Политрук Чинбат (повесть){5}
Утром был получен приказ форсировать Халхин-Гол.
Бронетранспортерная часть прибыла к реке как раз к тому времени, когда саперы уже навели мост из связанных меж собой лодок. Слышался густой рокот моторов, перекликающиеся голоса.
Солдаты наспех ополаскивали лица прохладной речной водой.
Иные не прочь были выкупаться, однако высокий, худощавый, с рябоватым лицом человек, поглядывая на зажатые в руке часы, торопил:
— Быстрее! Пора двигаться!
Это был политрук роты Чинбат.
Обойдя строй, Чинбат обратился к бойцам и командирам:
— Сейчас начнем переправу. Двигаться поротно, взвод за взводом. В машинах, кроме водителей, быть никого не должно. Водителям смотреть в оба. Шума не производить. На том берегу возможна засада.
Конечно, никакого сравнения, даже отдаленного, с мостом не имел этот шаткий настил. Стоило первому броневику въехать на него, как лодки закачались и глубоко осели, зачерпывая бортами воду, другой же конец настила выгнулся бугром. Однако саперы поработали на совесть: крепко сколоченный настил не давал расползтись лодкам, и машины одна за другой двигались по этому прогибающемуся под их тяжестью сооружению и упруго, словно волна, колышущемуся в такт движению.
Но вот настил вновь выпрямился. Первая рота закончила переправу. Наступила очередь второй роты. Командир, придирчиво оглядев выстроившиеся колонной машины, дал знак начать движение.
Чинбат, стоя у въезда на деревянный настил, пропускал машины и строго наказывал водителям:
— Держитесь точно середины. Иначе машины могут соскользнуть.
Прошло пять, шесть... десять машин. Пока все благополучно. Но вот один из броневиков пошел юзом на мокром берегу, сполз в канаву и загородил путь остальной колонне. Разбитый колесами машин и солдатскими сапогами, этот участок дороги давно беспокоил Чинбата, его надо было преодолевать на большой скорости. Надо же случиться такому!
Водитель жал на акселератор, пытаясь сдвинуть машину с места, но колеса вертелись вхолостую, обдавая ошметками грязи.
Чинбат и подоспевшие бойцы дружно налегли сзади.
— Раз-два — взяли!
Выбравшись на сухое, броневик рванул со страшной силой. Чинбат чуть не упал, но все же удержался, шагнув в грязную воду.
Когда машины, выпуская клубы выхлопных газов, возобновили переправу, он отошел в сторонку и, присев, стянул сапоги. Из голенищ хлынула вода. В это время на середине переправы у одной из машин заглох мотор, и в наступившей тишине было слышно, как водитель нажимал на стартер. Сапоги никак не лезли на мокрую портянку. Чинбат отшвырнул их, скинул одежду и в несколько взмахов вплавь добрался до машины. Ухватившись за кромку лодки, он вспрыгнул на деревянный настил, рванул дверь кабины и крикнул водителю:
— Вылезай! Крути ручку! — и открыл капот.
Водитель вылез из кабины и принялся ожесточенно крутить ручку.
— Не крути так. Сделай полуоборот. Хватит, хватит, — слышалась спокойная команда.
Машина взревела, и молодой водитель бросился в кабину.
— Двигайся! Да ровнее, не нажимай так сильно на газ.
Проехав немного на подножке, Чинбат спрыгнул в воду и поплыл к берегу. Комиссар части протянул руку, чтобы помочь ему выбраться из воды.
— Чинбат, говорят, ты с берегов Тамира?
— Да, я родился на берегу Тамира.
Комиссар поглядел на него и улыбнулся:
— Что-то непохоже. Не на берегу, а в воде ты родился.
Наступал рассвет, высветив все вокруг. На горизонте уже показалась кромка солнца. Нет, сегодня солнце не брызнет своим лучезарным светом. Сквозь пороховой дым поднимается оно бледным шаром.
