Романтики подводного царства
Третьи сутки вокруг все волны да волны, все тот же обласканный ветрами океанский простор. Далеко за кормой подводной лодки пламенеет закат. У борта плещется вода, поминутно меняя свою окраску: то становится какой-то сероватой, то вдруг начинает отсвечивать голубизной.
После длительного пребывания под водой почти все свободные от вахты высыпали наверх. Кто курит, жадно затягиваясь, кто просто стоит на узенькой скользкой палубе, подставив лицо потоку влажного воздуха. Немного в сторонке от всех дымит трубкой Сергей Сиротов — акустик и романтик, задира и любитель красивых фраз. Сейчас он задумчиво провожает взглядом улетающих куда-то чаек — вечных спутников мореплавателей.
Спрятав трубку, Сергей принимает позу флотоводца — гордо вскинута голова, чуть выставлена вперед левая нога. Ветер играет выбившейся из-под пилотки прядью русых волос, шевелит пушистые, модно подстриженные височки.
И мелькают города и страны,Сергей напевает песенку путешественников, вообразив себя видавшим виды «морским волком». Стоит он, бесстрашный капитан, на мостике, а послушный его воле волшебный корабль несется, едва касаясь пенистых волн.
— Хороший поход, Сережа, правда? — спросил, подойдя к Сиротову, второй акустик лодки — невысокий остроносый Алексей Васюткин. Выцветшие брови паренька приподняты: он удивлен и восхищен величием океана. На лодке Васюткин совсем недавно — до этого служил на берегу лаборантом-акустиком в учебном кабинете.
Перед Васюткиным, человеком «береговым», романтик Сиротов не прочь и порисоваться.
— Это что! — восклицает он. — Бывали походы и почище. Такой, бывало, штормяга ревет!
Алексей смотрит на своего друга, мигая от удивления белесыми ресницами, а тот продолжает:
— Если сложить все те мили, что я прошел за время службы на лодке, то хватило бы, пожалуй, и шарик обогнуть пару раз.
«Шариком» Сергей небрежно называет земной шар. И вообще он считает, что бывалые моряки должны говорить как-то особенно. Сергей, например, никогда не скажет, что служил на «малютке», или на малой лодке, а обязательно, сощурив глаза, ввернет оригинальное словечко. И фраза у него выглядит так: «Когда я плавал на «малыше»...
Рассказывая Алексею о каком-то случае, Сиротов так и сыплет этими словечками из лексикона «бывалого» моряка.
— Вышел у нас из строя гирокомпас. На магнитного «старика» надежда плоха. Но наш капитан не растерялся. Пристроился в хвост торгашу и шурует полным ходом...
«Неискушенный» в морском деле Васюткин с трудом догадывался, что «капитан» — это, видимо, командир лодки, а «торгаш» — случайно проходившее поблизости торговое судно. Алексея, простого рабочего парня, так и подмывало сказать: «Брось, Сережа, ломаться», — но мешала какая-то робость и не хотелось обижать товарища.
— Пошли, братцы! — сказал романтик Васюткину и другим морякам, стоявшим на палубе. — Чует мое сердце, будем скоро нырять на глубину...
По каким признакам догадался Сергей о скором погружении лодки, для всех осталось загадкой. То ли заметил, что штурман больше обычного суетился на мостике — хотел, видимо, перед уходом под воду поточнее определить место корабля в океане. А возможно, перехватил романтик взгляд командира, брошенный на матросов и как бы говорящий: «Ну что, покурили? Давайте закругляйтесь...»
Как бы то ни было, но через несколько минут донесся с мостика звонкий голос вахтенного офицера:
— Всем вниз, к погружению!
Акустик Сиротев — разбитной парень, один из тех, что за словом в карман не лезут. Взаимоотношения товарищами по службе сложились у него самые различные. Многие матросы осуждали Сергея за несерьезность и хвастовство. Они ни в чем не давали ему спуску, допекали за нарушения корабельного распорядка, за стремление увильнуть от работы, особенно от той, которая потяжелее.
