удаль. Гриднев не раз предупреждал, теперь приказал:

— Запрещаю раз и навсегда фокусы в воздухе! Позднее майор, по-отечески улыбаясь, говорил своему замполиту:

— Любой летчик-истребитель мужчина позавидовал бы такой технике пилотирования, как у Беляевой. Надо разрешить ей «свободную охоту».

Тогда впервые у Веры Ивановны сжалось сердце: «Уж больно отчаянная Рая». И всякий раз, когда приземлялся самолет Беляевой, отпускало чуть-чуть.

Однажды, в самом начале серенького и облачного летнего дня, замполит встретила Раю с кружкой, полной теплого молока. Легкий парок вился над поверхностью кружки. Раины пухлые губы были приоткрыты в улыбке, светлые глаза смеялись. Несла молоко для Ольги Ямщиковой. Вера знала: Рая трогательно заботилась о подруге, стараясь помочь ей оправиться после гибели мужа.

— Через полчаса приступаю к дежурству, товарищ капитан! — звонко сказала Рая.

— Вместе пойдем, я иду на старт. — Вера Ивановна хотела поговорить по дороге с Беляевой, командиром первой эскадрильи, коммунисткой: готовилось партийное собрание.

Они быстро шли к старту и говорили. У тропинки стояла береза. Возле белого ствола, раненного осколком, лежала сбитая высохшая верхушка, а буйная, кудрявая зелень уцелевших ветвей, колеблемая ветром, пела что-то задушевное, теплое.

— Больше всех деревьев на свете березу люблю, — сказала вдруг Рая, остановившись на минуту. — Так и кажется: бьется в ней русское сердце. А за этой березой я давно наблюдаю... — Глаза у Раи стали жесткими. — Весной сочился сок из ее раны, словно настоящая кровь... Истекала...

— А ведь жива. И долго жить будет, — ответила Вера Ивановна. — На родной земле стоит — корни глубоко, их осколком не убить. — Неожиданно разволновалась, померещилась ей затаенная печаль в Рае, всегда такой неунывающей. Снова охватила тревога за нее.

...Ракета взлетела, затерялась в низких облаках в половине седьмого. Четверка истребителей, ведомых комэском Беляевой, в ту же секунду вылетела навстречу вражеским самолетам.

Рая ушла в свой сто пятьдесят восьмой вылет.

Вера кинулась к санитарной машине, к связи: как-то там, за этой сплошной серой пеленой облаков?

Вскоре послышался гул мотора, и на огромной скорости из-за кромки облака вырвался «ястребок». Замполит видела, как летчик пытался вывести самолет, но его неудержимо затягивало в пике. Стремительной молнией промчался он над аэродромом. Там, за аэродромом, пустырь...

Вера бежала вместе с другими, дышать было нечем — задыхалась. Но не от бега. Какая-то черная, страшная волна ненависти сдавила горло. Снова, как тогда над Воронежем, от слабых дымков минных разрывов под крылом, остро ощутила дикость, несуразность и неестественность войны. «Рая, Раечка моя, — шептала губами, сразу ставшими сухими, жесткими. — Девочка моя родная», — шептала, как женщина, мать, забыв на миг, что она замполит.

Взяла себя в руки. Когда добежала, увидела глубокую яму, из которой вырывались языки пламени, скользили по консоли левой плоскости, повисшей на центральном лонжероне... Вот и все, что осталось...

Отовсюду бежали люди. Те, что были около ямы, хватали землю, забрасывали пламя. Раздирая в кровь руки, Вера тоже вырывала куски спекшейся земли и бросала, бросала...

Они долго стоят возле дымящейся ямы на пустыре.

Они уже видели смерть. Гибли в бою лучшие из лучших, гибли замечательные девчонки, закадычные их подружки. Не слезы это вызывает, нет, вызывает желание мстить врагу, оборвавшему прекрасную юную жизнь.

— Рая останется с нами в боях, которые ждут впереди, — тихо говорит замполит. И каждая пулеметная очередь, направленная в фашистов, будет направлена и их руками: Раи Беляевой, Леры Хомяковой, Жени Прохоровой, Клавы Нечаевой, Лили Литвяк.

Девушки поднимают головы, резкие складочки на чистых лбах разглаживаются. Все возвращаются на аэродром, к самолетам, а рядом с каждой из них шагает легкой походкой бессмертная Рая Беляева. И так будет всегда, пока они живы. Потом, когда они завоюют Победу, когда минуют годы, рядом с уже седыми женщинами будет все так же легко идти комэск Беляева с волнистой русой косой.

Глава 8

Замполит зашла в общежитие. На кровати лежала Ольга Ямщикова, в открытых, устремленных в потолок глазах застыла мысль: «Я больше не могу, у меня кончились силы». Взгляд был так выразителен, что Вере показалось на миг, будто эта фраза звучит в комнате. Повисла под потолком, и отрываются, падают вниз слова: «Не могу, не могу...»

Вере захотелось подойти к Ольге, схватить ее за плечи, прижать к себе, говорить, говорить ласковые, хорошие слова, но понимала — нельзя.

— Почему ты валяешься в постели, Ольга? — строго спросила она.

— Не могу...

— Можешь. Ты все можешь. И твой муж, и Рая — они вместе со мной сейчас говорят тебе — можешь!

Судорога пробежала по Олиному лицу.

— Застегни воротник, ремень надень, подтянись. Сейчас мы пойдем звонить Ранному мужу. Говорить будешь ты.

«Только так, только так, — сжималось сердце, — клин выбивают клином».

И Ольга поднялась. Медленно застегнула ворот, аккуратно расправила под ремнем гимнастерку.

— Я готова, товарищ капитан.

По дороге на пункт связи Вера сказала:

— Не говори сразу о гибели Раи. Скажи, что она тяжело ранена, что прилететь ему надо немедленно. Он ведь летчик-истребитель.

Когда Ольга взяла трубку телефона, лицо ее вдруг стало спокойным.

— Женя, это Ольга, здравствуй. — Голос был ровный, только чуть-чуть чужой. — Рая тяжело ранена. Наш аэродром на левом берегу реки Воронеж. — И почти сразу положила трубку. Разъединили?

Нет. Он сказал: «Вылетаю». Ничего не спрашивал. Он очень любит Раю. Любил... — Губы у Ольги задрожали.

Вера усадила ее около себя и крепко обняла. Уткнувшись в колени Веры Ивановны, Ольга расплакалась. Но теперь это были слезы, облегчающие душу, а не те прежние, каменные.

— Вот так-то лучше, — тихо приговаривала Вера и гладила, гладила вздрагивающую девичью голову, принимая на себя и Ольгину боль, не имея ни малейшего права выказывать свою.

Поздно ночью писала Вера письмо Петру. Уж так повелось: в дни сильнейших потрясений ей необходимо было с ним говорить. Писала — и видела его лицо.

«...Одной из летчиц сегодня не стало. Раину смерть я переживаю нестерпимо трудно. Говорю тебе одному, но не для того, чтобы пожалел, — чтобы в следующий миг собраться в еще более твердый комок: ненависть к врагу душит. На вечерней поверке, когда о работе эскадрильи за день докладывала уже не Рая, а Тамара Памятных, я видела, как до боли сжали кулаки девушки, как потемнели от ненависти глаза, но страха в глазах не было...

Я сказала тогда: «Своей смертью Рая завещала нам жизнь. Почти неуправляемый самолет она из последних сил направила на пустырь, единственный участок, где не было людей: сзади аэродром, за пустырем — эвакогоспиталь... Понимаете меня, однополчанки? Своей смертью коммунист Беляева доказала, как она любила жизнь».

Кончалась летняя ночь, давно написано письмо, но Вера не спала. Не находила выхода боль не помогло письмо. Далеко Петр, и она не знала, жив ли любимый, уцелел ли в страшном пекле войны...

Вера вышла из комнатки, прошла мимо дневальной, тихо тронув ее за плечо, окунулась в предрассветную синеву. И тут вдалеке, на фоне едва светящегося неба, увидела раненую березку.

Вера подошла к дереву, прижалась к нему воспаленным лбом. Береза была прохладная, чуть влажная от ночного тумана, ветви шептали что-то знакомое, родное, успокаивающее душу.

Долго стояла так Вера и, казалось, слышала, как по раненому стволу поднимается, заживляя его, молодой сок, родившийся глубоко, в самом сердце непокоренной, бессмертной русской земли.

Глава 9

В оборонительном сражении на Курской дуге, которое в прах развеяло наступательные планы гитлеровцев, огромная роль принадлежала советской авиации. Уже на исходе третьего дня боев стало ясно: господство в воздухе немцы потеряли, и потеряли навсегда...

Контрнаступление Советской Армии поддерживали с июльского жаркого неба четыре тысячи триста краснозвездных самолетов!

Силы, казалось, напряжены до предела. Но замполит знала: потребуется больше — смогут. Всего тяжелее переносить потери. И здесь женщинам — более ранимым, более эмоциональным, чем мужчины, — труднее.

Пришли сообщения из авиационного полка, в котором сражались несколько бывших летчиц 586-го: героически погибла в бою Катя Буданова...

В полевой сумке капитана Тихомировой бережно хранилась газета «Пионерская правда», привезенная ею из Москвы. Праздничный, первомайский номер.

Перед самым отъездом на фронт Вера прочла напечатанное в «Пионерке» письмо летчика-истребителя Екатерины Будановой к пионерам: «...Я вас часто вспоминаю... Я еще училась на летных курсах. Утром летала, а вечером повязывала пионерский галстук и приходила к вам в школу... Я рассказывала вам, как маленькой девочкой решила стать летчицей. Теперь я летчик-истребитель. Дралась под Сталинградом и на Южном фронте и сбила шесть вражеских самолетов.

Однажды после выполнения боевого задания возвращалась на свой аэродром. Неожиданно со стороны солнца появились два вражеских самолета и бросились на меня. Приняла бой. Не уступать же фашистам! Недаром изучала технику высшего пилотажа.

Мне удавалось увертываться от преследования врага и в то же время оттягивать самолеты противника к своему аэродрому. Бой длился двадцать пять минут. Наконец один самолет задымил и полетел вниз...

...Дорогие ребята! Когда-то вы делились со мной своими мечтами о будущем. Многим из вас предстоит преодолеть немало трудностей. Не бойтесь их. Всего в жизни можно добиться. Будьте только упорны и настойчивы в труде и учебе».

Золотоволосая и ясноглазая, стремительная Катюша... Вера хотела лично передать ей праздничный номер «Пионерки» с письмом. Не довелось... Героической смертью, смертью храбрых погибла Екатерина Буданова. В последнем бою она уничтожила двух фашистов, увеличив счет сбитых самолетов до десяти.

Вера сделала исправление в тексте Катиного письма: вместо «шесть» — «десять». Размашисто написала на листке бумаги: «Не страх, но ненависть к врагу, желание мстить беспощадно за гибель подруг стучат в наших сердцах!»

Девушки столпились перед стендом и долго читали. Потом, не сговариваясь, встали плотным кольцом, прижавшись друг к другу, и тихо, почти шепотом, запели любимую Катину песню. Слова ее звучали как клятва.

...И снова бой в раскаленном небе. Радио приглушенно доносило на КП сдерживаемую ярость слов: «За Катю, за Райку!»

И снова, мысленно кляня свою аэродромную службу, всматривались технари в расплавленную синеву над головами.

Наконец чей-то возглас — словно вздох облегчения:

— Иду-у-ут!

Пара за парой приземляются «яки».

— Нет пары Памятных — Кузнецовой!

Томительно, как часы, тянутся минуты. Нескончаемые, таящие смерть, они гулко отбиваются стуком сердец. Где же летчицы — героическая Тамара Памятных, о которой знает весь фронт, и Машенька Кузнецова, ведомая? В полку две Марии Кузнецовы: высокая, строгая, всегда в белом, как снег, подшлемнике, обрамляющем юное лицо с вздернутым носиком, — Маша; маленькая, нежная, чуткая на земле до чужой беды, а в воздухе, в бою отважная, мастерски, как настоящий ас, владеющая боевым истребителем, — Машенька.