Соединение уже заканчивало переправу, на берегу оставалось всего лишь несколько машин, как всех заставил вздрогнуть и насторожиться близкий разрыв снаряда. Никто не ожидал этого, хотя Чинбат и предостерегал об опасности. Чинбат дал сигнал воздушной тревоги. Машина, выехавшая было на шаткий настил моста, попятилась назад. Не успели бойцы попрятаться в укрытия, как над головой низко пронеслись вражеские самолеты, и в какой-то сотне метров послышались взрывы бомб, поднялись клубы черного дыма. Взрывы раздавались все ближе и ближе. Бойцы бросились врассыпную.
Чинбат родился недалеко от Белого перевала, в бедной семье скотоводов. Ему не пришлось учиться. У местного грамотея он выучился только с грехом пополам писать свое имя. С малых лет он пас скот. Сразу же после призыва в армию приехал в Улан-Батор и был определен в школу политработников. После окончания курса учебы его направили политруком роты в одно из соединений на восточной границе.
Бойцы полюбили своего политрука, на редкость веселого и находчивого человека, у которого всегда имелись в запасе шутка или забавная история. И будь то на полевых учениях или линии огня, он никогда не терял самообладания, сохранял веселое настроение. Нередко он рассказывал бойцам забавные случаи из своей жизни и лишь посмеивался, когда слышал свои же, рассказанные им самим истории, неузнаваемо приукрашенные солдатской фантазией. А когда уж чересчур привирали, восклицал:
— Переврали, опять переврали! Кто же из вас так приукрасил меня, а? — И, пытливо вглядываясь в лица замолкших бойцов, неожиданно указывал: — Это ты присочинил?
И, как ни удивительно, всегда точно угадывал, вызывая восхищение бойцов.
Весна в тот год припозднилась, только-только появились первые проталины. Чинбат возвращался со стойбища, нагрузив целую упряжку заготовленного на зиму мяса. До дома путь дальний, успеть бы добраться до ночи. И он усердно погонял верблюда.
Вдруг Чинбат заметил странного вида зверей, приближавшихся к нему. «Не может же собака быть сплошь серой?» — удивился он. Вглядевшись, он понял, что это волки. Три голодных волка, свесив языки, трусили ему навстречу. Чинбату показалось, что стоит им сделать прыжок, и они сомнут его. Верблюд, почуяв волков, насторожился, стал сбиваться с шага. Кричать бесполезно, да и страх сдавил горло. Бежать некуда. В руках нет ничего, чем можно припугнуть волков. Нечем даже ударить по оскаленной морде, если волк кинется на него. Страх сковал все тело. Волки подошли совсем близко. Чинбат, откинувшись, отчаянно шарил за спиной. Выхватив из поклажи попавшийся под руку кусок мяса, он швырнул им в волков. Голодные волки слегка отпрянули, а затем, обнюхав со всех сторон мясо, жадно накинулись на него. Чинбат торопливо погонял верблюда, стремясь отъехать как можно дальше. Но волки, в мгновение ока расправившись с неожиданным даром, облизываясь, вновь нагнали телегу. Чинбату ничего не оставалось, как снова бросить мясо. И так он добрался до перевала, невдалеке от которого находилось стойбище. Волки, почуяв близость жилья, нехотя отстали. А перепуганный Чинбат, без передышки подгоняя верблюда, подъехал прямо к дверям юрты. Мать, увидев сына, обеспокоенно спросила:
— Что случилось, сынок?
— Волки. Никак не хотели отставать.
— Ох, сынок, слава богу, живой, невредимый остался.
А где они?
— Отстали на перевале.
Мать глянула на телегу и вдруг воскликнула:
— Да что же это такое?! Куда мясо девалось?
— Волки съели.
— Как? Они забрались в телегу!
— Нет, это я им отдал.
— Сколько?
— Откуда я знаю. Брал да бросал, — недовольно отозвался Чинбат. Он уже успокоился, руки перестали трястись.
Эта история, рассказанная Чинбатом солдатам, через два дня превратилась в легенду о том, как он храбро сражался с тремя разъяренными зверями. Чинбат, смущенный таким оборотом дела, вызвал к себе любителей преувеличить:
— Что за разговоры? Когда это я встретился с бешеными волками?
— Встретились. И все трое были бешеными.
— Это были просто голодные волки.
— Нет, бешеные. Вы, очевидно, не знали.
