Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Константин Ермаков.

Парторг принимает бой

— Командир, куда ты пойдешь после службы? Наверно, учиться?

— Еще не знаю. Может быть, так и останусь пограничником.

— А я учиться буду. Работать и учиться. Хочу знать столько же, сколько ты.

— Этого мало. Я очень немного знаю. Дети должны столько же знать...

— Как это?

— Я ведь учителем был. В Барнауле. Есть такой город на Алтае. Ну а учитель все свои знания должен передать детям...

Помолчали. Сонно лепетал что-то Веселый Ключ, маленькая речушка. Гомонили птицы в прибрежных кустах.

— А почему ты военным хочешь стать?

— Этого я еще не решил. Ну а если рассуждать в принципе, то считаю очень важной службу в армии. Неспокойно сейчас в мире, Митя. Ох как неспокойно! Сам знаешь, как здесь японцы лезут на провокации в последнее время. Неспроста это. А на западе?

— Верно. Только детей учить тоже надо кому-то.

— Надо. Вот и я думаю, как быть. Впереди еще год, — Краев вдруг улыбнулся какой-то особой, светлой улыбкой. — Ты знаешь, меня сын дома ждет. Чудный хлопец.

Он откинулся на траву, в глазах у него отразилось голубое небо.

Высоко над заставой, под самыми облаками, описывал медленные круги огромный орел.

— Смотри, Сюков, наш, степной. Интересно, какая судьба занесла его в эти сопки? Вот уже второй год вижу, как он кружит над заставой.

— Наверно, гнездо где-то рядом свил.

— Может быть. А может, хочет понять, что тут делают люди. Орлы — очень мудрые птицы.

Они были чем-то похожи друг на друга — командир отделения Александр Краев и его подчиненный Дмитрий Сюков. Не внешне. Их роднила между собой общность характеров. Оба немногословные, склонные к раздумьям. Оба глубоко в душе прятали тоску по родным краям и семьям. Обычно Краев и Сюков не принимали участия в разговорах солдат о доме, о демобилизации. Александр молчал потому, что не любил выставлять напоказ свои переживания, тоску по жене и сыну. Сюков — потому, что вообще предпочитал больше слушать, чем говорить.

Остриженный, как и все солдаты, наголо, он тянул самокрутку, смотрел прямо в глаза рассказчику и, казалось, думал о чем-то своем, проверял свои собственные мысли.

— Ты почему, Сюков, молчишь все время? — спросил его как-то Краев.

— Да так... Неречист я, командир. Рос в деревне. Там уважают того, кто работает руками, а не языком. Вот и привык молчать.

Они часто уходили вдвоем к Веселому Ключу и там под шелест ив, под птичьи песни вели свои неторопливые беседы. Учительская работа оставила неизгладимый след в характере Краева. Ему необходимо было рассказывать, открывать людям то, что знал он сам, о чем успел прочитать в книгах, которые привозил из библиотеки части. В молчаливом Дмитрии Сюкове Александр находил благодарного слушателя. Иногда Краеву казалось, что перед ним сидит не его ровесник, не солдат, а барнаульский школьник.

Сюков незаметно для себя попал под влияние Александра и тосковал, когда того не было на заставе. Их отношения постепенно переросли в дружбу.

Однажды они были вместе в наряде на границе. Краев рассказал ему об алтайских степях, о том, как цветут там весной алые маки, как колышутся волнами под ветром травы, о жаворонках, поющих в небе свои бесконечные песни. Дмитрий слушал, по своему обыкновению, молча, потом словно выдавил из себя:

— А у нас клеверища медом пахнут... и пчелы гудят.

И, застеснявшись, поддал носком сапога валявшийся на тропе камень с такой силой, что тот с треском пролетел сквозь листья кустов и ударился где-то далеко в пади.

А сегодня принес в казарму цветы. Первые весенние подснежники. Никогда прежде он не обращал на них внимания.

Свободных минут для разговоров выпадало немного. Александр Краев был занятым человеком. Подготовка к занятиям с отделением (оно, кстати, считалось лучшим в части), чтение книг, различного рода беседы с солдатами отнимали у него почти все свободное время. Кроме того, он был самым авторитетным консультантом для офицеров, которые в те годы проходили общеобразовательную подготовку на заставах и сдавали зачеты в части.