Ведь Сергей как поступал? Недосмотрит старшина — опоздал с побудкой, не вышел на зарядку. А во время авральных работ как вел себя романтик? Стоит рядом лейтенант — он проявляет кипучую деятельность: бегает, командует, подает советы. «Раз — два, взяли!» А гляди, ушел штурман — и Сиротов вдруг ко всему охладел.
Некоторые из числа экипажа лодки считали, что их «хата с краю». Они словно не замечали проделок Сергея, не хотели с ним связываться. Все равно, мол, ничего ему не докажешь, ничего он не поймет, а неприятностей не оберешься. Ведь и у самих не особенно гладко шла служба...
И еще было два ближайших дружка Сергея, которые во всем ему потакали, да и сами не отличались особой дисциплинированностью.
На корабле привыкли к тому, что Сиротов в курсе всех событий, что он первым узнает новости. Ведь так было и в море и на берегу.
Еще неделю тому назад, когда стояли в базе, акустик Васюткин готовился в отпуск. Уже в строевой части сняли его с довольствия, уже и проездные документы выписали. Все поздравляли отпускника, лишь один Сиротов говорил, загадочно улыбаясь:
— Рановато, братишка, паруса ставишь. Чует мое сердце, не будет попутного ветра...
И что бы вы думали? Действительно, прав оказался. Пришел через полчаса штурман лодки и приказал Васюткину срочно сдать проездные, встать на довольствие — в отпуск поедет после ответственного похода.
Никогда почти не ошибается Сиротов — это известно всем. Как-то в базе перед отбоем сосед Сергея по койке заметил:
— Плохой признак, ребята. Наш романтик в носках спать ложится — быть ночью тревоге.
То, что его называли «романтиком», льстило акустику. Он только загадочно улыбался в ответ, подмигивал: «Знай, мол, наших». На замечание о носках промолчал. Отвернулся вскоре к переборке и захрапел.
А в полночь действительно сыграли тревогу по соединению. Сергей, у которого одежда была на «товсь», в тот раз первым прибежал на боевой пост, чем заслужил особое расположение старпома, любившего высокую точность и быстроту.
...Поход продолжался. Как только лодка погрузилась, поступил приказ открыть гидроакустическую вахту. Сергей повернул рукоятку и начал по привычке считать: «Ноль раз, ноль два, ноль три...» Наконец лампы усилителя прогрелись и в наушниках появился знакомый шум. Акустику казалось, что это океан дышит, а себя в таких случаях представлял он искусным терапевтом, выслушивающим дыхание пациента.
Матрос Сиротев был старшим среди акустиков. Старый командир отделения уволился в запас, нового еще не назначили. И пока что Сергей руководил «отделением». Надо сказать, что делал он это с большим рвением. Особенно на виду у начальства.
В акустической рубке, сверкавшей никелем рукояток и светом ярких лампочек, Сиротев чувствует себя полновластным хозяином. Васюткину он отдает одно распоряжение за другим: «Проверить срочно, почему падает напряжение!», «Устранить неисправность!» И когда вспотевший Алексей заканчивает осмотр и чистку контактов, Сиротов вновь продолжает поиск.
— Сейчас попадется, голубчик! — говорит он, имея в виду условного «противника». — На этот раз будем иметь дело с «Неугомонным». Видел в базе такой эсминец?
— Откуда тебе известно, что именно он будет изображать «противника»?
— Вот чудак человек! Да у меня все писаря дружки. Нам сейчас нечего даже трудиться — все заранее известно: и курс, которым пойдет цель, и скорость. Уж на этот раз атакнем!
— А вдруг писарь ошибся, а ты понадеешься?
— А зачем голова на плечах? Проверю. Но стрелять будем по «Неугомонному», это уж точно. У меня на эсминце земляк служит. Встретились на увольнении — проболтался. «Пойдем, — говорит, — во вторник лодки обеспечивать...»