— Будь это бешеные волки, я бы не сидел вот так с вами. Разорвали бы они меня на куски.
— Нет уж. Вы их одолели. Мы хорошо знаем вас.
— Нельзя, братцы, так перевирать. Правду не скроешь, как гору не перевернешь и океан не вычерпаешь. Даже маленькая правда должна быть маленькой правдой. Я вам рассказывал не о том, как боролся с волками, а как насмерть перепугался.
— Нет, волки бешеные были. Действительно бешеные, — стали оспаривать со всех сторон. Чинбат удивился и невольно как бы переспросил себя:
— Неужели бешеные были?
В ответ раздался взрыв хохота. И как говорили позже, он обескураженно стоял, осознавая смысл сказанных слов; и после уже не затевал подобных разговоров.
...Новости на фронте быстро распространяются и не ограничиваются одной частью. Новости сообщаются через центральные, фронтовые газеты, через приказы командиров, политруков, стенгазету, листовки. Что касается части, самым первым о подвиге Батхуу, под огнем сменившего колеса броневика, и Батмунха, уничтожившего гранатой врагов, сообщил боевой листок. «Наша часть в этом бою уничтожила три вражеских броневика, две огневые точки и более сотни живой силы противника. Но радость победы омрачена гибелью наших трех товарищей, бойцов, отдавших жизнь во имя Родины», — написано в листке.
Еще свежа была память о павших бойцах, не забыт их живой образ, когда в роту пришел только что отпечатанный, еще пахнущий типографской краской номер фронтовой газеты. Десяток бойцов, сбившись в круг, читали газету.
— Что вы с таким интересом читаете? Признаться, я вчера не успел получить газету, — сказал Чинбат, подсаживаясь к бойцам.
Заметив, что крайний боец, сосредоточенно шевеля губами, читает какой-то листок, пробрался к нему: — А что ты читаешь?
— Не газета это. — И, сложив лист, боец поспешно сунул его в нагрудный карман.
— Не газета?.. Тем более интересно. Письмо получил от учительницы?
— Откуда вы знаете?
— Ты же сам мне рассказывал, что отец ее был солдатом Хошен-батора, что дареную ему саблю повесили в изголовье кровати, не так ли?
— Действительно, рассказывал...
Слушавшие их разговор бойцы тихонько посмеивались. Чинбат, украдкой глядевший на них, вдруг сказал:
— Что вы смеетесь? У каждого из вас есть девушка. А ну-ка, у кого нет? — Никто не отозвался, и Чинбат сказал:
— Пришел вам сообщить последнюю новость.
— Какую? — все в ожидании устремили на него глаза.
— Об одном смелом человеке.
— Наш боец?
— Можно назвать и нашим. Имени, жаль, не знаю. Сегодня поблизости от Тамцак-Булака около Баянбурда произошел жаркий воздушный бой, наших было числом меньше. Но они сумели сбить несколько вражеских самолетов. В этом бою наш летчик, израсходовав боеприпасы, пошел на таран.
— Летчик жив?
— Нет, ребята. Как останешься живым, когда самолеты, сцепившись, рухнули вниз. Но летчик этот знал на что идет. Сознательно пошел на смерть. За Монголию нашу, за народ наш, за всех нас с вами. Видите, как наши русские братья защищают землю Монголии. Как свой родной Советский Союз. Мы каждый день слышим об удивительном, несгибаемом мужестве советских бойцов и командиров. И подвиг русского парня-летчика служит тому примером. Вдумайтесь, как велика заслуга этих людей, покинувших Родину для того, чтобы защитить Монголию от захватчиков ценой крови, ценой собственной жизни. Это дружба наших двух стран! Святой и чистой называют такую дружбу. Разобьем врага, и воцарится снова мир. И, говоря о героизме наших советских товарищей по оружию, не забудем также назвать имена и наших героев. На огневом рубеже фронта отличились многие бойцы нашей части. Вот сидит Батхуу, назовем еще Батмунха. Не так ли, ребята?
— Правильно, чего-чего, а героев у нас много.
Взглянув на Батхуу, сидевшего напротив него и смущенно теребившего газету, Чинбат хитро улыбнулся:
— Наш Батхуу однажды весьма бережно поднимался из щели.
