Икей
Была уже глубокая ночь, а Икей никак не мог заснуть — перед глазами все вставали снежные вершины Алтая и милые сердцу булганские дали. Вот зимовье Солон — свидетель его детских игр и забав; вот цепочки гор и сопок, уходящие с большого Байтага далеко на юг, в сизую мглу; а вот подернутое вечной дымкой знаменитое ущелье Лагшин — родные с детства места вспоминались Икею так живо и зримо, что у него заломило в груди от тоски.
В эту тревожную, глухую ночь он лежал в сыром окопе, а его душа рвалась в родные края, и молодой казах с трудом сдерживал себя, чтобы не запеть во всю мощь молодого голоса...
Его родная земля всегда была щедра на хороших людей; вот и Икея она взрастила простым, веселым и крепким парнем. На жизнь он смотрел открыто и прямо, не зная ни робости, ни страха, да и за словом в карман не лез.
С малых лет узнал Икей тяготы и лишения жизни, рано ушел «в люди» и рано возмужал, и не было в его родном краю уголка, где бы не приходилось работать Икею, не было и людей, не знавших его. В летний зной и зимнюю стужу выполнял он самую тяжелую работу, не уступая взрослым мужчинам ни в силе, ни в сноровке. И поэтому не только род Хангелди, к которому принадлежал Икей, но и люди других родов с уважением отзывались о трудолюбивом, находчивом и верном слову парне.
Однако больше всего земляки ценили Икея за его жизнерадостность, доброту и широту души, и будущность ему все пророчили светлую.
Но вот как-то молва о юном батрачонке докатилась и до одного алчного и завистливого старика-казаха. Старик этот был старейшиной и состоял в дальнем родстве с родом Икея. Задумал старик прибрать к рукам мальчонку и нажиться на его труде. Однажды он заявился к отцу Икея — маленький, сухой, сгорбленный.
— Наш род един, и все мы братья, — начал издалека старик. — Наш старинный обычай велит помогать друг другу, ведь верно? Вот и решил я взять твоего сынка к себе домой... Нам ведь всем больно смотреть, как он задарма ломает хребет на чужих людей и шатается по миру без угла-пристанища. Дай, думаю, возьму к себе мальчонку, накормлю, приодену, кров дам...
— Поступай, как знаешь, — смиренно отвечал ему отец Икея, — мне ли ослушаться старшего в роду? Но вы еще не знаете, как горд и строптив мой сын. Никогда не делает того, что не по нему, вечно всем перечит, а уж прислуживать его и арканом не затянешь. Лучше сам поговори с ним: я ему уже давно не указ.
Вызвали Икея, растолковали что к чему, а он дерзко так и отвечает:
— Ну что, коли есть у вас работа, почему ее не сделать. Я от работы не бегу, только, дорогой дядюшка, в этом деле вперед подумать надо.
Прикинул Икей и так и эдак, да и решил пожить у новоявленной родни: чем черт не шутит — авось и не плохо будет. Обрадовался тогда старик и стал планы строить, как бы это получше мальца использовать. И пришлось Икею у старика-мироеда за пиалу похлебки день-деньской ломать горб на тяжелой работе. Но как ни тяжела была она, не унывал Икей, не терял бодрости и веселья, не клянчил работенку полегче. Все спорилось в его руках, и он был рад и горд этим.
Но вот однажды терпение Икея лопнуло, и решил он крепко подшутить над кровопийцей-старейшиной. Он выбрал из его отары самую лучшую, самую жирную овцу, зарезал ее, потушил мясо, созвал всех чабанов и устроил пир горой.
— Ешьте вдоволь, берите побольше, — смеясь, угощал их довольный мальчишка, — не скоро еще я смогу вас так угостить.
О празднестве, устроенном им для чабанов, Икей рассказал дорогому дядюшке мимоходом, как бы невзначай и добавил, что счет за овцу он милостиво позволяет вычесть из его, видать, никогда не существовавшего жалованья.