И вот — точка над кромкой высоких облаков. Она быстро увеличивается, приближается, уже видны очертания самолета...

Машенька лихо приземляется, быстро выпрыгивает на дорожку, бежит к командиру.

— Докладываю... — Голос прерывается. — Докладываю: на подходе к аэродрому нас атаковал выскочивший из облаков немецкий истребитель. Командир эскадрильи Памятных сб... сб... — Прозрачные в три ручья слезы так и брызжут из Машенькиных глаз.

Но Гриднев вроде бы и не слышит горького доклада: чутким опытным ухом улавливает другое — приближающийся знакомый гул мотора.

— Иде-е-ет! — неровный хор голосов — как взрыв.

И только зареванная Машенька все еще растерянно смотрит на улыбающееся лицо командира.

Самолет Памятных горит, объят дымными, струящимися языками, но летчица ведет его уверенно, заходит на посадку, спокойно приземляется. Замполит вместе с другими кидается к противопожарным средствам, хватает баллон, тащит его к самолету.

Жива Тамарка! Краснощекая Томка, уралочка Томка, героиня Тамара Памятных — жива!

В самолете был пробит бензобак, струились нары бензина, фашистский снаряд чудом не попал в голову летчицы; на счастье, Тамара резко повернулась, и снаряд прошил бронеспинку...

Летчице помогают вылезти, отстегивают парашют, она пытается улыбнуться, но как подкошенная падает на траву. Больше не нужны здесь, среди своих, самообладание и поистине стоическая выдержка.

Десятки мелких осколков извлекла полковой врач Раиса Бенгус из тела летчицы.

Вечером, перед самым отбоем, замполит в который уж раз навестила Тамару.

— Спит, — сказала Раиса, — только-только уснула. На ней живого места нет, а улыбается вместо жалоб...

«Это и есть то главное, чего никак не могут понять фашисты, то главное, чего никогда не мог учесть ни один враг, посягавший на нашу свободу, — сила духа советского человека, его воля к победе. Вместо одного павшего в бою пойдут на врага десять...» — так думала замполит. Так говорила она, выступая на собрании, посвященном приему в партию, великую партию коммунистов. В дни формирования полка в его составе было тридцать членов ВКП(б). В разгар битвы на огненной Курской дуге их стало семьдесят...

Глава 10

Первый салют в Москве! Слышится знакомый деловитый шум московских улиц: шелест шин по асфальту, разноголосье автомобильных сигналов, всплески разговора, смеха... Вера любила стоять у открытого окна и слушать Москву. Такая далекая, Москва приблизилась сегодня с радостным сообщением Совинформбюро. Словно наяву увидела Вера: взлетают красные, синие, зеленые огни, озаряя по-военному суровые улицы. Сквозь пыльные стекла их с Петром комнаты, крест-накрест пересеченные бумажными полосками, падает разноцветный отсвет салюта на письменный стол с книжками и тетрадями, на старенькое кресло, в котором очень уютно сидеть, поджав ноги...

— Товарищ капитан! А что, если война кончится неожиданно, как и началась? И наступит мир! — У техника Иры Фаворской от несбыточности, невозможности высказанной вслух мечты глаза расширены, видят что-то свое, прежде далекое, а теперь приблизившееся вдруг вплотную...

— Наступит мир, Ира, да только не вдруг... Биться с врагом еще долго придется, чтобы победить. Но вот что я думаю: у каждой человеческой мечты, особенно той, что высказала ты сейчас вслух, есть реальная основа. Смотри, Ира, ведь думала ты о первом салюте в Москве, и это подтолкнуло мечту!

— Конечно, не случайно... Мы дождемся мира. Нет, что это я: мы завоюем мир!

Подошла Галина Бурдина, ладная, строгая.

— Если нашу Галю одеть в шелковое платье... в горошек например, туфельки резные, беленькие — прямо актриса! — продолжала Ира мечтать.

«Такие простые, такие естественные для восемнадцатилетних девушек — и такие несбыточные сегодня желания», — подумала Вера. А вслух сказала:

— Платье — что! — И улыбнулась заговорщически: — Платье любая девушка может сшить или купить в магазине... А вот гимнастерку носят только лучшие, только храбрые, только сильные, как вы.

Она уже знала — через несколько дней в полку будут вручать награды. Прилетит сам командующий Западным фронтом ПВО генерал-полковник Громадин.

Замполит не раз встречалась в штабе дивизии с командующим и знает: под внешней суровостью скрывает он глубокое уважение, удивительную нежность к отчаянным девушкам из 586-го истребительного...

И вот торжественный день наступил.

В воздух подняты две пары истребителей — встречают самолет командующего. На старте около дежурных «ястребков» выстроен личный состав полка. Взволнованные, с блестящими глазами, похорошевшие и праздничные, девушки не спускают глаз с выцветшего от солнца летнего неба.

На пункте связи возле старта дежурная радистка принимает приветствие командующего, посланное с борта самолета. Замполит слышит, как невидимая Клава Панкратова, одна из встречающих, по рации бойко благодарит генерала Громадина, посылает воздушное приветствие от личного состава полка.

Замер строй. Приземлился, заруливает самолет. Выходит командующий.

— Полк, сми-ир-но! Командир полка отдает рапорт.

К покрытому красной материей столу, вынесенному прямо на старт, подходят летчики, техники, вооруженцы, связисты. С поблескивающими на солнце наградами они возвращаются на место, и строй переполняется счастливым возбуждением — весь он, кажется, готов запрыгать и заскакать от молодой радости.

Это был очень хороший день!

Ужинали дружной семьей, смеялись, пели. А потом подполковник Гриднев объявил о сюрпризе: соседи — мужской полк истребителей — прислали в подарок девушкам дыни. Дыни были пахучие, с тонкой зеленоватой кожицей, с янтарной мякотью, тающей во рту.

Оживление продолжалось до отбоя — об усталости забыли и думать. Вере пришлось напустить на себя строгость, чтобы заставить девчат идти спать. Но и после отбоя долго шуршал по казарме веселый шепот.

Замполит поднялась в комнату техников, из которой доносился голос Иры Фаворской.

— Спите, поздно уже. — И вдруг не удержалась сама: — А ты, Ира, говоришь «платьице в горошек». Награду в день Победы на грудь приколоть — вот что даст почувствовать осуществление мечты о завоеванном мире! — Замполит волновалась. — Спите, совсем скоро подъем.

Глава 11

Через спаленные, разрушенные, но не покоренные города и села шли на запад с боями советские войска.

Гриднев ждал приказа о перебазировании. Вместе с замполитом он подводил итоги боевой работы полка за время базирования на Воронежском аэродроме:

— Обороняя Воронеж, прилегающие железнодорожные узлы и участки, авиаполк провел девятьсот тридцать четыре самолето-вылета с налетом девятьсот один час. Охраняемые объекты в районе действия истребителей полка от налетов военно-воздушных сил противника не пострадали.

Скупые, лаконичные данные, но сколь важно, весомо каждое слово. Сделано все возможное, чтобы враг не прорвался к военным объектам, доверенным Родиной под защиту полка; разгаданы все маневры гитлеровцев, спутаны и разбиты все их планы нападения с воздуха на охраняемый полком район.

Справился 586-й истребительный и с особо важным заданием — прикрытием наземных войск Степного фронта, перебрасываемых на различные участки. Несколько раз перечитала замполит боевую сводку: «Дежурством на аэродроме и вылетами на патрулирование днем и ночью безопасность переброски наземных войск полностью обеспечена».

И вот получена шифровка.

В ней сообщалось, что полк перебазируется на Касторненский аэродром. Девушки будут летать из того самого Касторного, над которым разгорелся ставший легендой бой Памятных и Сурначевской против фашистских самолетов.

Командир собрал работников штаба полка. Осмотрел всех придирчиво, помолчал минуту.

— Ну что ж, друзья-товарищи. — И улыбнулся неожиданно. — Шагнем ближе к Курску, а это — хорошо! Работы будет много. От того, насколько быстро мы перебазируемся, в большой степени будет зависеть успех боевой работы. Как говорится, за дело! — Гриднев посмотрел на своего замполита, и Вера почувствовала: сейчас командир обратится к ней. — Ответственной за перебазирование назначаю капитана Тихомирову. Помощником — начальника штаба Макунину. — Помолчал, видимо снова прикидывая. — Штурман полка справится здесь. Поможет начальник химической службы Словохотова, она — одна из лучших оперативных дежурных... В передовую группу войдет двадцать пять человек. Кого и от какой службы в нее назначить, мы решим с инженером полка Щербаковой сегодня же. — Командир еще раз внимательно посмотрел в лица летчиц и, предупреждая какие-либо возражения, заключил: — Разговор — серебро, молчание — золото. На том и закончим.

Вера в который уж раз подумала о том, что Гриднев отличный психолог и как мудро было его назначение в 586-й... Именно такой командир здесь нужен: твердый в решениях, но умеющий без жесткости, вроде бы даже мягко, настоять на своем. К тому же решения Гриднев принимал быстро и, как показала жизнь, всегда правильно. Невероятно, но факт: на командира никто не обижался. Это у девушек-то, в сложнейших фронтовых условиях, когда ох как не до нежностей!

Вот и сейчас, переглянувшись, все почти одновременно кивнули согласно — недовольных не было.

— Когда мы выезжаем? — спросила Вера. Она была взволнована: еще ни разу не приходилось ей отвечать за перебазирование полка.

— Вопрос дельный, — улыбнулся Гриднев. — Сообщу об этом сразу, как договорюсь с дивизией о транспорте. А пока полк должен действовать по боевому расписанию. — И склонился над планшетом.

«Вот уже и переключился. Решил, сделал и — переключился», — думала Вера. Она завидовала этому свойству Гриднева — мгновенно отключаться от решенного вопроса. Старалась и сама так поступать, но не всегда получалось. Может, ей мешает несобранность? Да нет, не то... Пришла к заключению, что вредит эмоциональность. Вера придирчиво взглянула на боевых подруг, усмехнулась: «Тоже уже в Касторном мыслями». Встала:

— Предлагаю вечером, когда будут составлены списки передовой группы, собраться, обговорить все подробности. А сейчас — за дело.

У замполита дел, как всегда, оказалось множество: в середине месяца в дивизии предстоял отчет о партработе полка. Нужно провести партийные собрания эскадрилий. Намечалось многое, и все ложилось теперь на плечи Клавы Касаткиной. Вера не сомневалась, что Клава справится, надо только не забыть ничего — все как следует обсудить с парторгом.

Замполиту нравилась постоянная внутренняя собранность Клавы, быстрая правильная реакция на происходящее вокруг и желание тут же прийти на помощь каждой девушке, прийти весело, просто, естественно. Эти черты роднили замполита и парторга, а потому им легко работать вместе. Роднило и то, что Клава была до войны текстильщицей, училась в текстильном институте.

«Какая длинная жизнь позади, — подумала Вера, когда узнала об этом. — Как давно все это было: фабрика «Томна», утренний гудок, тонущий в ватном тумане над Волгой, шум станка, тонкие снующие нити... Тысячи событий были потом. И ничего, ничегошеньки не забыто, помнится, будто все это случилось вчера. Даже здесь помнится, в самом пекле войны...»

Перед отлетом передовой группы, примостившись возле самолета, Вера писала письмо Петру.

«Полк совершает второй бросок в небе войны. Мне же предстоит впервые... На запад, Петр, милый! Вдумайся, вдумайся!

Напишу не сразу будет некогда, так что не волнуйся. И, пожалуйста, постарайся писать чаще! У меня такое чувство, будто я меньше всех в полку получаю писем. Хотя знаю, что это не так. Это не упрек, это просьба...»

Глава 12

Передовой группе предстояло в сжатые сроки подготовить командный пункт, жилье, наладить связь, заготовить продукты, воду, топливо — создать условия для нормальной боевой работы полка.