— Видно, многое передумал, прежде чем встать, — отозвался Батхуу.
— А о чем ты думал, меняя колеса?
— Ни о чем не думал, ничего не помню. Да что там я! Вот наш стрелок отличился! Ловко обманул врага.
— Как?
— Если бы мы, когда машина остановилась, продолжали стрелять, то враг непременно нас уничтожил бы. Стрелок это мигом смекнул. И как только увидел, что враги наводят на нас орудие, мигом повернул башню, а ствол пушки опустил дулом вниз. Представился, будто бы подбили его. Ну, противник и поддался на его хитрость. А мы тем временем поменяли колеса. Хоть и небольшую, но хорошую смекалку проявил.
— Разумеется! Так и нужно поступать. Я слышал об этом. Взводный докладывал командиру роты. — И Чинбат направился к другой группе бойцов.
После атаки бойцы заправляли броневики горючим, пополняли запас снарядов. Успевший раньше других привести в боевую готовность машину, Батхуу подозвал стрелка, возившегося с орудием:
— Зайди ко мне домой...
— Интересно, куда это? — спросил тот.
— Здесь, рядом, — и, рассмеявшись, Батхуу повел его в первую попавшуюся землянку.
— Вот здесь я живу. Хотелось бы тебя угостить жирной бараниной, пахнущей таной{6}, да чаем, забеленным молоком верблюдицы. Но жена моя навьючила баклаги на любимого бурого и ушла к колодцу. Мать, закинув за спину корзину, пошла собирать траву. Не обессудь, ни огня в очаге, ни чашки чаю нет. Но садись, гостем будешь, — балагурил Батхуу. Дорж, так звали стрелка, приоткрыл было рот, желая что-то сказать, но промолчал. Дурачество Батхуу ему нравилось, он лег на пол и закинул руки за голову.
— Как хорошо! Славно было бы хоть одну ночку поспать в тишине, в спокойствии, вытянувшись во весь рост на мягком ложе.
Батхуу пытался разобрать надпись, выцарапанную на стене землянки.
— Интересно, кто написал?
— Кажется, по-русски написано. Может быть, имя жены или о войне что написал.
— Жаль, не прочесть нам с тобой. Если бы латинскими буквами написано было, смог бы разобрать.
— А ты позови ученого. Он не то что начальную, среднюю школу кончал. Родители его буряты, может, знает и русский язык.
Батхуу вышел и вскоре пришел, ведя за собой Гонгора.
— Ах, вот вы где разлеглись. То-то не видно вас было...
— А ну, комвзвода, прочитай-ка нам эту надпись, — сказал Дорж.
— Два русских имени. Наверно, имена тех, кто жил здесь. Они недавно снялись отсюда. А вы почему без разрешения влезли в чужую землянку?
— Без разрешения только самураи лезут. А нам разрешения не нужно. Мы люди свои. Ты лучше скажи, какие имена написаны, — сказал Дорж.
— Коля и Ваня.
Дорж задумался и вдруг тоном знатока произнес:
— А, знаю. Коля — это муж, Ваня — жена.
— Откуда ты знаешь? — изумился Батхуу.
— А что тут знать. Коля — это точно мужчина. Так звали врача в нашем госпитале. Понял, Батхуу?
— Понял. Только почему тогда дивизионного инструктора по боевой части зовут Ваней? — отозвался Батхуу, концом щепки выводя свое имя между русских имен.
— Наш Батхуу, ох, и пронырливый человек! Хочет пролезть между «мужем и женой», — бойцы громко расхохотались. Тем временем Батхуу рядом с русскими именами вывел имя Доржа.
— Ну вот, я успел протиснуться между «мужем и женой», а ты оказался с краю.
И они снова рассмеялись.
В это время дверной просвет заслонила чья-то фигура. Это был Чинбат. Бойцы вытянулись и лихо козырнули.
— Вольно, — скомандовал Чинбат и, сняв фуражку, утер лоб.
— В чью это землянку вы забрались?
— Да Коли и Вани, — выскочил вперед Дорж.
Чинбат вздохнул.
— Не найдется ли попить? У Доржа, по-моему, должен быть чай.