— Лучше все по-честному... — начал было Васюткин.
В ответ Сиротов лишь снисходительно улыбнулся и похлопал Алексея по плечу — главное, мол, успех! Васюткин хотел еще что-то сказать, но акустик покачал головой — отвлекать вахтенного не полагается.
Ожидание становилось томительным. Сергею снова хотелось подняться наверх, чтобы вдохнуть полной грудью свежего воздуха, чтобы ощутить на губах горьковатый привкус океанской волны. Он взглянул на часы. Секундная стрелка, напоминавшая чем-то труженика муравья, быстро бежала по циферблату с нарисованным на нем якорем.
«Как только добежит стрелка до правой лапы якоря, услышу шум эсминца», — загадал Сергей и, как обычно, начал считать: «Ноль раз, ноль два...» Вот и правая лапа. Матрос отрывает взгляд от стрелки часов, поворачивает на приборе рукоятку — в наушниках появляется еле различимый звенящий отзвук. Наконец-то!
— Шум винтов эсминца! — не теряя времени, докладывает акустик.
Атака... Счет времени идет на секунды. Теперь нельзя медлить, нельзя раздумывать. Сиротов дает пеленг — направление на «противника». Первый, второй... Затем он стучит остро отточенным карандашом по белому листу бумаги, стучит в такт оборотам винтов эсминца.
В это время слышится доклад штурмана командиру:
— Курс цели сорок пять градусов...
Ликует Сиротов. Все сошлось, сошлось!
— Скорость... — слышится голос штурмана. Продолжая свой доклад, офицер называет число узлов, то есть число миль в час.
— Ошибся, — с досадой говорит акустик о штурмане. — Ошибся. — И он говорит Васюткину о том, что старик «Неугомонный» из кожи вылезет, а такой скорости, какую назвал штурман, не даст. Ведь не впервые работает лодка с этим эсминцем.
На какой-то миг на лицо Сергея набегает тень, оно становится сосредоточенным и задумчивым. Он пересчитывает точки-уколы, сделанные карандашом на чистом листе, смотрит в таблицу. Что за наваждение! И у него получается скорость на четыре узла больше той, которую (он знает это твердо!) может развить поизносившийся в походах эсминец «Неугомонный».
Нет, нет, ошибку надо исправить. Скомкав лист с точками, акустик доложил командиру ту самую скорость, которую узнал от писаря. Как раз на четыре узла была она меньше полученной штурманом и самим же акустиком. Но именно эта максимальная скорость была указана в задании кораблю-цели.
Команда «Аппараты, пли!» заставила вздрогнуть стальное тело подводной лодки. Забурлила, врываясь в цистерны, вода — ее нужно принять ровно столько же, сколько весили торпеды. Иначе облегченную лодку мигом выбросит на поверхность.
На экране гидроакустической станции вспыхнул всплеск зеленого света. К шумам, до сих пор властвовавшим в наушниках Сиротова, прибавился специфический звенящий говорок. Торпеды шли к цели.
Лодку очень долго преследуют корабли охранения. Но вот, наконец, удается уйти. Глухие взрывы гранат, имитирующих глубинные бомбы, слышны теперь далеко за кормой. В отсеках раздается вздох облегчения уставших людей.
Командир лодки — он без кителя, в одном свитере, а поэтому кажется каким-то простым, домашним — подходит к акустической рубке. — Почему же у нас получилось разночтение со скоростью «противника»? — спрашивает он Сиротова. — Давайте выясним...
Все: командир, старпом, штурман, акустики — смотрят на графики и показания приборов, проверяют расчеты. Кто же все-таки прав, штурман или акустик? Сергей узнал, что командир, атакуя, считал скорость цели на четыре узла больше той, которую он, акустик, ему доложил. Моряк покачал головой а сказал:
— Значит, промазали, товарищ командир. Это уж точно.