Этим людям, имевшим немалый опыт охраны границы, знавшим запах пороха, школьные учебники задавали такие головоломки, что они вынуждены были или звонить по телефону, или лично приезжать на заставу Веселый Ключ к Краеву.

Некоторые пробовали его сманить к себе, но он отшучивался, объясняя, что не может расстаться с Веселым Ключом и своим земляком орлом.

Особенно крепко сдружились они с начальником соседней заставы Сиянхе Павлом Николаевичем Мишиным. Их сближению способствовало и то, что у них была общая партийная организация. Мишин с одобрения остальных трех коммунистов предложил избрать Краева парторгом.

Эта должность не прибавила новых забот Александру. Он давно уже был партийным организатором и политработником. Начальник заставы Останин называл его своим комиссаром.

Парторг Краев чувствовал, что и офицеры и солдаты относятся к нему по-особому. Порой это не нравилось ему. Он никогда не стремился выделиться. Но такова уж жизнь. Она сама расставляет всех по своим местам.

Александр, если бы даже захотел, не смог бы жить иначе. Прирожденные способности воспитателя, политработника вели его к людям. Сам не замечая того, он воздействовал на их умы.

На заставе собрались ребята преимущественно из сельской местности. Различные причины помешали им приобрести более или менее полезные знания. Они как губки впитывали в себя все новое.

Парторг покорял товарищей способностью говорить о самых обычных вещах так, что они представали в новом качестве, обретали значительность.

Своеобразным клубом для таких бесед была курилка во дворе заставы. Там по вечерам собирались почти все пограничники. Дымя махоркой, они вели степенные разговоры, которые мало-помалу переходили в спор. На повестку дня ставились вопросы самые неожиданные, начиная от житейских и кончая научными.

В тот день Краев пришел к солдатам, когда диспут достиг «наивысшей» точки: бедность доводов уже подменялась силой голоса.

— Вранье все это! — горячился один из солдат. — Не бывает такого.

— Давай у командира спросим!

— Давай...

— В чем у вас дело? — поинтересовался Краев.

— Да вот Никола говорит, будто есть бессмертные люди. Это правда?

Краев засмеялся.

— Ну и тему же для разговора вы выбрали.

— А что, вопрос очень даже важный, — заметил Николай.

— Так вот, — сказал парторг, — я о бессмертных читал в книге английского писателя Свифта. Он доказывает, что бессмертные — самые несчастные люди на свете. Николай, видимо, тоже слышал об этой сказке.

— Вот это здорово: человеку дано вечно жить, а он несчастен, — удивился солдат.

— Тебе бы такое, — пошутил кто-то. — Ох и поспал бы ты! Кругом засмеялись: за Николаем водился такой грешок.

— А бессмертие все-таки есть, — продолжал Александр задумчиво. — Миллионы... миллиарды людей прошли по земле и канули в вечность. Время стерло имена многих из них, а творения их разума, их рук живут. Они — бессмертны. Книги, города, машины, сама преображенная земля — все это бессмертная память о наших предках.

Краев обвел взглядом притихших пограничников, обнял за плечи севшего рядом с ним Науменко.

— Мало отпущено человеку времени для жизни. Очень мало. Именно поэтому мы особенно должны ценить каждую минуту. По-разному живут люди. Некоторые к каждому явлению в жизни, к каждому делу подходят с мыслью: «А какая же мне от этого польза?» О таких людях забывают уже через год даже родные. Другие... другие принимают бой.

Парторг вдруг выпрямился, заглянул прямо в глаза Николаю Науменко.

— Мы тоже оставим след на земле. Какой он будет — зависит только от нас.

Опустив стриженые головы, солдаты молчали. Они были слишком молоды, чтобы серьезно задумываться о цели жизни. Но в дошедших до их сердец словах парторга они почувствовали что-то тревожное.

На границе, где с опасностью свыкаются, как свыкаются с тишиной, безлюдьем, голосами птиц, солдаты особенно ценят ту жизнь, которую они оставили за горами и полями, от которой отделены тысячами километров, сотнями тревог. Отсюда, издалека, заметней становятся допущенные когда-то ошибки и промахи. Они кажутся особенно обидными.