Касторненский аэродром оказался небольшой полевой площадкой, сооруженной гитлеровцами среди неглубоких овражков. Причудливые, извилистые, густо поросшие увядающей седой полынью овражки соединялись в некий ансамбль переходными мостиками, замысловатыми беседками, живописными скамеечками. На все эти украшательства пошла, видимо, целая рощица молодых белоствольных берез...

— Сколько же они, варвары, берез для своей прихоти загубили! — проговорила стоявшая рядом с замполитом Соня Осипова.

До речей девушка неохоча, считает, что в жизни важны не слова, а поступки. С душой чистой, как алмаз, Соня и сейчас заглянула в самую суть поступка варваров «высшей расы».

— Да... У себя в Германии они, эти почитатели уюта, берегут каждое дерево. — Вера потрогала высохший березовый стволик, согнутый почти в колесо. — Ничего, мы им и за эти березки отомстим.

Словно ящики в письменный стол, вдвинуты в стенки овражков небольшие землянки. Но была одна огромная, добротная, в три наката землянка, с чисто оструганным полом, высоким потолком. Осматривая этот «дворец», обнаружила замполит аккуратненький закуток, в котором белизной эмали величественно сверкала... ванна!

— Девочки, ванну-то фрицы забыли второпях прихватить! Придется теперь грязным драпать до самой Германии! — Вера усмехнулась.

Заливистый девичий хохот долго звучал в землянке. Замполит и сама смеялась от души. Жаль, что не слышат фашисты, как смеются над ними русские летчицы из передовой команды истребительного полка. Узнали бы — лопнули бы с досады.

Несколько дней все двадцать пять человек почти не спали, благо еще стояло лето, было тепло и рассветы не успели состариться. Оборудовали командный пункт, размещали аппаратуру, приводили в порядок столовую, землянки.

Анастасия Кульвиц, человек в высшей степени ответственный и серьезный, вообще отказалась уходить с КП: скрупулезно налаживала, настраивала, в сотый раз проверяла приборы связи.

— Что такое авиационный полк без связи? — сердито говорила она. — Если нет идеально налаженной связи, считайте, что и полка нет.

Аэродром, службы, землянки — все было тут тесное, но после долгих прикидок разместились неплохо. Только Вере деваться было некуда — о себе замполит вспомнила в последнюю очередь...

Устроилась в картонном немецком вагончике неизвестного назначения, едва врытом тонкими краями в землю (как только его ветром не сдуло?). В вагончике постоянно было душно, зато совсем близко от него располагался КП; это было для замполита очень важно.

И вот по идеально налаженной связи сообщает Ната Кульвиц командиру полка:

— К приему готовы, ждем!

...Базируясь на новом месте, авиаполк должен был прикрыть с воздуха большой железнодорожный узел Касторное, станции Старый Оскол, Ржевка и прилегающие к ним участки железнодорожных линий: Касторное — Щигры, Касторное — Новый Оскол, Солнцево — Ржевка. Район чрезвычайно важный в стратегическом отношении.

Глава 13

— Фашистская армия потерпела такое поражение на Курской дуге, что не сможет оправиться! — взволнованно говорила на митинге замполит. — Но еще силен, коварен враг. И задача наша ничуть не уменьшилась, напротив: собраться в более крепкий кулак и дальше бить фашиста!

Взлетела ракета над стартом, ушли по срочному вызову в Курск две пары «ястребков», приветственно качнули на лету краснозвездными крыльями, будто крикнули оттуда, с синего августовского неба: «Ура-а!»

После митинга, окрыленные сообщением Совинформбюро, девушки лихо запели:

Вера и сама подхватила — так заливисто, задорно звучала песня. Дружно пел и знакомый квартет: технари Катя Полунина, Валя Ковалева и две Галки — Бутузова и Буйволова. Эти девушки, бывшие вузовки, удивительно дополняли друг друга: вместе им легче работалось, веселее отдыхалось. Юные, сильные, яркие, девчонки никогда, кажется, не унывали и не уставали, а полковые песни разучивали первыми. Песни эти сочиняла Рита Кокина, до войны тоже студентка, а теперь техник.

Слушая песню, решила замполит: «Как ни сложны обстоятельства, организуем самодеятельность. Талантов нам не занимать!» И то, что мысль такая созрела, радовало: было это еще одним подтверждением свершившегося важного поворота в войне...

Случилось быть в этот день в Касторном замполиту эвакогоспиталя, что находился неподалеку.

— А может, приедете, товарищ капитан, к нашим раненым в гости с певуньями? — начал он неуверенно. — Сколько радости доставили бы песни бойцам.

Вера представила эвакогоспиталь, оторванность раненых от боевых друзей, от родного дома. Представила длинные ночи, полные боли и тревог...

— Обещаю, приедем, — быстро сказала она, твердо решив, что сумеет договориться с командиром.

Решение поехать к раненым в госпиталь встретили с энтузиазмом. У девушек загорелись глаза, предложения о номерах для выступления посыпались как из рога изобилия. Комсорг строго и придирчиво отбирала кандидаток для поездки. Чтобы отсутствие их было незаметно для аэродрома, подобрали надежную замену «артисткам». Шум, гам подняли! Со всем пылом молодости кинулись репетировать прямо около землянок, сразу после выполнения последнего пункта распорядка боевого дня. Впрочем, оказалось, что все номера давно отшлифованы в короткие минуты отдыха.

Дольше всех сидели при свете коптилки агитаторы: стремились подготовиться особенно хорошо, особенно тепло и интересно рассказать о многом, чтобы поддержать, помочь, успокоить. Оля Шахова, Инна Калиновская, Машенька Батракова, как подозревала Вера, вовсе не уснули этой ночью.

Зато какой искренней, открытой радостью горели глаза раненых бойцов, собравшихся вокруг широкой, словно зал, лестничной площадки госпиталя! Тесно сидели раненые на ступеньках, вытянувшихся амфитеатром, и горячо аплодировали девушкам.

А десять «артисток» чувствовали себя в центре внимания. Но здесь было не просто внимание: раненые знали, что «артистки» — из женского истребительного полка, что они совершают в этой войне дело, которое не всякому мужчине по плечу. Замполит понимала, что, если бы даже девушки ничего не смогли спеть, сплясать, рассказать, если бы они тихо прошли по палатам, улыбаясь бойцам, на них смотрели бы с таким же восхищением. А тут девушки не просто хорошо — отлично исполнили все номера.

После концерта пошли в палаты к тяжелораненым. Давно воюющие сами, знающие прикосновение смерти, девушки еще не видели столько страданий сразу. Присмирели, украдкой вытирали слезы.

— Если вы будете реветь, только вред своим посещением принесете, — сердито сказала замполит, остановив девчат в коридоре.

Надо было перебороть себя. Когда-то Вера думала, что, преодолев себя раз, два, ну, три, станет твердой, словно сталь. Но именно сегодня, рядом с забинтованными, искалеченными войной людьми, она поняла, что всегда будет преодолевать себя, ибо без острого сострадания понять чужую боль нельзя. Внешне комиссар оставалась спокойной. А был момент, когда едва сдержала крик: парнишка-танкист, обгоревший, с ампутированными ногами... Он был укутан бинтами так, что виднелась лишь верхняя часть лица. Глаза, казалось, жили отдельно от глухо забинтованного короткого тела.

Вера не вскрикнула, не завыла и не грохнулась возле него на колени, как невыносимо того хотелось. Тихо подошла, села рядом и начала рассказывать об Алексее Маресьеве и о том, что в эти дни ему присвоено звание Героя Советского Союза. Знала, именно такое лекарство парнишке нужно сейчас: в страдальческом напряжении его взгляда что-то сломалось, словно льдинка, и начало таять.

Возвращались на аэродром молча. Всколыхнулось во всех многое, о чем некогда было вспоминать в тревожные и напряженные боевые будни.

Молчала и замполит, не позволяя себе окунуться в воспоминания, хотя очень хотела расслабиться и забыться. Все мысли были о Петре... Вера смотрела на лица девушек: нежные, грустные, они светились в полутьме крытого кузова. И вдруг поняла замполит, что происходит: уже пережито, впитано сердцами и разумом тягостное впечатление от встречи с болью; оптимизм юности делал свое — девушки почувствовали сегодня, что им по двадцать лет, что ими любовались такие же молодые, как они сами, парни. Они думали о любви...

Это было естественно и потому — прекрасно! Вера улыбнулась, журя себя: «Сама-то ты тоже о муже вспоминала!»

Глава 14

Разумеется, сводки информбюро были главной причиной того, что в сентябре все как один в полку ждали перебазирования. Еще стояли погожие дни. Но солнце уставало рано, торопливо прятало лучи. Летели по взлетной полосе вслед «якам» желтыми мотыльками первые пожухлые листья, взметенные воздушным вихрем. А днем было иногда по-летнему жарко. Редкие, короткие перепадали дожди, совсем как в июльский разгар, и снова ненадолго сияло синевой небо, отражалось в блестящих лужах.

Нет, не уменьшилось напряжение — по нескольку боевых вылетов в день у каждой летчицы. Значительно труднее стало техникам, вооруженцам, связистам: вечера короткие, а работы по-прежнему много. Но и на высшем напряжении сил люди продолжали радоваться солнцу, теплу, синему небу...

В один из таких вечеров пришла радиограмма из Воронежа: замполиту Тихомировой завтра явиться на совещание в политотдел дивизии. «Вот и разузнаю о перебазировании», — подумала Вера.

Посовещалась с Гридневым. Было решено, что утром, проведя проверку, замполит вылетит в Воронеж на У-2. Командир приказал взять с собой свободную от боевой работы летчицу. Вера обрадовалась, что свободна Галя Бурдина: очень она любила эту девушку — настоящую русскую красавицу; в ней чувствовалась уверенная, спокойная и веселая сила.

Галя без неба не мыслила жизни. Семнадцатилетней девчонкой пришла в Свердловский аэроклуб, окончила отделение пилотов, стала летчиком-инструктором: потом — Ульяновская летная школа. На фронт Галина Бурдина пришла опытной летчицей.

Ясное и тихое, напоенное запахами ранней осени выдалось утро. Летели на небольшой высоте — метров триста — и любовались желтеющей степью. Спасенная земля плыла под крылом. Вере казалось, что степь отдыхала. Именно здесь сражались с фашистами летчицы полка на грозных «яках». И Рая Беляева, отважный комэск, смотрела сквозь облака на эту землю...

Вера глядела на золотистый ковер внизу. И вдруг увидела раскинутый на меже большой транспортный парашют. «А ведь это вражеский десантник!» Она толкнула ручку, чтобы дать Гале знать: «Надо сесть, осмотреть местность — может, сумеем его обезвредить».

Ловко приземлились, выпрыгнули из самолета, осмотрелись. Тихо-тихо вокруг, будто перенеслись, перелетели в такое недостижимое сейчас мирное время; тишина обрушилась на них, уже сросшихся с постоянным ревом боевых машин, с тем множеством звуков, без которых невозможна аэродромная жизнь...

Деревенька, тоже непривычно тихая, маячила вдали. За полевой межой вереницей рос густой ивняк, и Вера долго вглядывалась — нет ли там фашиста, не прячется ли в кустах? Страшно было по открытой местности подходить к кустам, но Вера пошла, пригибаясь и резко меняя направление: влево — вправо. Видимо, немца забросили ночью, под прикрытием темноты, — даже следов его не удалось обнаружить.

— Давай девчонкам парашют на носовые платки заберем, — по-хозяйски предложила Вера. Подошла, потянула легонько за прохладный шелк, и тут ее бросило в жар: стропы парашюта были аккуратно собраны в пластмассовую трубку, воткнутую под углом в мягкую, податливую, привыкшую к вспашке землю...

Мина!

Ненависть захлестнула Веру: представила, как фашист, словно крот, возился здесь ночью, педантично пристраивая в меже смерть.