— Почему вы так думаете? — спрашивает командир.
— Да так, морское чутье, — отвечает акустик уклончиво.
Командир задумался, почесывает кончиком карандаша подбородок. Затем, вспомнив о чем-то, требует листок, на котором подсчитаны обороты винтов корабля-цели. Сергей долго ищет, наконец подает командиру измятую бумажку. Капитан» 3 ранга долго разглаживает ее на своем колене. Посмотрит, затем снова разгладит...
— Да ведь вы же сами определили точно такую же скорость, как и штурман. Зачем же вы уменьшили ee на четыре узла?
Сергей мнется, не зная, что ответить. Но тут неожиданно вмешивается молчаливый Васюткин.
— Матрос Сиротев от штабного писаря узнал заданную цели скорость.
Лицо капитана 3 ранга делается сердитым.
— Безобразие, — говорит он. — Да вы знаете, чему это может привести в бою?
Лодка всплывает и держит курс в базу. В пути обгоняют корабли, участвовавшие в учении. Вот конвой «синих». Сергей застыл на палубе с трубкой зубах. Он узнает в корабле-цели новейший эсминец «Сказочный». У акустика закипает злость на писарей, на земляка с «Неугомонного». Надо же так опозорить!
Но командир бы так ничего и не узнал, если бы не этот тихоня Васюткин. Нужно же ему выскочить, встрять в разговор. Неприязнь к своему напарнику наполняет сердце Сиротова. Он гасит трубку и ныряет в верхний рубочный люк, который всегда напоминает ему глубокий деревенский колодец.
Алексей делал в рубке приборку. Было здесь жарко и пахло йодом от специальной йодистой ленты, на которой прибор автоматически записывает трассу корабля-цели.
— Что ты не в свое дело лезешь? Встрял в разговор с командиром... Кто тебя просил?
— Никто не просил, — смутился вначале Алексей. Но смущение скоро прошло, в глазах матроса загорелся огонек решительности, и он заметил: — Ты поступил нечестно, и я не имел права молчать...
— Ах, ты не имел права! Видали, какой правдолюбец, видали, какой святоша!?
Тут как раз подоспел секретарь комсомольской организации корабля радиометрист Василий Шейко. Некоторое время он молча прислушивался к разговору акустиков, а затем обратился к Сиротову:
— Вижу я, Сергей, не идут тебе впрок наши советы. Мы тебе говорим, советуем, а ты продолжаешь свое. Вот и сейчас ты совершил грубый проступок, который мог свести на нет усилия всего нашего дружного коллектива. И тебе Алексей правильно указывает...
Сиротев вскипел. Ему, асу, указывает Васюткин! Он ответил грубо:
— А я в его указаниях не нуждаюсь.
— Нуждаешься, да еще как, — спокойно сказал Шейко. — Дисциплине надо тебе учиться у Васюткина.
Вконец обиженный Сиротов ответил, что геройство не в том, чтобы отвечать «так точно» да «никак нет». Главное — кто как покажет себя в деле. Ну, ошибся он с «Неугомонным», но это еще ничего не значит. Разговор перешел на войну. По мнению Сиротова, в боях чаще всего отличались не пай-мальчики, а сорвиголовы. Даже многие штрафники добились впоследствии воинской славы.
— Потому и добились, — отпарировал секретарь, — что осознали свои ошибки, поняли значение в бою дисциплины. А от дисциплины до геройства один шаг...
Острый разговор в акустической рубке был прерван, так как в это время в центральном кто-то громко крикнул:
— Сиротова к замполиту!
Проходя по центральному, Сергей остановился, вдохнул полной грудью врывавшийся через верхний рубочный люк свежий воздух. Затем акустик улыбнулся, подмигнул вахтенному и сказал:
— Кажется, сорвало меня с якоря и несет к неведомым берегам. — А затем махнул рукой и закончил: — Миновать бы только подводные рифы...
