На дальнем берегу
Эту историю и теперь вспоминают в своих лекциях преподаватели пограничных училищ. А наглядные подтверждения, предметы экипировки агента: резиновый комбинезон, желтый водонепроницаемый костюм, ласты, оружие — уже более четверти века экспонируются в Центральном музее пограничных войск на Большой Бронной в Москве. Так или иначе события, происшедшие на сахалинском берегу в августе 1952 года, оставили свой след в летописи славных дел защитников советских рубежей послевоенного периода.
1
Первый тревожный сигнал о том, что берега эти на особой примете у кого-то по ту сторону океана, поступил еще в марте. Может быть, сочли: раз остров Сахалин — далекая окраина, то и ступить здесь легче на нашу землю. А может статься, учитывали близость Японии. С нее, мол, и основной спрос будет, как с сопредельного с СССР государства. Во всяком случае те, кто сбросил на эту страну атомные бомбы, вовсю пользовались правом сильного, и международные нормы соседства государств их мало трогали.
В марте пограничным кораблем под командованием капитан-лейтенанта Петра Фуртаса была задержана японская рыболовная моторная шхуна. Она под покровом ночи пыталась достичь берега Сахалина. Но, замеченная уже в советских водах морскими пограничниками, стремительно стала уходить прочь. Фуртас проявил решительность, дал предупредительный выстрел и настиг нарушителей.
В команде задержанного судна было пятеро. Трое сразу вышли к пограничникам. Одного командир досмотровой группы лейтенант Иван Варваркин отыскал в кормовом отсеке за ящиками — тот прикинулся спящим, — пятый был в машинном отделении. При осмотре трюма пограничники обнаружили увязанные в водонепроницаемую пленку две переносные рации американского образца с запасными аккумуляторами, тут же три пистолета и несколько мешочков, туго набитых консервированными продуктами. Создавалось впечатление, что все это приготовлено как чей-то багаж: возьми и неси. Можно было предполагать в связи с этим, что судно забрело в наши воды отнюдь не случайно.
В тот же день офицер отряда капитан Михайлов допросил задержанных. Наибольший интерес представляли двое. Они тоже именовали себя рыбаками, но больше причитали, проклинали горькую свою судьбу и сетовали на то, что сбились с курса. Однако на третий день «пассажиры» решили не упорствовать и признались, что были посланы на остров со специальным заданием. Им, до войны прожившим на Сахалине несколько лет, было дано задание высадиться на остров. Выдавая себя за местных жителей, осмотреть берег и определить наиболее удобные, «тихие» места для последующей заброски сюда кого-то еще. Результаты своих наблюдений и рекомендации надлежало сообщить по радио. После этого они должны были укрыться, как им советовали, «затеряться среди населения» острова и ждать сигнала, когда и где их подберет судно. Сообщили они также, что перед отъездом их инструктировал высокий, сухопарый человек, скорее всего американец, довольно бойко говоривший по-японски.
На вопрос, знал ли об их поездке кто-либо из японских властей, задержанные ответили отрицательно.
2
Застава эта и поныне стоит неподалеку от берега, на который катит свои волны самый большой на планете Тихий океан. Как и прежде, внимательно слушают солдаты в зеленых фуражках приказ на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Но характер службы претерпел с той поры немалые качественные изменения: пришла на помощь новая техника, помогающая обнаруживать нарушителя задолго до того, как он попытается сделать первый шаг по нашей земле. И шаг этот обычно становится последним. Тогда же пограничникам больше приходилось рассчитывать на себя, на зоркость глаза, на чуткость уха, на предвидение, если хотите, обстановки, которая может сложиться. Я не хочу этим отрицать необходимость и теперь воспитывать все эти качества, но тогда на них был основной расчет.
В ту пору командовал заставой коммунист, капитан Михаил Арсентьевич Ионенко, человек бывалый, перевидавший разные границы страны и накопивший богатый опыт воспитания подчиненных ему людей в духе славных чекистских традиций.
