Рубцовцы
Под обложным дождем и мокрым снегом мокнут горы, курган, бугры мыса. От влаги потемнели стены двухэтажной погранзаставы. Сквозь узорчатую ограду, обсаженную кипарисами, заглядывает броневого цвета море.
Будничный день. А на заставе торжества; каждому предстоит сфотографироваться для нового комсомольского билета. А потом шагать с ним по жизни, хранить у сердца. Фотографии — на всю комсомольскую молодость.
Шумно в казарме. Новички, недавно прибывшие из учебного подразделения, старательно причесывают короткие волосы. Сверкают пуговицы, пряжки ремней.
Еще раз глянув в зеркало, по одному входят в канцелярию. Садятся на табуретку перед натянутой простыней, с наивной робостью глядят в фотообъектив. Фотографирует сам начальник заставы майор Игорь Васильевич Подлесный.
Много парней с зелеными погонами служило под началом Игоря Васильевича. Выросли, стали воинами и эти ребята, которых он сейчас встречает в канцелярии. Встречает с улыбкой, с шуткой.
Еще не спавший после дежурства Костя Казначеев присел на табуретку, наклонил голову.
— Не набычивайся, нос выше! — просит майор. — Уловил? — это его излюбленное словечко.
Щелчок фотозатвора, еще щелчок — дубль... Готово! Следующий!
Обычно спокойный, он волнуется: по нескольку раз прикладывается к своему ФЭДу, прицеливается. Знает: не такой уж он мастер в этом деле, на одно старание надежда. Хочется, чтобы хорошо получились.
И все-таки не это главное. На фотокарточке души человеческой не разглядишь, где там! Но Игорь Васильевич видит их, души своих солдат. Для него души этих людей всегда нараспашку. Вот что главное!
— Смелее входи! — подбадривает Подлесный замешкавшегося на пороге Геннадия Мягкова.
Мягков садится, кладет на колени большие ладони. Подлесный минуту изучающе смотрит на солдата, ищет ракурс. Внезапно усмехается: зачем? Вот он, весь на виду, солдат! Окончил профучилище в Воронеже, работал на заводе. Когда Геннадию было двенадцать, отец подарил ему двустволку. «С ружьем, — рассказывал Мягков, — дал всего один патрон. Попробуй, говорит, зайца достать. Я и достал».
Теперь, когда выдается свободная минута, читает и конспектирует книги по лесному хозяйству, готовится в техникум. О природе говорит с увлечением, наизусть читает Тургенева, Некрасова, Кольцова. Мечтает встретить настоящего диверсанта, Комсорг заставы старший сержант Юрий Мочалов говорил: «Если доведется встретиться, Мягков не подведет — он парень упорный...»
А вот Владимир Князев, радиометрист. Высокий, красивый. Прибыл на заставу полтора года назад и как нельзя кстати. Помещение для ПТН уже стояло, а станция пока была в деревянных ящиках с надписью «Не кантовать».
— Однако кантуется, — сказал тогда Князев и взялся за монтаж вместе со старательным Равилем Вагановым.
Работа спорилась, но не всегда ладили между собой энтузиасты, иногда ссорились. Когда станция вошла в строй, а сержант Вагапов стал ее начальником, дружба и вовсе пошла на убыль.
Подлесный, кстати, живо интересовавшийся монтажом, видел, что самим друзьям не залатать образовавшейся в дружбе трещины. Вызвал Ваганова в канцелярию, поставил вопрос ребром: почему? Сержант мялся, скреб мозоль на ладони, наконец ответил:
— Говорю ему: так делай, а он: можно по-иному, лучше, говорит. Пререкается, — Вагапов не скрывал досады.
А Князев не оправдывался: пререкался так пререкался. Лишь месяц спустя майор понял, что покривил Вагапов душой. На самом деле сержант подчиненных к станции не подпускал, профилактику делал сам, ни с кем не советуясь. Трудно было ему возражать. Вагапов опасался, как бы не подорвался его командирский авторитет.
Когда майор указал ему, что за буквой нужно видеть прежде всего живых людей, Вагапов ответил:
— Мне, товарищ майор, морские цели надо искать, а не Князева разглядывать...