Может быть, поэтому так любят солдаты вспоминать о прошлом и почти никогда не говорят о настоящем. О службе они будут вспоминать потом с теплой грустью. Они еще оценят эти дни, сделавшие их взрослыми, закалившие их так, как не могут закалить годы той, в общем-то довольно беззаботной, жизни.

* * *

30 апреля 1935 года на заставе Сиянхе проходило партийное собрание. Коммунистов было четверо: два начальника заставы, два командира отделения. Доклад делал Павел Николаевич Мишин. Он был краток и касался в основном обстановки на границе.

За последнее время участились провокационные вылазки со стороны японцев с целью захвата наших пограничных нарядов. Отмечалось появление наблюдателей, которые изучали систему охраны границы. Против застав Сиянхе и Веселый Ключ расположился довольно крупный гарнизон японо-маньчжуров.

— Судя по всему, соседи попытаются испортить нам праздник. Такая уж натура у них, — сказал в заключение Мишин. — Вывод мы должны сделать один: надо держать ухо востро. Сегодня вечером необходимо провести собрания личного состава, объяснить людям обстановку.

— У меня такое предложение, — встал Краев, — мы, коммунисты, в праздник должны возглавить пограничные наряды на самых опасных направлениях и лично обеспечить высокую бдительность...

— Ну что ж, товарищ парторг. Завтра часов в десять встречаемся у пади Прямая, — пожимая на прощание руку Краеву, сказал Мишин. — У меня к тебе есть разговор. Тяжеловато геометрия поддается... Словом, завтра поговорим.

— Хорошо. Если чуть запоздаю, подождите.

Дежурный поднял Краева с постели, когда на востоке чуть брезжил рассвет. Захватив из пирамиды свою винтовку, он осторожно прошел в сушилку. Там уже сидели красноармейцы Сюков, Копычко, Кальников, уходившие вместе с ним на границу.

— Эх и гулянка же будет сегодня у нас в деревне! — ни к кому не обращаясь, сказал Кальников. — Первое мая!

Ему не ответили. Сюков, как всегда молчаливый и сосредоточенный, протирал масляной тряпкой патроны. Копычко усиленно начищал ствол трехлинейки.

— Наверное, никто и не вспомнит, что красноармеец Кальников Первого мая 1935 года охранял границу, — продолжал Кальников. — Чудно жизнь устроена, ей-богу.

— Маша твоя вспомнит, не волнуйся, — пробормотал Копычко, разглядывая ствол винтовки на свет лампы.

Дмитрий Сюков вдруг отложил обоймы с патронами и подошел к Краеву.

— Знаешь, командир, а я понял, о чем ты вечером в курилке говорил, — почти шепотом сказал он. — Ты о нас говорил. Мы ведь тоже так: один за всех... И никто, может быть, не узнает, что и как. И в газетах не напишут. Верно?..

— А ты что, боишься? — сверкнул глазами командир.

— Не обижай, командир, — нахмурился Сюков, — не первый день меня знаешь.

Краев смущенно погладил приклад винтовки.

— Извини, не хотел тебя обидеть. Ты знаешь, когда военком объявил, что меня пошлют на границу, я всю ночь не спал. Все думал: справлюсь ли я, хватит ли сил выдержать такую ответственность? Граница — это постоянный бой. Это когда надо быть готовым принять пулю в сердце, но, прежде чем умереть, суметь задержать, уничтожить врага. Железные люди здесь нужны, а мы — обыкновенные. Справимся ли, когда будет нужно?

В сушилку заглянул дежурный:

— Пора, товарищ командир!

* * *

Много повидала на своем веку пограничная тайга, много тайн схоронила она в своей чаще, распадках и скалах. И, наверно, не случайно такими старыми, искореженными кажутся дубы и березы.

Сейчас уже не различишь, что за следы остались на их стволах: то ли лось чесал о них свои могучие рога, то ли молния угодила, то ли это зажившие шрамы от пуль и осколков гранат.