До того как попасть на Сахалин, нес службу Ионенко и в горячих песках Туркмении, и на карпатских кручах. По лицу Михаила Арсентьевича трудно было определить его чувства, настроение, но за внешним бесстрастием скрывались беспокойная душа, вечное горение делами. А ам нет конца, если сам их ищешь. Принимая любую заставу, Ионенко уже считал ее своим домом, своей семьей, обосновывался крепко, словно жить здесь собирался до конца жизни. Маленькие гарнизоны, которыми он командовал, всегда сверкали чистотой и новизной, хоть подчас размещались в строениях, поставленных невесть как давно. Новизну им придавали и наполненность солдатской жизни, хорошо поставленная партийная и комсомольская работа, умение командира четко и разумно привязать ее к пограничным будням. Каждому находилось дело по сердцу и способностям, солдаты вечно что-то строили, мастерили. Хорошо удавалось Ионенко, подбросив подчиненным какую-нибудь добрую идею, вдохнуть в них и свою страсть к пограничной службе, неуспокоенность коммуниста, умение понять человека, поддержать, помочь в трудную минуту.
Вот и здесь, на сахалинской заставе, буквально к каждому Ионенко искал свой подход — пусть не боятся люди открыть командиру душу. И не для того это ему хотелось, чтобы увидеть в ней какие-нибудь изъяны, а чтобы уразуметь, кого что заботит, у кого какое увлечение. Он знал по опыту, как это важно. И в таких своих взглядах на воспитание солдат полностью сходился с заместителем по политической части старшим лейтенантом Николаем Петровичем Фрусловским. Руководство отряда не раз отмечало эту гармонию в мыслях и действиях офицеров заставы. Мелочей нет. Пойми каждого, сумей помочь. Окупится сторицей. Лучше овладеет солдат пограничной наукой.
Парни приходят разные: кто после школы, а кто уже поработав на производстве. Привыкли не сидеть без дела, без того, чтобы не привнести в жизнь коллектива какую-то пользу из пусть небольшого трудового своего опыта. Конечно, главное — учеба, служба, но не сдержишь в людях доброго хозяйственного начала, чувства, воспитанного отцом, матерью, заводом, колхозом. И это офицеры отлично понимали.
Не давалась, скажем, Куприяну Трифонову стрельба из автомата. Старался солдат отчаянно, тренировался, а получалось хуже, чем у других. Лепит в «молоко», и все тут. Посочувствовать?.. Нет, тут командир не должен высказывать сочувствия. Ионенко и Фрусловский делали нарочно недовольный вид, хоть знали — дело поправимое и все наладится со временем. А меж собой говорили о Трифонове самые добрые слова: и отзывчивый парень, и старательный, и хозяйственный, и тем, что доверила ему Родина охранять свои рубежи, гордится. Но вот смеются над его промахами товарищи. Да еще используют, так сказать, не совсем честный прием. Смеются: «Стреляешь, как сапожник. Тебе бы гвозди забивать». А гражданская профессия Куприяна и в самом деле сапожник. «Что бы такое предпринять?» — думали офицеры. Как-то Ионенко сказал старшине, чтобы тот раздобыл сапожный инструмент и поговорил с Трифоновым. И неожиданно получилось доброе дело. Решил солдат наводить свой порядок в деле обувки. Увидит, у кого каблук скривился, — снимай сапог. Нечего в ремонт посылать, сам справлюсь. Быстро и ладно все починит: теперь ступай. И подшучивать товарищи перестали — ведь хорошую нагрузку человек сам на себя взял. А что касается стрельбы, то и это наладилось у Куприяна, взял курс на отличника.
Что-то общее с Трифоновым было заложено и в натуре ефрейтора Леонида Прилепко. Мастер на все руки: и слесарь, и столяр, и каменщик — в общем, строитель широкого профиля, что угодно может сделать. Служба службой, а в свободное время Прилепко обязательно должен был что-то мастерить: характер такой, иначе ходит, словно обиженный жизнью. Ионенко разрешал. Всем польза.
Каждый вносил в жизнь заставы свою лепту, чтобы сделать пограничные будни интереснее. Важно было только поддержать. И займет человек свое особое место в коллективе.
Совсем не похож на других был, например, Николай Хлыстенков, тракторист с Урала. Этот очень скоро, как попал на заставу, стал душой свободных от службы вечеров. Что твой Василий Теркин. Остроумен, за словом в карман не лезет. Начнет разные истории рассказывать — заслушаешься: откуда только у парня берется!
Сказками приворожил комсомолец и сына Ионенко — Валерку. Малыш ходил за Хлыстенковым буквально по пятам, откровенно высказывая свою влюбленность, ловил каждое слово. А когда приходилось Николаю нести службу у заставы, Валерка брал игрушечное ружье и становился рядом. Снять с поста его мог только дежурный. Валерка отлично усвоил военные порядки.