Короче, сержант сам подал повод поговорить об этом на комсомольском собрании. Никто не отмалчивался, но не все осуждали Ваганова. Иные поддерживали.
Игорь Васильевич тогда своего мнения не навязывал, но для себя решил: надо провести эксперимент. Случай вскоре представился. Вагапова откомандировали на трехдневное совещание классных специалистов в отряд. Обслуживать РЛС остался Князев.
И вышло так, что в первый же день померк индикатор. Князев спокойно, не паникуя, попросил разрешения начать ремонт. С Виталием Казаковым проверили все узлы РЛС. Ни майор Подлесный, ни прапорщик Александр Трусов в их работу не вмешивались. Вот экран вновь вспыхнул, развертка стала выхватывать из зеленоватых глубин экрана цель за целью.
Помощи инженеров не понадобилось. А Князев напевал:
С помощью локатора Видно до экватора...
Вернувшись с совещания, Вагапов ревниво ощупал станцию. Убедившись, что она в полном порядке, растроганно сказал на родном языке:
— Рахмат, дуслар! Спасибо, друг!
Сейчас Равиль живет и работает в Татарии. Но в каждом письме на заставу обязательно спрашивает: «Как вы там? Техника как?» Князев неизменно сообщает: «Порядок! — не забывая сказать об Аркадии Зыкове и Сергее Дубровском, новеньких операторах: — Смена что надо!»
Майор продолжает фотографировать. У Игоря Васильевича волевое лицо, глаза с лукавинкой. За плечами — большая жизнь. Особый след в душе оставила война. Пятилетним мальчишкой он увидел фашистов, на мотоциклах и танках ворвавшихся в Мещевск. Тяжело было матери Марфе Михайловне с тремя малолетними детьми. Голодно, холодно, бесконечные думы о муже. В первый же день Великой Отечественной войны Василий Григорьевич простился с семьей и заспешил в военкомат. Чтобы снова стать рядовым.
Все памятно: и встреча тяжело раненного под Курском отца, и конец войны, и школа в совхозе «Красный сад», где свекольным соком писали на старых газетах или углем на фанерках; и Алма-Атинское погранучилище, которое Подлесный окончил по первому разряду; и застава на памирском высокогорье — ничто не забыто. Но резче всего врезались в память картофельные очистки у немецких кухонь, пинки и подзатыльники от чужеземцев и морозное утро, когда пришло избавление.
В то утро яростно грохотали пушки, рвались снаряды, горели дома. Марфа Михайловна с детьми забилась в сарай. Неожиданно сюда вбежал замотанный бабьим платком фашист. Одна рука — то ли раненая, то ли обмороженная — завязана тряпкой. Подскочил к Марфе Михайловне, показал на подсумок с патронами, велел зарядить ему карабин. И она стала заряжать. Но едва гитлеровец выглянул на улицу из приоткрытой двери, сзади на его голову обрушился удар прикладом. Солдатка, мать троих детей, сдала пленного подоспевшим советским бойцам...
...Николай Полюхович. Застенчив. Но в деле — куда и девается застенчивость! Соорудит, если надо, все — от табуретки до жилого дома. Оружием владеет в совершенстве. Отличник.
...Юрий Осташкин, прожекторист. Внешне кажется медлительным, рассеянным. Но это только кажется. Непросто развернуть станцию, приготовить к действию. Все надо делать быстро, притом в кромешной тьме, на ощупь. Отличный расчет Осташкина намного перекрывает нормативы.
Много отличников? Верно! Потому и застава имени Героя Советского Союза подполковника Рубцова Герасима Архиповича отличная. О подвигах Рубцова и рубцовцев свидетельствует полуразрушенная временем и войной башня на берегу Черного моря. Здесь, среди руин, прорубив саперными лопатами траншеи в монолитном фундаменте, сражались бойцы с зелеными петлицами. Ротный миномет, три пулемета и патронов в обрез — все, что они имели. Враг ежедневно сыпал по триста килограммов фугасов на брата. Рушились стены, оплавлялись камни. Но до последнего дня над непокоренной башней развевалось изодранное осколками красное полотнище.