Тайга видела, как покидал в последний раз родную заставу Александр Краев. Не шелохнувшись стояли по бокам дозорной тропы молодые дубки, березы протягивали к нему свои налитые весенним соком ветви. Веселый Ключ торопился рассказать пограничникам что-то тревожное. Краев и его товарищи молча вслушивались в лепет старого верного друга, но не могли понять его языка.

А дозорная тропа уводила их все дальше и дальше.

Светало. Спавшие ночью на склонах сопок туманы поползли вверх, образовав над распадком матовый колеблющийся шатер. Поднимаясь все выше и выше, туман превратился в кучевые облака. Длинными вереницами, похожими на стаи огромных лебедей, они поплыли куда-то в наш тыл, туда, куда бежал Веселый Ключ.

«Словно ночной секрет с дежурства снимается», — подумал Краев.

В тайге гомонили на разные голоса птицы, горласто приветствуя весну, а ему казалось, что вокруг тишина. Слух как бы отфильтровывал непривычные на границе звуки от прижившихся здесь. Ему хорошо был знаком и голос кукушки, отсчитывавшей кому-то годы жизни, и барабанная дробь дятла, приветствовавшего зарю нового дня, вскрики бекаса, пикировавшего на верхушки дубов.

Он остановился. По желтой щетке тростника, покрывавшего русло Веселого Ключа, мчались две дикие козы. Время от времени они останавливались, испуганно оглядываясь назад, и снова взмывали в прыжках.

Подошел Кальников.

— Товарищ командир, слева дымом тянет, — доложил оп. — Вон там, видите, тайга вроде бы в тумане.

Действительно, в стороне пади Прямой, там, где Краев назначил встречу с начальником соседней заставы, тайга пряталась за сизой вуалью. Все острее ощущался сладковатый запах горелой травы.

— Ветер с границы. Значит, пожар начался у японцев, — размышлял вслух Александр. — А козы?

— Козы бегут с Веселого Ключа, — заметил Сюков. — Если там пожар, мы уже видели бы дым.

Пограничники молчали. В верховьях ручья мог бродить тигр, могло упасть подгнившее дерево или свалиться со скалы камень и своим грохотом напугать чутких животных. Но могло быть и другое.

Краев снял с плеча винтовку, передернул затвор. Товарищи последовали его примеру.

Все это было подозрительно: пожар, напуганные козы. Пожар мог начаться случайно. А если японцы огонь пустили преднамеренно, рассчитывая, что пограничники будут его тушить и оставят без прикрытия другие участки? Очень удобный момент для перехода границы.

Ближе к верховьям ручья лес был мельче и реже, лишь отдельные высокие деревья поднимались над зарослями кустов. Все более покатыми становились склоны сопок. Словно морщины покрывали их старые овраги и ложбины, замаскированные кустарником.

Осторожно, без единого шороха, шел вперед наряд. До линии государственной границы оставалось меньше километра, когда слева от них вздрогнули кусты и оттуда выскочил на тропу японский солдат. Не оглядываясь, он бросился бежать к границе. Через мгновение к нему присоединились еще двое.

— Не стрелять! — крикнул Краев. — Сюков действует справа. Копычко — со мной, Кальников прикрывает тыл. Брать живыми!

Яростно колотилось в груди сердце, хлестали по плечу ветки деревьев. Несколько раз он падал, проваливаясь в прикрытые травой рытвины. Соленый пот заливал глаза.

«Вперед! Вперед! Успеть отрезать их от границы!» — пульсировала в висках кровь.

Японцы свернули с тропы, и теперь их серые куртки мелькали среди зарослей тростника. До седловины с пограничным столбом им оставалось пробежать сотни три метров.

Когда грохнул первый залп и над головой взвизгнули пули, Краев упал в густую траву. Рядом повалился Копычко.

— Товарищ командир, смотрите, — выдохнул он.

Но Краев уже и сам видел, как на другом краю поляны словно из-под земли выросла цепь японцев.

— Началось... — прошептал Краев.

Он подтянул к себе винтовку, поставил прицел «три», затем обернулся к товарищу.

— Беги на заставу. Доложи начальнику, что границу перешла банда японцев. Попытались заманить в засаду наряд. Пусть шлет поддержку.