Как сговорились все: политработник, разъясняя Сиротову, в чем заключалась его ошибка и к чему она могла привести, снова ставил ему в пример Васюткина.
— Смотрите, — говорил офицер, — какой это скромный человек. Трудится себе и трудится без звонких фраз, без хвастовства. Перед выходом в море удивил всех акустиков соединения и даже флагманского специалиста. Лучше многих классных специалистов разобрался в схеме новой аппаратуры. Старшины за советом к нему обращались.
— Я присутствовал на тех сборах, — не сдавался Сиротов. — Вызубрил схему — вот и все отличие...
— Ничего, жизнь еще покажет, кто прав, — сказал политработник, заканчивая разговор.
Возвращаясь от замполита, Сиротов увидел Васюткина возле штурманской выгородки. «Трется возле начальства, подлиза!» — с неприязнью подумал он о своем напарнике.
— Так-так-так... — слышится голос штурмана. Хлопает параллельная линейка, позвякивает транспортир.
Мы штурманцы,Это старший лейтенант Афишин напевает свою штурманскую песенку на мотив «Мы кузнецы».
— Так-так... Ух, как вертит! — говорит офицер Васюткину.
Сергей не понимает, о чем у них идет речь, кто там кого вертит. Это злит его, привыкшего все знать, всегда быть на виду.
С первых же дней пребывания на лодке Васюткин начал увлекаться штурманским делом. Брал у штурмана книги по навигации и астрономии, а в походе, как только появлялось свободное время, простаивал у штурманской рубки, ожидая, пока офицер даст ему какое-либо несложное поручение — взять эхолотом глубину, записать пеленг, уложить секстант...
Мало кто знал, что этот белобрысый паренек мечтает пойти в морское училище, чтобы стать штурманом и самому водить по океанам могучие боевые корабли!
Сергею увлечение товарища навигацией не нравилось. «Трется возле начальства...» — говорил он о Васюткине.
Неожиданно в центральном посту появился командир. Он сказал что-то штурману — до Васюткина долетело лишь название «мыс Гранитный»... А через несколько минут рулевому дан был новый курс — лодка следовала в район мыса Гранитного, где авиационной разведкой обнаружен был конвой «противника».
Старший лейтенант делится с Васюткиным своими впечатлениями. Лодка идет в район, где очень сложные течения. С завихрениями. Трудно в таких условиях точно вести корабль.
Самое трудное плавание под водой. В акустической рубке жарко. Может быть, от этого у Алексея сохнет во рту и гудит голова?
На вахте Сиротов. Все еще обиженный, он больше молчит. Ни шуток, ни прибауток не слышно. Ищет конвой, который должна атаковать лодка.
Вдруг пропал шум в наушниках. Сергей потрогал вилку, где они включены, повращал рукоятку настройки. Взглянул на стрелку прибора и обмер — напряжение упало. И это в столь ответственный момент, когда дорога каждая секунда! Так можно и атаку сорвать...
Сергей открыл крышку прибора, трогал различные клеммы, менял предохранители, но станция по-прежнему молчала. Взглянув на дверь, Сиротов увидел спокойное сосредоточенное лицо командира корабля. Он стоял в своем неизменном свитере, готовый к атаке. Стоял и ждал. Ждал доклада акустика.
Доложить? Нет, нет! Может быть, еще не все потеряно. Сергей оглянулся на Васюткика, ища у него поддержки, но тот сидел в уголке прямо на палубе. Сидел с перекошенным ртом, ничего не замечая вокруг.
— Что с тобой? Да что случилось? — испуганно тормошил его Сиротов.
Алексей простонал сквозь сжатые зубы, еще крепче прижав руки к животу. По его вискам катились крупные капельки пота.
Сиротов остановился посреди рубки всклокоченный, растерянный, бессмысленно теребя свои кокетливые височки.