— Парашют-то заминирован! — сказала Вера подоспевшей летчице. — Ведь знал же, что, вернее всего, на этой мине мальчонку шустренького подорвет!

И пока они осторожно привязывали веревку к стропе парашюта и к костылю самолета, пока рулили по земле, ожидая взрыва, все преследовал Веру этот образ: белоголовый мальчонка из тихой деревушки, обрадовавшись, что нашел мамке на кофту нарядный шелк, тянет худенькими ручонками парашютное полотнище и...

Взорвали мину. До самого Воронежа не обмолвились ни словом.

Прибыв в дивизию, еще до начала совещания Вера рассказала о взволновавшем их происшествии. Ну а после совещания вручили замполиту Тихомировой приказ командира дивизии: «...наложено дисциплинарное взыскание за самовольную посадку...»

Тяжело было на душе. Думала Вера долго, ночью от дум проснулась. Под утро себе одной призналась: все-таки не жалеет, что садились с Галей и подорвали ту проклятую мину...

Заснула, улыбаясь белоголовому деревенскому мальчишке, который спокойно спит сейчас в доме под старой развесистой липой.

Глава 15

Хотя каждый день боевой жизни полка запоминался, врезался в память со всеми подробностями и деталями, каждый был особенным по значимости своей, — этот день стал как бы аккордом, могучим, сильным аккордом, заключающим напряжение дней предшествующих: вместе с радостной вестью об освобождении Новороссийска, о стремительном наступлении советских войск на Киев пришла радиограмма о перебазировании полка в Курск...

Тридцать вражеских дивизий разбито во время Курской битвы, семь из них... — танковые; в воздушных боях и на аэродромах уничтожено три с половиной тысячи фашистских самолетов. Но самое главное, что именно здесь, в пламени Курской битвы, сгорела наступательная стратегия Гитлера.

Немалая доля боевых заданий, выполненных 586-м истребительным, была связана с подготовкой и проведением великой Курской битвы. Вот почему с особым чувством готовился полк к переброске в Курск. Командир полка сказал на заседании в штабе:

— Капитан Тихомирова отлично проявила себя при перебазировании полка в Касторное, а потому предлагаю ей вновь возглавить передовую оперативную команду.

Замполит со свойственным ее натуре стремлением во всем доходить до главного, до сути, хорошо знала каждого человека в полку. И, организуя в этот раз передовую команду, чувствовала себя увереннее. Провели заседание партбюро, отобрали в передовую команду лучших коммунистов и комсомольцев. Ранним утром, в разгар бабьего лета — теплого, разноцветного, подкупающе-тихого, — ступила передовая команда полка на священную курскую землю.

Работали — каждая за троих. Где день, где ночь — все перепуталось. Зато в короткий срок подготовили к приему полка землянки, столовую, наладили связь.

А сколько было радости, когда обнаружили на краю аэродрома баню! Первый аэродром за всю войну получили с таким комфортом!

Одним словом, перебазирование на Курский аэродром было удачным.

...С аэродрома Курск-Восточный 586-й авиаполк должен был днем и ночью прикрывать от врага город Курск, а также железнодорожные участки Курск — Солнцево, Курск — Щигры, Курск — Лукашевка.

Предстояла тяжелая боевая работа. Гитлеровцы ожесточенно, словно обезумев от страшного поражения, кидали и кидали на Курск, на прилегающие участки одно воздушное соединение за другим.

Ночью, почти сразу после перебазирования полка, раздалась команда: «Воздух!». Фашистские бомбардировщики шли на аэродром. Навстречу поднялись стремительные «яки». «Не выйдет нас бомбить! — Агния Полянцева сверкнула синими молниями глаз. — Не выйдет!»

И, разумеется, не вышло у фашистов ничего из этой затеи: наши летчицы так стремительно преградили им путь, что, покидав бомбы где попало, развернулись фашисты и ушли восвояси...

Вернулись на аэродром наши пышущие жаром моторов машины. Замполит и парторг отправили летчиц в землянки, приказав: «Немедленно спать!» Поеживаясь от только что пережитого и от холода, техники облепили самолеты, придирчиво осматривали их.

— Ничего, — говорит Соня Осипова, — после войны выспимся. Главное, чтобы самолеты были к утру в порядке!

Напрягая зрение, смотрит замполит, как ловко открывает Соня щиток капота, по-хозяйски заглядывает в мотор. А мотор, словно живой, отвечает ей что-то ворчливым добрым голосом — еще булькает, не остыло горячее масло...

Замполит и парторг так и не уходят с аэродрома до самого утра, потому что едва хватило времени у техсостава привести за ночь машины в боевую готовность.

Не было смысла ложиться. Вера присела к дощатому узенькому столику в своей землянке. «Обстрелянные, бывалые бойцы стали мы все, Петр, — писала она торопливо. — Девчонки мои закалились, набрались опыта, выдержки, настоящие героини, все до одной...»

Но дописать не успела: команда «Воздух» раздалась, когда солнечные лучи только-только поднялись над землей.

На КП беспрерывно работала связь: шел бой. Поднята в воздух дежурная пара, выруливают на старт вторая, третья... Сообщения поступают на КП утешительные, теперь девушки — опытные истребители, огонь их пулеметов меток.

Но на этот раз возвращаются не все.

...Молодая летчица Таисия Смирнова зорко следила за ведущей, выполняла разворот на заданный курс. В просвете между облаков увидели мелькнувший на миг вражеский самолет. Как быть? На ее самолете нет передатчика — Тая не может предупредить ведущую. Но и врага упустить нельзя.

Смирнова резко развернулась, увидела, как уходит фашист к линии фронта.

— Э-эх, была не была... — тихо сказала летчица и стала нагонять вражеский самолет. Расстояние между ними сокращалось.

Тая ясно представила лицо своей наставницы — Агнии Полянцевой, которая терпеливо, строго учила ее в небе над Воронежским аэродромом искусству военного летчика. Даже услышала ее голос: «Выжди, подойди к противнику ближе — прицельная стрельба с близкой дистанции вернее...» И все-таки юная горячность подвела — Тая вспоминала наставления Агнии, четко слышала их мысленно, но, не подойдя на нужную дистанцию, нажала гашетку пулемета. Фашист понял, что его атакуют, и перешел в крутое пикирование. Смирнова решила, что уйти ему не даст. Самолеты сблизились. Тая атаковала еще дважды, и черный дым все же повалил за удирающим врагом. И тут летчица ощутила сильнейший удар и жгучую боль. Линия фронта совсем рядом. Где приземлился самолет, который она из последних сил вела к земле, Тая не знала...

В полк поступило донесение: «Горящий самолет летчицы Смирновой упал на землю, занятую врагом».

Замполит понимала: однополчанок не сломить горем. Ни у одной из летчиц не дрогнет рука при мысли, что, может быть, завтра с ней случится то же. Война. Но это были девушки, эмоциональные, ранимые, только-только постигающие смысл прекрасного слова «жизнь». Смерти они не боялись, но — жить! Они очень хотели жить!

— Не вешать головы, — сказала замполит, собрав личный состав полка. — Смирнову будем искать.

Вместе с командиром эскадрильи Ольгой Ямщиковой капитан Тихомирова облетала все близлежащие аэродромы — нигде о Смирновой ничего не знали. С постов ВНОС тоже приходили ответы: «Нет сведений».

На старте каждый день вывешивался листок о розысках Таи. Надежду найти летчицу не теряли.

Замполит и парторг срочно провели общее партийное собрание полка: шел суровый и твердый разговор о воинской дисциплине, об ответственности ведущего и ведомого за слитность, неразрывность в бою.

Подполковник Гриднев назначил совещание командования полка вместе с политработниками: заново проверили состав эскадрилий, звеньев, каждой боевой пары. Хотя все понимали, что спаялся коллектив, выкристаллизовался в огне, в тяготах жестоких условий фронта, но еще раз до донышка, до предела исследовали, изучали все исходные возможных промахов, чтобы избежать, не допустить потерь.

...Тая Смирнова не погибла. Но об этом долго еще не знали в полку — узнали лишь после войны.

Глава 16

«Мужчинам трудно понять до конца женское сердце. Наверное, именно материнское начало помогает женщине воспринимать мир великодушнее, мягче, невольно заставляет глубже страдать, не дает привыкнуть к потерям, большим и маленьким. Сердце женщины, как драгоценный, со множеством тонких граней кристалл, ловит и преломляет даже самый крошечный луч света, пропускает сквозь себя явления жизни, задерживая, осаждая внутри них следы. С этим ничего не поделаешь. Уж такое оно — женское сердце. Хорошо это, но только очень трудно. В годину же грозных испытаний все — значительнее и острее. И ведь что интересно: вынести горя и невзгод может женское сердце больше мужского! Видно, и тут все та же причина — великое материнское начало...»

Так думала Вера. Сквозь приоткрытую дверь землянки до слуха ее доносится заладивший не на шутку глухой, монотонный дождь. Сыро и холодно стало в землянке, особенно по ночам, но дверь Вера не закрывает: съежившись под влажной шинелью, слушает дождь и размышляет. Бывают минуты, когда думается сразу о многом: совсем-совсем давнее сливается с тем, что произошло только вчера, и идет себе общей панорамой, не смешиваясь.

Трудной была жизнь у замполита, трудной, но потому и счастливой. Зато теперь, имея богатейший запас пережитого, впитанного сердцем, она легко понимает каждого человека в полковой семье. Это очень важно для политработника. Хорошо и другое: тот климат дружбы, в котором живет полк, естествен. О нем не думают, а тем более не говорят: это сродни воздуху, которым дышишь, не думая о нем, но без которого нет жизни. За этим — кропотливая, каждодневная работа и забота политсостава полка, командиров. Все заметить, все предусмотреть, чтобы никаких обид, недоговорок, разладов. Ведь дружба — прежде всего безграничная вера друг в друга, понимание с полуслова. А в бою без полного доверия нельзя. Это напряжение не только всех знаний и умений, но и душевных сил. Потому-то и дружат девушки со всей беззаветностью и преданностью, что проверена их дружба самой высокой мерой!

Вместе, боевой парой летают ведущая Ира Олькова — порывистая, звонкая, как песня жаворонка, — и ведомая Валя Гвоздикова — яркая, статная, веселая. Обе — отличные летчицы. В какие бы переделки ни попадала эта пара, как бы ни были сложны условия полета, всегда боевая задача решалась успешно. Словно две птицы, стремительные, ловкие, возвращались они на аэродром, докладывали спокойно: «Задание выполнено». Обе девушки до войны окончили аэроклуб: Ира — в Свердловске, Валя — в Пятигорске. Ира работала инструктором в родном аэроклубе, обучила летному мастерству немало отважных летчиков-парней, которые сражаются сейчас на фронте. Валя Гвоздикова после аэроклуба окончила Херсонскую авиашколу, работала инструктором в Москве, в аэроклубе Кировского района. Немалый налет имели подруги до войны.

...Замполит видит и строгое («Все равно не уговорите!») лицо Зины Соломатиной:

— Я только с Машей Кузнецовой полечу. Она мне в воздухе всем своим существом помогает!

Ну что с ними поделаешь! Они всегда вместе — и на земле, и в воздухе: Маша — ведущая, Зина — ведомая. Они настолько сдружились, что понимали друг друга в полете так, словно один человек ведет на врага два краснозвездных «яка».

Маша Кузнецова показывала в воздухе примеры настоящего героизма, мужества и мастерства. Она воевала еще на Волге, отбивая непрерывные атаки фашистских бомбардировщиков, рвавшихся к Сталинграду со смертоносным грузом, летала и на штурмовку техники, танков, скопление живой силы противника, а это не всякий истребитель сможет. С Машей Кузнецовой надежно в бою, да только не потому Зина Соломатина не хочет летать ни с кем другим: все летчицы в 586-м авиационном истребительном к осени сорок третьего получили отличную боевую закалку. Здесь совсем другое: спаянные дружбой сердца одинаково понимали творческое начало в бою.