Рубцову с остатками полка, без боеприпасов в рукопашном бою не удалось прорвать вражеское кольцо и пробиться в горы, к своим. Последний раз из подвала монастыря он доложил по рации открытым текстом командиру 109-й дивизии генералу Новикову: «Сын-один потерял руку. Сына-два нет». Это означало: первый батальон полег полностью, второй батальон не смог прорваться из окружения.
С тех лет на отвесной скале осталась надпись: «Родина-мать не забудет чекистов». 28 фамилий самых отважных бойцов, кого рубцовцы вписали сразу же после боя, напоминают о стойкости и героизме пограничников. Но то, о чем недосказывают скалы у мыса, где пограничники приняли свой последний бой, то, о чем умалчивает пещера, где умер Рубцов, дополняют немногие из оставшихся в живых его однополчан.
Они напутствуют молодое пополнение, вручают солдатам оружие со словами:
— Знаю, ты будешь владеть оружием, как те, что сражались в годы войны. Верю, что скоро вручу тебе знаки воинской доблести.
Не так давно гостем заставы был ветеран Н. С. Соколов, приехавший к молодым воинам с Урала. Николай Семенович вспоминает о трагедии на мысе:
— Нас, нескольких раненых и контуженных, фашисты повели к пещерам. Мы увидели расстрелянных пограничников. Лица командиров были обезображены, всюду кровь.
В это время в дверь постучали. В ленинскую комнату вошел седенький, в темных очках человек. Поздоровался тихо, извинился, что прервал рассказ, и сел. Соколов продолжал:
— Нас заставили убирать трупы. Командир полка Рубцов был убит зверски. Мы отнесли его к воронке. Туда же отнесли и доктора Малородова. Он был еще жив, тяжело вздымалась израненная грудь. Малородов попросил пить. Я показал охраннику: надо воды. Фашист со всего размаха ударил меня винтовкой по спине... Я видел, как он застрелил Малородова.
Человек в темных очках, сидя в углу ленинской комнаты, негромко сказал:
— Вы не точны.
— То есть как? — удивился Соколов.
— Малородов не врач, а фельдшер. Это во-первых. А во-вторых, он жив. Малородов — это я.
И смолк. По его щекам текли слезы. Немного успокоившись, Малородов досказал: конвоир действительно выстрелил в него. Но у Малородова хватило сил ночью выползти из воронки, добраться до села, где его подобрали и выходили. Потом, выздоровев, он сражался с врагами и дошел до Берлина.
Застава имени Рубцова не только заслон врагу, но и школа, где пограничники постигают уроки мужества. На заставе часто бывают рабочие, колхозники, пионеры. Затаив дыхание, входят они в комнату боевой славы, где стенды воскрешают далекие грозовые годы. Экскурсоводом становится то начальник заставы, то замполит, а то и просто солдат или сержант. Покажут, расскажут, ответят на вопросы. В этой школе мужества каникул нет.
Сменившись, возвращаются на заставу солдаты.
— Товарищ майор, пограничный наряд прибыл с охраны государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!
Игорь Васильевич смотрит на усталые лица, на руки, сжимающие вороненую сталь. Наверно, ему хочется сказать им немало теплых, душевных слов о том, как они шли по извилистому побережью, над бездонными пропастямрг, исхлестанные дождем и ветром, вглядывались в темноту, готовые по малейшему шороху принять бой... Наверно, Игорю Васильевичу хочется сказать им простое отеческое «спасибо». Но слова эти остаются в нем, а вслух, как всегда, короткое:
— Действуйте по распорядку.
Сейчас Игорь Васильевич пойдет проявлять и печатать фотокарточки. Будут среди них и те, кто только что вернулся с границы. Они рубцовцы, и право называть себя так завоевывают изо дня в день.
Их, сегодняшних рубцовцев, не страшат ураганы, когда на берег накатываются огромные волны, трещат деревья. Южное солнце, ласковый бриз никогда не настраивают на курортный лад. Ведь когда-то так же цвели глицинии и маки, в голубом небе плыли легкие облака, безмятежно плескалось море. Было это 21 июня 1941 года.
На заставе имени Рубцова хорошо знают историю. И оружие в их руках для того, чтобы тяжелые годы не повторились.