...Сигнал той мартовской ночи поднял по тревоге многие заставы, в том числе и заставу Ионенко. До тех пор пока не последовала команда «отбой», почти весь личный состав стоял на охране берега. Михаил Арсентьевич и Фрусловский проверяли, как несут службу пограничники, и остались довольны. Некоторые подробности ночной тревоги выяснились к утру, и когда Ионенко рассказал о случившемся солдатам, почувствовал, как посерьезнели люди. Он видел выражение их лиц, когда они затаив дыхание слушали своего комсорга сержанта Павла Шилкова. Он с Прилепко в тот час морской погони был в наряде и с высокой скалы видел в бинокль сине-фиолетовые лучи прожекторов пограничного корабля, видел силуэт шхуны-нарушителя и вспышку предупредительного выстрела. Многие из солдат, даже заканчивая службу, так и не побывали в «настоящем деле». А тут каждый почувствовал себя уж если не участником, то во всяком случае свидетелем события. На священную советскую землю крался враг. И если бы пришлось кому встретить его, встретил бы, как учили, как подобает воину границы.
3
Лето на Сахалин пришло с дождями и туманами. Оно было здесь мало похоже на то чудесное время расцвета природы, которого так ждут. На деревьях робко проклюнулись листочки, не спешили украсить мир цветы, лишь травка упорно пробивала свои светло-зеленые стрелки сквозь рыжий свалявшийся ковер прошлогодней осени. Низкие серые облака то лениво ложились на сопки, то темнели, сыпали мелким дождем.
После обеда Ионенко вместе с Фрусловским отправился на границу. По распоряжению начальника отряда они должны были обойти весь свой участок и еще раз обстоятельно обследовать его состояние, особенности и усилить охрану.
Кстати, об особенностях. Незадолго до этого Иоиенко сделал для себя несколько весьма важных и неожиданных открытий. По общему мнению, наиболее сложным для охраны местом был скалистый мыс, далеко выступающий в море. Северная сторона его пологая и заканчивается небольшим песчаным пляжем. Очень удобно для высадки с моря: вести круговое наблюдение мешали скалы. Тут требовалось усиление. Однако залив южнее мыса оказался значительно опаснее. Берега тут были покрыты густыми зарослями сахалинского бамбука и карликовой березы. Посреди залива метрах в пятистах от берега тянулась гладкая каменная гряда, выступающая над поверхностью воды на два-три метра, — своеобразный естественный мол... За ней вполне могла бы укрыться легкая морская лодка. Наряд, старшим которого был Шилков, заметил лодку начальника заставы только тогда, когда она вынырнула из-за скалы. Пограничники убеждали, что, несмотря на ветер, дувший в их сторону, звука мотора они не слышали. Невнимательность? Нет, Шилкова в этом не обвинишь.
Начальник заставы удивился: как же так? Немедленно решил провести опыт. Оставшись с пограничниками, отправил моторку назад. Как только она миновала гряду, звук исчез. «Чудеса» эти были новостью для всех — ведь и раньше тут велись обследования. А открытие сделали вот только теперь. Видимо, залив имел какую-то акустическую особенность. И Михаил Арсентьевич наметил дополнительные наиболее удобные места для наблюдения. На один слух-то теперь нечего было рассчитывать.
В этот раз детальному обследованию должен был подвергнуться залив севернее мыса. Поручив приглядывать за конями Трифонову, офицеры решили пройти с километр пешком и, кстати, проверить, насколько бдительно несет службу наряд.
Осторожно перебирая мокрые кусты, они вышли в падь с быстрой прозрачной речушкой, которая весело бежала к морю. До его берега отсюда осталось метров около ста. Ионенко остановился, подождал Фрусловского и, когда тот поравнялся с ним, тихо сказал:
— А наших что-то не видно...
Недоуменно огляделись по сторонам. Никого? Ионенко дал знак, и они, пригнувшись, отправились дальше туда, где долина расширялась. Внизу показался темный лоскут моря.
— Стой, пропуск! — остановила их требовательная команда. Они узнали Хлыстенкова.
Ионенко, а за ним и Фрусловский поднялись в рост.
— Здравия желаю! — поприветствовал с другой стороны второй пограничник. И тут же, поправив автомат на плече, Хлыстенков доложил: — Товарищ капитан, на охраняемом участке границы Союза Советских Социалистических Республик нарушений не обнаружено.