Или дружба Оли Ямщиковой и Сони Осиповой... Удивительные они, хоть песню складывай о каждой!

Олю называют в полку русской мадонной — столько в ней теплоты, нежности, чистоты. И вместе с тем Оля — принципиальный коммунист, опытный, талантливый летчик-истребитель. Ну как не восхищаться красотой и бесстрашием души русской женщины!

Тоненькой шестнадцатилетней девчушкой пришла когда-то Оля Ямщикова по путевке горкома комсомола в Ленинградскую школу авиационных мотористов. Мыла самолеты, чистила, ремонтировала моторы, вникая в самую суть, влезая во все подробности и совершенно не обращая внимания на то, что порой очень трудно. Наступил день, когда Оля впервые поднялась на учебном самолете У-1 в небо... После школы авиамотористов Оля окончила летную и высшую парашютную школы. Техника увлекала, полеты стали единственной страстью. В них было истинное счастье! Оля старалась вылетать на каждом новом типе самолета — хотелось все уметь, все знать. А планёры? Полет на планёре так упоителен! В тридцать пятом году в составе трехпланёрного женского поезда, буксируемого самолетом Р-5, Ольга Ямщикова совершает перелет из Ленинграда в Коктебель и обратно, перелет, ставший мировым достижением в протяженности маршрута и количестве участниц. Потом — Военно-воздушная академия имени Жуковского и... война.

Ямщикова прибыла к майору Расковой. Ольге предложили стать инженером полка, но она считала, что сама должна летать, бить врага, мстить за смерть мужа. Аргументы выдвинула веские: знание всех типов истребителей, налет свыше тысячи часов.

— Техника потом, — сказала она Марине Михайловне Расковой. Сказала тихо, но с такой убежденностью и силой, что возражать было излишне. — Пока идет война, я должна быть истребителем.

Техник самолета Соня Осипова буквально боготворила своего командира. Да ведь и было за что. В свою очередь, Ольга не сомневалась, что лучшего товарища и техника, чем Соня, быть не может. Замполит видела: ни у кого не возникает в глазах при таком Ольгином заявлении обиды — не обижаются за правду.

Задолго до подъема и вечером, уже после отбоя, можно было видеть худенькую Сонину фигурку возле «яка». Самолет прямо светился, как льдинка, словно и не штопаный был, не пробитый вражескими снарядами, — Соня доводила его до идеального состояния. Даже когда Ольга улетала на задание, Соня все равно мастерила что-то, придумывала. А может, так легче ей было ждать возвращения подруги? И если вдруг задерживалась Ольга, Соня так страдала, что у замполита сжималось сердце при виде этого.

Ольга всегда возвращалась на аэродром благополучно: в этом помогали ей не только опыт и мастерство, но и высокая ответственность техника самолета Сони Осиповой, и беззаветная дружба, связывающая их.

Глава 17

Сегодня приземлился на аэродром самолет Ла-5. Высокий летчик размашисто шагал к КП, внимательно поглядывая вокруг, явно ища кого-то.

— Мне бы повидать Машу Батракову, — козырнув, обратился он к оперативной дежурной Нине Андреевой.

Всего за несколько минут до этого произошло следующее. Служба оповещения засекла вражеского разведчика. Взревели моторы, со старта два истребителя ринулись наперерез фашисту. Ведущая пары — Маша Батракова, ведомая — Валя Петроченкова.

А потому оперативная дежурная Андреева сказала:

— С удовольствием бы исполнила вашу просьбу, но Маша несколько минут назад вылетела на боевое задание.

Летчик огорчился, постоял минуту молча, сказал:

— Вот ведь как получается: учились с Машей, в тренировочном центре вместе занимались. Повидаться же на фронте никак не можем, хоть и рядом воюем. В Воронеж прилетел — Маша в Касторное улетела. Когда довелось в Касторное попасть — там уже никто не базировался. Теперь вот в Курск прилетел, а Маша в воздухе... — Махнул рукой досадливо: — Эх...

— А подождать не можете?

— Никак не могу, времени в обрез. — Парень смущенно посмотрел на Нину. — Что ж, передайте ей большой привет. Скажете, Леша прилетал...

Он так славно улыбнулся, что у Нины, как потом она призналась, сердце екнуло — очень уж хороший парень...

Летчик прошагал по полю, самолет его сделал приветственный круг над аэродромом и растаял в вышине.

Нина сказала потом по секрету, что даже разволновалась не на шутку.

Но тут на КП поступило сообщение от Машеньки Батраковой: «Противник сбит, упал в квадрате...»

Вот так Машенька! Разве забудет парень такую девушку? Ничего нет удивительного, что прилетал, искал.

Через несколько минут истребители приземляются. Подруги выпрыгивают на землю, отстегивают парашюты. Подполковник Гриднев как всегда сдержан, но по глазам видно — доволен.

Тут же, у крыла самолета, разобрали молниеносный бой. Летчицы увидели вражеский самолет — он круто пикировал на фоне синего неба. Заметив преследование, фашист пытался замаскироваться на фоне темнеющего внизу леса. Но летчицы, не выполняя разворота, с ходу расстреляли врага.

Маша Батракова и Валя Петроченкова были назначены в 586-й полк, когда он базировался на Воронежском аэродроме. Обе прибыли из тренировочного центра, где проходили переучивание на военные самолеты новых образцов. Да, именно переучивание; задолго до воины отдали сердца юные героини авиации, осваивать самолет начали в аэроклубе. Валя родилась в деревне Костенки, что на Смоленщине, семья была дружная, все накрепко привязаны к земле, а Валентину манило небо, словно магнит. Уехала в Москву, окончила аэроклуб, потом работала летчиком-инструктором.

Машенька Батракова — из рабочей семьи. Черноокая красавица, украинка. Окончила перед войной педагогическое училище в Енакиеве, работала учительницей младших классов. Там же, в Енакиеве, занималась в аэроклубе: сначала в парашютной группе, потом в пилотской. Затем стала на общественных началах готовить курсантов для авиашкол.

Когда началась война, Енакиевский аэроклуб эвакуировали в Оренбургскую область. Маша уехала вместе со всеми, чтобы продолжать работать с учлетами. Но не оставляла мысли о фронте: считала, что должна бить врага, чувствовала в себе силы, знала — сможет. И еще — душила ненависть к врагам: родной город, в котором осталась семья, страдал под фашистским гнетом. С сентября сорок второго года Маша Батракова — в рядах Советской Армии...

Глаза у Машеньки горят как звездочки, щеки пылают от возбуждения: шутка сказать — только что сбила матерого фашиста.

— Молодец, Маша, поздравляю! — Замполит крепко жмет руку летчице.

Тут подходит Нина Андреева, улыбается лукаво:

— А скажи-ка нам, Машенька, кто такой Леша, что гоняется за тобой на Ла-пять по всем аэродромам и передает приветы?

Маша так растерялась, что даже бисеринки пота выступили на гладком высоком лбу.

— Что ты выдумываешь, какой Леша?

— Такой, — говорит Нина, — высокий и красивый. — И рассказала все в подробностях.

— Не Леша он, — тихо, мечтательно произнесла Машенька, — просто он песню все пел: «Эх, Леша...». Вот я его так и стала называть... Вообще-то он Андрей. — И улыбнулась. — Настоящий он парень, друг настоящий. И летчик замечательный. — Потом вдруг встрепенулась: — Жалко, что не дождался — у меня сегодня такой день удачный!

— Напиши ему письмо, Маша, — улыбнулась замполит, — напиши, что за подарком для него летала!

Так и стали называть сбитый Машей Батраковой самолет — «подарок для Леши»...

Глава 18

Фронтовая жизнь полна риска и напряжения, но и в ней, считала замполит, должны быть радости. Всякие — большая радость победы и маленькие, «домашние», которые при близком рассмотрении оказывались вовсе не пустяковыми... Например, хотелось девушкам яблок. Хотелось — и все, и ничего нет удивительного в этом.

А яблок вокруг Курска уродилось в том году видимо-невидимо. Вот и решили замполит с парторгом раздобыть для девушек яблок.

Но было тут и другое. Знала, видела Вера Ивановна, как трудно живут люди после фашистской оккупации — полураздеты, оборваны. Почти два года хозяйничали фашисты, разорили и разграбили все. Хоть чем-то хотелось помочь людям.

И вот сложили девчата в кузов грузовика что было у кого запасное: чулки, носки, мыло, белье. На складе в батальоне раздобыла Вера Ивановна списанные гимнастерки, мужское белье, валенки — — все пошло в дело. Целый кузов добра повезли в ближайшую деревню и выгрузили все около здания правления колхоза.

Сколько же радости было! Одели, хоть не роскошно, все село! В благодарность посыпались в опустевший кузов душистые антоновские яблоки.

— Ох, похрустят подружки! — радовалась Клава.

Годами Касаткина не многим старше большинства однополчанок, но ответственность за людей, с которой спаялась Клавина душа на партийной работе, давно научила по-матерински заботиться о других. И в этом похожи были парторг и замполит полка, легко им было понимать друг друга.

— Похрустят, — улыбнулась Вера, представляя оживленные лица девушек.

Пьянил забытый душистый запах антоновки, светились янтарно-желтые плоды земли, отвоеванной, политой кровью, покрытой пеплом. Была в этом вечная мудрость жизни, которую никогда не победить злу, разрушению, смерти...

И тут они увидели сидящую у окна низкой хаты девушку, почти девочку: прекрасные темные глаза ее смотрели неопределенно, тонкое лицо было бы очень красиво, если бы не остановившийся, ни на чем не сосредоточенный взгляд. Голова девушки подрагивала, как у глубокой старухи.

— А ну, Клава, пойдем. — Вера Ивановна сердцем почувствовала то, что услышала потом от изможденной, не по летам седой женщины — матери девочки.

...Красавицу-Катюшу она прятала от иродов сколько могла. Однажды рано утром в избу вошел офицер. Катя не успела спрятаться — фашист заметил ее. Осклабился, захлопал ладонями жирных коротких рук. Мать закрыла собой дочку, но гитлеровец отшвырнул женщину, схватил девочку, волоком потащил за дверь.

— Катя сильная была тогда, вырвалась, кинулась бежать. Фашист просто озверел: кричал что-то, разбрызгивая слюну. Сбежались солдаты, догнали... — Женщина заплакала беззвучно, закачала седой головой, будто хотела отогнать страшное воспоминание.

Мать нашла дочку только вечером: истерзанная, она лежала без памяти у амбара на краю деревни...

Молча возвращались замполит и парторг на аэродром. Сидели в кузове на яблоках и думали, думали об одном.

— Неужели наступит время, когда люди забудут о войне? — спросила вдруг Клава, неотрывно глядя на золотистую, пахучую груду яблок.

— Не забудут, — твердо сказала Вера. — Не должны забыть, чтобы снова не повторилась война. Никогда! — Мысли теснились, их было много, а слова получились скупые, жесткие, и голос у замполита был чужой.

Полковой врач Раиса Бенгус, выслушав капитана, сразу отправилась в деревню. Вернулась мрачная, разбитая.

— Хорошо бы отвезти девочку в госпиталь, — сказала она. — Сильнейшее нервное потрясение, боюсь, что вылечить ее будет нелегко.

Уже через несколько дней полковая машина мчала Катю в Курск, в госпиталь. Там обещали: «Сделаем все, что в наших силах».

«На войне сражаются не только армии, — ожесточенно думала Вера. — На войне сражаются идеологии. Фашизм уже потому обречен, что не может человеческий разум мириться с ним». И словно в ответ на ее мысли, пришло сообщение, которое значило неизмеримо много: переименованы фронты! Калининский фронт — в 1-й Прибалтийский, Прибалтийский — во 2-й Прибалтийский, Центральный — в Белорусский, Воронежский — в 1-й Украинский, Степной — во 2-й Украинский, Юго-Западный — в 3-й Украинский, Южный — в 4-й Украинский.

Войска 1-го Украинского фронта закончили наступательную операцию с лютежского плацдарма на западном берегу Днепра.