Дорж выскочил за дверь и принес флягу.
Чинбат жадно глотнул чай, потряс флягу, прислушиваясь к бульканью жидкости, и с сожалением произнес:
— Мало осталось. Дорж, почему ты так много стал пить чаю?
— А откуда вы знаете, что я люблю чай?
— Я многие твои секреты знаю, — захохотал Чинбат, утирая пот.
— Где побывали, политрук? — спросил Гонгор.
— Отвозил Даву.
— Как он?
— Осколками обезображено лицо, но ничего страшного пока нет. Метался в жару, а едва пришел в себя: «Нет, не хочу в госпиталь. Чувствую себя хорошо». Тихий, скромный, а вот в такой обстановке совсем другим оказался. Все бы обошлось, не вздумай он вытаскивать из горящей машины пулемет, да еще из гнезда. И вытащил, да еще прихватил полную обойму патронов. «Дайте мне хорошую машину. Подлечусь и покажу им. Передайте ребятам, чтоб хорошо били врага», — сказал на прощание. Ну, и характер у него... Как вы думаете, что лучше — раненым остаться в строю или подлечиться и уже здоровым сражаться?
— Конечно, лучше побыстрее выздороветь и...
— Вот так-то, товарищи, — с удовлетворением сказал Чинбат и, спустившись на пол, раскрыл планшетку, в которой были карта, большая записная книжка, несколько последних номеров газет, цветные карандаши, огрызок свечи. И пачка хорошо известной всей роте бумаги с пятиконечной звездой и надписью «Боевой листок».
— Это хорошо, что вы все умеете писать. Сейчас мы выпустим «боевой листок», в котором расскажем о нашем Даве, — сказал Чинбат, раздавая им листки.
— Напишите заголовок «Мужество Давы». — И стал диктовать заметку. — А теперь раздайте по взводам по два листка.
Оставшись один, Чинбат вынул несколько чистых листов и стал что-то сосредоточенно писать...
Рядом с броневиком, спрятанным в густых зарослях, сидели на земле Батхуу, Дорж и лейтенант Тумур. Дорж нехотя пошел к реке, сполоснул котелок, чашки, ложки, подошел к крайнему кусту. Заметил на ветке свежую царапину — след пули, зачем-то потер пальцем.
— След войны стереть не так-то легко, — проговорил кто-то за спиной.
Это был политрук Чинбат. То ли от сказанных им слов, то ли от того, что Дорж по-детски наивно пытался затереть царапину, он улыбался.
— Что вы тут делаете?
— Ничего. Скоро мы двинемся?
— Несколько часов еще простоим. Командир роты пошел в штаб. Придет, и тогда точно узнаем.
— Пойти, что ли, к нашему дому?
— К какому дому?
— Да мы так ту землянку зовем... Оттуда вроде слышалось урчание моторов, а теперь затихло. Видно, пришли они.
— Хочешь познакомиться с Колей, Ваней?
— Хотелось бы... Как и мы тогда, наверное, удивляются, что за непонятные надписи появились. Очень удивляются...
— Попроси разрешения у командира, отпустит. — Чинбат, подойдя к сидевшим невдалеке Тумуру и Батхуу, прилег на траву.
— Ночью обход делал, что-то клонит ко сну.
— Отдохните немного. Сейчас дадим что-нибудь подостлать.
— Не надо, я на минутку. — Он зажег папиросу и, обращаясь к Батхуу, сказал: — Вы что, совсем потеряли сон? Всю ночь проговорили в машине.
— Откуда узнали?
— Я же говорил, ночью обход делал.
— И подслушивали?
— А как же не слышать. Стоял, прислонившись к машине, а вы даже не заметили.
— Не заметил.
— А если бы я был вражеский лазутчик? Я шел, не таясь. А враг подползает. Ох, беспечный вы народ!
Дорж сходил за чаем.
— Хорош чай, — сказал Чинбат.
— Самому пришлось налить. Повар спит, не стал будить.
— И пускай отдохнет. Он тоже солдат, тоже сражается.
— Разве он принимает участие в боях?
— Какая разница. Готовить обеды на войне — нелегкое дело. Победу одерживаем совместными силами. Поэтому каждый должен хорошо делать свое дело. Это и есть основа будущей победы. Не так ли, Дорж?