— Молодцы. А я было уж начал сомневаться, — улыбнулся Ионенко. — Как же вы так незаметно?..
— А мы давно вас заметили. — признался Хлыстенков, — только решили подпустить поближе. И, между прочим, прикинули, как вы пойдете. Вышло все точно.
Как ни придирчивы были офицеры, но лучших мест для наблюдений и засады, которые избрали пограничники, найти они не смогли. Залив и берег с их НП просматривались хорошо, даже несмотря на слякотный, серый день...
К вечеру тучи разорвало и на горизонте проглянуло солнце. Закат был фантастически красив. А когда солнце совсем утонуло в море и стало смеркаться, на воде показались знакомые силуэты колхозных сейнеров с отличительными огнями на мачтах и бортах. Они медленно удалялись от берега, чтобы утром вернуться с добычей.
Пока офицеры ехали на заставу, созрел план, как и что нужно дополнить в организации службы нарядов и какие провести беседы с солдатами. Фрусловский предложил провести комсомольское собрание, специально посвященное этому вопросу, на нем послушать, что смогут предложить пограничники. Такое уж дело — чем больше умов в нем будет участвовать, тем лучше. Ведь люди каждый день ходят в наряд, и у каждого наверняка есть свои наблюдения и предложения.
— Обязательно подскажите Шилкову тему такого собрания, — заключил Ионенко. — Чем скорее мы его проведем, тем лучше. И вот еще что, Николай Петрович. Свяжитесь со своими активистами из колхозников, с нашими добрыми помощниками. Надо усилить бдительность этого второго заслона. Если судить по тому, что говорил на последних совещаниях начальник отряда, если судить по активности тех, кто проповедует усиление «холодной войны», время мы переживаем непростое. Возможны разные осложнения. Не случайно от нас требуют еще и еще раз все как следует изучить на своих участках работы.
Собрание комсомольцев провели через три дня после того разговора. Как и ожидали офицеры, разговор получился деловой, интересный. Несколько человек, в том числе и Шилков, вызвались провести беседы с колхозниками. К тому же приспела пора второго сенокоса. Дожди окропили землю обильно, и августовские травы стояли сильные. Бригады колхозников работали на лугах поблизости от берега. Там с ними удобно было встретиться и поговорить во время перерыва.
4
Офицер похлопал по плечу человека в странном одеянии, отдаленно похожем на водолазный костюм. Потом открыл люк:
— Пора! Желаю удачи. Пошел!
Разве только морские обитатели могли видеть в эту ночь, как от веретенообразного судна, приплывшего сюда невесть откуда, отделился барахтающийся комок. Через несколько секунд он уже качался на волнах под темным небесным куполом. А судно исчезло как призрак. Луны не было, и звезды поэтому казались большими и яркими.
Человек — а это был человек — судорожно сорвал с лица резиновую, с большими стеклами маску. Дыхание его было тяжелым. Он жадно глотал воздух, постепенно приходя в себя. Отдохнув, огляделся: справа, милях в двух, на фоне неба проступала темная полоска берега.
Стал вспоминать все, что ему было рассказано о заливе, в который должен попасть, и в каком порядке нужно действовать дальше. Герметизированный костюм, слегка наполненный воздухом, хорошо держал на воде. Отстегнув от пояса свернутый рулоном гофрированный мешочек из тонкой резины, он нашел сосок и начал дуть. Дул долго, с остановками, переводя дыхание. И вот рядом уже качался небольшой легкий плотик, похожий на пухлый простеганный тюфяк. Потом человек стянул с себя вещевой мешок и положил его сверху. Подталкивая плотик рукой, поплыл к берегу.
Слева черной стеной далеко в море уходил узорчатый мыс, напоминающий развалины крепостной стены. Человек останавливался, замирал в воде, прислушиваясь и оглядываясь. Он осторожничал, и эта осторожность, видимо, подсказала ему решение двигаться прямо в залив. Там было темно, и эта темнота успокаивала. А где-то за берегом робко нарождалось утро. Оно давало знать о себе чуть посветлевшим краешком неба.
Медленно перебирая руками воду, он думал, и мысли боролись одна с другой, и в этой схватке ни одна не могла добиться перевеса...
Было холодно. Резина намяла руки. Покачиваясь на больших и гибких волнах утреннего прилива, он обошел камни.
Как быстро светает! Конечно, в июне ночи короткие. Огден просчитался во времени. А берег подходящий, есть где укрыться. Теперь недолго...