Войска 3-го и 2-го Украинских фронтов, развивая наступление, освободили Днепропетровск и Днепродзержинск.

Под ударами войск 4-го Украинского фронта противник поспешно отходил на никопольский плацдарм и на правый берег Днепра в нижнем его течении.

Глава 19

Киев был освобожден накануне 26-й годовщины Великого Октября. Оба праздника, завоеванные подвигами и кровью двух поколений, излучали такую радость, что согрели сильнее, чем согрело бы летнее солнце.

Осень выдалась на редкость дождливая — на всей земле, кажется, нет сухого места! Особенно достается техникам: одежда просыхать не успевает, так и работают девчонки мокрые, грязные с ног до головы. В большой землянке, где живут технари, дневальный круглые сутки поддерживает в печках огонь: на веревках вечно сушатся ватники, портянки, брюки, вокруг печек — кирзовые сапоги... И ведь что удивительно — ни одного случая простуды!

— Некогда, товарищ капитан, нам болеть! — белозубо смеется Катя Полунина. До войны она была спортсменкой-динамовкой, стахановкой, теперь — старший техник звена, награждена орденом.

— И потом, все болезни от плохого настроения бывают, — подхватывает техник Паня Радько, светясь милым нежным лицом. Не раз помогала Паня подругам и делом, и добротой своего сердца. — Такая радость! Киев освобожден! Стоит ли обращать внимание на дождь!

И верно: невзирая на отчаянно нелетную погоду, боевая жизнь аэродрома не прекращается даже ночью. На всех участках, вверенных под защиту полка, противовоздушная оборона полностью обеспечивает их безопасность.

Слаженно действуют все службы аэродрома. Ни одной жалобы, ни одного недоразумения из-за тягот, которые конечно же остро ощущаются женщинами.

С самого серенького промозглого рассвета до глубокой ночи ходит от самолета к самолету Вера Степановна Щербакова — инженер полка по спецоборудованию.

Замполит знает, что Вере Степановне труднее многих: она значительно старше по возрасту да и здоровьем не блещет. Но целый день неугомонная, заботливая и строгая Вера Степановна учит молодых, внимательно проверяет их работу.

Девушки зовут ее ласково: Мать-мачеха. Если все хорошо сделано — настоящая мама: улыбнется, похвалит, таким родным теплом обдаст! Но уж если что не так — берегись!

— Ты на войне, дочка, а не в школе, — тихо скажет, но так весомо, что сквозь землю готова провалиться провинившаяся девушка. Вера Степановна помолчит значительно, потом поправит, научит, а под конец обязательно скажет: — Чтобы в первый и последний раз такое, дочка. В следующий раз пощады не жди.

Замполит и раньше слышала эту фразу инженера полка и знает: оплошности никто из девчат не повторит...

К Вере Степановне тянулись, ее любили глубоко и нежно, уважали как мастера своего дела. А специалист Вера Степановна Щербакова действительно превосходный. В армии она, выпускница авиационной школы специальных служб ВВС РККА, с 1931 года.

И помощницы инженера полка Щербаковой тоже народ опытный, знающий, ответственный: Емельянова Ира, Карикорская Лена, Андреева Нина. Все они пришли в полк из ГБФ, как и техник по радиосвязи Волкова Клава.

Был еще один человек, о котором много в эти дни думала Вера Ивановна, — Зина Будкарева.

Зина — укладчица парашютов. В полку с самого начала, упорно училась своему ответственному делу.

— Понимаете, у меня особое отношение к парашюту, — рассказывала она, загораясь, — я ведь ткачихой до войны была. А теперь вот радуюсь, сознавая, что шелк идет на парашюты, которые спасают замечательных, героических летчиц...

И хотя по инструкции полагается проверять парашют раз в месяц, Зина это делает каждый день: сыро, дожди, может слежаться шелк, и тогда не раскроется парашют. Проверит все и улыбнется:

— Ну вот, теперь моя душа спокойна.

Курская стоянка оказалась короткой, вскоре пришел приказ о перебазировании полка в Киев.

Замполиту Тихомировой, только что получившей звание майора, было уже привычно возглавлять передовую команду. Вера вылетела в Киев с эскадрильей Ольги Ямщиковой.

Земля, которую они увидели сверху, была истерзана до предела и, казалось, взывала к мщению. Языки пламени, черный дым, вздыбленные танки, развороченные орудия... Прекрасный город был разрушен...

* * *

Когда приземлились на Киевском аэродроме, то сразу поняли: здесь уже базируется авиационный полк.

— Не заруливайте, ждите меня, — приказала замполит комэску Ямщиковой и зашагала в направлении самолетных ящиков — единственных построек аэродрома.

Девушки смотрели, как решительно удаляется маленькая фигурка в летной зимней форме — короткой куртке, унтах.

— Как же спаяла нас фронтовая жизнь, — сказала Ольга. — Словно за собственную мать волнуюсь, вдруг там фашисты? Война ведь... А комиссар ничего не боится! Хоть бы взяла с собой кого-нибудь на подмогу...

Потом они увидели, как вышли навстречу люди в таких же куртках и унтах и машут руками... И замполит в ответ тоже машет руками.

Майор Тихомирова умела владеть собой, но на сей раз не удалось, разговор с подполковником Скудиным вышел неприятный.

— Вашему пятьсот восемьдесят шестому надлежит в Броварах садиться, — сказал Скудин.

— Это почему же? — загорелась Вера.

— Спокойнее там для женщин...

— А я не делю человечество на мужчин и женщин, — рассердилась Тихомирова. — У нас в полку летчики-ночники, и гитлеровцы, когда ведут с ними бой...

— Знаю, майор, все знаю... — смягчился Скудин. — Да только есть приказ командующего фронтом, чтобы вы в Бровары садились.

— Это мы еще посмотрим... — И Вера быстро зашагала к самолетам.

Майор ничего не стала пока рассказывать. Решила любой ценой добиться, чтобы полк базировался в Киеве: Бровары расположены далеко от передовой, а это значит, командование бережет женский истребительный...

Тихомирова ни на минуту не сомневалась в том, что именно по этой причине, а вовсе не из-за недоверия сажают полк в Броварах. Но ее однополчанки, достигшие мастерства и умения совсем не меньшего, чем летчики мужских полков, будут обижены... Даже не то, сильнее, глубже: придет мысль, что им не доверяют. За этим потянется цепь переживаний, которая непременно отразится на моральном климате в полку, на боевой работе.

И замполит решила не сдаваться.

Она немедля отправилась в Киев к командиру корпуса генерал-майору Королю. Генерал по-отечески и с большим доверием относился к 586-му, хорошо знал, какие замечательные люди в полку: ведь именно он вручал героиням награды.

— А, товарищ Тихомирова! — сильно ударяя на «о», приветливо зарокотал генерал. — Прибыли, значит?

— Так точно, товарищ генерал, прибыли.

Вера хотела продолжить, но Король, хотя и мягко, но властно предупредил ее:

— Очень хорошо, что прибыли. Сегодня уже поздно, а завтра с утра перелетите на аэродром в Бровары.

— Почему?

— Это решение командующего фронтом. Я не имею права отменить решение... — А сам заговорщически этак посмотрел на майора: как прореагирует, что сделает?

— Разрешите, товарищ генерал, обратиться с просьбой.

— Обращайтесь.

— Помогите с транспортом: мне надо поговорить с товарищем Ватутиным. — И по глазам генерала поняла, что именно этого он ждал от нее.

...Она никому не рассказала, как уговорила командующего разрешить 586-му полку базирование ближе к передовой, на аэродроме Жуляны.

Лишь подполковнику Скудину сказала весело:

— Наша взяла!

Однако и без слов было всем ясно, что только благодаря решительности и настойчивости Тихомировой осуществилось общее желание — драться с врагом «напрямую», без скидок, ненужных и лишних для зрелого мастерства, умения, страсти, для той дерзновенной отваги, которыми бились сердца...

Теперь передовой команде предстояло решить другую задачу — тоже, казалось, невыполнимую: подыскать для полка жилье. Жуляны разрушены почти полностью, люди живут во времянках, ютятся в подвалах.

Наконец отыскали двухэтажное здание, сохранившееся лучше других: не было окон и дверей, зато стены целы.

Несколько дней освобождали здание от обломков, мыли, чистили. На развалинах соседних домов раскапывали оконные и дверные рамы, осколки стекол покрупнее и все это приспосабливали, как умели.

Дом получился отличный. Даже уютный. Потрескивали дрова в железных печурках, которые девушки нашли среди развалин, падал сквозь стекла дневной свет: отвыкли от этого в земляночной жизни!

Посмотрела замполит, порадовалась и хотела уже дать распоряжение Анастасии Кульвиц о передаче радиограммы в Курск: «Ждем, готовы». Спустилась на первый этаж, а навстречу — дежурные:

— Товарищ майор, выбросили ящики из-под лестницы, а за ними большая дыра... в подвал...

— Не входить! — крикнула Вера.

Сердце ее вдруг остро почуяло недоброе: неспроста эта маскировка. Действовать столь коварным способом — в характере фашистов. И приказала всем покинуть здание, отойти подальше.

— Разрешите остаться, товарищ майор! — сказала начальник штаба Саша Макунина.

— Оставайтесь. Только идите за мной.

Они осторожно ступили в подвал. Пахнуло сыростью, в полутьме виднелся хлам, сваленный в большую кучу. Вера напрягла зрение, всматриваясь, и, когда глаза привыкли к темноте, различила на бревнах двухсоткилограммовую бомбу...

К зданию не подходить и никого не подпускать, — как можно спокойнее приказала Вера Ивановна.

Вызвали саперов. Бомбу обезвредили, извлекли из подвала, уложили на сани.

Вера Ивановна вышла на шоссе, остановила трактор. Стала уговаривать тракториста осторожно подцепить сани, на которые уложена бомба, и увезти подальше. Тракторист молча посматривал на саперов, видимо, обдумывал степень опасности. Потом крякнул, махнул рукой и сказал:

— Ладно, будем выручать. А то после не прощу себе, что такой симпатичной майорше не помог. Что я — трус? — даже рассердился на свою недавнюю нерешительность. — Садись, майор, в кабину, поехали.

— У вас все такие отчаянные? — спросил тракторист, когда закончился рискованный рейс. Он снял старенькую ушанку и вытер со лба пот, хотя стоял мороз...

Вера не ответила, только улыбнулась: «Эх, парень, если бы ты знал, каких героических девушек выручил!»

На следующий день Анастасия Кульвиц радировала командиру полка: «Все готово, можете вылетать...»

Глава 20

С аэродрома Жуляны полку предстояло круглосуточно прикрывать от налетов военно-воздушных сил гитлеровцев столицу Украины Киев, защищать переправы через легендарный Днепр в районах, прилегающих к городу. Как и прежде, вести борьбу с вражескими самолетами-разведчиками, сопровождать наши бомбардировщики.

Самолеты противника шли на Киев группа за группой, днем и ночью, несмотря на лютый мороз. Это раньше немцы выбирали для бомбежек погоду. «Теперь им не до жиру, быть бы живу!» — шутили летчицы.

Переправа через Днепр — артерия фронта. И враг с остервенением рвался к ней. То и дело с пункта связи раздавалась команда «Воздух».

...Комэск Ямщикова повела восьмерку истребителей на перехват вражеских бомбардировщиков. Летчицы увидели большую группу самолетов на высоте четырех тысяч метров, за ними еще одна группа быстро шла к переправе.

— Атакуем! — коротко приказала Ольга. И тотчас истребители ринулись на врага: Машенька Батракова, Агния Полянцева, Маша Кузнецова, Зоя Пожидаева, Валя Гвоздикова, Ира Олькова, Клава Панкратова.

Они напали так внезапно, так мастерски вели бой, что растерявшиеся гитлеровцы, беспорядочно покидав бомбы, повернули назад, так и не подойдя к переправе.