Надо ли говорить, что взбесившийся старик выгнал Икея, так и не уплатив ему ни тугра. Икей подался на шерстомойную фабрику. Там хоть и собиралась самая что ни на есть голь перекатная, да и работенка была не из благороднейших, все же это было много лучше, чем служить старому самодуру за чашку похлебки. К тому же денежки на фабрике платили исправно.
Здесь вчерашний батрак научился грамоте, стал читать, многое узнал и многое понял. Он видел, как страна преображает жизнь, и понял, что его труд важен и нужен народу.
Вскоре произошел случай, круто изменивший всю дальнейшую судьбу юного казаха. В народе говорят, что дураку и удача не впрок. Видно, так оно и есть на самом деле. Был у бывшего старейшины младший сын, Аханей, ленивец и тупица. Пришло ему от народной власти приглашение на учебу, ума-разума набраться, чтобы потом честно служить стране. Вызов этот прямо-таки поверг дядюшку Икея в горе и застрял в его горле, как громадный кусок жилистого мяса. При виде злополучной бумаги злые глаза старика сверкали острей, чем лезвие ножа. Дергаясь всем телом от страха, он то и дело монотонно бормотал: «Ох, горе несет моему сыну халхасская грамота. Жили мы тыщу лет без грамоты и еще столько же проживем».
Думал старик, как выкрутиться, и надумал уговорить Икея поехать на учебу вместо его младшего сына.
— Моего дурачка вызывают учиться, — смиренным голосом начал старик. — Но ты ведь знаешь, глух он для учебы, ему-то и до нас с тобой, неученых, не доучиться никогда. Зато твоя голова для всяких там наук более подходящая, и вот я решил тебя послать вместо него на учебу. И тебе хорошо, и для всех польза будет.
Икей сразу же понял заднюю мысль старика, но тут же с готовностью согласился:
— Но ведь мне уже 17 лет; не будут ли считать меня переростком?
Старый хрыч поначалу растерялся, но, подумав, решительно сказал:
— А ты, сынок, сбавь годика два... Смотришь, и сойдет...
Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Стали собирать отец и мать Икея в дальнюю путь-дорогу. Надавали сыну кучу советов и наставлений и долго махали ему вслед рукой, стирая с лица скупые стариковские слезы. Икей ехал на учебу, и радость птицей билась в его груди и переполняла сердце.
Годы учебы были долгими и нелегкими, но они открыли юному казаху широкие горизонты огромного мира, имя которому — жизнь, раскрыли ее красоту и великий смысл. Перед юношей открылись такие сокровищницы знания, до которых в прошлом не мог добраться ни один мудрец его народа. Когда же пришло время выбрать дело всей жизни, Икей без колебаний выбрал службу в народной армии.
До Икея из казахского края Монголии в народную армию никогда никого не призывали. По-разному восприняли земляки выбор Икея; многие ворчали: «Видать, парень хочет изменить своему роду — ведь никто, кроме него, не пожелал ехать в халхасский край». Другие им возражали: «Икей сам выбрал себе дорогу в жизнь. Пусть учится, большим человеком станет. Юноша он твердый и прямой, и род свой он всегда любил и любить будет».
Так военная судьба Икея привела его на поля сражений за свободу Монголии. Среди военных, кроме Икея, не было ни одного офицера-казаха. Однако вскоре энергия, знания, мужество и стойкость Икея снискали ему известность и уважение всех бойцов и командиров. Во время Баин-цаганского сражения рота, которой командовал Икей, проявила мужество и героизм и была отмечена в армейских газетах «За Родину» и «На боевом посту», а сам командир роты был представлен к ордену боевого Красного Знамени.
...Вот уже несколько суток над Халхин-Голом шли ливневые дожди, и река вздулась и забурлила. Над долиной висел дым недавних сражений — тлели груды искореженного металла. Повсюду виднелись трупы людей и животных — страшные следы войны.
