Странички из дневника
25 августа. Сижу в окопе. Голову высунуть нельзя без риска лишиться ее. Снаряды ложатся рядами, словно семена в гряду. Пробовал высунуть каску, — через 3–4 минуты сюда летит снаряд. Не пуля, а снаряд! К снарядам привыкли, по свисту узнаем, где они должны разорваться. Нас здесь тридцать два человека. Мы прорвались далеко вперед и сдерживаем контратаки противника, не давая ему возможности вырваться из окружения. Вчера, вернее, сегодня ночью, нас было немного больше. С нами вместе и комиссар Куропаткин. Он пал смертью героя, отражая вражескую атаку.
Пока рвутся снаряды, японцы прекратили наступление, а мои боевые друзья очищают от песка винтовки, готовят гранаты и охотятся за снайперами и связистами, которые залегли впереди нас, метрах в шестидесяти. Я стараюсь собрать свои мысли и восстановить в памяти все события прошлой ночи.
— Усните, товарищ политрук. Мы посмотрим, откопаем, если завалит снарядом, — говорит красноармеец Безбородов, лихой, бесстрашный разведчик.
Его лицо покрылось слоем грязи от порохового дыма и песка, но голубые глаза блестят, как всегда, остро и выразительно.
— Устал?
— Нет. Умыться бы, товарищ политрук, все как рукой снимет.
Да! Умыться бы... Хотя бы глоток воды для раненых!
Безбородов поворачивает голову туда, где лежат тела убитых товарищей.
— Жалко комиссара!.. Впереди шел. Воодушевлял всех... — И он грозит кулаком японцам, которые залегли в своих окопах.
— Трусы, подлые трусы! — еще раз потрясает кулаком Безбородов. — Мы отомстим за наших товарищей, за комиссара Куропаткина...
Наши взгляды падают на кучи японских трупов.
— Командир части приказал сосчитать, — говорю я.
— Трудное задание он дал, — отзывается с улыбкой Безбородов
Безбородов задремал. Но вдруг встрепенулся и тихо сказал:
— Сегодня достану «языка». Пойду ночью — один или с Чадовым. Командир части приказал «языка» добыть. Я достал одного, да по дороге его ухлопали. Я не связал пленного, а он побежал. Ну, кто-то его и того... Ничего, сегодня еще достану, не уйдет...
26 августа. Вчера, после беседы с Безбородовым, за дневник взяться не мог. Артиллерия неожиданно прекратила огонь, и японцы с криком «банзай!» кинулись в атаку. Но днем они в штыки не идут. Бросают гранаты, строчат из пулеметов, а русского штыка боятся. Говорят, они оправдывают эту боязнь тем, что павший от штыка японец попадет будто бы в ад.
Атака японцев была отбита без потерь. После этого встала не менее важная задача — избавиться от японских трупов. Приказываю зарывать трупы позади нас. Трофеи складываем в окоп, чтобы сохранить от снарядов. Трофеев много. Здесь нами были уничтожены офицеры. Рядового нет ни одного. Исключительно офицеры. Чего только нет у них в походных сумках! Бумага, карты, приказы, баночки, склянки, духи, пудра, фотокарточки, документы, вино, спирт, опиум, сигаретки. Беру особенно важные бумаги, закладываю в сумку и отправляюсь с бойцом на командный пункт. Командир части Захаров перебирает эти документы:
— «Языка», «языка» теперь необходимо достать.
— Достанем, — утвердительно отвечаю я. — Упустили одного, ухлопали. Больше не упустим. Будет ли подкрепление, товарищ майор? Бойцы устали.
— Ничего, Крайкин, держитесь. Подкрепление придет. Главное, снаряды берегите...
По голосу майора чувствую, что подкрепления пока не будет.
— Есть держаться!
Обратно идем, нагруженные гостинцами.
— Балейские рабочие и колхозники прислали, — заявил секретарь партбюро Мысляев. — Раздай бойцам, расскажи, что вся страна следит за нашими героями...
Это — самое драгоценное для нас в суровые дни. Удесятерятся силы, будем сдерживать натиск хоть целого полка.
Ползем, подтаскивая за собой гостинцы, термос с водой, гранаты, хлеб. В рост идти нельзя: изо всех щелей и кустов свистят пули японских снайперов, залегших с ночи.
Нет предела радости бойцов. Они почти все балейцы и поэтому с благодарностью осматривают узелки с гостинцами.
С балейцем коммунистом Бочкаревым делю гостинцы поровну на каждого бойца. Захватив на свой взвод подарки и буханку хлеба, Бочкарев направляется к бархану. Идем вместе, инструктирую его насчет раздачи подарков. Вдруг притихшая на время артиллерия снова заговорила. По свисту догадываюсь, что снаряд летит на нас.
— Ложись, Бочкарев!
Сам падаю в щель на полузарытого мертвого японца. Через секунду меня оглушил разрыв снаряда, а затем почувствовал на себе тяжесть тела.
— Бочкарев! Бочкарев!
Поворачиваю голову. Острый запах крови. Бочкарев мертв. Осколок снаряда угодил ему в висок.
— Прощай, дорогой товарищ, — шепчу я, вынимая из его кармана документы, партийный билет.
Снарядом разметало подарки, воду, хлеб.
Этот день я не забуду никогда. Слезы навертываются на глаза, я скрываю их от бойцов, но неумело.
— Ничего, товарищ политрук, отомстим врагу.
— Конечно, отомстим, — отвечаю я.