— Что там у тебя случилось? — послышалось вдруг у него за спиной. Это очнулся Алексей. Держась за переборку, матрос медленно поднимался.
— Да вот... усиление пропало... — уже без былой спеси говорил Сиротов.
Бледность прошла, и на лице Васюткина появились красноватые пятна. «Что с ним?» — мелькнула у Сергея мысль. Но он вскоре забыл о ней, уставившись на обнаженные внутренности акустической станции.
— Я уже проверил вот эти предохранители, — сообщал Сергей. — Вот эти лампы...
— А их вовсе нечего проверять, — отвечал Алексей все тем же тихим голосом, за которым угадывалась большая скрытая боль. — Ни те предохранители, ни те лампы не имеют никакого отношения к цепи усиления...
Неожиданно началась качка. — Что за черт? — встревожился Сиротов.
— Это ничего, миновали, видимо, мыс Гранитный. Здесь всегда толчея, — говорил Васюткин, который теперь с каждой минутой вырастал в глазах своего напарника.
Некоторое время в акустической рубке стояла напряженная тишина. Только позвякивали отвертки в умелых руках Васюткина. Сергей невольно даже залюбовался этими маленькими, худыми руками товарища; они, словно разумные автоматы, независимо, казалось, от воли хозяина орудовали в мире тончайших и нежных контактов, сопротивлений, конденсаторов.
— Ты доложил командиру о задержке? — спросил вдруг Алексей, и его волшебные руки, с которых Сергей не спускал глаз, замерли на полдороге.
— Понимаешь... — замялся старший акустик.
— Сейчас же пойди и доложи! — все тем же слабым голосом пропищал Васюткин. Но на этот раз чувствовалась в этом голосе такая сила воли, что Сиротев не посмел ни ослушаться, ни отшутиться, как хотел было вначале.
Вслед за Сиротовым пришел в рубку встревоженный командир корабля.
— Ну как? — спросил он. — Сумеете устранить неисправность? Справитесь?
— Справимся! — отвечал Сиротев, хотя, правда, и не столь уверенно, как обычно.
— Минутки две-три, товарищ капитан 3 ранга, — добавил Алексей, вытирая платком залитое потом лицо.
Наконец стрелка прыгнула, а из темных позолоченных ламп вырвались лучи света.
— Готово, товарищ командир! — радостно крикнул Сиротев вслед уходившему капитану 3 ранга. — Продолжаю поиск...
Против Васюткина Сергей затаил обиду. Он считал, что знает, зачем тихоня потребовал доложить командиру о неисправности, — чтобы себя выставить, чтобы взглянул командир, кто в схемах копается. Еще вроде бы уставшим или больным прикинулся. Или в самом деле тяжело переносит качку? В прежних походах вроде бы не замечалось.
Оглянулся Сергей, услышав легкий, еле уловимый стон. Видит — снова сидит Васюткин в уголочке, снова корчится. Видимо, от тошноты, вызванной качкой. «Вот он, ваш примерный, дисциплинированный моряк!» — мысленно спорит Сергей с секретарем комсомольской организации Шейко.
А конвоя «синих», который должна атаковать лодка, все нет и нет. В чем дело? Может быть, конвой проскочил, пока ремонтировали акустику, а может быть, ошибся штурман... Командир снова у карты. Нет, в точности прокладки сомнений нет.
— Акустик, вы сразу доложили мне о неисправности? — спрашивает капитан 3 ранга.
Обычно словоохотливый Сиротев, умеющий пустить пыль в глаза начальству, сейчас мнется в нерешительности, чувствуя устремленный на себя взгляд Васюткина. «Вот еще привязался, чертов тихоня», — думает Сиротев и неожиданно для самого себя выпалил:
— Нет, не сразу, товарищ капитан 3 ранга.
— Через сколько минут?
— Через десять-двенадцать...
— Отстраняю вас от вахты. За нечестность. Ведь это тягчайшее зло для военного человека.