Через несколько дней одна из центральных газет писала об этом бое: «8 летчиц 586-го истребительного женского авиаполка во главе с командиром эскадрильи О. Н. Ямщиковой вылетели на перехват большой группы немецких бомбардировщиков, направляющихся для удара по переправе на Днепре в районе Киева. Отважные летчицы атаковали врага, сбили 7 самолетов и сорвали план противника по разрушению переправы».

Замполит читала газету перед строем. Звонкое «Ура!» потрясло морозный воздух над аэродромом, а после команды «Вольно» девушки радовались, как дети: обнимали героинь, тормошили; Олю Ямщикову пытались качать, но она так отчаянно махала руками и так смущалась, что затею эту оставили.

...Зима сорок четвертого выдалась на редкость морозная. Техническому составу полка нелегко приходилось: металл, вода, бензин на холоде были плохими помощниками. Работать в перчатках девушки отказались: пальцы не почувствуют изъяна, а это повлечет страшную беду... Не удивительно, что пальцы постоянно обмораживали. Да и щеки — смотришь — белые совсем! А неутомимые технари знай себе копошатся у мотора, возле пушки или пулемета, чинят пробоины в плоскостях, налаживают рацию.

Вера с трудом узнавала в неуклюжих фигурках ладных девчат. Попляшут, потопчутся, как медвежата, чтобы согреться, и опять в мотор уткнутся...

И вскоре поступила радиограмма из штаба корпуса: «...быть готовыми для участия в штурмовке корсунь-шевченковской группировки войск противника».

Штурмовой удар для истребителей — задание не обычное. Очень ответственное и трудное. Не всякий опытный летчик способен на быстроходном самолете нанести штурмовой удар. Даже воздушный бой для летчика-истребителя легче: освоены, приняты на «вооружение» и внезапность нападения, и смекалка, помноженная на опыт, помогающая применить единственную, самую верную именно для данного боя тактику...

В штурмовке внезапность нападения затрудняется из-за шума мотора при подходе к цели. Значит, встретит зенитный или пулеметный огонь противника, через который надо прорваться. Кроме того, жди нападения «мессеров». Да и многое другое. Короче, полученная телефонограмма определяла три важных условия. Первое — доверие командования, второе — необходимость доверие оправдать, третье — в сжатый срок сделать все необходимое, подготовиться к штурмовке.

Командир полка отобрал для участия в штурмовках летчиц: Агнию Полянцеву, Галину Бурдину, Раису Сурначевскую, Зою Пожидаеву, Анну Демченко, Ирину Олькову, Марию Кузнецову, Клавдию Панкратову, Тамару Памятных, Валентину Гвоздикову, Ольгу Шахову.

Подполковник Гриднев тщательно готовил летчиц. Каждый день после завершения боевой программы занимались: изучали район действия, порядок захода на цель, анализировали маневры...

Спустя несколько дней была получена команда: «Самолеты — в первую боевую готовность».

По аэродрому словно вихрь пронесся. Техники, радисты, оружейники в который уж раз проверяют машины, выделенные для штурмового удара. Летчицы уточняют с командиром характер цели, порядок действия над ней и ухода от нее; разбирают варианты боя с вражескими истребителями.

Наконец сигнал — ракета, и девять краснозвездных стремительных «яков», ведомых подполковником Гридневым, ложатся на курс...

Летчицы отлично справились с поставленной задачей. Много раз мчались они вместе с истребителями из других авиаполков в район Корсунь-Шевченковского для нанесения штурмовых ударов.

Возвращаясь на аэродром, на почерневшем снегу летчицы видели сверху то, что осталось от грозной и могучей военной техники врага: целые кладбища танков, орудий, самолетов, пушек... Искореженный, обгорелый лом. Впрочем, немало исправной техники и вооружения было брошено гитлеровцами в панике. Пятьдесят пять тысяч солдат и офицеров потерял противник в Корсунь-Шевченковском котле, восемнадцать тысяч были взяты в плен.

Во время одной из штурмовок летчицы 586-го авиационной полка уничтожили четыре танка, две батареи зенитной артиллерии, одну пулеметную точку, цистерну с горючим, девятнадцать грузовых автомашин, два самолета Ю-52 (на земле), десять парных повозок; уничтожили до двух батальонов пехоты противника.

Семь раз вылетала на штурмовки Аня Демченко. Самолет ее был изрешечен осколками снарядов, но отчаянная, смелая девушка только посмеивалась:

— Ничего, до свадьбы заживет!

Героически действовали все летчицы. Но, готовясь к открытому партийно-комсомольскому собранию, майор записала: «Особенно отличилась Демченко».

На собрании обсуждали один вопрос: «Личный пример коммуниста в бою».

Очень повзрослели девушки к зиме сорок четвертого, повзрослели внутренне. Определились, сложились характеры — сильные, цельные, — словно выковались в горниле войны, где все мелочное, лишнее выгорело.

Глядя в зал, замполит не просто любовалась героинями — гордилась ими, как мать. По лицу Клавы Касаткиной поняла, что и парторг испытывает сейчас то же.

Партийная организация полка выросла. Только в Жулянах в нее влилось пятнадцать молодых коммунистов. На этом собрании были приняты в ряды ВКП(б) летчицы Саша Акимова, Валя Петроченкова, Маша Батракова.

Глава 21

586-й истребительный авиаполк перебазировался на аэродром Скоморохи, под Житомиром.

Все на новом аэродроме было бы ладно, если бы не снегопады. Снег сыпал и сыпал, покрывая сплошным толстенным одеялом землю. Взлетную полосу чистили, не переставая, и полоса уходила все глубже в белые снеговые стены. Почти не отдыхали — вместо отдыха разгребали сугробы, и все равно не хватало рук. Замполит Тихомирова и парторг Касаткина обратились к населению с просьбой о помощи. И люди пришли. Полураздетые, голодные, они помогали чистить аэродром. Полеты шли круглосуточно.

Однажды ночью на КП поступило сообщение о возможности налета фашистских бомбардировщиков.

— Гитлеровцев надо встретить, — сказал командир полка, — и мы их встретим. — Он быстро осмотрел строй летчиц. — В условиях густого снегопада нельзя оборудовать ночной старт, а потому взлетать будем без ночного старта. Приказывать не буду: полетят добровольцы. — Полковник Гриднев склонился над столом, а когда поднял голову, то увидел: все летчицы сделали шаг вперед...

— Молодцы, девушки, — тепло сказал командир и, опять став строгим, приказал: — Полетят Бурдина, Панкратова, Памятных.

Выруливали на старт «на ощупь» и ждали сигнала по радио. Работали моторы. Не только остающимся на земле, а, как потом рассказала Галя Бурдина, и самим летчицам казалось, что при таком состоянии аэродрома взлететь невозможно.

Но поступил сигнал, и машины взмыли в непроглядную зыбкую мглу... Оказалось — возможно!

Фашисты шли бомбить Коростень. Поднявшись в воздух, летчицы увидели, что над городом повисли осветительные ракеты гитлеровцев.

— Вижу цель, вижу цель. — Голос Гали Бурдиной звучал на КП спокойно, словно вовсе не смертельного врага видела перед собой летчица.

— Стреляй из всех видов оружия, жми! Пусть подумают, что вас в воздухе много! — услышала Галя приказ.

Боеприпасы уже были на исходе, когда Бурдина на фоне осветительных ракет различила еще один «Юнкерс-88». Подошла совсем близко, чтобы не промахнуться, и в упор всадила последнюю очередь в фашиста... «Юнкерс» сразу превратился в огненный шар, закувыркался, пошел к земле.

Вражеский самолет упал в пятнадцати километрах юго-западнее железнодорожного узла Коростень.

В те дни летчицы 586-го полка уже имели прочный авторитет воздушных асов, но оставались девушки ранимыми, нежными...

Был такой случай. Десятка истребителей вылетела на прикрытие группы бомбардировщиков из соседнего мужского полка. Операция прошла успешно, самолеты уже возвращались домой, когда у одного из бомбардировщиков — позывной его был «Камбала-13» — зенитным снарядом вывело из строя мотор. «Камбала-13» напрягал все силы, чтобы дотянуть до наших — перелететь через линию фронта.

Прикрывала «Камбалу-13» Зоя Пожидаева. Увидев, что ее подшефный того и гляди сделает вынужденную посадку на территории, занятой немцами, Зоя очень встревожилась и «села» «Камбале-13» на хвост, чтобы сразу прийти на помощь, если потребуют обстоятельства. Так и летели. И долетели благополучно.

А когда на следующий день командир огласил фамилии летчиц, вылетающих снова на прикрытие бомбардировщиков, Зоя вдруг заявила:

— Товарищ командир, меня на прикрытие бомбардировщиков прошу не посылать.

Все даже рты открыли — что случилось с Зоей?

— Объясните, в чем дело, коммунист Пожидаева, — строго сказала замполит Тихомирова.

— Я вчера прикрывала «Камбалу». А он вместо «спасибо» ругался по радио. — Зоя замолчала и обиженно опустила глаза.

Вот оно что! Майор Тихомирова отправилась к замполиту соседнего полка и сердито заговорила о нанесенном оскорблении.

— Прошу принять пока мои извинения, — серьезно сказал замполит, — сейчас же будут приняты меры.

Спустя немного времени на аэродроме появился смущенный пилот «Камбалы-13». Щеки его горели.

— Да разве ж я мог подумать, что меня дивчина на истребителе прикрывает! Простите вы меня! Да я больше никогда в жизни ни одного ругательства не произнесу!

Не один десяток раз выходили потом вместе летчики на задания, между полками завязалась настоящая боевая дружба. И когда перебазировали полк «бомбовозов» (как шутя прозвали их девчата) на другой, дальний аэродром, приехала прощаться с девушками делегация: смущаясь и краснея, ребята передали благодарность за надежную поддержку в боях и даже оставили приветственный адрес. И пусть не ахти какими оказались ребята поэтами, бережно хранили в 586-м их стихи:

Даже Рита Кокина, полковая поэтесса и человек насмешливый, взволнованно сказала: стихи прекрасные...

Глава 22

Свершилось! Солдаты, которых прикрывали с воздуха истребители 586-го полка еще под Воронежем, сражаются сейчас в Румынии.

В коротком перерыве между полетами собрались на митинг.

Техники Зоя Малькова, Лида Гирич, Паня Радько, летчицы Оля Шахова, Агния Полянцева — вроде о разном говорили, а у всех красной нитью сквозило в словах пройденное и пережитое вместе... А замполит майор Тихомирова, слушая девушек, думала о том, как же они выросли.

Агния Полянцева, красивая, сдержанная сибирячка, натура сильная, волевая... Пришла она в полк как раз во время базирования на Воронежском аэродроме. Пришла отнюдь не новичком. Давно окончила аэроклуб, потом — авиационный институт в Москве. За плечами работа летчиком-испытателем в отряде авиационной промышленности. Летом сорок первого Агния облетывала на прифронтовом аэродроме самолеты-истребители после ремонта. С самого начала войны Полянцева просилась на фронт. Ей вежливо отказывали. Наконец, когда погнали немцев на запад и испытательный аэродром оказался в тылу, Полянцеву отпустили на фронт. Замполит, когда рассказывала ей Агния этот эпизод своей жизни, подметила силу, скрытую в словах: «отпустили на фронт». Как будто в отпуск в Крым, как будто к маме на каникулы. Вера, привыкшая в постоянной работе с людьми сразу распознавать характеры, сказала командиру Гридневу:

— Полянцевой можно поручить самое трудное и в боевой, и в политической работе — сделает все. И других поведет за собой; не словами — примером своим поведет.

Легко и естественно вошла Агния в боевой коллектив. К ней тянулись, с уважением прислушивались, ей старались подражать. И в самом деле, глядя на Агнию, Аню, как ласково называли ее девушки, невольно хотелось делать все так же спокойно и продуманно: так велики были ее выдержка, мудрая сила.