И вдруг ему стало страшно, так страшно, что захотелось кричать. А что, если его уже заметили и ждут? Он перестал грести и с ужасом уставился на берег. Потом повернулся и быстро, как мог, поплыл назад к скале. Только одна мысль теперь мучила его: спрятаться! Он сам не знал, чего так испугался, судорожно перебирал руками и плыл назад в море. Добравшись до скалы, уцепился и повис на небольшом выступе, перевел дух. Стало уже совсем светло. Теперь нечего было и думать о береге. Оставалось ждать следующей ночи. Прикрепил мешок к поясу, лег спиной на плотик.
За день он успел о многом вспомнить и многое передумать. (Позднее его показания дали возможность воссоздать эти думы вражеского агента, и я использовал их в этом очерке. — А. Т.)
...У него была путаная биография и уголовное прошлое. Таких быстро находят соответствующие службы как возможных кандидатов для ведения агентурной войны против СССР.
Он здорово пришелся по вкусу американскому полковнику Филлу... Скоро ему дали новое имя, отчество и фамилию — Александр Михайлович Воробьев. С той поры он, Евгений Голубев, начал вживаться в свою новую биографию, которую ему сочинили. А теперь наступал кульминационный ее этап...
5
В ту ночь к заливу, что южней скалистого мыса, были направлены в наряд Павел Шилков и Николай Хлыстенков. Над морем шевелился туман, жался к воде, скрывая легкую зыбь. Ее было видно лишь у берега, где туман отступил. Вдали, над белой пеленой, выделялось продолговатое пятнышко — вершина скалы. Луна, выкатившись на небо еще засветло, теперь уже собиралась на покой.
— Спустимся ниже, пройдем берегом, а потом по своей тропе, — предложил Шилков.
Пограничники начали спускаться к воде. Туман мешал наблюдать за морем и тем, кто дежурил сегодня на мысе. Там вспыхнул прожектор. Его луч медленно ползал из стороны в сторону, и белесая кисея пугливо расступалась. А в заливе было по-прежнему темно.
Но вот с берега потянул теплый, пахнущий травами ветерок и начал теснить туман в море. И сразу стало видно дальше. Солдаты поднялись на знакомую тропку, хоженую-перехоженую. Километр — поворот, и опять километр. Движения бесшумны, размеренны, ноги привычно находят дорогу. Глаза широко открыты: берег, море, снова берег, снова море.
В третьем часу ночи на примелькавшейся чешуе воды пограничники заметили темный предмет. Увидели его одновременно. Остановились. Может быть, показалось? Нет, ошибки не было. Значит, надо проверить. Таков закон службы! Не раз приходилось солдатам часами наблюдать приближение какого-нибудь бревна, бочки, — да мало ли что могут принести морские волны!..
По молчаливому согласию пошли вдоль берега. Они знали: здесь существовало небольшое течение, и предмет, привлекший их внимание, должно было прибить к острову метрах в ста левее. Может быть, они и не придали этому обычному в общем-то обстоятельству такого значения и не насторожились бы, если бы не всплеск. Черная черточка на воде изменила направление, забирая в сторону. Нет, это было не бревно и не доска, а живое существо, которое двигалось не по воле волн, а расчетливо выбирая место, где удобнее выйти на берег.
— Спускайся кустами, — тихо сказал Шилков.
Заросли низкорослого бамбука были густыми, как камыш на болоте. Приходилось их раздвигать и делать это очень осторожно, чтобы не наделать шума. Оказавшись метрах в двадцати пяти от песчаного плеса, пограничник!! укрылись за кустом.
Продолговатое бесформенное тело несколько минут лежало на берегу неподвижно. Потом слегка приподнялось над песком и, словно ящерица, поползло к кустарнику.
Это был, конечно, человек. У солдат уже не оставалось сомнений. Но человек весьма необычного вида — какое-то чудовище. Никогда раньше подобного им встречать не приходилось. Голова, казалось, не имела шеи, а вросла в непомерно большие плечи, талия отсутствовала, толстые слоновые ноги заканчивались огромными ступнями. Несмотря на то что неизвестный находился от пограничников еще на значительном расстоянии, было слышно тяжелое его сопение.