Место у гидролокатора занимает Васюткин. Он словно бы еще больше похудел и даже как бы вырос. Непослушные светлые волосы придавлены посреди головы двумя полосками от наушников, а вокруг носа на бледном лице еще больше проступают веснушки.
Алексей внимательно прислушивается к рокоту океанских волн, а мозг сверлит все одна и та же мысль: «Неужели пропустили крейсер с охранением? Неужели?» И паренек сильно переживает — ведь речь идет о чести родного корабля, о чести акустиков...
В уголке рубки, на том же месте, где сидел Алексей, сидит теперь Сиротев, обхватив руками колени.
— Мы тут ни при чем, — говорит он вроде бы сам себе. — Видимо, штурман неверно нас вывел...
— Неправда! Штурман не мог ошибиться! — кидается в защиту Васюткин. — Этот район плавания самый трудный, но зато штурман и знает его лучше других!
И надо было видеть, какой радостью осветилось лицо Васюткина, когда он услышал, наконец, долгожданный шум конвоя.
— Вот тебе и штурман! Вот тебе и штурман! — повторял он.
После атаки возвращались в базу. Над океаном, окутанным густым туманом, стояла глухая ночь. Штурмана беспокоила подводная скала, что у мыса Гранитного. Где она? Не налететь бы... Старший лейтенант Афишин попросил у командира разрешения открыть гидроакустическую вахту.
Снова над локатором склонилась белая голова с наушниками — Васюткин слушает море. Сейчас вроде бы и не очень жарко, в отсеке включена вентиляция, а матрос все вытирает и вытирает пот скомканным мокрым платком.
Доложил Алексей о злополучной скале, «подводном дредноуте», как называют ее мореплаватели. Благополучно миновали ее, держа курс в базу.
— Можно закрыть вахту! — говорит командир акустику. Он задерживается у входа в акустическую рубку и продолжает: — Сегодня вы, матрос Васюткин, выдержали серьезный экзамен. Благодарю за службу!
Но ответа почему-то нет.
— Уснул на вахте герой дня, — говорит Сиротов. — Не выдержал. Командир нахмурился.
— Матрос Васюткин! — окликает он громко.
Но акустик не слышит.
Тогда капитаи 3 ранга дотронулся легонько до светлых волос моряка... В чем дело? Голова словно в огне.
— Врача, быстро! — приказал командир.
Молоденький капитан медицинской службы ловко уложил моряка на палубу, поднес что-то к его носу. Когда Алексей открыл глаза, врач спросил, что болит, ощупал живот. Затем поднялся, распорядился уложить матроса во втором отсеке на койке а сам доложил командиру:
— Потеря сознания... Острый приступ аппендицита. Нужно срочно под нож...
Прошло несколько минут, и полетела в эфир радиограмма о том, что на борту лодки есть тяжело больной. А еще через полчаса показался окутанный дымкой город с расплывчатыми огнями реклам. Слева причал, и на нем машина с красным крестом на фаре.
...На второй день в Ленинской комнате на береговой базе проходило комсомольское собрание. Обращаясь к собравшимся, председательствующий сказал:
— Первым вопросом мы должны были разобрать заявление товарища Васюткина с просьбой принять его в ряды ленинского комсомола. Но ввиду болезни заявителя этот вопрос придется отложить. Есть сведения, что операция, сделанная вчера ночью, прошла успешно.
Не все присутствовавшие на собрании знали, откуда у председателя собрания появились «сведения», не знали, что акустик Сергей Сиротов всю ночь, до самого утра, просидел в санитарной части соединения, пока не вышел врач и не сообщил, что опасность, угрожающая жизни Алексея, миновала.
И после собрания, когда комсомольцы продолжали горячо спорить, в чем проявляется настоящий героизм и в чем доблесть матросская, Сергей-романтик спешил на всех парусах к санчасти. Хотелось поскорее увидеть человека, перед которым он чувствовал себя во многом виноватым.