Мой окопчик был завален. Снаряд угодил прямо в него. Винтовка, патроны, гранаты были зарыты. Это меня обеспокоило. А бойцы?
— Ласточкин, Зотов, Тимофеев! — кричу я. Где-то глухо отозвались. Влезаю в один окоп. Здесь были Зотов и Брежнев, где они? Руками раскапываю песок. Добрался до Зотова.
— Жив?
— Жив, товарищ политрук.
— Откапывай соседа...
Бегу к другому окопу. Снаряды рвутся. Из окопа торчит нога, рука. Вытаскиваю, хватаюсь руками за что попало. Делаю перекличку. За разрывами снарядов ее не слышно.
— Жив, жив, — слышатся глухие ответы.
Артиллерия притихла. Но по опыту знаю, что тишина зловеща. Бойцы откопались, отряхнулись. Послышались разговоры, смех. Собрали остатки гостинцев: конфеты, печенье, папиросы.
— Посмотрите, из Балея прилетела, — показывает Ласточкин конфетку. В его голосе слышу дрожащие нотки.
Нашли записку, прочитали:
«Товарищи... Мы всегда с вами...»
Выстрел японского снайпера прервал чтение письма. Он был где-то рядом. Я всмотрелся в вечернюю мглу, обратил внимание на не зарытых еще мертвецов. Но ведь мертвецы не стреляют.
— А чем черт не шутит! — воскликнул Безбородов. — Вы же сами нам рассказывали о коварстве японцев, когда мертвецы вставали и вели огонь в спины наших бойцов...
Я схватился за голову. Верно! Как я мог упустить из виду такой важный момент? Но исправить ошибку было поздно. Из каждой щели, из каждого куста, даже откуда-то сверху засвистели пули. Завтра утром мы выловим японцев, а сейчас — не высовывать голов.
27 августа. Ночь прошла тревожно. Японцы, обнаглев, подползали к самым окопам и бросали в нас гранаты. Отвечать на их провокации было трудно: только высунешься, как свист пули снайпера заставляет снова убрать голову в окоп. Наступать они не посмеют, а мелкие провокации не страшны. Кстати, это самый лучший момент взять «языка»...
— Где Безбородов?
— Ушел за «языком?».
Зотов показывает рукой вперед. Мы наблюдаем... Вот он, наверное, ползет... Вглядываюсь в темноту. В ту же минуту раздался визгливый крик. Что-то случилось. Огонь японцев прекратился.
А случилось следующее. Безбородов, выполняя обещание, пополз в самую гущу противника за «языком». Давно он следил за офицером, подползавшим с саблей в руке к окопам. Безбородов подкрался к нему сбоку. Думая, что это свой, офицер был спокоен и полз вперед. Безбородов налетел на него неожиданно. Растерявшийся офицер выронил свой палаш, а маузер в следующий момент уже оказался в руке Безбородова. Другой рукой боец схватил офицера за шиворот и потащил к своему окопу. В это время и послышался визг. На помощь офицеру двинулось до десятка японцев, но наш огонь не дал возможности им даже подняться. Офицер благополучно был водворен в окоп. Я крепко пожал руку Безбородову. Хотел выругать за самовольный поступок, но не сумел, да и Безбородов немного волновался.
— Ну, герой, веди его сам к командиру полка, да, смотри, не упусти... Остерегайся снайперов...
Безбородов с торжеством повел «языка».
Больше в эту ночь провокаций японцев не было. Очевидно, напугала их смелость нашего бойца. Не переставали лишь щелкать выстрелы снайперов, но они стали теперь не опасны. А утром, с рассветом, мы начали прочесывать кусты.
Предстояло перебрать все трупы, не осталось ли среди них живых снайперов. Задача была нелегкая. Да еще одновременно надо было собрать трофеи. Снаряды продолжали ложиться рядом с нами.
— Товарищ политрук, смотрите, живой! — воскликнул Тимофеев.
Действительно, японец, перевязав раненые ноги, лежал, пристроив рядом с собой винтовку и запас патронов. Это он особенно беспокоил нас ночью. Связав, мы положили его в окоп. Он не сопротивлялся.
«Прощупывая» трупы, бойцы наткнулись на одеяло, которое подозрительно шевелилось. Отдернули край. Под одеялом лежал снайпер в полном снаряжении. От него несло спиртом.
— Этот долго не протухнет, — смеялись бойцы.
— Ну, поднимайся, пьяница, довольно...
Замаскировался хорошо и стрелял по нашим бойцам. Потом выловили еще несколько снайперов.
Достали воду. Взяли бензин из подбитого японцами тягача и промыли свое оружие. Запаслись гранатами. К разрывам снарядов привыкли, создали «аварийную» группу для откапывания. Организовали в окопах прием в партию и комсомол.
31 августа. Вечером был получен приказ командования фронта:
«Товарищи бойцы, командиры, комиссары и политработники! Вашими боевыми подвигами гордится весь советский народ. Вы вписали новые славные страницы в историю героических побед РККА. История войн знает немного примеров такого блестящего выполнения плана окружения и уничтожения большой группы противника, какой осуществили вы...
Командование поздравляет бойцов, командиров и политработников с блестящей победой над врагом и объявляет благодарность всем участникам боевых действий в районе реки Халхин-Гол...»
Всем участникам боев... Значит, и нам. Значит, и нас не забыли в этом бархане — в «бархане смерти», как называли это место бойцы. О нас знают и помнят.
Приказ зачитывался до дыр, он обходил всех бойцов, его передавали из окопа в окоп. Где-то послышался «Интернационал». Подхватили все...