Вот он поднялся, замер, стал оглядываться, поворачивая не голову, а всю свою толстую тушу. Не заметив, видимо, ничего подозрительного, опустился на колени. Начал рыть яму в земле, а потом подтащил к себе лежавший у воды четырехугольный пухлый черный коврик. Раздался звук, похожий на долгий выдох. Коврик, скатанный в рулон, исчез в яме. Предмет, издали казавшийся шаром, стал теперь рюкзаком: нарушитель стащил с него какую-то мягкую оболочку и тоже спрятал ее в земле.
Глаза пограничников, хорошо натренированные видеть в темноте, не упускали ни одного движения незнакомца. То, ради чего они служили тут и о чем больше знали по рассказам бывалых офицеров границы, совершалось теперь на их глазах. Не условный, «учебный», а самый натуральный живой нарушитель находился в нескольких метрах и готовился зашагать дальше по священной советской земле.
Шилков решил, что больше ждать нечего, и рванулся вперед. Мигом он очутился за спиной незнакомца:
— Встать! Руки вверх!
Человек вскочил, словно подброшенный сильной пружиной. В темноте были заметны взметнувшиеся над головой светлые пятна ладоней. Но они тотчас исчезли — нарушитель, согнувшись, метнулся в чащобу, раздался треск ломающихся ветвей.
— Стой! Ни с места! — раздался оттуда голос Хлыстенкова. Пятясь, незнакомец теперь снова оказался рядом с сержантом, в спину его уперлось дуло автомата.
Захват нарушителя был проведен так, словно происходили обычные занятия. И только позже пограничники, рассказывая об этом, по достоинству оценили усилия своих командиров, столько времени тративших на отработку различных вариантов задержания.
А сейчас Шилков четко выполнял то, что положено делать в таких случаях.
— Не двигаться! Ноги шире! Еще шире! — командовал он. Сержант достал ракетницу, и в небо взвились вестницы тревоги: граница нарушена!
Задержанный безропотно выполнял все приказания. Сержант включил электрический фонарь и, осветив пришельца, внимательно осмотрел резиновый костюм: шлем обтягивал голову, оставляя открытым только лицо — бледное, с воспаленными глазами.
— Кто такой? — спросил Шилков.
— Мне, ребята, к рыбакам было нужно! — на чистом русском языке ответил незнакомец. — Я к ним, знаете ли...
Он сам почувствовал, насколько нелепыми и неуместными были эти слова, явно придуманные заранее, но для другого случая. Он замолчал.
— Оружие есть?
— Есть.
— Где?.. Стоп! Не шевелиться! Рук не опускать! Отвечать: где?
— Под костюмом. На груди карман...
Шилков долго шарил рукой по холодной, гладкой и все еще мокрой резине, разгадывая секрет, откуда надо расстегивать костюм. Отстегнул клапан и под ним нащупал язычок замка тугой «молнии».
Распустив ее, засунул руку внутрь, добрался до кармана, вытащил из-за пазухи пистолет, разрядил его.
— Еще есть?
— Есть, газовый. Он в заднем кармане брюк.
— А туда как пробраться?
— Нужно снять весь костюм.
Послышался конский топот, треск ломающихся кустов. Пограничники увидели спешащих на помощь товарищей. Почти в те же минуты из зарослей выбежали люди с косами и вилами в руках. Хлыстенков распознал в них жителей рыбачьего поселка, комсомольцев, с которыми встречался на вечерах и лишь недавно беседовал на сенокосе. «Второй заслон», — вспомнил он снова капитана Ионенко.
А вот и сам командир. Ионенко спрыгнул с коня, бросил поводья на куст.
— В одиночку прибыли или есть попутчики? — спросил задержанного.
— Один.
— Вплавь, значит? И долго плыли?
— Нет, меня подвезли.
— Ну, ладно, все разговоры будут после. Конвоируйте его на заставу!
О захвате нарушителя было немедленно доложено в отряд. Это произошло 18 сентября 1952 года.
6
Действия наряда, организация службы на заставе капитана Иопенко были тогда оценены высоко. Следствие показало, что был задержан крупный агент американской разведки, прошедший тщательную подготовку. Сумей он тайно проникнуть на нашу землю и внедриться, много бы бед мог он принести.
За умелые действия по обнаружению и захвату агента американской разведки Голубева Павел Шилков и Николай Хлыстенков были удостоены медали «За отличие в охране государственной границы СССР».
Времени прошло с той поры много, но имена их помнят. Они значатся в Центральном музее пограничных войск, и, конечно же, этих отличных воинов всегда помнят на Сахалине, в родном отряде, пограничники заставы на дальнем берегу.