Хмурое небо обещало близкий ливень. Над степью низко нависли темные грозовые тучи. Душно, ни ветерка. В такой вечер все замирает, лишь одно существо чувствует себя прекрасно. Это знаменитый халхин-гольский комар. Тучи комаров, заслоняя заходящее солнце, вьются в воздухе, и бойцы шепотом ругаются, отмахиваясь от них. Они вьются всегда, но только в лучах заходящего солнца отчетливо видно, сколько их много, этих жадных кровопийц, от которых не спасает и дым разведенных костров. Теперь каждому нашлось дело. Зеленой веточкой, платочком, всем, что попало под руку, обмахиваются бойцы, отгоняя комаров. «Помощниками японцев» прозвали солдаты этих кровожадных тварей. Бойцы забрались в машины, наглухо задраив все щели, и до одури курили, наполняя кабину дымом. Затем выскакивали, чтобы освежиться, и вновь закрывались в кабине.
— Такого врага одолеть трудно.
— Легче с японцами воевать. Отхлопал все руки. Все тело горит от укусов. Фу ты, опять насели, проклятые...
У края зарослей, как бы в ожидании ветерка, лежат двое на растеленной шинели. Один подложил под голову вещевой мешок, другой лежит, опираясь на локоть. Они отмахиваются от комаров; время от времени вспыхивает огонек папиросы.
— Вы очень устали за последние дни?
— Очень. Но ребята — молодцы. Крепко идут.
— Каждый понимает, что наступил решающий час. Даже наш известный лентяй Бата совсем другим стал. Идет наравне со всеми, не ноет, не отстает.
— Да, Бата совсем изменился. — Разговор прервался на минутку.
— Вы заходили в штаб? — спросил Чинбат.
— Заходил.
— Не слышали, кто-нибудь едет в тыл?
— Нет.
— От Дулмы в последнее время нет писем. Ей скоро рожать. Может, уже родила и лежит в больнице.
— Сегодня Тумур получил письмо. Спроси, может, жена написала ему...
— Если бы написала, Тумур давно сообщил бы.
— Да, забыл сказать. В его взводе запасные колеса у двух машин не в порядке.
Чинбат окликнул проходившего мимо бойца:
— Позови Тумура.
— Слушаюсь.
Через минуту торопливо подошел Тумур.
— Вольно. Садись.
Тумур присел.
— Бойцы отдыхают?
— Какой отдых на войне!
— Как колеса? Исправили?
— Да. Лично два раза проверял.
Подошли двое, тоже командиры взводов.
— Хорошо, что вы пришли, — командир роты закурил. — Надеюсь, счет ведете аккуратно, это нужно не только нам, это нужно для истории. За месяц с лишним мы восемнадцать раз вступали в бой, не считая отдельных стычек. Верно?
— Считая сегодняшний бой, восемнадцать будет, — подтвердил Чинбат.
— Уже подведен общий итог этих сражений. Хороший у нас итог.
— Наша рота отличилась, так?
— Так, — отозвались командиры.
— К сожалению, потерь у нас много. Три броневика, восемь бойцов потеряли. Во всех взводах понесли потери в живой силе... Кто бы ни спросил, надо твердо знать результаты боев. Кому нужны подробности, спросите у политрука. У него все данные собраны.
Чинбат вытащил записную книжку, стал перелистывать ее, как вдруг раздался шум подъезжающей машины.
— Кто это пожаловал к нам? — встал командир роты.
— Проверять приехали, наверно.
— Командир дивизии?
— Очевидно. Расходитесь по местам, — приказал командир роты и, подобрав шинель, вместе с Чинбатом пошел навстречу прибывшим. Проходя мимо машин, он закинул шинель в раскрытую дверь. У штаба к ним подбежал боец и вручил Чинбату конверт.
— Что это?
— Письмо из дому.
— От Дулмы?
— Да.
— Вот спасибо. Значит, все в порядке, раз конверт подписан ее рукой...
...Чинбат пошел за посыльным, вызвавшим его в штаб. Комиссар части встретил его с холодком.