Первое время летала она в паре с Аней Демченко. Две Ани. Искрометная, порывистая Демченко, участница боев под Сталинградом, и серьезная, умеющая владеть собой Полянцева. Получилась прекрасная, слетанная пара — они удивительно дополняли друг друга.

Галя Буйволова, механик самолета Полянцевой, бывшая студентка МАИ, упорная, деловитая, молча обожала своего командира.

Напряженная боевая работа, казалось, не утомляла Аню — так четко и умело справлялась она с заданиями. Но это не все. Агния Полянцева обучила все молодое пополнение летчиц, прибывших в полк в Воронеже. А ведь это только сказать легко! Вернется с боевого задания и вместо отдыха — учебные полеты, стрельба по конусу...

Надежный человек, активный коммунист, отличный летчик. Сейчас Полянцева — командир эскадрильи. «Вот и судите сами, — с гордостью подытоживает замполит, возвращаясь мыслями из Воронежа сорок третьего в сегодня, — теперь Агния Полянцева командир эскадрильи истребителей Як-9».

...А спустя час после митинга летчицы Агния Полянцева, Маша Батракова и Галя Бурдина внимательно слушали командира полка. Тот ставил боевую задачу:

— Приказываю в готовности номер один находиться в самолетах — будем сопровождать особо важный Ли-два к линии фронта. Вылет — по-зрячему: как только покажется Ли-два в сопровождении истребителей — всем взлет. Сопровождающие вернутся домой, а мы поведем «ли» дальше. Маршрут не указан, известен только курс. Глядеть в оба.

Агния сидела в самолете и внимательно следила за небом. Погода для сопровождения сложная: низкая облачность тащила за собой хвосты дождя, потом порывистый ветер поднимал, гнал облака, но они снова упрямо наползали, заволакивая горизонт.

Наконец она увидела черные точки. Командир поднял руку, взревели моторы, и пара за парой четыре истребителя пристроились к особо важному...

Ли-2 низко идет над землей, на фоне леса и пестрых полян есть опасность потерять его из виду: виноват пестрый камуфляж, делающий контуры самолета неясными, размытыми. Скорость у Ли-2 небольшая, и, чтобы не выскочить вперед, приходится то правым, то левым отворотом чуть уходить и возвращаться. Глаза напряженно ощупывают небо: быстро вперед и в стороны — нет ли вражеских самолетов, и снова нетерпеливо ищут Ли-2. Не заметить, когда «особо важный» изменит курс, оставить его без прикрытия — большей катастрофы, преступления и бесчестия просто невозможно вообразить!

Линия фронта уже рядом. И тут Агния видит тоненькие струйки воды, сбегающие по фонарю. Дождь? Вон и туча опустилась совсем низко. Нет, другое, значительно хуже: полезла вверх стрелка температуры масла. Значит, свищи в трубах водяного охлаждения. Напряженно работает мозг. «Только спокойно! — приказывает себе Аня. — «Ли» я не оставлю. Посажу самолет в последнюю минуту...» И в этот миг «особо важный», круто развернувшись, начинает заходить на посадку. «Уф! — облегченно шепчет Аня и, словно доброму другу, улыбается большой лесной поляне внизу, странной, с заштопанными желтым песком круглыми воронками от бомб».

И вот, зарулив, на край поляны, выстроившись в линейку, они ждут, пока дозаправят баки бензином. С Аниным «ястребком» неприятность, требуется ремонт...

— После ремонта возвращайтесь на аэродром одна, — приказывает командир. И, видя тревогу в глазах комэска, добавляет тепло: — Не волнуйся, тут недалеко, доведем втроем. Раньше тебя дома будем.

Но получилось иначе.

«Дома», на КП аэродрома Скоморохи, начальник штаба Макунина и замполит Тихомирова всю ночь в тревоге ждали сообщений... Из четырех самолетов, вылетевших на сопровождение Ли-2 к линии фронта, вернулись только два. Командир полка Гриднев и комэск Полянцева с задания не вернулись...

Взволнованные Бурдина и Батракова рассказали, что истребитель командира полка с пробитым вражескими пулями мотором упал (или был посажен командиром?) в лесу рядом с передовой, недалеко от прифронтового аэродрома — поляны, где они дозаправлялись и где для небольшого ремонта по приказу Гриднева оставалась комэск... И это — всё. Никаких дополнительных сведений за всю ночь получить не удалось. Что же случилось с ними? «Только без паники, — говорила себе замполит. И Гриднев, и Полянцева — опытные летчики, мужественные, находчивые люди. Надо ждать рассвета...»

Рано утром над аэродромом делает плавный круг истребитель с номером «24» на борту. Самолет приземляется очень осторожно, прямо-таки нежно. И тихонько заруливает на стоянку.

— Врача, — говорит Аня. — Командир ранен...

В одноместном истребителе комэск Полянцева привезла на родной аэродром командира полка!

Раиса Бенгус кидается к Гридневу.

— Пулеметная очередь угодила в мотор. Командир чудом остался жив, — спокойно докладывает Полянцева, и замполит в который уже раз отмечает удивительную выдержку летчицы. А та — к механику: — Осмотрите, пожалуйста, винтомоторную группу в самолете. Там неполадки.

Вот она какая — красавица-сибирячка Аня, отважный комэск Полянцева. Словно бы и не было опасности, напряжения, смертельного риска — среди раскрасневшихся, взволнованных девушек, окруживших самолет, замполит видит только одного спокойного человека ее, Агнию Полянцеву...

Глава 23

С аэродрома Скоморохи летчицы полка совершили шестьсот боевых вылетов. Были среди них двадцать совсем особых — на «свободную охоту». Право на такой вылет заслуживали только очень опытные летчики-истребители: с врагом один на один, рассчитывать можно лишь на свое мастерство, смекалку, умение. Никто во время боя не прикроет, на выручку не придет.

Вылетела однажды на «свободную охоту» командир звена Клава Панкратова. Через полчаса ее самолет лихо приземлился. Зарулила в капонир, спрыгнула на землю, направилась к командиру с докладом. У старта стояли полковник Гриднев, категорически отказавшийся от лечения в госпитале и ни на один день не прекращавший командования полком, и замполит. Они только что получили сообщение о том, что Панкратова сбила в воздушном бою Хе-111.

Клава прикладывает маленькую ладонь к шлему. Глаза у нее смеются.

— Встретила фашиста. Атаковала. Сбила. Всё!

— Где сбила? — У командира глаза тоже посмеиваются.

— Точно сказать не могу, — смущается Клава. — Планшет улетел... — Она переводит взгляд на улыбающееся лицо замполита и совсем расстраивается. — Правда же сбила... Честное слово...

Майор Тихомирова крепко жмет летчице руку:

— Да никто и не сомневается, что сбила. Подтверждение пришло, когда ты еще в воздухе была. Поздравляем с победой, Клава.

А вскоре пришло еще одно «подтверждение»: к КП подкатила машина, и под конвоем из нее вывели двух немецких летчиков огромного роста. Один был ранен.

Замполит поспешила к машине.

— Это ваш «трофей», — устало объяснил молоденький конвойный. — С «хейнкеля», сбитого только что летчицей с вашего аэродрома. Пусть тут посидят, пока не подоспеет за ними транспорт.

Еще ни разу не приходилось девушкам встречать вражеских летчиков со сбитых ими самолетов: одни погибали, других, уцелевших, брали в плен наземные части. Сейчас оба «завоевателя» сидели перед ними, недоуменно поглядывая на оживленные лица девушек, явно решив, что попали в санитарный батальон, тем более что врач Бенгус оказывала раненому немцу необходимую помощь.

В комнату заглянула маленькая, подвижная, как школьница-подросток, летчица Зоя Пожидаева. Вот замполит и решила:

— А ну-ка проучим их!

У Зои на груди поблескивали награды. Замполит подвела летчицу к рыжему верзиле и спросила, не хочет ли он узнать, кто сбил его самолет.

Немец стал оглядываться по сторонам, уставился в проем открытой двери: в глазах его возникли одновременно страх и нетерпеливое любопытство. На маленькую белокурую девушку он даже не взглянул.

— Да вот же летчица, которая сбила ваш «хейнкель!» — Замполит подтолкнула вперед Зою.

Что стало с верзилой! Он в паническом ужасе замахал руками и пронзительно завопил «Наин! Наин!», как, возможно, не вопил, падая на землю. Ах, как весело, звонко смеялись девушки!

— По-моему, мы его второй раз сейчас сбили! — пошутила Зоя.

Позднее, когда осмотрели кабину Хе-111, обнаружили на самом почетном месте серебряный крест — награду, которую вручал лично Гитлер.

— Не обидно ли такому-то «герою» признать себя сбитым крошечной русской девчонкой? — говорила подоспевшая Клава Панкратова. — Меня бы он не так испугался, как Зою. Здорово вы ошеломили, товарищ замполит, моего «трофейного!»

Глава 24

«Петр! Здравствуй! Тысячу лет не писала тебе — прости! Зато это письмо ты получишь со штемпелем венгерского города Дебрецена. В тот день, когда мы с передовой командой обосновались здесь, на новом месте, я вдруг вместо того, чтобы подумать: «Как далеко Москва», — подумала, что скоро увижу наяву кремлевские красные звезды... Петр! Совсем близко наша победа!..»

Вере хотелось рассказать Петру о многом. Особенно о событии, которое произошло три дня назад. Нельзя. И, как всегда в подобных случаях, дописывала письмо мысленно.

...Вот уже несколько дней, как аэродром Дебрецен (недалеко от Будапешта) готов к приему полка. Ната Кульвиц отправила не одну радиограмму, но в Карпатах, через которые предстоит перелетать истребителям, настоящая буря — приходится ждать.

Три дня назад замполита вызвали в штаб корпуса, где она получила следующее задание: через аэродром Дебрецен ожидается перелет вражеского самолета с бортовым номером «214», на котором пытаются улететь в Германию видные руководители фашистского движения в Румынии. Самолет надо сбить.

— Связь, служба наведения — в действии, но пробьется ли за короткое время через непогоду в Карпатах летный состав полка? — тревожилась Тихомирова.

— В ваше распоряжение поступят два истребителя румынской эскадрильи. Выполняйте.

Вернувшись на аэродром, замполит приказала начальнику связи полка Кульвиц наладить связь с парой только что приземлившихся самолетов.

Через переводчика она объяснила румынским летчикам задачу: по наведению с КП сбить самолет с бортовым номером «214». Заместитель начальника штаба полка Нина Словохотова уже готовила карту-планшет для наведения истребителей на самолет противника в районе пролета.

Все было готово. Они ждали. Ночью не сомкнули глаз, но вражеского самолета не было...

Так прошли утро и день следующих суток. И вот, когда солнце уже начало клониться к западу, наружный пост связи сообщил: «Приближается самолет».

Задание командования было выполнено. То, что осталось от самолета, валялось на освобожденной венгерской земле.

Но майору Тихомировой предстояло еще установить, действительно ли сбит самолет с номером «214» на борту.

Да, это был именно он. Вера фотографировала почерневший от дыма бортовой номер, и странное чувство наполняло ее: пожалуй, это была брезгливость. Уже позднее, много позднее, проанализировав все, поняла: предательство по мерзости своей всегда вызывало в ней не гнев, не злость, а именно брезгливость.

Под грязной грудой обломков нашли гибель предатели целого народа.

В тот же день майор Тихомирова докладывала в штабе об успешном выполнении задания.

А вскоре на аэродром Дебрецен, перелетев через Карпаты, сели тридцать краснозвездных «яков».

Той же оставалась боевая работа авиаполка: борьба с разведчиками противника, патрулирование над узлами и участками железных дорог. Полк прикрывал от нападения вражеской авиации военно-промышленные объекты города Будапешта, переправы через Дунай. Приблизились, стали важнее собственной жизни, как раньше Ржевка, Лиски, Солнцево, еще непривычные слуху Эстергом, Кишбер, Хатван — венгерские города, к которым не подпустили девушки врага, над которыми синело чистое небо, спасенное ими.

И снова наступила весна, победная весна сорок пятого года...