Икей перевел взгляд на стоящего рядом с ним советского военного советника Иванова. После нескольких суток беспрерывных боев голубые с искринками смеха глаза его боевого товарища потускнели, осунулось и посерело лицо.
«Эти люди оставили родной дом, — думал Икей, — любимых и близких и дерутся бок о бок с нами за нашу жизнь и нашу свободу...»
Между тем начало светать. Этим утром намечалось мощное наступление наших войск. Необходимо было подбодрить бойцов, и Икей с Ивановым стали обходить траншеи.
Вскоре наша артиллерия из глубины обороны начала массированную артиллерийскую подготовку; взмыли в небо и бесстрашные ястребки. Степь покрылась разрывами снарядов, в воздух взлетали фонтаны земли, все задернулось зловещим черным дымом. Двинулись в бой танки и бронемашины.
Икей поднял свою роту, и, увлекая за собой весь полк, его бойцы с криками «За Родину!» устремились к Малому бархану и высоте Палец. С винтовками наперевес они первыми ворвались в окопы передней линии обороны врага. Преодолевая один огненный заслон за другим, рота Икея стремительно пошла вперед.
Надеясь быстро уничтожить оторвавшуюся роту, враг направил на нее весь свой огонь, чем обнаружил свои пулеметные и орудийные точки. Создавшаяся ситуация требовала от Икея крутого изменения тактики боя.
Икей дал приказ приостановить продвижение и закрепиться на захваченной у врага позиции.
Затем он вызвал взводных:
— Вначале нужно уничтожить вон те огневые точки японцев, а уж затем по команде всей ротой вперед. Ясно?
Иванов с двумя бойцами быстрыми и умелыми перебежками почти вплотную приблизился к одному из опорных пунктов врага и захватил недалеко от него окоп. Из него до японцев было почти рукой подать. В это время самураи, укрепившиеся на высоте, открыли по роте шквальный огонь.
— Не робеть, ребята, — поддерживал солдат Икей, — скоро подойдут основные силы. Надо еще немного продержаться.
Все меньше и меньше бойцов оставалось в роте Икея. Убило взводного Лхамсурэна, вслед за ним сраженный пулей упал Иванов. Икей подполз к нему — глаза Иванова, его добрые голубые глаза закрылись навеки.
Икей схватил его руки: «Дружище, ты жив, ты слышишь меня? Не умирай, не умирай...»
Слезы боли и гнева сдавили горло Икея. Он склонился над дорогим ему человеком, как будто хотел всей силой своей любви вызвать к жизни погибшего друга.
Наконец наступил решающий момент боя. Показались наши танки, за ними, пригнувшись, бежала пехота. Самураи встретили их бешеным огнем, один за другим рвались снаряды. Икей дал приказ к атаке, схватил в правую руку знамя полка и, выскочив из окопа, увлек за собой бойцов. На бегу он увидел, как недалеко перед ним разорвался снаряд, и тут же почувствовал удар в плечо, а затем в грудь. Икей упал, но, сжав зубы и превозмогая боль, поднялся. Правая рука тоже была ранена и висела как плеть. Тогда Икей подхватил знамя левой рукой, и алый стяг призывно затрепетал над наступающей ротой.
Падая, Икей уже в последний раз услышал мощное «ура!» — это шли в атаку на врага бойцы его роты.
Когда я думаю о подвиге и мужественной смерти гордого сына снежного Алтая, на память мне всегда приходит смерть беркута. Беркут не знает страха, он выше его. Он никогда не отступает перед смертью, потому что он выше смерти. Жизнь его, вспыхнув ярким пламенем, горит сильным и ровным огнем и гаснет в одно мгновение.
Жизнь его — вечная и мужественная борьба, ибо только в борьбе он видит высший ее смысл.
Так и ты, мужественный Икей, до конца оставался настоящим воином, знавшим, за что следует отдать жизнь!