— Ваша рота считается образцовой. Объясните мне, как это случилось, что ваши бойцы нарушают дисциплину.
— Я ничего не знаю о нарушениях.
— А стрелок Дорж, как у него с дисциплиной?
— Очень дисциплинированный воин.
— Дисциплинированный... Расследуйте, что он натворил в Нумрэг. Да что там расследовать. Наложите самое строгое взыскание. В боевых условиях пользоваться оружием — не значит швыряться им, как камнем... Через час доложите об исполнении.
Удивленному Чинбату он не дал даже возможности узнать, что случилось.
Приказ есть приказ. Самому придется разузнать. К Батхуу он примчался почти бегом.
— Что натворил Дорж?
— Отлично стрелял.
— В кого?
— Да в японца одного на коне.
— Где?
— Когда мы подъехали к берегу Нумрэг, пограничники как раз переходили вброд. Встретились, разговариваем, как вдруг из зарослей выскочил всадник и помчался. Мы его упустили бы за холмы, если бы Дорж не уложил из пушки прямой наводкой.
— Почему из пушки-то?
— Да пока хватались за винтовки, тот почти на километр ускакал. Попал он метко. Японец свалился с лошади. Да и лошадь пробежала не дальше сотни метров и упала. Я в бинокль видел. Почему она, раненная, так далеко умчалась? Может, по инерции от сильного удара? Или снаряд так напугал, что не чувствовала раны. Во всяком случае, она скакала еще порядочно.
— Но зачем бронебойными стрелять во всадника? Он же не танк... — сказал Чинбат, заметно смягчаясь.
— Когда мы ехали, он сетовал, что в последнее время ни разу не стрелял из пушки. Может, сегодня удастся пострелять. Ну и стрельнул. Но японца не удалось прикончить с первого раза.
— То есть?
— А он через несколько минут вскочил и попытался удрать.
— Упустили?!
— Нет, во второй раз попали точно.
— Из пушки?
— Разрывным.
Чинбат, слушая рассказ Батхуу, ничем не выдавал своих чувств. Он раздумывал: отчего сочли проступком действия Доржа?
— Конечно, хорошо все это, но зря стреляли...
— Нет. Хороший выстрел был.
— Дисциплину нарушили. — Чинбат резко повернулся. Батхуу не понял и недоуменно посмотрел ему вслед.
Чинбат передал командиру роты приказ комиссара.
— Хорошо стреляли, метко, — ответил тот. — Попасть в скачущего всадника... Это тебе не стрелять по деревянной мишени. Поздравить его надо. Где он?
— Как поздравить? Комиссар приказал через час доложить о выполнении приказа. А вообще в чем его вина?
Командир роты потер усы и громко, зажмурив глаза от удовольствия, засмеялся от всей души.
— Конечно, вменить в вину можно то, что зря израсходовал бронебойный снаряд. Всадника, как танк, поразил, надо же...
— Что же делать?
— Как что?! Приказ надо исполнять, а потом уж объяснять. Таков порядок.
— Значит, Дорж виноват?
— Разумеется, — командир отвернулся и снова повторил: — Хороший выстрел.
Чинбат озадаченно постоял, затем решительно окликнул проходившего мимо бойца:
— Товарищ боец! Немедленно позвать стрелка Доржа.
Покрытые пылью и грязью, одна за другой возвращались машины. Они останавливались у кромки маскировочной сетки, и, когда дверцы распахивались, явственно доносился запах гари и копоти. Бойцы выскакивали разгоряченные, потные. Сразу было видно, что возвращаются они с поля боя. Об этом свидетельствовали выбрасываемые из люков пустые гильзы. И только один вопрос занимал мысли командиров: «Все ли вернулись, целы ли машины?». При первой перекличке выяснилось: не вернулось пять машин. Три вскоре подошли. Моторы перегрелись, пришлось ждать, пока охладятся, поэтому и запоздали.
— Чьих машин не хватает?
— Гонгора и политрука Чинбата.
— Кто ехал поблизости от них?
— Машина Гонгора была слева от нас; и вместе поворачивали обратно.
— Не беспокойтесь. Сейчас вернутся, — пресекая разговоры, спокойно произнес Батхуу, смахивавший пыль с радиатора.