— Товарищ командир, как же вы?.. — начал было Копычко.

— Быстрей! — прервал его Краев. — Дорога каждая секунда. Нас мало. Надо, чтобы успели...

Копычко посмотрел в побледневшее лицо командира и все понял: Краев решил принять бой, закрыть путь отступления самураям за границу. Солдат вынул из подсумков обоймы и положил их рядом с командиром.

Отползая, он услышал, как позади него грохнул выстрел, второй, третий. На поляне послышались крики. Затрещали ответные выстрелы. Где-то в стороне прокатилось эхо еще двух выстрелов из трехлинеек.

«Сюков с Кальниковым», — понял Копычко.

* * *

Павел Николаевич Мишин не дождался парторга в условленном месте. Несколько часов он вместе со своими пограничниками боролся с огнем, стараясь не допустить его распространения на нашу территорию. А когда огонь был укрощен и Мишин взглянул на часы, шла уже вторая половина дня.

— Значит, Саша пошел другим маршрутом, — решил он. На заставе его встретил дежурный.

— На Веселом Ключе был бой с японской бандой. Краева и Сюкова до сих пор не могут найти, — доложил он.

Павел Николаевич вместе с отделением пограничников помчался к месту схватки. Дорогу показывал встретившийся по дороге Копычко.

В верховьях Веселого Ключа стояла тишина. Даже птицы не пели, напуганные грохотом недавнего боя. Сухой камыш был поломан. То и дело под ногами звенели гильзы, виднелись пятна крови. Полосы помятой травы вели к границе.

Красноармеец Кальников показал, в какой стороне он в последний раз слышал выстрелы Сюкова и Краева. Начались поиски.

Долго не могли отыскать героев. Только на следующее утро с помощью служебной собаки был обнаружен Дмитрий Сюков. Он лежал под изрешеченным пулями дубом, опустив голову на винтовку. Вначале пограничники подумали, что он жив...

Александра Краева пуля настигла у самой седловины. Он все еще сжимал в руках рукоятку затвора, не успев дослать в ствол очередной патрон. От того места, где его застала смерть, по траве тянулся кровавый след. Товарищи обнаружили, что у него прострелено колено, пробито навылет плечо. Третья пуля попала в грудь, где лежал партийный билет, где билось горячее сердце коммуниста. Эта рана оказалась роковой. Уже истекающий кровью, он закрывал путь отступления вражеской банде. Он сражался один против тридцати и не отступил. На последнем пути парторга, обозначенном кровью, товарищи находили стреляные гильзы, пустые обоймы. В некоторых местах, откуда он вел огонь, кустарник был выкошен пулями. Израненные белоствольные березы плакали мутными слезами.

Бледный стоял над телом командира красноармеец Копычко. Он впервые видел, как пролилась на границе кровь, почувствовал дыхание смерти.

— Командир справился, — тихо сказал он.

— Что? — не понял его начальник заставы Останин.

— Парторг с нами беседу проводил вчера утром. Он сомневался, справится ли, когда надо будет. Говорил, что на границе железные люди должны быть...

— Железо не выдержит, — проговорил Мишин. — Люди выдержат. Такие, как он.

У Краева с трудом удалось забрать винтовку. Мертвый, он по-прежнему крепко держал ее в руках.

* * *

Мне довелось побывать там, где служил и где похоронен Александр Захарович Краев. Вечером в коридоре заставы построились на боевой расчет солдаты, и вдруг:

— Сегодня в наряд на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик заступают: командир отделения Краев...

Вот уже пятое десятилетие он первым стоит в списках личного состава заставы. Пятое десятилетие правофланговый произносит проникающие в самую глубину души, потрясающие скрытым в них величием подвига слова:

— Командир отделения Александр Захарович Краев пал смертью храбрых при охране рубежей Советской Родины 1 мая 1935 года.

С одним из пограничников мы пошли к Веселому Ключу. Он по-прежнему бормочет что-то тревожное, будто предупреждает об опасности. Высоко над заставой, у самых облаков, описывал медленные круги огромный орел.

— Наш, степной, — сказал задумчиво солдат. — Интересно, что заставило его поселиться в этих сопках...

Дальше