— Уже прошло минут двадцать.
— Мотор у Гонгора отказал. А Чинбат остался помочь. Еще утром я заметил водителю, что мотор у него не в порядке, звук не тот.
— Батхуу, ты все продолжаешь свои разговорчики... — раздался голос Доржа.
Батхуу хотел было что-то возразить, но лишь указал на красную нарукавную повязку.
— Что это?
— Награда.
— С каких пор стали выдавать такие награды?
— Позавчера Чинбат наградил.
— Это за бронебойный снаряд?
— Точно!.. Но где же Чинбат и Гонгор?..
— Лично я не беспокоюсь, — сказал Батхуу.
В это время меж зарослей показалась машина Гонгора.
— Я же говорил, — уверенно сказал Батхуу.
— А где же Чинбат? — спросил Дорж, подбегая к броневику.
— Не знаю. Разве он еще не вернулся? — Гонгор вылез из кабины.
— Нет.
— Как же так? Я думал, он вернулся. Он был на самом левом фланге, — растерянно сказал Гонгор.
Все забеспокоились. Командир решил отправить на поиски машину. Сообщили в штаб.
— Мотор отказал? Или броневик подбит? — вертелись вопросы. Бойцы переспрашивали друг друга, выясняя, кто в последний раз видел машину политрука. Вдруг отовсюду раздалось: «Вернулись!»
— Товарищи! Спокойно. Я же говорил, что вернутся, — сказал Батхуу, никогда не упускавший случая сказать первым слово. Но не успели обрадоваться, как новое сообщение всех огорчило — политрук тяжело ранен, лежит в палатке.
Во время боя Чинбат увидел, как группа вражеских солдат укрылась в овраге. Из машины их невозможно было уничтожить... И тогда Чинбат выпрыгнул, швырнул гранату, затем подполз и глянул вниз. В это-то время и ранил его в грудь японец. Сейчас политрук находится в тяжелом состоянии.
Бойцы побежали в санчасть.
Посреди палатки в дрожащем свете свечи лежал Чинбат. С трудом, прерывисто дышал. Рядом стояли командир роты, Тумур и бойцы, неотрывно глядя на бледное лицо политрука. Бойцы все подходили. Те, кто пришел первым, уступали им место. Все чувствовали, что в последний раз видятся со своим политруком.
Батхуу, услышав чьи-то рыдания, подошел к кустам. Это был Дорж.
— Перестань, Дорж.
— Умирает он...
— Возьми себя в руки. Врачи спасут его.
— Хороший он человек, люблю его...
— Да не ты один, Дорж, все мы любим его. И он нас, как детей своих, любит.
— Нет, умирает он, — и Дорж заплакал.
— Дорж, ты же на дежурстве.
— Да... Чинбат назначил меня сегодня.
— Вот и ступай, проверь посты.
Дорж молча встал, но через минуту вновь послышались сдерживаемые рыдания.
Батхуу, стараясь неслышно ступать, прошел в палатку. Чинбат медленно открыл глаза, оглядел всех поочередно и прерывающимся голосом стал говорить:
— Я всех вас вижу. Думал, вместе дойду с вами до победы. Тяжелая, видать, у меня рана. Знаю, что вы все любите меня. Прозвали «звенящей пулей». Мои слова не были так остры, как пуля, но я всегда верил в правду моих слов. «Звенящая пуля» — слишком почетно для меня. Я член партии, боец партии. И лишь старался выполнить свой долг, — и он смолк, не в силах больше произнести ни слова. Грудь его вздымалась, он судорожно ловил воздух.
Вскоре подъехала машина, чтобы увезти его в госпиталь. Батхуу, как самый опытный водитель, сел за руль. Чинбат хотел помахать рукой, но не смог. Машина тронулась. Бойцы долго еще стояли, провожая ее взглядом.
Медленно и осторожно пройдя метров сто, машина вдруг резко остановилась. Все замерли, увидев, как Батхуу вышел из кабины.
— Как он? Что случилось? — эти два вопроса бились в сердце каждого. Не сговариваясь, все медленно двинулись к машине. Они шли тихо, словно боясь нарушить покой политрука.